"Эрнест Брылль. Тетка " - читать интересную книгу автора

охранить их от лютой, исключительно для немецких войск предназначенной,
зимы, то уж нечего было и мечтать о зеленых листочках. Пришлось, пережив
утрату двух подаренных фельдфебелю с Рейна гусей, остаться при мальвах да
при "усадьбе" - название это подтверждалось лишь старыми бумагами, которые
отец выгреб с чердака.
Нет, бумаги те не были фальшивыми. Мать моя, тоже умиравшая после
"русской зимы", не пережившая трудный год кары божьей, родом была из мелкой
шляхты. Есть ли еще шляхетские усадебки в Подлясье? Дома там ставят не как в
обычной деревне, а поодаль от дороги. И всегда, словно ограждая их от
придорожной пыли (в голубой цвет, как в деревне, дома там не красят), у
въезда высятся ворота, а за ними - садовая аллейка. В шляхетских деревнях
принято также сажать лиственницы - мода, крестьянским дворам неведомая.
У нас лиственницы тоже не прижились. Когда, уже настолько
повзрослевший, чтоб осознать, более того, возненавидеть смехотворную амбицию
отца, я с удовольствием наблюдал, как зеленые спервоначалу саженцы этих
нежных деревцев еще быстрее, чем прирейнские розы, желтеют, ржавеют, а потом
приобретают цвет, смердящий гнилью, - садовые неудачи отца воедино
связывались в моем сознании с прочими невзгодами нашего семейства, судорожно
цеплявшегося за поношенное шляхетство моей матери.
И если б я тогда имел право голоса, - увы, такие, как я, этого права не
имели в нашем оседавшем в песок доме, если б не уверенность, что во время
обильного застолья, когда отец, угощая соседей по случаю убоя свиней, перед
тем как подать последнюю бутылку вишневки (самогона у нас не пили),
переходил от разговоров о деньгах к бредням о шляхетстве и лекциям о гербах,
так вот, если б не уверенность, что никто за тем столом и внимания не
обратит на мои слова, - я б не преминул напомнить ему семинарские, а если
грубее - поповские его штучки. Почему - трудно сказать, но все худшее, что в
нем есть, все самое отвратительное восходит еще к тем временам, когда он
продавливал благочестивыми своими коленями скамеечки для моления в часовне.
То, как он поджимал губы, широта его жестов - все изобличало в нем
несостоявшегося ксендза. Словно бы преданная им некогда в порыве слишком
поспешной отваги духовная семинария с ее ледяной атмосферой, семинария,
обучающая человека необходимости притворного смирения, настигла его тут,
мстя за давнее непослушанию приступом смешившего всех нас, почти ребяческого
в своей безграничной наивности высокомерия.
Впрочем, даже тогда, решившись прервать так превосходно начатую в
марианском братстве карьеру, он не отважился смело броситься прямо в бурные
волны, - как он выразился, - сплетен, травли и досужих вымыслов. Пожелав
плыть, он, однако, выбрал безопасный пруд, где легко можно достать ногами,
коснуться пальцами спасительно близкого дна.
Так мать моя стала униатской попадьей. Мне она никогда не говорила,
зачем согласилась на это. В беседах наших, - обычно мы вели их вечерами, оба
больные и одинокие в этом душном доме, - мы деликатно обходили все, что
могло бы напомнить тот день, когда насмерть перепуганный собственной
независимостью, уже опомнившийся, - вернее, пожалуй, не определишь чувство
его растущего страха перед местью костела, - отец узнал, а может,
предусмотрел, какие заботы выпадут на долю нового старосты местечка,
расположенного на границе Волыни и полесских болот, уже собирающегося в
дальний путь, чтобы занять свою должность. А если я, возбужденный, отупевший
от постоянных скачков температуры, забывался настолько, что отваживался