"Буало Нарсежак. Последний трюк каскадера" - читать интересную книгу автора

надо переворошить еще кое-что!..
Отца своего я ненавидел. Во-первых, он был мал ростом.
А коротышке не пристало играть на контрабасе. Выставлять
себя на всеобщее обозрение, прижавшись к этой штуке, как к
женщине. Настоящий отец не станет носить двубортный пиджак
малинового цвета. Другие музыканты тоже были выряжены, как
рассыльные в гостинице. Но те хоть сидели. Никто не
обращал на них внимания. Он же стоял. Бросались в глаза
мешки под глазами, крашеные волосы. Он подавлял зевки,
откровенно скучая, и часто посматривал на часы, делая вид,
что следит за своей левой рукой. Танцующие пары
покачивались на месте, подобно водорослям. Я дремал, одурев
от шума. И не выходил из состояния оцепенения, пока не
появлялась мать в узком прямом платье с блестками, чересчур
накрашенная и почти что голая под своей чешуйчатой шкурой.
Иногда, откидывая голову назад, она так широко открывала
рот, беря некоторые высокие ноты, что виден был дрожащий
язык. Противно. Ей я тоже никогда не простил. Пытаюсь
вспомнить, каким был я сам. Вновь вижу дансинги,
кинотеатрик с потертыми креслами. Меня часто оставляли в
раздевалке. Я лизал эскимо. Потом - узкие улочки,
гостиница, где в полумраке нас ждал ночной дежурный. Все
это туманно, смутно, как обрывки киноленты, склеенной как
попало. Мне было лет пять-шесть. Вот уж странное
семейство! В один прекрасный день мой отец уехал с какой-то
скрипачкой. Чтобы не умереть с голоду, мать стала давать
уроки фортепиано. К счастью, помогли дедушка с бабушкой.
Мы жили неподалеку от Бютт-Шомон в милой квартирке, откуда
видно было, как в парке распускались зеленые кущи и
громоздились скалы. Дедушка (отец матери) был флейтистом в
оркестре Республиканской гвардии. По случаю больших
праздников он одевался в яркий, как у оловянного солдатика,
мундир. Он был великолепен и смешон, когда держал свою
дудку наискосок, кивал в такт головой, закатывал к небесам
будто умирающие глаза или же наклонялся к земле с
сосредоточенным видом заклинателя змей. Его-то я любил.
Зачем только ему взбрело в голову обучать меня игре на
виолончели? Этот прекрасный человек, замечательный флейтист
умел - как любитель - играть и на многих других
инструментах. Подобно тому, как швейцары гранд-отелей
говорят о погоде на шести или восьми языках, мой дед был
дилетантом во всем - от виолончели до арфы, тромбона или
английского" рожка. Если так можно выразиться, он был
полиглотом. Поэтому его удивляло мое сопротивление. Не
знаю как, но наконец он понял, что к виолончели я испытываю
своего рода суеверную ненависть.
В довершение всего существовала щекотливая проблема с
ключом fa. Почему do следовало читать как mi, fa как la, и
т. д.? Эта хитрая и двусмысленная запись только
подогревала мою озлобленность. Единственная музыка, которую