"Буало-Нарсежак. Очертя сердце" - читать интересную книгу автора

поставила пластинку на проигрыватель и, улыбнувшись Лепра, села.
- Поверь, я не обольщаюсь!
Но с первых же нот она подалась вперед, уставившись в одну точку, а он
застыл, не обращая внимания на зажатую в пальцах горящую сигарету. Простая,
свежая мелодия лилась так, как льется мотив, который машинально напевают,
не слушая себя, глядя на потоки дождя. Пианист был не слишком искусен, да
он и не старался щегольнуть мастерством. Он играл, как чувствовал,
запинаясь, с пленительной нескладностью.
- Это он! - прошептала Ева.
Лепра уже и сам узнал манеру Фожера. Но главное - он сразу понял, что
этой песне суждено стать шедевром, и, по мере тога как вырисовывался
нежный, горестный и в то же время иронический мотив, в его душе что-то
корчилось, съеживалось, словно разъедаемое кислотой. В припеве, коротком и
игривом, была живость танцевальной мелодии. Эта музыка завладевала твоим
телом: плечи, голова порывались двигаться ей в такт. Лепра до мозга костей
ощущал ее смертоносное очарование. Он посмотрел на Еву. Она была бледна как
мел. Он хотел остановить проигрыватель.
- Не трогай! - крикнула она.
Фортепиано повторило музыкальную тему. Против воли в тебе начинали
рождаться слова, фразы. Это была песня любви с привкусом слез, с отзвуком
патетической муки прощания. Но припев был мужественным, бодрящим. Он
утверждал торжество жизни. Лепра не смел шевельнуться, встретиться глазами
с портретом. Фожер был здесь, спокойный, уверенный в своей силе. Ева
поникла головой. Может, так ей легче было вообразить мужа, сидящего за
инструментом: окурок прилип к губе, толстые пальцы шарят по клавишам,
подбирая ноты. Запись была такой отчетливой, что слышно было, как скрипит
табурет, а временами - как шумно дышит композитор.
"Недурно, а?" - произнес Фожер.
Они так и подскочили, Ева не удержалась от негромкого возгласа. Игла
все бежала по пластинке, едва заметно шурша.
"Пожалуй, это лучшее, что я написал", - продолжал голос.
Они поняли, что запись не окончена, и на этот раз обменялись
испуганным взглядом.
"Эту песню я написал для тебя, Ева... Слышишь?.. Это наверняка моя
последняя песня..."
Голос делал паузы, продолжал с усилием. Фожер говорил прямо в
микрофон, доверительно, выделяя каждое слово, звучавшее с пронзительной
задушевностью. Ева отпрянула от проигрывателя, словно лицо мужа коснулось
ее щеки.
"Ева, прости меня... я человек вульгарный, ты мне часто это
говорила... У меня есть только этот способ, немного смешной... Но зато ты
меня не прервешь... Заметь, эта пластинка - мое завещание..."
Лепра растер в пепельнице окурок, который обжег ему пальцы. Ева слегка
улыбнулась дрожащими губами, как бы призывая его не двигаться, и он замер.
"Я давно наблюдаю за тобой... Ты не против, что я говорю тебе "ты"...
Теперь это уже не имеет значения, а мне приятно... Ты жестока, Ева... Мы не
были счастливы с тобой... И все же я тебя любил... Господи, как я тебя
любил... И ревновал... У тебя несносный характер..."
В голосе послышалась улыбка, раздался сдержанный смех. Ева плакала.
"Ты хочешь иметь сразу и права мужчины, и привилегии женщины! Из такой