"Юрий Буйда. Сумма одиночества" - читать интересную книгу автора

безумная жалость обымет сердце мое, ибо мне - несомненно - вновь захочется
пережить эту ночь, когда я у кухонного окна, затягиваясь едкой сигаретой,
мучился тем, что темен мой путь и печальны мои воскресенья, ибо
воскрешенья - не будет, а тем, что другие примут за воскрешенье, будут
владеть другие люди - не я, не я...




Третий Последний имени векам Не передал...
А. Пушкин. "Египетские ночи"
Профиль юности бессмертной...
М. Голодный, Д. Кедрин Любовь? Вряд ли. То есть нет, конечно - да. Но -
какая ж это любовь, скажите на милость? Страсть... ну, это еще может быть.
Одержимость. Впрочем, все равно не знаю и не скажу определенно, что же это
такое, эти "Египетские ночи"
пушкинские, не проза, нет, в ней Пушкина не так уж и много, но стихи,
та самая псевдоитальянская псевдоимпровизация: "Чертог сиял. Гремели
хором..."
Совру, если возьмусь утверждать, будто принял это стихотворение, эту
пьесу сразу и раз и навсегда. Ничуть не бывало: прочел-то впервые в школе,
следовательно, ни понять, ни полюбить не мог и даже, кажется, остался
совершенно равнодушен, так что и не запомнилось ни строчки. Ну - чертог,
ну - сиял. Представлялся какой-то огромный зал вроде театрального, люди в
бархатных креслах, в шитых золотом мундирах, в шелке и тюле, слепые гипсы
по стенам, люстра на цепях... Возникло и пропало. Через несколько лет
вновь возникло - не чертог, плевать бы на него,- я стал читать эту пьесу
под воздействием Достоевского, сгустившего до чрезвычайности, до
осязаемости, до ожога образ Клеопатры в образы своих безумных грушенек. И
опять показалось, что речь идет вовсе не о любви, но о какой-то совершенно
сумасшедшей, испепеляющей, чудовищной страсти - гибельной и небывало
огромной, как бы объемлющей разом ад и рай:
Скажите, кто меж вами купит Ценою жизни ночь мою?
Какая ж это любовь? Это нечто за всеми мыслимыми пределами, над людьми,
вне людей, тут нужно быть Богом с его непостижимой объективностью,
воистину - Творцом, среди творений которого равноприемлемы жизнь и смерть.
В мире превыше всякого ума. А мы? А я? Ценою жизни... Что ж это за женщина
должна быть, о Боже (корона, возможно, и красит женщину - на троне, но не
на ложе), что за обещанная ночь, что за ласки - и, наконец, что за
мужчины, готовые на плаху после этой самой ночи? Не бывает. Это и было
первое мое душевное движение: не бывает. Движение вовсе не литературное,
не эстетическое, а просто - от жизни, от слепой силы, которая жила в
семнадцатилетнем мальчишке. За любовь - смерть?
Но любовь процесс, и длительный, это ведь только Хемингуэй каждый свой
трах называл "любовью" (нет ничего пошлее выражения "заниматься любовью").
Значит, за несколькочасовые физупражнения - смерть? Да ни за что! Конечно,
эгоизм юности, свято верующей в свое бессмертие. Смерть? Мне - умереть?
Этого не может быть, потому что этого не может быть ни за что. Ведь дело
даже не в том, что я не увижу больше какого-нибудь глупого солнца или еще
более глупого неба, моих родных, близких - или чего там еще напридумывали