"Юрий Буйда. Переправа через Иордан (Книга рассказов)" - читать интересную книгу автора

Вскоре, однако, он заметил, что дорога все сильнее отклоняется от
ивняков, в прорывах между которыми уже ничего не поблескивало. Но решил
довериться памяти. Только скорость сбросил.
Вдали справа курился молодой ельник. На широком лугу между лесом и
дорогой паслась корова.
Солнце клонилось к закату, а дорога все петляла, становилась все более
непроезжей - колдобина на колдобине. "Курица стухнет, - подумал отец Фома о
съестных припасах, которых наготовили ему в дорогу невестки. - Сало
расплавится".
Он давно снял шлем и очки. Думал только о деревне, пароме и братьях
Пахомовых, которые жили огородом да собственной скотиной (держали двух коров
и десяток свиней) и очень любили, когда выпадало переправлять на другой
берег покойников. Уже в те времена люди в церкви не венчались (Фома и
Машенька были исключением), но покойников хоронили на старом кладбище - "на
том берегу". Братья Пахомовы по такому случаю наряжались в черные костюмы с
жилетками и встречали похоронную процессию со странными жезлами, обвитыми
муаровыми лентами. Посреди парома они ставили что-то вроде длинного стола,
на который и переносили гроб. А когда паром трогался, младший Пахомов
начинал трубить в медную трубу, и так это жалобно и складно у него
получалось, что наливали Пахомовым не только родственники усопшего, но и
провожающие, да еще и деньгами давали сколько-нибудь.
Куда подевались братья Пахомовы, жившие в богатой избе на берегу? Куда
подевался паром с его канатами? И где река?
Отец Фома посмотрел на часы и едва удержался от ругани: хваленая
"Победа", подарок отца, остановилась на пяти часах пополудни. А если судить
по солнцу, то время давно подходило к девяти. Что-то не так, подумал Фома.
Или время испортилось, как часы. Или он сам испортился головой и повернул
куда не надо.
Однако впереди вдруг замаячили Три Сосны - так назывались исстари три
гранитных островерхих камня, близ которых и находилась паромная переправа.
Никакими жилыми постройками и не пахло: вокруг песок, камни да трава, и
невозможно было даже определить, где же проживали Пахомовы с их черными
костюмами, которые они к каждым похоронам подкрашивали чернилами на локтях и
коленях, и с их печальной трубой.
Солнце садилось не по-июльски быстро.
Отец Фома, нахмурившись, быстро повел мотоцикл к дальним зарослям
ивняка, над которыми высились сухие ветлы. И не ошибся. Между двумя старыми
деревьями - слишком старыми, чтобы он их не помнил, - торчали высокие
столбы, обмотанные ровно поверху канатами. В свете заходящего солнца река
казалась - из-за палево-розового марева над поймой - какой-то неводяной, а
словно отлитой из угасающего света и подцвеченной серой пыли, совершенно,
между прочим, недвижимой, хотя от реки и стало потягивать ветерком.
Отец Фома остановил мотоцикл на берегу, а сам, скинув сапоги и
прихватив длинную жердину, отправился к парому, очертания которого смутно
проступали сквозь палево-розовый туман. Вода не остужала, но и не грела
ноги, словно это была и не вода вовсе, а некая субстанция, умом
непостижимая, но в то же время реальная. Добравшись до парома, отец Фома
швырнул жердину на помост, а сам встал к деревянной зубчатой рукояти,
которой паром приводился в движение. Канат легко заскользил, понуждаемый
зубцами, и паром, прихлюпывая, подплыл к берегу. Еще немало времени пришлось