"Юрий Буйда. Переправа через Иордан (Книга рассказов)" - читать интересную книгу автора

за рукав вверх, мешая встать. "Сам я, Надя!" Наконец он выровнял тележку,
стряхнул с брючины кирпичную крошку. "Ударился? - Она присела перед ним на
корточки. - Больно?" Он улыбнулся. "Ничего".
Она все время пыталась вытащить его из загончика на улицу. "Пойдем
погуляем!" Он отнекивался: засмеют таких гуляк. Но все-таки сдался. Не
засмеяли. Он стал как все: дом, жена, работа, дочка. Как все. Если это не
счастье для калеки, то что тогда счастье?
- Было мне лет десять, когда мать однажды рассказала мне байку про
ящерку, которой удалось выскользнуть из ада. - Они в очередной раз потиху
выпивали с доктором Шеберстовым в загончике. - Спаслась и ну деру домой, к
детишкам, счастливая. Но не догадывалась она, что унесла с собой из ада...
ну, не знаю, проклятие или яд там какой... Отравилась навсегда этим ядом, и
теперь даже любовь ее к детям стала опасной... Ящерка осталась адской
зверушкой, и дети ее стали такими же...
Доктор Шеберстов кивнул.
- Похоже, это ты про себя. Без вины виноватый. Не такой, как все, и
значит...
- Похоже, это я уже не про себя... А без вины виноватых не бывает.
Бывают только не знающие своей вины.
- Дети, они ведь не ведают, что творят. Иногда - добро. Бывает.
- Наверное, бывает.
Как встретились, как сговорились эти два мерзавца, вообще - как нашли
друг друга. Ведь какой бы Француз ни был трепач, о таком с первым встречным
не заговоришь. А может, и не сговаривались. Или сговаривались о чем-то
другом, да вот тут девочка и подвернулась. Француз торчал каждый вечер в
Красной столовой в компании Кольки Урблюда и других беспричинных людей,
брехавших разные истории под Урблюдову гармошку и вечную котлету. После
детдома Француз устроился учеником слесаря на бумажную фабрику, но вскоре
ушел на лесопилку, где было повольготнее, то есть попьянее. А второй...
Никто даже имени его не запомнил, да, может, он и назывался. Дед Муханов же
и вовсе сомневался, было ли имя у этого крепкого низкорослого мужичонки в
кепке-копейке на бровях, с недельной щетиной на рельефно мускулистых скулах.
Никто не помнил, чтобы он на кого-нибудь взглянул. Даже на Феню, которая
царила и властвовала в прокуренном зальчике, не покидая своего места за
жестяной стойкой, под жалобной книгой с наклеенным на обложку портретом
Акакия Хоравы в роли великого воина Албании Скандербега. Непрестанно жуя и
ковыряя алюминиевой вилкой котлету, ковыряясь ею же в зубах, он молча слушал
Француза, который, похохатывая, сыпал своими дурацкими историями. "Да ты,
парень, с придурью", - беззлобно пробормотал обладатель кепки-копейки. "Это
потому, что я по утрам здорово сморкаюсь, - осклабился Француз. - Так
сморкаюсь, что с соплями мозги вылетают. Жди, пока новые отрастут".
Тем же вечером они отправились на Детдомовские озера, выбрали местечко
поукромнее, выпили. Француз угощал, деньги завелись: тайком от начальства
продал литовцам несколько кубометров ясеневого паркета. На допросах он потом
упрямо твердил одно и то же: ни о какой девочке и речи не было,
договаривались о новой "паркетной операции". Может, и так. Однако девочка
возникла. Она знала Француза: вместе росли в детдоме. Правда, он был
постарше. Приставал - так он ко всем девчонкам приставал. Она гуляла, они
выпивали. Позвали ее. Присела рядом, пригубила вина. Поболтали. Первым
набросился небритый мужичонка. Вторым был Француз. Девочка потеряла