"Фаддей Булгарин. Иван Иванович Выжигин " - читать интересную книгу автора

это первый оригинальный русский роман в этом роде. Смело утверждаю, что я
никому не подражал, ни с кого не списывал, а писал то, что рождалось в
собственной моей голове. Пусть литературные мои противники бранят
В_ы_ж_и_г_и_н_а: они будут иметь сугубое удовольствие - бранить и не
получать ответа.
Я даже не касался нашей словесности орудием моей сатиры, потому что она
требует еще- помощи, а не сопротивления; она еще не состарилась и не
обременена болезнями, вредными нравственности. Литераторов же у нас так не
много, что они в обществе не составляют особого сословия, как в других
странах. Вредного у нас не пишут, а кривые толки о словесности и оскорбление
достойных писателей не имеют никакого весу в публике и служат только к стыду
самих пристрастных и незрелых критиков. Я оставил их в покое: лежачего не
бьют!
Что же касается до нравственных портретов в моем романе, то их можно
было бы умножить и представить многие вещи гораздо сильнее. Но я почел за
благо следовать правилу нашего неподражаемого баснописца И. А. Крылова:

_Баснь эту можно бы и боле пояснить:
Да чтоб гусей не раздразнить_.

Вот побуждения и правила, которыми я руководствовался при сочинении
Выжигина. Одобрение вашего сиятельства будет мне ручательством в добром
мнении людей благонамеренных и самым сладостным утешением в кривом толке
других.

ФАДДЕЙ БУЛГАРИН

С.-Петербург Февраля 6 дня, 1829 года

ГЛАВА I

СИРОТКА, ИЛИ КАРТИНА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА, ВО ВКУСЕ ФЛАМАНДСКОЙ ШКОЛЫ

До десятилетнего возраста я рос в доме белорусского помещика
Гологордовского, подобно доморощенному волчонку, и был известен под именем
сиротки. Никто не заботился обо мне, а я еще менее заботился о других. Никто
не приласкал меня из всех живших в доме, кроме старой, заслуженной собаки,
которая, подобно мне, оставлена была на собственное пропитание.
Для меня не было назначено угла в доме для жительства, не отпускалось
ни пищи, ни одежды и не было определено никакого постоянного занятия. Летом
я проводил дни под открытым небом и спал под навесом хлебного анбара или на
скотном дворе. Зимою я жил в огромной кухне, которая служила местом собрания
всей многолюдной дворне, и спал на большом очаге, в теплой золе. Летом я
ходил в одной длинной рубахе, подпоясавшись веревкою; зимою прикрывал наготу
свою чем попало: старою женскою кофтой или полуразрушившимся армяком; этим
убранством снабжали меня сострадательные люди, не зная, куда девать старые
тряпки. Я вовсе не носил обуви и так закалил мои ноги, что ни мягкая трава,
ни грязь, ни лед не производили в них никакого ощущения. Головы я также
никогда не прикрывал: дождь смывал с нее пыль, снег очищал золу. Питался я
остатками от трапезы дворовых людей, в разных отделениях дома, и лакомился