"Михаил Булгаков. Морфий (цикл Записки юного врача)" - читать интересную книгу автора

акушерки, сиделка, аптека и лаборатория. Лаборатория, подумать только! с
цейссовским микроскопом, прекрасным запасом красок.
Я вздрагивал и холодел, меня давили впечатления. Немало дней прошло, пока
я не привык к тому, что одноэтажные корпуса больницы в декабрьские сумерки,
словно по команде, загорались электрическим светом.
Он слепил меня. В ваннах бушевала и гремела вода, и деревянные измызганные
термометры ныряли и плавали в них. В детском заразном отделении весь день
вспыхивали стоны, слышался тонкий жалостливый плач, хриплое бульканье...
Сиделки бегали, носились...
Тяжкое бремя соскользнуло с моей души. Я больше не нес на себе роковой
ответственности за все, что бы ни случилось на свете. Я не был виноват в
ущемленной грыже и не вздрагивал, когда приезжали сани и привозили женщину
с поперечным положением, меня не касались гнойные плевриты, требовавшие
операции... Я почувствовал себя впервые человеком, объем ответственности
которого ограничен какими-то рамками. Роды? Пожалуйста, вон - низенький
корпус, вон - крайнее окно, завешенное белой марлей. Там врач-акушер,
симпатичный и толстый, с рыженькими усиками и лысоватый. Это его дело.
Сани, поворачивайте к окну с марлей! Осложненный перелом - главный
врач-хирург. Воспаление легких? - В терапевтическое отделение к Павлу
Владимировичу.
О, величественная машина большой больницы на налаженном, точно смазанном
ходу! Как новый винт по заранее взятой мерке, и я вошел в аппарат и принял
детское отделение. И дифтерит, и скарлатина поглотили меня, взяли мои дни.
Но только дни. Я стал спать по ночам, потому что не слышалось более под
моими окнами зловещего ночного стука, который мог поднять меня и увлечь в
тьму на опасность и неизбежность. По вечерам я стал читать (про дифтерит и
скарлатину, конечно, в первую голову и затем почему-то со странным
интересом Фенимора Купера) и оценил вполне и лампу над столом, и седые
угольки на подносе самоваре, и стынущий чай, и сон после бессонных полутора
лет...
Так я был счастлив в 17-м году зимой, получив перевод в уездный город с
глухого вьюжного участка.

II

Пролетел месяц, за ним второй и третий, 17-й год отошел, и полетел
февраль 18-го. Я привык к своему новому положению и мало-помалу свой
дальний участок стал забывать. В памяти стерлась зеленая лампа с шипящим
керосином, одиночество, сугробы... Неблагодарный! Я забыл свой боевой пост,
где я один без всякой поддержки боролся с болезнями, своими силами, подобно
герою Фенимора Купера выбираясь из самых диковинных положений.
Изредка, правда, когда я ложился в постель с приятной мыслью о том, как
сейчас я усну, какие-то обрывки проносились в темнеющем уже сознании.
Зеленый огонек, мигающий фонарь... скрип саней... короткий стон, потом
тьма, глухой вой метели в полях... потом все это боком кувыркалось и
проваливалось...
Интересно, кто там сидит сейчас на моем месте?.. Кто-нибудь да сидит...
Молодой врач вроде меня... ну, что же, я свое высидел. Февраль, март,
апрель... ну, и, скажем, май - и конец моему стажу. Значит, в конце мая я
расстанусь с моим блистательным городом и вернусь в Москву. И ежели