"Михаил Булгаков. Письма" - читать интересную книгу автора

никому неизвестно.
---
Моя уважаемая переписчица очень помогла мне в том, чтобы мое суждение о
вещи было самым строгим. На протяжении 327 страниц она улыбнулась один раз
на странице 245-й ("Славное море..."). Почему это именно ее насмешило, не
знаю. Не уверен в том, что ей удастся разыскать какую-то главную линию в
романе, но зато уверен в том, что полное неодобрение этой вещи с ее стороны
обеспечено. Что и получило выражение в загадочной фразе: "Этот роман - твое
частное дело"(?!). Вероятно, этим она хотела сказать, что она не виновата.
---
Воображаю, что она будет нести в Лебедяни, и не могу вообразить, что
уже несет в письмах!
---
Ку! Нежно целую тебя за приглашение и заботы. Единственное радостное
мечтание у меня - это повидать тебя, и для этого я все постараюсь сделать.
Но удастся ли это сделать, не ручаюсь. Дело в том, Ку, что я стал плохо себя
чувствовать и, если будет так, как, например, сегодня и вчера, то вряд ли
состоится мой выезд. Я не хотел тебе об этом писать, но нельзя не писать. Но
я надеюсь, что все-таки мне станет лучше, тогда попробую.
О том, чтобы Женя меня сопровождал, даже не толкуй. Это меня только
утомит еще больше, а ты, очевидно, не представляешь себе, что тебе принесет
ослепительное сочетание - Сережка, Санька и Женька, который, несомненно,
застрянет в Лебедяни. Нет, уж ты себе отдых не срывай.
Остальное придумано мудро: обедать вместе с компанией - нет! нет! A с
S. - даже речи быть не может. Пусть Азазелло с S. обедает!
---
Ах, чертова колонка! Но, конечно, и разговору не пойдет о том, чтобы я
вызывал Горликова или вообще возился бы с какими-нибудь житейскими делами.
Не могу ни с кем разговаривать.
---
Эх, Кука, тебе издалека не видно, что с твоим мужем сделал после
страшной литературной жизни последний законченный роман.
Целую крепко!
Твой М.
Если мне удастся приехать, то на короткий срок. Причем не только писать
что-нибудь, но даже читать я ничего не способен. Мне нужен абсолютный покой
(твое выражение, и оно мне понравилось). Да, вот именно абсолютный! Никакого
"Дон-Кихота" я видеть сейчас не могу. [...]
О письме от 28 марта 1930 г. и о событиях, за ним последовавших, есть
два свидетельства, во многом противоречащие друг другу. Л. Е. Белозерская в
своих воспоминаниях, написанных в конце 60-х годов, утверждает, что
"подлинное письмо, во-первых, было коротким. Во-вторых, - за границу он не
просился. В-третьих, - в письме не было никаких выспренных выражений,
никаких философских обобщений. Основная мысль булгаковского письма была
очень проста: "Дайте писателю возможность писать. Объявив ему гражданскую
смерть, вы толкаете его на самую крайнюю меру".
Вспомним хронику событий:
в 1925 году кончил самоубийством поэт Сергей Есенин;
в 1926 году - писатель Андрей Соболь;
в апреле 1930 года, когда обращение Булгакова, посланное в конце марта,