"Михаил Булгаков. Письма" - читать интересную книгу автора

на сцене. Но когда он пойдет и мне представится возможность дать тебе
полюбоваться красной судейской мантией - не знаю. По-видимому, и эта пьеса
застрянет. Судаков с "Грозой" ворвался на станцию, переломал все стрелки и
пойдет впереди. "Гроза" нужна всем, как коту штаны, но тем не менее
Судаков - выдающаяся личность. И если ты напишешь пьесу, мой совет -
добивайся, чтобы ставил Судаков. Вслед за Судаковым рвется Мордвинов с
Киршоном в руках. Я, кроме всего, занимаюсь с вокалистами мхатовскими к
концерту и время от времени мажу, сценка за сценкой, комедию. Кого я этим
тешу? Зачем? Никто мне этого не объяснит. Свою тоже буду любить.
Напиши мне, пожалуйста, еще из Ясной. Приятно увидеть твой конверт на
столе среди конвертов, которые я вскрываю со скрежетом и бранью. Из-за
границы, от красавцев, интересующихся моими пьесами.
Приедешь, послушаем цыганские вальсы. Кстати! Гитару удалось вырвать из
когтей этого ... забыл... ну, который на спектакле?
Анне Ильинишне поцелуй руку и попроси ее поцеловать меня в лоб.
Люся передает вам искренний привет, а я тебя обнимаю.
Твой М.

Из Москвы в Барвиху
28 апреля 1934 года

Дорогой Павел!
Полагаю, что письмо еще застанет тебя в Ясной Поляне. Можешь еще одну
главу прибавить - 97-ю под заглавием: о том, как из "Блаженства" ни черта не
вышло.
25-го числа читал труппе Сатиры пьесу. Очень понравился всем первый акт
и последний, но сцены в "Блаженстве" не приняли никак. Все единодушно
вцепились и влюбились в Ивана Грозного. Очевидно, я что-то совсем не то
сочинил. Теперь у меня большая забота. Думал сплавить пьесу с плеч и сейчас
же приступить к "Мертвым душам" для кино. А теперь вопрос осложнился.
Я чувствую себя отвратительно в смысле здоровья.
Переутомлен окончательно. К первому августа во что бы то ни стало надо
ликвидировать всякую работу и сделать антракт до конца сентября, иначе
совершенно ясно, что следующий сезон я уже не буду в состоянии тянуть.
Я подал прошение о разрешении мне заграничной поездки на август -
сентябрь. Давно уже мне грезились Средиземная волна и парижские музеи, и
тихий отель, и никаких знакомых, и фонтан Мольера, и кафе, и, словом,
возможность видеть все это. Давно уж с Люсей разговаривал о том, какое
путешествие можно было бы написать! И вспомнил незабвенный Фрегат Паллады, и
как Григорович вкатился в Париж лет восемьдесят назад! Ах, если б
осуществилось! Тогда уж готовь новую главу - самую интересную.
Видел одного литератора как-то, побывавшего за границей. На голове был
берет с коротеньким хвостиком. Ничего, кроме хвостика, не вывез! Впечатление
такое, как будто он проспал месяца два, затем этот берет купил и приехал.
Ни строки, ни фразы, ни мысли! О, незабвенный Гончаров! Где ты?
Очень прошу тебя никому пока об этом не говорить, решительно никому.
Таинственности здесь нет никакой, но просто хочу себя оградить от дикой
трескотни московских кумушек и кумовьев. Я не могу больше слышать о том, как
треплют мою фамилию и обсуждают мои дела, которые решительно никого не
касаются. На днях ворвалась одна особа, так она уж ушла, а мы с Люсей