"Эдвард Джордж Бульвер-Литтон. Последний римский трибун " - читать интересную книгу автора

столько же была удивлена, хоти еще более устрашена, увидев Монреаля.
- Я искал тебя целые годы, - сказал кавалер, первый прерывая
молчание; - годы, долгие годы, - твоя совесть может сказать тебе зачем.
- Моя? Кровожадный человек! - вскричала женщина, дрожа от ярости и
страха. - Смеешь ли ты говорить о совести? Ты, обольститель, разбойник,
отъявленный убийца! Ты, позор рыцарства и благородного происхождения! И ты
носишь крест целомудрия и мира на своей груди! Ты говоришь о совести,
лицемер! Ты?
- Синьора, синьора! - сказал Монреаль умоляющим голосом, почти робея
перед этой бурной горячностью слабой женщины. - Я грешил против тебя и
против твоих. Но вспомни все, что меня извиняет! Ранняя любовь - роковые
препятствия - опрометчивый обет - непреодолимое искушение! Может быть, -
прибавил он более гордым тоном, - может быть, я в состоянии загладить мою
ошибку и вооруженной рукой вырвать от папы, который имеет власть вязать и
разрешать...
- Проклятый и отверженный! - прервала женщина. - Неужели ты
воображаешь, что насилием можно купить отпущение грехов или что ты в
состоянии когда-нибудь загладить прошлое? Погубленное благородное ими,
разбитое сердце отца и его предсмертное проклятие! Да, это проклятие я слышу
и теперь! Оно пронзительно звучит в моих ушах, как в то время, когда я
ходила за умирающим! Оно пристает к тебе, преследует тебя, оно пронзает
тебя, несмотря на твои латы, оно поразит тебя в полном блеске твоего
могущества! Ум потрачен, честолюбие обесславлено, покаяние отложено, буйная
жизнь и позорная смерть - вот гибель твоя, дитя преступления! К этому, к
этому приговорило тебя проклятие старика! И ты осужден!
Эти слова старуха более прокричала, чем проговорила. Сверкающий взгляд,
поднятая рука, выпрямившаяся фигура женщины, уединение развалин, лежавших
кругом, все способствовало тому, чтобы придать страшному проклятию вид
пророчества. Воин, о бесстрашную грудь которого переломилась сотня копий,
почувствовал себя теперь испуганным и уничтоженным. Он схватился за край
платья своей обвинительницы и вскричал задыхающимся и глухим голосом.
- Пощади меня! Пощади!
- Пощадить тебя! - сказала непреклонная старуха. - Разве ты щадил
когда-нибудь мужчину в своей злобе или женщину в своем сладострастии? О,
пресмыкайся в пыли! Ползай, ползай! Дикий зверь, лоснящаяся шкура и
прекрасный цвет которого делают неосторожных слепыми к твоим когтям, которые
рвут, и зубам, которые пожирают! Ползай для того, чтобы нога женщины старой,
бессильной могла отталкивать тебя!
- Ведьма! - вскричал Монреаль в приливе внезапной ярости и взбешенной
гордости, вскочив и выпрямляясь во весь рост. - Ведьма! Ты перешла за
пределы того, что я тебе дозволил по моей снисходительности, вспомнив кто
ты. Я почти забыл, что ты присвоила мою роль - я обвинитель! Женщина! Где
мальчик? Не уклоняйся, не увертывайся! Не лги! Ты украла!
- Я. Ты научил меня воровать.
- Возврати, отдай его! - прервал Монреаль, топнув с такой силой, что
мраморные обломки, на которых он стоял, задрожали под его ногой.
Женщина обратила мало внимания на бешенство, которое могло бы привести
в трепет самого неустрашимого воина Италии; но отвечала не вдруг. Вместо
страсти на лице ее появилось выражение важной, напряженной и меланхолической
думы. Наконец она ответила Монреалю, рука которого опустилась на рукоятку