"Энтони Берджесс. Заводной апельсин." - читать интересную книгу автора

погоду, -- вот-вот popishu его по грязной его поганой hare. У Биллибоя был
nozh -- длинный такой выдвижной клинок, но он tshutok отставал с ним от
событий и особого вреда никому причинить не мог. Да, бллин, истинное было
для меня наслаждение выплясывать этот вальсок--левая, два-три, правая,
два-три -- и чиркать его по левой щечке, по правой щечке, чтобы как две
кровавые занавески вдруг разом задергивались при свете звезд по обеим
сторонам его пакостной жирной физиономии. Вот уже льется кровь, бежит,
бежит, но Биллибой явно ни figa не чувствует, по-прежнему топчется со своим
дурацким nozhom, как разжиревший voniutshi медведь, а достать меня не может.
Тут послышались сирены -- на подходе были менты с пушками наготове,
выставленными во все окна полицейской машины. Та hnykalka, должно быть, уже
projabedala -- будка для вызова мусоров была неподалеку, сразу за районной
электроподстанцией.
-- Ладно, не бойсь, -- крикнул я напоследок, -- koziol вонючий. Я тебе
еще beitsy поотрезаю.
С тем они и побежали прочь -- все, кроме главного их molotily по имени
Лео, который посапывал, лежа на земле, -- медленно, отдуваясь, побежали они
к северу, в сторону реки, а мы пошли в. противоположном направлении. Как раз
за следующим поворотом обнаружился переулок, пустой и темный и с обоих
концов открытый для отхода, и там мы передохнули, сперва быстро-быстро
хватая воздух, потом все спокойнее и наконец стали дышать нормально. Было
это подобно отдыху между подножиями двух ужасающих огромных гор, чьи роли
отводились двум многоквартирным корпусам, во всех окнах которых плясали
быстрые голубоватые сполохи. Все смотрели telik. В тот день происходило то,
что у них называлось всемирным вещанием -- одну и ту же программу передавали
по всему миру, кому угодно, а угодно главным образом бывало людишкам средних
лет и среднего достатка. Выступал обычно либо какой-нибудь дурацкий
знаменитый клоун, либо певец-негр, и всю эту volynku ловили в космосе
специальные телевизионные спутники и отбрасывали обратно на Землю. Подождали
мы, попыхтели, слышим -- менты с сиренами катят на восток, -- ну, все,
значит, пронесло, как говорится. Один balbesina Тем не радовался, все глядел
вверх на звезды, на планеты, на Луну эту самую, причем с таким открытым
rotom, будто он ребенок и никогда ничего подобного прежде не видывал;
глядел-глядел да и выдал:
-- Интересно, есть там на них что-нибудь? Вообще, что там наверху может
быть? Я сильно Ткнул ему в бок, сказав: -- Ну ты, глупый ubludok! Не твоего
ума дело. Скорей всего там такая же zhiznn, как здесь: одни режут, а другие
подставляют брюхо под nozh. А сейчас, пока еще не вечер, пойдем-ка, бллин,
дальше.
Ребята посмеялись, но balbesina Тем поглядел на меня серьезно, а потом
снова уставился на звезды и на Луну. И мы пошли по переулку дальше, под
голубоватыми сполохами этого самого всемирного вещания с обеих сторон.
Теперь нам требовалось заполучить машину, и мы, выйдя из переулка, свернули
влево, где раскинулась площадь Пристли-плейс, как мы определили по сразу же
бросившейся в глаза большой бронзовой статуе какого-то старого поэта с
обезьяной верхней губой и всунутой в немощный дряхлый rot трубой. Шагая к
северу, мы вышли к старому замызганному Фильмодрому -- облупившейся
развалюхе, пришедшей в полный упадок, потому что туда ходили разве что
malltshiki вроде меня и моих дружков, да и то лишь для того, чтобы сделать
кому-нибудь toltshok или razrez либо заняться в темноте добрым старым