"Якоб Бургиу. За тридевять земель..." - читать интересную книгу автора

едва не стал судить по справедливости.
Потом в мою душу стали закрадываться страхи. Кто знает, может, я и в
самом деле не тяну на этих весах? Таких молодцов, как я, с фонарем искать не
приходится: ими полнится белый свет. А что, если отцу взбредет в голову
послать меня на взаправдашний экзамен в Кишинев, и там на меня опять нападет
дурман, и будет мне так же стыдно, как и здесь, дома?
И все же я тешил себя надеждой. Попробовать еще раз... еще разочек. А
коли снова мне счастье не улыбнется, что ж... котомку через плечо и пойду в
агрономы.
Как заставить отца отпустить меня? Обманывать его нельзя: он отец мне.
Только правдой и честностью можно осветить тьму, лежащую между нами,
обратить его в мою веру. Но какая правда и честность одолеет его правоту?
Каждое утро он видел, как я задумчиво смотрю на дорогу, но не
произносил ни слова. Кашлял в кулак и шел на работу. И я отмалчивался. Я так
изменился, что потерял охоту к еде. Что бы ни готовила мама, как ни
старалась угодить, все мне претило. Только орехи грыз да еще купаться ходил.
Целыми днями загорал на пруду и по вечерам домой не спешил, а отправлялся
прямиком в клуб и смотрел фильмы из окошка кинобудки, а не то, когда
затевали ребята танцы, присаживался поближе к музыкантам и глядел, как
веселятся мои сверстники. Случалось, какая-нибудь добросердечная девушка
приглашала меня на белый вальс. Потом нужно было провожать ее домой, чтобы
собаки не напали или какой-нибудь призрак не напугал.
Бывало, стоя с девушкой у ворот, я срывал с ее свежих губ поцелуй, и на
сердце становилось легче. Но, сказать по правде, обычно я получал в
благодарность лишь вежливое спасибо и небо со звездами в придачу, звезды
можно было считать на обратном пути.
Девушки в нашем селе пугливы и осмотрительны, честью своей они дорожат
и вовсе не желают невзначай потерять ее И если парни распускают руки, они
немедля уклоняются от объятий и заводят разговор о родителях, о доме и об
осенних свадьбах. Они держатся той же веры, какой держались их матери, и
матери их матерей, и сама праматерь наша - земля. Старая вера, может, даже
устарелая - вера крепкой хозяйки... Вот почему наши девушки сразу
чувствовали, что мое сердце не в их ворота стучит.
По дороге домой я задерживался у деда Фэнела Кябуру, магазинного
сторожа, и после полуночи мы еще долго коптили луну дымом папирос и
окутывали туманом речей. Говорил большей частью он, а я помалкивал. Дед
нанизывал одну историю за другой, черпая материал для них из собственной
жизни. И все с какими-то закавыками, с изюминками. Когда я слушал его, мне
казалось, что он прожил всю свою долгую жизнь, как один солнечный день без
заката - одни восходы и жаркие полдни. Чего он только не рассказывал о своей
женитьбе, о войне и коллективизации, о засухе и нынешнем изобилии. И как бы
ни были чисты одежды времени и его героев, старик все же находил на них
пушинки или приставшие ниточки и с шуткой сдувал. Но - находил, даже если их
и не было...
По временам я ловил его на том, что он путается, повторяет то, что
рассказывал прежде, но поправлять его мне не хотелось: так было даже
веселее.
Но однажды я ему сказал, и он не обиделся.
- Путаюсь, говоришь? Ну и что? В путанице, знаешь ли, есть свой
интерес. Чем больше запутана человеческая жизнь, тем интереснее.