"Павел Буркин. Когда камни кричат" - читать интересную книгу автора

Но остальные прихожане слушали, затаив дыхание. Они не задумывались,
правда ли то, что рассказывает отец Маркиан. Даже если лжет, как уличить
его во лжи? И что с этой уликой делать? Так и до костра недалеко... Лучше
слушать, развесив уши - и стараться верить, что это и есть истина.
А младшие служители уже несли бронзовые кадила, и воздух становился
сизым от дыма благовоний. Дым плыл в воздухе колечками, поднимался к
высокому куполу, и огромный гневный лик - не Единого-и-Единственного,
потому что Его лик непредставим слабым людским воображением, и тяжкий грех
даже пытаться Его изобразить. Всего лишь схематичное изображение, какие-то
неясные черты, дуги, круги... Если бы тех, кто расписывали стены собора,
спросили бы, не совершили ли они грех, пытаясь Ему уподобиться, они бы
ответили: а мы не пытались написать Его лик. Мы просто расписали стены
узорами. Но дрожали отблески факелов на мозаиках, свет наверху причудливо
мешался с тенью, плыл дым благовоний - и странные черты, слишком
символические, чтобы быть рисунком, складывались в гневный мужской лик. И
не зодчие впадают в грех, а миряне, ведь это их воображение дорисовывает
остальное.
Дым ел глаза, кружил голову, дурманил. Сейчас любая, даже самая
мимолетная игра воображения представала пугающе реальной, казалось, в мире
не осталось ничего, кроме этого яростного Лика, даже вроде бы хмурятся. И
- морок или реальность? Вроде дрогнули обрамленные аккуратной бородкой
губы - дрогнули, произнося приговор погрязшему во грехе Миру. Гулко,
словно его гортань была из звонкой бронзы, звучал голос отца Маркиана,
расписывающего посмертное воздаяние за грехи. Казалось, то говорит сам
Единый.
В души друзей хлынул ужас. Конец света, которым то и дело пугают
эрхавенцев попы, представлявшийся совсем нестрашным, здесь надвинулся
близостью неизбежной кары. Хотелось встать на колени, прижаться к грязному
полу и рвать на себе волосы, каясь во всех мыслимых грехах. Даже в том, в
чем и вины-то его не было, например, в том, что где-то в городе еще
доживают свой век общины скрытых язычников. Или в том, что иногда плохо
думал о темесцах, а его мать - так и высказывалась. Хотелось выйти пред
светлы очи отца Маркиана, преклонить колени - и каяться во всем - и сразу,
моля о снисхождении и отпущении грехов.
Рокетт очнулся благодаря Аону. Толстяк полез каяться, но споткнулся и
всем весом рухнул сверху. Твердый деревянный башмак наступил на руку, едва
не сплющив пальцы, но Аон, ничего не замечая, сопя и пыхтя, уже полз
дальше. Боль отрезвила Рокетта, как-то так получилось, что в его углу
дурманящего дыма собралось мало.
Толстяк очень вовремя привели Рокетта в сознание: он уже собирался
подойти к Маркиану и рассказать, что мать очень неодобрительно отзывается
о темесцах, зато Эрхавен порой называет "городом Исмины" и "городом
Элрика". Костер не костер, но каторга или публичное бичевание за такое
светили. Да и как жить с сознанием, что сам подвел самого близкого
человека под трибунал? Дым дурманил, сбивал с мысли, но теперь Леруа был
готов. Не поднимаясь с колен, чтобы не привлекать внимания, он огляделся.
Это место и правда действовало как-то по-особому. Но Рокетт ходил на
все службы с детства, и раньше никогда такого не было. А теперь стало. В
этих кадилах дымят не привычные благовония, а что-то похожее по запаху, но
другое. И действующее совсем по-другому. Он чуть-чуть не совершил