"Андрей Михайлович Буровский. Дьявольское кольцо ("Сибирская жуть" #6)" - читать интересную книгу автора

Древнего, Востока. И были все основания отнести их к своему собственному
времени... Но время было очень трудное. Людям всех народов, во всех странах
было о чем и о ком думать, было чем заниматься.
Не стоит удивляться, что на всем Востоке решительно никто и решительно
ничего не знал о великом, необъятно умном царе Соломоне.
Востоку было не до Соломона, и никого не интересовал его крохотный
дикий народец, пасший коз вокруг Мертвого моря.
Ни в одной из бесчисленных летописей всего множества народов и стран
Востока, ни в каких анналах, ни в чьих книгах не сохранилось о нем ни
малейшего упоминания.
Старик устал и от труда, и от жары; отдуваясь, он откинулся на стуле.
Захотелось встать ногами на снег, умыться снегом, принять кожей лица
бодрящий морозный поток воздуха. Пока были силы, он уезжал туда, где бывает
снег, или забирался высоко в горы, где ледяная вода прыгала по запорошенным
снегом камням, а испанцы с серыми лицами буквально лязгали зубами. Последние
годы он не мог уже и этого, и были силы только вспоминать: и снег, и родной
северный город. Все чаще вспоминалось до боли родное, запретное. Запретное
потому, что нет толку рвать душу памятью про набережную Фонтанки или шпиль
Петропавловской крепости - как он пастельно сияет в сумерках прозрачной
летней ночи.

Принесла случайная молва
Чуждые, ненужные слова...
Летний сад, Фонтанка и Нева.
Вы, слова залетные... куда?
Здесь шумят чужие города,
И чужая радость и беда.

Нет, радость не всегда была чужая. Когда Василий Игнатьевич держал
малыша на руках, показывал ему портреты в галерее - это была общая радость.
И когда офицеры Франко обнимались, плакали и не стеснялись утирать слезы со
щек под виселицей, где дрыгал ногами последний испанский коммунист, - это
тоже была общая радость.
И беда была общая, - страшная беда, прогнавшая его из своей страны,
заставившая принимать как свои несчастья этой далекой, чересчур жаркой для
него страны.
А вот жара и духота, бархатистая угольно-черная тьма ночей так и не
стала родной. Удивительно: жену не раздражала эта темнота, ей совершенно не
мешала удушливая летняя жара. Старик удивлялся, забывая порой, что жена
происходит от совсем другого народа, чем тот, к которому он имел честь
принадлежать. Да, именно честь! Старик помнил, сколько дала миру Россия, он
гордился тем, что он русский, и никогда не забывал об этом.
Старик всегда помнил и про свой народ, и про свои годы, но порой
забывал возраст жены. Сколько ей сейчас: пятьдесят пять? Пятьдесят девять?
Он забыл. Интересно, что даже сейчас, когда он почти лишился плоти,
воспоминание о жене сразу же будило в душе нежность. Прав, до чего же прав
был отец Хосе, священник с глазами ребенка!
Нахлынуло еще одно воспоминание, которое давно запретил себе старик:
запрокинутое лицо Хосе, когда его положили на траву. Но за него-то он свел
счеты с красножопыми! Наплыло из прошлого: гулкий револьверный лай,