"Богатая белая стерва" - читать интересную книгу автора (Романовский Владимир Дмитриевич)

ГЛАВА ШЕСТАЯ. АВИ ФИНКЕЛСТАЙН ПРОТИВ МИРА

Роберт Кинг, намеревавшийся в скором времени стать Специальным Агентом, Управляющим Многими, был долговязый сорокалетний мужчина с буйной смесью африканских и кавказоидных черт, внимательными глазами, длинными пальцами и умением при любых обстоятельствах сохранять серьезное выражение лица. Он создавал специальные группы, имел свой кабинет с письменным столом, и раз от разу выходил в люди, притворяясь обычным полевым агентом. Многие считали нью-йоркский офис самым противным назначением, но не Кинг. Роберт Кинг действительно любил этот город.

Он был хорошо образован, любил Шуманна и Доницетти, содержал в максимально приличном виде холостяцкую квартиру на Верхнем Вест Сайде, и предпочитал утонченную кухню той простой еде, которую так любят полевые агенты, считая, что их жизнь и так достаточно сложна, без дополнительных «снобистских глупостей». Роберт Кинг носил обычный деловой костюм на работу, но в быту любил одежду более элегантного покроя. Также, он был, по мнению его подчиненных, ужасный зануда, поскольку настаивал на безупречном учете деталей.

— Да, Билл, — сказал он светловолосому молодцеватому агенту, стоящему перед ним и смотрящему уныло на окно кабинета. — Я понимаю, ты тяжело работал последнее время. Однако я ведь специально тебя попросил найти мне опытного человека с мозгами, а ты мне тут рекомендуешь какого-то свихнувшегося почтальона.

— Он не почтальон, — сказал Билл несчастным голосом.

— Да, действительно, он работает в Фед Экс. Но, видишь ли, квалификация его нам не подходит.

— Вот что, начальник, почему бы вам…

— Я тебя очень напрягаю, Билл?

— Не нужно быть великим ученым, чтобы задержать двух тупых грабителей из Аризоны.

— Позволь судить об этом мне, Билл. Нужно, не нужно — мы имеем дело с группой.

— Я понимаю, что там группа, босс. Если я проявил неуважение, я не хотел — простите. Правда. Парень доставит мне всю нужную информацию, и мы возьмем всю группу. Обещаю.

— Понимаю. И все-таки пойди и найди кого-нибудь с мозгами. Лично меня ублажи, что тебе стоит.

— Хорошо.

Билл, вздохнув, ушел.

Инспектор Кинг выключил компьютер. Время было идти домой.

— Не нужно быть великим ученым, — сказал он медленно и раздельно.

Нет, не нужно быть ученым. Времена беспечных ограблений банков и изобретательных беглецов прошли. Агентства по поддержанию порядка везде и всюду преуспевали, это точно. Сети их в несколько слоев опутывали планету. Когда необходимо было кого-то выследить и арестовать, его выслеживали и арестовывали. Бежать было некуда, и риска для агентов не было почти никакого. Талантливые преступники с воображением перестали существовать. Сегодняшний преступник был плохо воспитанный, необразованный, распущенный дурак, которого недосмотрели родители и школа, позволяя ему делать все, что он хотел, и который в связи с этим считал, что мир ему должен. Он носил нож или пистолет, и был порой очень опасен для гражданских, но изолировать его не было делом трудным.

Иными словами, жизнь текла себе, мирная и тихая. А может и нет. Может и не очень мирная, и совершенно точно не тихая, но шум и беспокойство получались в основном скучные. Приключенческий элемент исчез.

Инспектор Кинг надел плащ и вышел из кабинета. Вызвав лифт, он начал было составлять планы на вечер когда Билл выбежал вдруг из поперечного коридора с широко открытыми глазами.

— Вам следует на это посмотреть, босс, — сказал он, протягивая Роберту папку.

— Завтра.

— Очень срочно.

Роберт взял папку и мрачно глянул на Билла. Билл был хороший парень, в каком то смысле протеже самого Роберта, но иногда его присутствие раздражало. Роберт следил, чтобы Билла продвигали и давали ему прибавку. Билл был благодарен и выказывал уважение, и все таки…

Посмотрев на первую страницу, Роберт ухмыльнулся, потом улыбнулся, а затем рассмеялся.

— Хорошо, — сказал он. — Положим это мне в стол. Идешь?

В сопровождении Билла он возвратился в кабинет, открыл ящик стола, бросил в него папку, и запер ящик на ключ.

Билл вытаращился.

— Э… ну…

— Пойдем поразвлекаемся, — сказал Роберт. — Выпьешь?

— А что насчет папки?

— Что ты имеешь в виду?

— Мы… вы… будем что-то делать с ней?

— Нет.

— Нет?

— Нет.

Возникла пауза. Роберт все еще улыбался.

— Ну хорошо, — сказал Билл устало. — Но почему нет? Ну, пусть я дурак. Но объясните.

Роберт поморщился.

— Ты очень молод, Билл.

— Да, и наивен. Знаю. Пожалуйста скажите мне почему мы не должны прямо сейчас пойти и арестовать его.

— Арестовать? А какие против него имеются обвинения, позволь узнать?

Роберт облокотился о край стола и посмотрел на Билла иронически.

— Обвинения?

— Нужны же какие-то причины, не так ли? За что мы будем его арестовывать?

— За что?… Ну… — Билл нахмурился. — Ну… За все.

— За Троянскую Войну, например?

— За то, что он сделал.

— А что он сделал, Билл?

— Сбежал из тюрьмы.

— Не наша юрисдикция, Билл. Не та контора.

— Он с тех пор пересек несколько штатных границ.

— Нам придется в таком случае арестовать полстраны. Эти бесхозные сволочи каждый день это проделывают. Нет чтобы сидеть на месте! Это, конечно, возмутительно, но, увы, не противоречит никаким законам.

— Он убил Франка Гоби.

— Он сделал нам одолжение. Франка нужно было взять, а то и убить, давным-давно.

— Он убил его.

— Ты знаешь, сколько человек убил Франк Гоби?

— Он сейчас в Нью-Йорке.

— В Нью-Йорке сейчас девять миллионов душ, плюс два миллиона приезжих. Пойдем их всех арестуем?

— Инцидент в Сентрал Парке — это его работа. Я знаю, что он там был. Вы тоже знаете.

— Да. На женщину напали, он оказался рядом и спас ее от банды подонков. Которым он надавал по мордасам. Рыцарство — оно противозаконно, да?

— У него было оружие и он применил силу.

— Рыцарство подразумевает применение силы. И в половине случаев наличествует оружие. Нельзя же просто подойти к компании насильников и разогнать их голыми руками. То есть, ты-то может и можешь. Но не все в этой стране прошли такой трейнинг, какой прошел ты.

— К чему вы клоните, босс?

— Я просто даю тебе понять, что ты меня раздражаешь, Билл. Серьезно. Весь этот [непеч. ] департамент меня раздражает. И правительство тоже. И вообще весь мир, и то, как он устроен. Что мы за общество такое, в котором только закоренелые преступники способны иногда на благородные поступки? Скажи мне, Билл, ты совершил что-нибудь благородное за последние месяца три-четыре? А?

Возникла пауза. Билл почесал розовое ухо.

— Наша работа…

— Не читай мне лекции по поводу моих обязанностей, Билл. Ты думаешь, у нас благородные цели? Легко быть благородным, когда правительство, полиция и армия — все на твоей стороне, а враг — один, и он в бегах, и ему некуда приткнуться и не у кого попросить помощи. Мы все жаждем бороться за правое дело, особенно когда быстрая и легкая победа гарантирована. А вот когда враг начинает вдруг оказывать серьезное сопротивление, мы драться отказываемся. В парке было три свидетеля, если верить твоей дурацкой папке. Три здоровых, больших взрослых мужика, и они смотрели на происходящее с безопасного расстояния. Им и в голову не пришло помочь человеку отбиться от подонков. И где они сейчас? Судят своих соседей за клевету? Следят, как акции прыгают вверх-вниз? Мы даже [непеч. ] мафию не можем вывести в расход, несмотря на то, что нас в сто раз больше, чем их. Но мы горим желанием арестовать Ави Финкелстайна, поскольку он один и в пределах досягаемости. Ты об этом подумай, Билл. Иди и думай.

Билл нахмурил брови, колеблясь.

— Так, значит, мы не будем его арестовывать.

— Будем, будем, — раздраженно сказал Роберт. — Когда мы получим недвусмысленный приказ, мы пойдем и арестуем сукиного сына. А до тех пор почему бы тебе не составить план вывода мафии в расход.

Билл подумал и сказал,

— Тито Кассиди в городе. С женой.

— Это ты к чему?

— Они — мафия. Они из Сейнт-Луиса. Не говоря уж о…

Инспектор Кинг взглядом заставил его замолчать.

— Ты мне смотри, Билл. Не забывайся.

— Хорошо.

Помолчав, Кинг спросил:

— Где они остановились?

— В Полярной Звезде. Королевский номер на седьмом этаже.

— Фойе, — сказал оператор.

— Да, добрый вечер. Сделайте одолжение, соедините меня с королевским номером на седьмом этаже. Спросите Маму-Медвециду.

— Простите, как?

— Маму-Медведицу. Спросите Маму-Медведицу.

— Можно поинтересоваться, кто это звонит?

— Анри.

— Анри? А фамилия?

— Просто Анри.

— Так.

Возникла пауза.

— Сэр? Вы уверены…

— Уверен.

Еще пауза.

— Але?

То же грудное контральто. Он хорошо его помнил.

— А, привет. Давно не виделись, — сказал он. — Не возражаешь, если я тебя навещу?

— Ты совсем [непеч. ], да? — сказала она. — Я, кажется, тебе сказала, что не желаю тебя видеть. Никогда.

— Муженек дома?

— Уйди из моей жизни, Роберт.

Она повесила трубку. Инспектор Кинг ухмыльнулся и, не выключая сотовый телефон, остановил такси.

Чем ближе к центру, тем серьезнее пробки. В конце концов это вывело его из терпения. Он подумал — он часто так думал нынче — так ли нужно всем этим людям ехать, куда они едут, или — так ли спешили бы они, если бы знали, что их ждет по прибытии. Включился зеленый свет, но вместо того, чтобы изящно двинутся вперед, машина впереди просто стояла. Стоит и стоит на месте. Таксист погудел сигналом. Водитель стоящей машины вышел, подошел к таксисту, и спросил его, знает ли он, где находится Изумрудная Таверна (которая находилась на другом конце города и была закрыта на ремонт). Роберт заплатил таксисту и вышел, решив пройти пешком оставшиеся два квартала. Один из кандидатов в президенты был в городе, проводя предвыборную кампанию. Тротуары и переходы были забиты плотнее, чем обычно.

Сотовый телефон зазвонил.

— Да?

— Здравствуй, Роберт.

Приятное меццо. Этого звонка он не ожидал.

— Привет, Лиллиан, — сказал Инспектор Кинг в телефон, пробираясь через толпу ко входу в Полярную Звезду.

— Так что, встречаемся мы сегодня вечером?

— Сегодня? Б… Извините меня! — потребовал он. Очень толстая женщина с фотокамерой мешала ему пройти. Снова в трубку — Что? Не понял, повтори.

— Очевидно нет, — сказала Лиллиан. — Этого следовало ожидать.

— Нет. То есть да.

— Тебе все равно.

— Не в этом дело, Лиллиан.

— Я тебе не нравлюсь.

— Нравишься.

— Эй, мужик, смотри куда идешь, [непеч. ]! — посоветовал Роберту очень молодой хулиган.

— Да, ты просто это говоришь, — упрекнула его в трубке Лиллиан.

— Но это правда! Просто что-то много кругом…

— Чего много? Кого много? Женщин?

— Женщин… — пробормотал он. — Много женщин…

Тито Кассиди в сопровождении пяти бугаистых мужчин в официальных костюмах выпростался из отеля. Инспектор Кинг замер.

— Много женщин? — настаивала Лиллиан.

— Много белых женщин… — сказал он, глядя с таким рассеянным видом, который только мог изобразить, на толпу преимущественно белых туристов из какого-то южного штата, женского полу, смотрящих вокруг, снимающих друг дружку фотокамерами, и выражающих восторг высокоголосыми, растянутыми фрагментами грамматически несостоятельных предложений. Главное было — чтобы Тито его не заметил. С Тито у Роберта были счеты, но в данный момент инспектору было не до пустяков.

— Белых женщин? — Лиллиан была шокирована. — Что ты сказал? Але!

— Да, — сказал он и выключил телефон.

Черный лимузин подъехал ко входу отеля. Тито и его горлохваты забрались внутрь.

Полярная Звезда — один из тех пошлых, вычурных отелей, которые начали расти, как футуристические прямоугольные грибы в центре Манхаттана несколько лет назад. Назначение их было — принять и удовлетворить огромное количество корпорационных конференций, большинство которых, по мнению Инспектора Кинга, можно было проводить по телефону, или вообще не проводить. Все манхаттанские холостяки рано или поздно начинают с симпатией относиться к архитектуре и ненавидеть феномен, известный как «уродливые образования». Глянув на имя главного строителя данного отеля, прямо над входом, УАЙТФИЛД, Роберт улыбнулся скалящейся улыбкой.

Инспектор Кинг доехал на лифте до седьмого этажа. Выйдя из лифта и посмотрев по сторонам, он выбрал для своих целей одну из дюжины висевших на стене литографий, изображавшую треугольник левитирующих гусей над топким озером. Приблизившись к литографии, он стал ее внимательно изучать. Ему не пришлось долго ждать. Минуту спустя появился служащий отеля в сером кепи, катящий перед собой тележку, нагруженную безвкусными продуктами отельной кухни. Инспектор Кинг круто обернулся, доставая бляху. Глаза служащего расширились.

— ФБР, — зловеще прошептал Инспектор Кинг. Протянув руку, он сорвал кепи с головы служащего и надел на свою. Положил руку на тележку.

— А ну пошел отсюда, — сказал он.

Служащий мигнул, быстро повернулся, и почти побежал к лифту.

Тук, тук.

— Да? Кто там? — контральто звучало недоброжелательно.

— Сервис, — рыкнул инспектор.

В глазок посмотрели, а затем дверь открылась.

— Не следует доверять парням в серых кепи, — наставительно сказал Инспектор Кинг. — Положи пистолет, Лора. Не припомню, когда последний раз ты была рада меня видеть, но все имеет пределы… все-таки… черт знает что такое…

Она была высокая, гибкая, с чернющими длинными волосами и слегка неправильными, в приятном смысле, чертами лица, кипящая жизненной энергией, с движениями как у пантеры. Единственная дочь главы одного из нью-йоркских мафиозных семейств. Трое ее братьев закончили Гарвард — врач, адвокат, и предприниматель. В данный момент она была замужем за очень важным мафиозо из Сейнт-Луиса, и являлась единственной причиной достижения данным мафиозо той степени важности, которой он сегодня обладал. Когда Роберт постучал, она как раз надевала кожаную куртку, собираясь куда-то идти.

Она бросила пистолет на диван раздраженным жестом. Когда Роберт в ответ на этот жест наклонил неодобрительно голову, она постаралась не улыбнуться.

— Ты невыносим, — сообщила она. — Что тебе нужно?

— А ты мне поверишь, если я скажу, что я просто хотел тебя видеть?

— Нет.

— Семь лет прошло.

— И что же?

— Я по тебе скучал.

— [непеч.].

— Что мне сделать, чтобы ты мне поверила?

— А зачем? Что это изменит?

— В общем, ничего. Есть, правда, эстетические соображения, — объяснил он. — Ну да ладно. Ты не попросишь ли меня сесть вон на тот диван, рядом с тобой, чтобы мы могли предаться воспоминаниям, как две цивилизованные особи; или же я должен продолжать стоять у двери, как стойкий оловянный солдатик?

— Не знаю. Нужно подумать.

Он сунул руку в карман и, покопавшись, протянул ей небольшую прямоугольную коробку, обернутую подарочно. Она все-таки улыбнулась, хоть и отвела глаза. Протянула руку. Он положил ей в руку коробку. Поколебавшись, она сорвала обертку.

— Ну! — сказала она восхищенно.

Янтарный браслет.

— К твоей коллекции, — объяснил он. — Латвия. Восемнадцатый век.

— Где ты его достал?

— Э… В Латвии. Но не в восемнадцатом веке. В прошлом году.

— Ты думал обо мне в Латвии?

— Да.

Она внимательно на него посмотрела.

— Среднежизненный кризис, — определила она.

— Что-то вроде того.

— Кто бы мог подумать. Ты при исполнении?

— Нет. Визит совершенно частный.

— Ну, хорошо… — она поколебалась. Затем сказала, — Сделай себе чего-нибудь выпить. Я собиралась уходить, но раз такое дело, не пойду, наверное, — и она добавила саркастически, — Раз ты по мне скучал.

— Кто у тебя нынче? — спросил он с иронией в голосе, наливая в два стакана. — Кто-то особенный, небось, как всегда?

— А, так… — сказала она, пожав плечом. — Встретились в злачном заведении, в Даунтауне. Заносчивый такой, младший менеджер. Говорит, что он поэт.

— Понял, — сказал Инспектор Кинг, теперь просто Роб, старый знакомый Лоры, бывший ее любовник. Он присоединился к ней на диване. — Держи стакан. Как поживает твой муженек?

— Тито? Тито — прелесть, — сказала она. — Любит покрасоваться и весело провести время. Дальше этого его амбиции не простираются.

— О положении в Сейнт-Луисе я ничего не знаю, — Роб улыбнулся виновато.

— Я думала, ты знаешь все обо всем. Диктофон, надеюсь, ты с собой не приволок.

— Лора, пожалуйста.

— Просто интересно.

Она с явным удовольствием его разглядывала. Он был так же великолепен, как раньше. Годы добавили ему мудрости, а аура значительности не уменьшилась.

— Ситуация в Сейнт-Луисе такая, что мне приходится командовать семейным делом, — сказала она.

— Тебе!

— Представляешь? Ужас. Ты не замечал, что криминальный сектор всегда — самый передовой? Вот и в феминизме впереди всех оказались.

Роб покачал головой.

— Я всегда считал, что ты честолюбива. Не ошибся. Ну, дальше.

— Не подумай плохого, — сказала она, кладя ногу на ногу. — Тито главный. Просто я принимаю за него решения.

— За кулисами.

— Именно.

— Это ты приняла решение убрать Франка?

— Какого Франка?

— Франка Гоби?

Она сняла правую ногу с левой и распрямила спину.

— Это не самая удачная твоя шутка, Роб, — сказала она строго. — Уж не решили вы меня подставить? Ваши тупицы организуют побег подонку Финкелстайну, ты подсылаешь его к Франку в дом, он разнимает дом на части, а теперь я оказываюсь во всем виновата?

Роб поставил стакан, помедлил, и спросил:

— Под «вашими тупицами» ты подразумеваешь, конечно же, Бюро?

— Да. Эй, не надо на меня так смотреть, будто ты святее Папы Римского. Обойдемся без глупостей. Некоторым трюкам я сама тебя в свое время научила.

— Хорошо, — сказал Роб. — Оставим это. Пусть сейнт-луисский офис разбирается. Не мое дело. Давай просто поговорим. Когда я был в Эстонии…

— Ты вроде бы в Латвии был.

— Точно. Так вот, когда я был в Латвии…

Она подняла указательный палец, веля ему таким образом некоторое время помолчать.

Нет, он не изменился. Такой же щепетильный во всем, и наверняка такой же красивый, как раньше, если снять с него одежду. И такой же таинственный — это не имеет отношения к его работе или стилю жизни — просто есть в нем что-то, о чем никто не догадывается. От такого легко не отвяжешься.

А тот, с кем она должна была встретиться в Даунтауне этим вечером — он тоже был таинственный. Не очень удобен в постели — слишком отрешенный. Зато рыжий менеджер много и умело ее смешил — она не помнила, когда последний раз столько смеялась в течении одного вечера. Но когда дело дошло до физической близости, он просто исполнил номер, не погружаясь в него сам. Она не сумела заставить его раскрыться. Что-то его держало, может, другая женщина, какая-нибудь трагическая любовь. Сегодня вечером она намеревалась сделать еще одну попытку. С другой стороны — зачем это ей? У них не было ничего общего. Зачем ей младший менеджер?

Роб — совсем другое дело. Правда, спать с ним ей не следует — слишком много старых ран, будет больно. И все таки она ему обязана. Она не просила его приходить — но вот он пришел, и нельзя ему отказать ради рыжего распутника, это было бы предательством. В конце концов, рыжему всегда можно позвонить еще раз — завтра, например, если будет настроение. Уж он-то ей не откажет. Женщины ее толка в его окружении не встречаются. Он должен быть благодарен, что ему предоставили шанс.

Еще раз подняв указательный палец, она включила сотовой телефон.

— Але, — сказала она. — Джульен? Привет. Я сегодня вечером не могу. Извини. Что? Нет. Я просто очень занята. В общем, я позвоню тебе завтра. Нет, пожалуйста, не надо обижаться и ворчать. До завтра. Пока.

Она отключила телефон.

— Симпатичный парень? — спросил Роб.

— Рыжий. В очках, в полиестровом костюме и галстуке. Но веселый. В общем, давай поговорим, что ли.

Некоторое время они просто трепались, обсуждали Латвию, вспоминали время, проведенное в Амстердаме. Робу казалось, что Лора все думает о чем-то другом. Он, конечно же, прекрасно знал до этого, кто заправляет делами мафии в Сейнт-Луисе. Информация была очень подробная, жутковатая, и недоказуемая. Но, глядя на Лору, он гнал от себя мысли на эту тему. Он по-прежнему видел в ней живую, кипящую энергией девушку с дикими повадками, которую он знал семь лет назад и называл Мама-Медведица — кличка, придуманная Анри Четвертым Французским для его тещи, Катрин Медичи, прелестной женщины, периодически топившей того или иного надоевшего ей любовника в фонтане напротив окон Люксембургского Дворца.

Семь лет назад Роберт и Лора чуть не поженились. Не вышло. Разрыв кончился тем, что отец Лоры сел в тюрьму на три года, после чего Лора переехала в Сейнт-Луис.

Оба понимали, что счастливы друг с другом быть не могут. И тем не менее все эти годы они переписывались — по электронной почте — обмениваясь шутками и впечатлениями.

Одно из окон номера привлекло внимание Роба. Он встал и подошел к нему, чтобы рассмотреть поближе. Окно было — одно из тех, которые не открываются. Постояльцам отеля вменялось вдыхать то, что предоставляла им централизованная система кондиционирования воздуха. В стекле данного окна наличествовало аккуратно вырезанное прямоугольное отверстие — очевидно, резали алмазом. К нетронутой части стекла были приклеены пластмассовые петли, а к ним — вырезанная часть. В результате получилось окно, которое можно было открыть. Роберт вопросительно посмотрел на Лору.

— О, это просто наше хобби, мое и Тито, — объяснила она, улыбаясь. — Я люблю, когда воздух естественный, а не индустриальный. Где бы мы не останавливались, Тито всегда берет с собой свои инструменты. Резка стекла — его страсть. Он настоящий эксперт. Обожает. В спальне такое же окно. Меня он использует, как подмастерье. Может это и смешно, но мне нравится ему помогать. Видел бы ты его сегодня, когда он занимался окном — деловой, эффективный, давал мне указания, отмерял, резал, огрызался сердито. Он просто душка. Если бы я еще могла его убедить быть менее щедрым в употреблении одеколона, он вполне мог бы сойти за цивилизованного человека.

Роберт открыл, а затем закрыл временное окно. Открыл. Закрыл. Логично. Он вернулся к дивану.

— Я вот все думаю, — вдруг сказала она. — Если побег Финкелстайну устроили не федералы, то кто же?

— Кто-то, кому очень не нравился Франк, я думаю, — механически откликнулся Роб. Ему не хотелось говорить о делах.

— У него были разногласия с Уайтфилдом…

— С Уайтфилдом!

— Да. Со строителем. А что?

Возникла пауза.

— Нет ли у тебя сигареты, — спросил Роб.

Он вскочил на ноги. Закрыв глаза, он досчитал до десяти, чтобы предупредить неожиданную информационную перегрузку. Помедленнее, пожалуйста. Переключим скорости.

— При чем тут Уайтфилд? — спросил он.

— Если я тебе скажу, ты обещаешь мне его арестовать?

Он присел рядом с диваном на корточки.

— Слушай, — сказал он. — Ты не представляешь себе, как это важно.

— Важно? Для кого?

Он не ответил.

— Роб, дорогой мой, не будь таким смешным. Сперва ты подвергаешь опасности свою карьеру, и мою тоже, явившись ко мне в отель. А теперь ты хочешь, чтобы я помогла твоей карьере? Никакой логики. Дурной тон.

— Дело очень личное, Лора. Честно. Я не настаиваю, чтобы ты мне поверила, но было бы приятно.

— Тебе дадут повышение?

— Лора, я думал, ты меня хорошо знаешь.

— Я-то?

— Да, ты.

— Семь лет назад, — сказала она спокойно, не меняя позы, одну ногу подогнув под ягодицы и качая второй, — ты арестовал моего отца, чтобы расстроить нашу с тобой помолвку. Помнишь?

— Не я, так другой бы его арестовал.

— Но арестовал-то именно ты.

— У меня был приказ.

— Ты хотел его арестовать.

— Лора, Лора! — он чуть не взвыл. — У тебя в любовниках был психотерапевт, что ли? Что ты плетешь!

— Но ведь правда же! — она вытянула обе ноги, будто приглашая его ими полюбоваться, а затем положила ногу на ногу. — Мы оба знали. Мы не созданы друг для друга. Тебе не нужна женщина, которая видит тебя насквозь, и которой это нравится. А мне не нужен мужчина, которого нельзя контролировать. Моего отца я едва знала. Видела его два раза в год. Твое… участие… в его… э… падении, скажем так — было просто предлогом.

— Замечательно, — мрачно сказал Роб. Он пододвинул кресло к дивану и сел в него, глядя Лоре в лицо. — Давай не будем из-за этого ссориться сейчас. Столько лет прошло.

— Перестань двигать мебель и скакать по помещению, — сказала она. — Я просто напоминаю. Наши пути разошлись. Я уехала в Сейнт-Луис. Я встретила Тито. Как-то вечером он напился и попытался меня изнасиловать. Я показала ему несколько вещей, которым ты меня научил. Сломала ему запястье. Это произвело на него такое большое впечатление, что он тут же решил на мне жениться. А ты тем временем продолжал переделывать мир.

— Переделывать мир?

Он пожал плечами. Не стоит преувеличивать.

— Ты ведь в глубине души эпикуреец, Роб. Ты посмотрел вокруг и обнаружил, что в мире нет места эпикурейцу без дохода. Ты хотел, чтобы мир тебя принял. Мир отказался. Тогда ты решил, что переделаешь мир в соответствии с твоими вкусами. Ты принял участие в военных действиях. Дело не выгорело, получилось не то, чего ты ожидал. Ты присоединился к федералам. Вот, в общем, и все, переделыватель мира.

Она снова скрестила ноги. Инстинктивно, подумал он. Да, редкая женщина. Красивая, в средиземноморском стиле, самая чувственная женщина из всех, кого он встречал. Велик соблазн. Он любил ее когда-то, и даже теперь мог легко представить ее у себя в объятиях снова, мог вообразить, как вдыхает ее запах, ласкает, прикасается губами к уникальному существу, квинтэссенции сильной женщины. В ее окружении нежных любовников не было. Мужчины, к которым она привыкла, были все как один грубые, костные, мужланистые, с детства усвоившие простую истину — к женщинам следует относиться чуть презрительно, даже в постели. Некоторые женщины предпочитают такой подход, и живут себе счастливо, во всех смыслах. Лора в число таких женщин не входила. Ее сложная, утонченная, темного оттенка сексуальность не понималась и не принималась мужчинами ее круга — отсюда распутство, постоянный поиск и, кстати сказать, бурный роман с Робом тоже, тогда, семь лет назад. Связь их была очень несовершенной, часто извращенной и сочащейся убийственной враждебностью вне постели, и даже иногда в постели, но очень, очень полнокровной. Но поддаться сейчас импульсу было бы равносильно вторичному попаданию в ловушку. Они слишком хорошо друг друга знали, и, удовлетворенная, страсть их наверняка тут же превратилась бы в неприязнь. Он помнил их стычки по утрам, каждое утро, скандалы, крики, яростные споры, не нуждавшиеся в предлогах, и полуденные драки, дававшие всему району пищу для разговоров, и синяк у Лоры под глазом, и шрам у него, Роба, на предплечье, результат удара наотмашь мясницким ножом — нет уж. Хватит. Не надо такого.

Не говоря уж о том, что женщина, управляющая криминальным синдикатом из постели агента ФБР — абсурд.

— В одном ты права, — сказал он.

— В чем же?

— В данный момент в мире нет организации достаточно молодой и динамичной, чтобы мир этот изменить.

— ФБР не подходит? — спросила она участливо.

— ФБР совершенно точно не подходит, — сказал он.

Мы слишком хорошо натренированы, подумал он, ставя стакан на низкий столик и пряча руки в карманы. Обычные люди не нуждаются в чрезмерном трейнинге, или в тщательной промывке мозгов. Тупице говорят, что он борется за правое дело, что перспективы прекрасные, и что бывают и хуже работы, даже в области служения обществу, и тупица верит. Но элитные части состоят из людей сложных, а сложные нуждаются в психологической подготовке больше, чем остальные. Тот, кто выживает, становится сверхчеловеком — не в самом лучшем смысле. Мы приучены игнорировать все, что к нам непосредственно не относится. Можно у нас под носом намеренно и напоказ делать из человека кровавое месиво — мы и глазом не моргнем. Пропадают и продаются дети, преступность процветает и приносит выгоду несмотря на розовую статистику, большинство популяции ютится в жутких хибарах, влиятельные люди спокойно убивают ближних, и им это сходит с рук, родившиеся в неудачных обстоятельствах и плохо воспитанные убивают ближних просто от скуки, но пока у нас нет приказа, мы не двинемся. Будем сидеть в двух шагах на скамейке и спокойно наблюдать. Касательно же моей собственной личной ситуации — я не могу сейчас уйти в отставку.

— Я не могу уйти в отставку, — сказал он. — Когда-нибудь я, наверное, обзаведусь семьей, остепенюсь, просто чтобы узнать — а как это? Но не сейчас. Дело Уайтфилда существует, и оно не закончено.

Она кивнула.

— И никогда не будет закончено, — сказала она.

— Официально — может и не будет. Никаких улик, которые можно было бы предъявить на суде. Даже если бы я нашел улики, дело бы не открыли повторно. Слишком много важных людей замешано во все это, и все бы пострадали, и так далее. Но официальная часть меня меньше всего волнует.

— Ну, хорошо, — сказала она. — Теперь я запуталась. Вроде бы, дело, о котором ты говоришь, к Сейнт-Луису не имеет отношения. Что это такое — дело Уайтфилда? О каком деле речь?

Он подошел к портативному бару и налил себе еще.

— Ладно, — сказал он. — Секретная информация. Надеюсь, ты понимаешь и не разгласишь.

Она хмыкнула.

— Десять лет назад Уайтфилд убил человека, — сказал Роберт. — Списали на самоубийство. Положили под сукно. Теперь слушай. Я должен что-то сделать по этому поводу перед тем, как уйти. У меня с Уайтфилдом личные счеты. Дело вел именно я. Крышку захлопнули до того, как мне удалось что-то раскопать. Затем… Лора, я…

— Продолжай, коли начал.

— Я встретился с Уайтфилдом. Не помню, о чем я его спрашивал, и чего я, собственно, от него добивался. Может, я просто хотел, чтобы он мне во всем признался. Или же я хотел, чтобы он мне объяснил, зачем он это сделал. Может, у него были веские причины, я бы понял. В любом случае я бы не стал заниматься делом дальше. Честно. Не собирался. Знаешь, что он сделал? Он рассмеялся мне в лицо. Сидел, сидел, и вдруг рассмеялся. Глядя на меня. Я до сих пор помню этот смех.

— Кого он убил?

— Уолша.

— Подожди-ка…

— Да?

Она снова подняла указательный палец, призывая его к молчанию. Поколебалась.

— Да?

— А почему я должна тебе помогать? — спросила она игриво. — Что мне за это будет?

Он улыбнулся неуверенно. Она засмеялась.

— А ну сядь! — велела она. — Не зли меня. Рассержусь. — Она ушла в спальню и вернулась с портативным компьютером. — Иди сюда, — сказала она.

— Ну, а…

— Раз это так, [непеч. ], важно для тебя лично и все такое. Почему, интересно, когда мужики мерятся [непеч. ], я всегда оказываюсь в это замешана, а? Козлы.

Некоторое время они сидели рядом на диване, просматривая информацию и пытаясь не возбуждаться.

— Откуда у тебя все эти данные? — спросил Роб хрипло.

— У Франка был тайник.

— И что же?

— А у меня страсть знать больше, чем другие.

Текст и фотографии. Еще текст. Транскрипты телефонных разговоров. Фотографии. И, вдруг — вот оно.

— Мамма мия, — сказал Роб.

— Франк знал об убийстве. Когда ты мне сказал, я сразу об этом подумала. Все становится на свои места.

— Не только знал. Когда он понял, что Уайтфилд заберет у него строительство, он…

— Он собирался шантажировать его информацией.

— Не собирался, а именно шантажировал. Поэтому Уайтфилд его убрал. В остроумии ему не откажешь. Ни твои горлохваты, ни мои ухари до такого не додумались бы. А так все просто! Дай мстительному Финкелстайну возможность бежать, и первый человек, за которым он погонится — тот, кто его подставил.

— Доказать ничего нельзя.

— Это не важно.

— А пленки у меня есть. Записи.

— О! Настоящие записи? Этих двух разговоров?

— Да.

— Послушаем?

— Они не здесь.

Роб допил, поставил стакан, и встал.

— Удивительный ты человек, Лора. У тебя особый подход к людям. Надо было тебе пойти в медсестры. Значит, дело будет все-таки доведено до конца. Все нужные сведения наличествуют. — Он помолчал. Нужно было как-то дать ей понять, что он ей благодарен. Посочувствовать, проявить интерес к ее жизни. — А что же ты? — спросил он, проявляя интерес.

Была ее очередь налить себе еще.

— Ты имеешь в виду — не уйти ли мне из семейного предприятия? — сказала она. — Может и уйду. Как только найду себе еще какую-нибудь забаву.

Некоторое время оба молчали. Напряжение росло. Они нежно поцеловались и тут же отскочили друг от друга.

— Нет, — сказал Роберт, задерживая дыхание.

— Нет, — подтвердила Лора, не глядя на него. — Совершенно точно — нет. Уходи, Роб. Быстро.

Когда он ушел, Лора набрала рабочий номер Джульена. Включился автоответчик. Домашнего номера она не знала. Что ж. Не единственный же он младший менеджер на свете. Это Роб — единственный. Она накинула кожаную куртку. Выйдя из отеля, она подошла к краю тротуара, ища глазами свободное такси. Худой, среднего роста, с тонкими губами черный юноша вежливо спросил, не знает ли она, сколько сейчас времени. Она посмотрела на часы. Часы, кажется, не работали.

— Около восьми, я думаю, — сказала она.

— Я кажется опаздываю, — сказал он задумчиво. — Вот только не помню куда. Спасибо.

Он ушел, мыча что-то, какую-то мелодию — Лоре показалась, что из «Аиды», итальянской оперы, на которую они с Робом когда-то ходили. Некоторые мелодии запомнились. Лора улыбнулась. Сколько странного народу в Нью-Йорке! Впрочем, странность эта — поверхностная. Молодой негр — мычит мелодию — что тут особенного? Многие мычат всевозможные мелодии. Она не могла себе представить, что вот, к примеру, хотя бы этот черный юноша, способен на неординарное действие — ну, например, на роман с аристократкой, или на написание симфонии. В этом городе люди не создают ситуации, но просто попадают в уже создавшиеся.

Джульен не любил, когда женщины ему отказывают ни с того, ни с сего. В плохом настроении он вышел из лифта и уже сунул было ключ в замок, как вдруг заметил что-то, что в обычном настроении прошло бы мимо его внимания. Он огляделся. Что-то в атмосфере. Что? Ничего особенного не слышно и не видно. Лестничная площадка не очень чистая, но она такая всегда. Стекло в лестничном окне — целое. С замком никто не баловался. И все-таки что-то было зловеще не так. В воздухе.

Он вставил ключ, повернул, и очень осторожно открыл дверь. Темно. Он тронул выключатель и позволил двери закрыться за его спиной. Глаза остановились на любимом рабочем кресле. В этом кресле кто-то сидел, кому сидеть в нем было не положено. Мужчина. Мужчина улыбнулся.

Волосы мужчины были темные и вьющиеся, глаза большие, а улыбка — как у слегка дебильного какого-нибудь типа с южной кромки Бруклина, какого-нибудь помощника менеджера в магазине мебели.

— Здравствуй, Ави, — сказал Джульен.

— Ого, кто пришел, — Ави не двинулся с места. Голос у него был ниже и медленнее, чем раньше. — Сколько лет, друг мой.

— Да, — Джульен стоял не двигаясь. — Пять лет.

— Пять лет, три месяца, несколько дней и часов. Ну-ка, посмотреть на тебя — изменился ты. Настоящий яппи ты теперь, Джульен, старик.

Сунув руки в карманы, Джульен кашлянул и прошел в кухню.

— Кофе хочешь?

— Пива нет? — спросил Ави.

— Немного есть.

— Давай выпьем. За старые добрые времена.

— Нет, — сказал Джульен. — Вот что, Ави. Я не тот, что был раньше.

— Вижу. Ну и что?

— Внезапные появления и незаконные проникновения меня больше не возбуждают.

— Я просто думал…

— Нет, — сказал Джульен. — Извини, Ави. Ты не останешься здесь ночевать. И пока ты не изменишься так, как изменился я, друзьями мы быть не можем. Вот скажи мне — зачем нужно было вламываться? Хотелось произвести впечатление, что ли?

— Нет, — Ави нахмурился. — Джульен, мужик, мы шесть месяцев просидели в одной камере, и раза два я тебе действительно помог.

— Могу дать денег. Можешь забрать все, что есть. Немного, увы. Но, повторяю, ночевать ты не останешься.

Открыв ящик возле раковины, Джульен вынул из него пачку сигарет. Закурил. Ави разглядывал его.

— Я сбежал, — сказал он.

— Я понял.

— Жаль, что ты не рад меня видеть. Дебби говорит, что ты по-прежнему пишешь стихи.

— Не то, чтобы не рад, Ави. Дело не в этом.

— Если бы кто другой…

— Хорошо, тогда так, — сказал Джульен, начиная злиться. — Если бы на твоем месте сейчас был кто-то другой, я бы скинул его с лестницы. В пролет. А потом бы спустился и еще раз скинул бы. Все восемь этажей таким образом.

— Ну извините, ваше превосходительство, — сказал Ави. — Да, я очень невежлив. Куда же это мои хорошие манеры подевались? Прихожу не предупредив. В следующий раз позвоню твоей секретарше, чтобы встречу назначить. Извини, что вломился, но твой телефон наверняка прослушивается, и я не мог просто стоять на улице и ждать, когда ваше превосходительство соизволят пожаловать домой. Меня ищут.

— Вставайте, — сказал Джульен, — узники труда.

— Мне нужен твой совет, — сообщил Ави.

— По какому поводу?

— Я пытаюсь придумать, что мне делать с остатком жизни.

— Стань брокером недвижимости.

Просторный, залитый солнцем офис. Блестящие полы. Массивный письменный стол. Стильный дисплей. Несколько кресел. Книжная полка. Ави Финкелстайн в костюме и галстуке, с серьезным выражением лица, пытается продавать недвижимость клиенту, который желает удостовериться, что поступает правильно, покупая очередной сарай в очередном пригороде. Ави — спокойный, солидный, рассудительный, терпеливо объясняет преимущества вложения одолженных у банка денег в жилплощадь на отшибе и выплачивания долга последующие тридцать лет.

— Если мусора меня поймают, — сказал Ави, — двадцать пять до пожизненного мне обеспечены. Я не могу на такое пойти. Я мог бы стать профессиональным убийцей. Не здесь, конечно, а где-нибудь за морями. Также, мог бы переехать в Израиль или арабскую какую-нибудь страну и пойти учиться. И стать солдатом.

— Тебя арестуют и передадут ФБР как только ты сойдешь с самолета.

— Я возьму себе другое имя.

— Тебе бы в политику пойти.

Возникла пауза.

— Знаю, что это шутка, — сказал Ави, — но, Джульен, мужик, это неплохая идея.

— Вот и хорошо. У тебя все? Вон дверь, видишь?

— Нет еще. Не спеши. Ты спишь с моей сестрой?

Джульен помедлил, но ответил:

— Да.

— Это нехорошо.

— Это как когда. Бывает и хорошо, особенно когда она в настроении.

— Я не об этом. Преданность моей сестры — как преданность… Как зовут эту штуку? В сказках? Живет на болоте и затягивает тебя вниз, когда ты идешь мимо?

— Не помню.

— Но ты понял. Впрочем, я вас сам же и познакомил.

— И теперь ты чувствуешь себя виноватым?

— Можно и так сказать. Я твой должник.

— Мне не нужны одолжения, Ави.

— Слушай. У Дебби есть подруга. Зовут Марша. Уродина страшнейшая, но это к делу не относится. Марша знает кучу народа, но важно то, что она дружна с дочкой Живой Легенды.

— Живой Легенды?

— Да. Ты знаешь. Дочка продюссирует пьесы и в них играет…. э… как Дебби сказала?… эксплуатируя… да… эксплуатируя имя своего отца. Если бы Марша могла…

— Откуда тебе все это известно?

— Дебби рассказывала. Она всегда со мной делится планами.

Джульен открыл холодильник, достал банку пива и протянул Ави.

— Продолжай, — сказал он.

Глянув на лицо Дебби, Юджин понял, что его присутствие не одобряют.

Дебби была бледная и раздраженная. Толстые губы плотно сжаты. В глаза Юджину она не посмотрела. На лице Джульена застыла маниакальная ухмылка — он прочно решил быть сегодня веселым и хорошим. Юджину вдруг пришло в голову, что стремительный рыжий… хмм… недолюбливает свою… любовницу. Слово «герлфренд», употребляемое вместо слова «любовница» Джульен ненавидел, что всех, кроме Юджина, забавляло. Юджин подозревал, что Джульен по-своему прав.

Встретившись у станции метро, они направились в контору благотворительной компании, в которой работала Марша. Прошли индейским строем, один за другим, через строительное заграждение. Дебби нечаянно ступила в лужу, по поверхности которой расплылись масляные круги, и какой-то химикат, возможно ядовитый, плававший в луже, разъел ей итальянский туфель, изменив его цвет и повергнув хозяйку туфля в еще более сумрачное настроение, чем раньше.

Здание строилось в добром старом девятнадцатом столетии, в стиле неоклассицизма, имело мощные стены, просторные помещения, и вызывающе высокие потолки. Несколько благотворительных организаций оккупировали нижний этаж.

Наличествовали письменные столы, шкафы архивного типа — все это контрастировало с благородной архитектурой здания. Приятно одетые женщины сидели за столами. Некоторые болтали между собой, другие предпочитали телефон. Две или три из них с умным видом таращились в компьютерные мониторы. Свободная атмосфера.

— Привет, Дебз! — среднего возраста белая женщина в свободных штанах помахала рукой от своего стола. — Сядьте вон в те кресла, я сейчас подойду!

Дебби ответила на приветствие.

Юджин не выдержал и, перегнувшись через один из столов и протянув руку через голову молодой некрасивой женщины, испугав ее, дотронулся до занавеси. Занавесь оказалась бархатная. Дебби яростно зашептала в ухо Джульену. Он хихикнул. Она осведомилась тихим недобрым голосом, что это его так развеселило. Он попытался ее успокоить. Она не успокаивалась. Он сказал — хорошо, подмигнул Юджину, и пробормотал ему в ухо:

— Не трогай ничего, а то Дебби сейчас корову родит.

Юджин представил себе Дебби, рожающую корову, и тоже хихикнул, и в этот момент Дебби потеряла терпение. Она сказала — и ей было все равно, кто ее услышит:

— А знаешь, что? А пошел ты на [непеч. ]! С этого момента занимайся своей карьерой сам! На меня не рассчитывай.

И пошла к двери. Джульен протянул руку и схватил ее за предплечье.

— Пусти! — крикнула Дебби.

Он потянул ее на себя и, не утруждая себя переходом на шепот, сказал ей в ухо:

— Не будь дурой, Дебби.

Дебби было чуть больше двадцати, и была она полна страсти и энергии. Юджин ждал, что сейчас она начнет вырываться, или орать, а потом выбежит на улицу. Ему, Юджину, было все равно. Не его баталия. К его удивлению, Дебби собралась, выпрямилась — Джульен ее отпустил — и поправила волосы небрежным движением, проявляя мудрость не по годам и быстро поняв, что здесь не место для скандалов. Юджин даже зауважал ее.

Сопровождаемая удивленными взглядами и перешептыванием, средневозрастная знакомая Дебби встала, потянулась с удовольствием, и присоединилась к группе у входа.

— Привет, — сказала она, протягивая руку — Юджину первому. — Меня зовут Марша.

Вежливые приветствия.

Снаружи команда блуждающих голубей замахала крыльями и устремилась из под ног в поднебесье. Джульен обернулся, чтобы еще раз посмотреть на здание. Они с Юджином обменялись замечаниями, в основном саркастического плана, а женщины слушали — Дебби терпеливо, Марша с любопытством.

— Голубокровных следует субсидировать, — заключил Джульен.

— Вы так думаете? — Марша рассмеялась.

Если бы она шла с ним рядом, Дебби дернула бы Джульена за рукав.

— Аристократия — часть культуры любого города, — разглагольствовал Джульен. — Любой особняк нуждается в богатой семье, которая любила бы его. А этот выглядит сиротливо. Нет ничего более безличного, чем благотворительная компания.

— Никто не может позволить себе жить в таком большом особняке в этом районе, — объяснила Марша.

— Правильно, — согласился Джульен. — Район потерял из-за этого индивидуальность. Голубокровным нужно дать больше денег.

— Вы не думаете, что денег у них достаточно?

— Недостаточно, чтобы жить в этом особняке. Правительство кидается миллиардами каждый год — почему бы не кинуть голубокровным миллиард-другой на проживание? Это лучше, чем…

— Публика такое никогда не одобрит, — вмешалась Дебби, боясь, что сейчас Джульен что-нибудь такое ляпнет.

— Публика была в свое время против домашних водопроводов. Публику совершенно незачем ставить в известность. Ну, ладно. Пойдем-ка в парк.

Предложение удивило обеих женщин. Идея явно не приходила им самим в головы, а была она, идея, хороша.

Сияло солнце. Сопливые дети бегали туда-сюда. Сентрал Парк, с его неожиданными сочетаниями — скалистых склонов, мощеных и немощеных, то извилистых, то элегантно прямых аллей, озер и ручьев, Замка Бельведер и Театра Делакорт — в центре Манхаттана, окруженный со всех сторон, кроме одной, довоенными небоскребами с толстыми стенами и изящными крышами — у Парижа, развратного старшего брата Нью-Йорка, такого нет.

Они пошли по главной аллее к Раковине. Марша и Дебби обсуждали общих знакомых — смеясь, шутя, бездумно нарушая Третью Заповедь. Юджин и Джульен по большей части молчали. Четверка проследовала за Раковину — Марша и Дебби не замечали окружения, мешали катающимся по плацу на роликах (катающиеся рассматривали мощеный гладким булыжником плац перед Раковиной как свою собственность), Юджин и Джульен были осторожнее и относились к обстановке с уважением. Они спустились по ступеням к Летнему Театру и сели наконец на одну из скамеек на аллее, ведущей к Лодочному Дому. Уличный певец развлекал публику одной из дюжины умеренно мелодичных песенок семидесятых годов, компенсируя недостаток голосовых данных мощным переносным усилителем.

— Ну так что же, — обратилась Марша к Джульену. — Дебби говорит, что вы пишете стихи.

— Да, — подтвердил Джульен, улыбаясь заторможенной калифорнийской улыбкой. — Иногда. Когда у меня нет других занятий.

— Какие же это занятия?

Джульен немного подумал.

— Очень люблю поспать, — сообщил он. — Также, я много времени провожу в пьяном состоянии. Остальное время посвящаю сексу и кино. И еще я играю на гитаре в группе вот этого парня.

— О! Вы играете вместе? — Марша изобразила комнатной температуры интерес. Джульен ей, кажется, нравился.

— Нет, конечно, — удивился Джульен (Юджин сделал усилие, чтобы не засмеяться). — Нет. Мы работаем вместе. Играем мы по раздельности.

Марша не нашла это замечание смешным. Глядя на нее, Дебби облегченно отметила, что пока что Марша не настроена обижаться.

— О, — сказала Марша. — Понимаю. — А затем, воодушевленно, разговорчиво, и светски-осторожно спросила, — Так какие же стихи вы пишете?

Джульен нахмурил веснушчатый лоб. Дебби собиралась что-то сказать, но он опередил ее.

— Ну, как, — сказал он. — Хорошие, в основном.

— Но, — настаивала Марша, благосклонно улыбаясь, — на что похожи ваши стихи? На каких поэтов? Какие поэты вам нравятся?

Отвернувшись, Юджин поднял бровь, стараясь не засмеяться. Джульен не знал, что ответить. Вытянув ноги, он долго наблюдал за белкой, прибежавшей узнать, не дадут ли ей здесь чего-нибудь.

— Что сказать, — протянул он. — В профессиональном смысле я нахожусь в стадии, когда никому подражать уже не нужно, если это то, о чем вы спросили. Другими словами, мой стиль — он мой собственный, и ни на какие другие стили не похож. Мне нравится По… Киплинг… Лорд Байрон, я думаю…

— Эдгар Аллан По?

— Да.

— А какие современные поэты вам нравятся?

— Никакие.

— Как, совсем?

— Совсем.

Марша удивилась. Забавным ответ Джульена она не нашла.

— Вы читали Гейл Монтелл?

Ей самой, очевидно, очень нравились стихи Гейл Монтелл. Дебби закусила губу.

— Нет, — ответил Джульен. — Вроде бы я никогда раньше этого имени не слышал.

— Вам обязательно нужно прочесть какие-нибудь ее стихи, — заверила его Марша. — На мой взгляд, она одна из лучших. Юджин? Вы читали когда-нибудь Гейл Монтелл?

Простое «нет» всех бы устроило. Юджин посмотрел на Джульена, увидел улыбку, подумал, и как раз в тот момент, когда Марша перестала надеяться получить от него ответ, сказал:

— Да, что-то читал.

Удивились все, включая Джульена.

Марша улыбнулась любезно.

— Правда, у нее удивительные стихи? — спросила она.

Пианист нахмурился.

— Я не эксперт, — сказал он извиняющиомся тоном. — Я по большей части занимаюсь музыкой. — Он прикинул что, пожалуй, однодневный лимит произнесенных вслух банальностей достигнут. — Но мнение по поводу ее стихов у меня есть, — заключил он.

Дебби отчаянно оглянулась на Джульена. Он проигнорировал ее взгляд, и все смотрел на Юджина.

— Да? — сказала Марша Юджину.

— По моему личному мнению, — сказал он, — работы Гейл Монтелл поэзией как таковой не являются.

— Да? А что же они такое, в таком случае? — спросила Марша.

— Что ж — опять же, это мое личное мнение, — сказал Юджин, внося последний за день вклад в конформистскую традицию эпохи, — На мой взгляд, то, что она пишет — это просто цепочки неумело составленных предложений, произвольно разбитых на неравной длины строки таким образом, чтобы походило на версификацию. О стиле говорить не приходится, методы у нее дилетантские, а смысл давно устарел, несмотря на то, что пишет она сегодня. Она работает в расчете на своих меценатов, которые, духовно и по возрасту принадлежа к эпохе шестидесятых-семидесятых годов, неравнодушны к марихуане и склонны к беспричинной депрессии и, не знаю, ненависти к Республиканской Партии, или что-то в этом роде.

Дебби попыталась спасти положение.

— Это просто мнение музыканта, Юджин. Ты не разбираешься в поэзии, ты сам в этом только что признался. Не следует судить.

— А он и не судит, — заметил Джульен. — До сих пор поэзия мисс Мантелл мне не попадалась на глаза, но во всем, касающемся искусства, я давно уже положился на оценку Юджина. Он — парень знающий. И это не просто мое мнение. Это факт.

Впоследствии Дебби устроила Джульену разнос. А Марше, как ни странно, Джульен очень понравился. Медведь, конечно, но не без шарма. Более того, Юджин ей тоже понравился. Через неделю она решила помочь им обоим.

К счастью моему я не заядлый, но социальный, курильщик. Это позволяет мне спокойно читать в любом из корпорационных книжных магазинов города, оттянуться стильно (если позволите, использую здесь это эклектическое выражение Джульена). Некоторые такие книжники открыты до полуночи и люди разумные, вроде вашего покорного слуги, используют их как библиотеки. Всегда есть кафе на втором этаже. Вы берете что-нибудь с полки, садитесь, как храбрый властелин из ушедших эпох в уютное кресло и пьете себе свой кофе медленно, общаясь с каким-нибудь великим умом прошлого, каким-нибудь нечесаным небрежным чудиком из Германии или Франции или Италии или России или Саудовской Арабии, у которого было много мудрости и свободного времени, и не было систематических знаний. В подростковом возрасте я, помню, погружался целиком в книги о Дизраели, Гарибальди, Стендале, (или же в книги, написанные ими самими), или о нашем собственном мистере Джефферсоне, оригинальном мыслителе со страстью к хорошей одежде, который имел рабов но не гордился этим. Мне до сих пор нравится читать эссе или биографии, но в данный момент я больше увлекаюсь художественной литературой. Дело в том, что когда читаешь какого-нибудь мыслителя, то спорить с ним, или дискутировать — невозможно. Какой же кайф тогда, а?

Всю историю политические мыслители были экстремисты — или кажутся таковыми. Либо они слепо верили в человечество, либо считали его совершенно безнадежным. По их мнению, среднестатистический Джо был либо неоткрытым гением, либо абсолютным кретином. Обе точки зрения основаны, похоже, на непросвещенном атеизме. Да ну! Ежели подумать — ну, решили они не верить в Бога — это их проблема, а не наша. И все же, и все же… Скажу лишь, что не готов признать… и что это трудно переварить… что вся многотысячелетняя человеческая борьба за достойные отношения между людьми, все эти миллионы жертв, дюжины героев, разрушенные и вновь созданные идеалы, щедрые самопожертвования — все это произошло лишь для того, чтобы посредственный Джо мог набить себе брюхо три раза в день. Я не профессиональных революционеров имею в виду. Эти получили свой кайф, или же, в библейской терминологии, свою награду. Нет, не о них я. Я — о романтических идеалистах нескольких столетий, людей, восстававших против системы просто потому, что им было жалко стоящих рядом, тех, кого они называли ближними. Такой идеалист для меня, сына нашей спорадически информированной эпохи — трагическая фигура. Те, для чьего благосостояния они жили и умирали — нынче прилагают усилия, чтобы никто из таких борцов не мог снова восстать и погнать волну. У Христа не было иллюзий по поводу тех, за кого он умирал; а романтики верили в фундаментальную святость людей, которых они пытались спасти. Отсюда их посмертное сходство с доктором Франкенстайном и моя жалость по отношению к ним и чувство вины — не являюсь ли я сам частью системы, которая возвеличивает их имена, но искореняет их дух?

Я был занят чтением какого-то рассказа Толстого, и слишком увлекся, чтобы сразу заметить чье-то присутствие у моего столика. Женское присутствие. Нетерпеливая тонкая рука коснулась моего предплечья, и Мелисса — вот уж кого не ждали — сказала, «Привет, Юджин». Сидела, небось, минут пять, ждала, пока я голову подниму.

Я посмотрел на нее невинно, ну, может, слегка сердито. Она сидела в кресле напротив, положив ногу на ногу. Улыбнулась солнечно. Граждане из среднего класса так солнечно улыбаться не умеют — пытаются, но получается искусственно. У Мелиссы улыбка была искренняя и благосклонная, как у ученого со скальпелем в руке, собирающегося произвести хирургический эксперимент над симпатичной собакой.

Мелисса — породистая брюнетка.

Она говорит — Тебе нравится Толстой?

До этого момента я никогда бы не подумал, что фамилия русского писателя девятнадцатого века может звучать так сладострастно. Я сразу понял, чем может закончиться этот разговор. У Мелиссы были цели, и мне эти цели не нравились.

Отношения мужчины и женщины, в которых партнеры не пытаются друг друга в каком-то смысле использовать, редки. Это понятно. И все-таки — быть африканской частью межрасовой пары… в коей партнерша ищет путей обогатить свою любовную жизнь… когда от тебя требуют, чтобы ты помог создать иллюзию нелегальной связи… — нет уж, дамы и господа. Не моя чашка вчерашнего тухлого чая. Дух прошлого страны, работорговля и все, с нею связанное, все еще давит на нас. И использовать это прошлое как любовный стимулятор — на мой взгляд подло, хотя, должен признать, хоть и в частном порядке — немалое число весьма счастливых семей именно таким образом и создалось, несмотря на пример Зинии. Нет никаких гарантий, что я сам не пожелал бы участвовать в такой связи, будь я белым или женщиной. Но это между нами, не рассказывайте никому, пожалуйста.

А впрочем, все это была бы ерунда — если бы Мелисса мне хоть немного нравилась. Увы. Она была красивая молодая женщина с прекрасными ногами и трогательно тонкой талией, с привлекательной грудью, которая грациозно и спокойно стояла без всякой поддержки. Пальцы были у нее длинные, ногти формы арахисовых орехов. Неправильных черт в ее лице не было совсем. Волосы темные, шелковистые, глаза с романтической зеленоватостью. Столетием раньше она могла бы стать прекрасной моделью для Сарджента, гораздо лучше, чем девица с розой, несравненно лучше, чем капризная наложница банкира. А то еще — проведите без женщины шесть месяцев, и Мелисса вполне подойдет на роль долгожданной награды — любому мужчине, чья кровь красна. Не говоря уж о естественном шарме, свойственном представителем высших классов, который она прямо-таки излучала, так что все оглядывались.

Я предложил ей пойти куда-нибудь и выпить. Не знаю, зачем.

Есть на Восемьдесят Восьмой Стрит, недалеко от Второй Авеню, бар с такими креслами… ну, знаете… стилизованными под викторианский нонсенс, но сконструированными в соответствии с сегодняшними психологическими стандартами. Помещения в баре капризно освещены, наличествуют зеркала и некрасивые картины маслом, и весь этот декор автоматически увеличивает стоимость каждой рюмки и каждого стакана на два-три тяжелым трудом заработанных доллара. На двери висит объявление, что, мол, только в определенной одежде можно заходить, дабы не ломились в бар жители менее благополучных районов. Преимущественно белым завсегдатаям милостиво позволено, конечно же, одеваться во что угодно кроме купальных халатов. Я водил в этот бар белых женщин раньше, без проблем. На этот раз, как и раньше, бармен, не будучи безгранично счастлив моим присутствием, не возражал открыто, хоть и перестал улыбаться кретинской улыбкой на какое-то время. Ну, что сказать. Когда придет революция, мы его первого поставим к стенке.

Мелиссе место было внове. Она не поняла, что для среднего класса все это символизирует роскошь — девушка из черного гетто тоже не поняла бы. Ее высочество изволили слегка позабавиться обстановкой. Она заказала себе пиво Басс.

Некоторое время мы обсуждали погоду, что нас обоих рассмешило. Светская беседа удавалась ей лучше, чем Уайтфилду. Затем непонятным образом мы перешли на другую тему — о погибшей принцессе. Мы оба были ужасно несправедливы к ее памяти. Внезапно Мелисса перевела разговор на прошлое своей матери и поведала мне несколько потрясающих вещей, уверенная в своих чарах и относясь ко мне как к любовнику. Меня это несколько смутило.

Отец Мелиссы умер в возрасте восьмидесяти пяти лет.

Как, прости?

Восемьдесят пять.

Ничего особенного, если подумать. Ну, женился шестидесятилетний на двадцатилетней девушке — это часто бывает — это почти традиция в некоторых районах. Обычно это связано с большими деньгами и талантом, больше денег, чем таланта.

Посетители бросали иногда на нас незаметные взгляды. Межрасовые пары в нашем городе все еще интригуют население. Граждане обычно либо вежливо удивлены, либо поддерживают с энтузиазмом, и оба эти варианта поведения — слегка оскорбительны для черной половины, в то время как белая половина чувствует себя сладко виноватой. Какой-то патриот мужского пола подошел попросить огня — собирался выйти покурить. Мелисса протянула ему спички. Дешевая зажигалка из пластика торчала из нагрудного кармана патриота. Он взял спички и вышел, а за ним вышли несколько его друзей.

Мой четвертый скотч ухудшил мне настроение. Заметя это и боясь возможного взрыва эмоций — она меня плохо знала — Мелисса объяснила, что ей нужно бежать. Мы обменялись номерами телефонов. Первые три цифры ее телефона говорили, что она не живет с матерью или по крайней мере не любит, когда кто-то ей туда звонит. Мы вышли, она махнула рукой, подзывая такси и спасая меня от стеснений и неудобств — когда я жду такси на Второй, штук пять всегда проедет мимо, и только шестое остановится. Сволочи, расисты. Включая негров. Я сошел с тротуара и открыл ей дверь машины, стараясь не глядеть на шофера. Перед тем, как нырнуть в машину, Мелисса поцеловала меня в щеку. Таксист — того же расового происхождения что и я, более или менее, ухмыльнулся и включил счетчик. Когда он отъехал, я увидел на противоположной стороне авеню Зинию, с презрением на все еще подростковом лице глядящую на меня. Я пересек улицу. Как только я поставил ногу на тротуар, она повернулась и демонстративно пошла прочь. Мгновение я раздумывал, а затем пошел в противоположном направлении. Вскоре, в лучших традициях классического водевиля, я услышал шлепанье поспешных шагов за спиной.

Она говорит — Ты что же, [непеч. ] богатых нынче?

Есть у Зинии привычка говорить и вести себя ужасно вульгарно, когда ты даешь ей понять, что не расположен участвовать в ее играх.

Я говорю — Ты что-то сказала?

Она говорит — Ну и как она в койке? А? Лучше меня?

Что на такое ответить, а? Я говорю — Да, немного, но лучше. Не так, чтобы сильно лучше, а только слегка.

Ответ мой ее шокировал, но она не хотела это показывать. Она говорит — Ну и ладно, у меня тоже новый бойфренд есть. Надеюсь, ты нашел то, что искал (или еще какую-то пошлость она сказала, не помню, мне запоминать банальности ни к чему).

Я сказал что я счастлив за нее, весь лопаюсь от радости и удовлетворения.

Она сообщила мне, что я подонок. Сказала что я (я, ваш покорный слуга) хочу быть белым, вот и все. Она потребовала, чтобы я это признал.

Это меня рассердило. Я остановился и сказал, глядя ей в лицо, что это она хочет быть белой. Я же просто хочу быть знаменитым. Поняла? Белая, знаменитый. Есть разница.

Она предположила, что я хочу подняться по социальной лестнице с помощью [непеч.]. Она говорит — Правда? Я права? Признай! Я права? А?

Все средства хороши, детка.

Подонок.

Ты это уже сказала. И ты ошибаешься. Одеваюсь я иногда как подонок, это правда. Но сам я не подонок.

Моя маленькая тигрица помедлила, прежде чем спросить, все ли между нами кончено. Тут уж я вышел из себя. И сказал ей, что между нами все было кончено три месяца назад. Я спросил ее, какого дьявола она за мной следит. Я спросил, что с ней, не спятила ли.

Я и себя мог спросить о том же. Вот же — за последние двадцать минут уже вторая женщина предлагала мне себя. Старею я, что ли? Мне двадцать четыре. Может и старею.

Я сжал зубы и велел Зинии оставить меня в покое. Почти попросил.

Она сказала, что желание мое исполнится, и пусть я буду спокоен. Когда-нибудь я стану знаменитым. И тогда (сказала она) я встречу кого-нибудь, и она выйдет за меня, дурака, замуж из-за тех денег, которые принесет мне моя слава. Но никогда не будет она мне другом, потому что корыстные женщины никогда не бывают друзьями своим мужьям.

Иногда на Зинию находит, и она может говорить пошлости бесконечно — а если подумать, чего еще от нее ожидать, она все еще подросток, хотя, увы, если еще подумать — где же эта пресловутая женщина, которая ради тебя пойдет в огонь и в воду (в богатстве ли, в нищете ли, этсетера), которая, когда приходит славный день, пожинает и разделяет с тобой награды за многолетний труд — заслуженно? Женщины бросают тебя — или ты их бросаешь — потому что слишком тяжело, потому что никаких нервных клеток не хватит, слишком неудобно делить дом и постель с борющимся за существование художником, зодчим, музыкантом, предпринимателем, ученым — а потом, когда ты укрепился в жизни, нашел место, завоевал признание — за тебя выходит совсем другая женщина, пришедшая на все готовое. Только посредственности говорят на постыдных вручениях наград — «Я хочу в этот важный для меня момент поблагодарить мою жену за то, что она…» А гений по большому счету переживает годы становления в одиночестве. Старуха Зиния — где-то права. И что же? Что с того? Я все равно не могу представить себя живущим с Зинией, обсуждающим что-то с Зинией, доверяющим тайны Зинии, изменяющим Зинии. Джульен удачливее — он не воспринимает своих женщин всерьез, посему его развлечения безболезненны. Относительно, конечно.

КОНЕЦ ЦИТАТЫ

Мелисса сказала шоферу что передумала и желает ехать на Шестьдесят Седьмую Улицу. Она начала привыкать к еде в дайнерах в эти последние несколько недель.

Человек, ждавший ее в дайнере все еще мог позволить себе роскошь ходить туда, куда ему вздумается, хотя и не знал, как долго это продлится — пользовался тем, что ФБР не подняло пока еще общенациональную тревогу, не украсило каждую стену и каждый фонарь в Республике его размноженными на ксероксе портретами. Пока что им интересовалось лишь полицейское управление Сейнт-Луиса, а поскольку Ави не находился в Сейнт-Луисе, он чувствовал себя в безопасности. Не совсем, правда.

Например, ему нельзя было быть остановленным копами, ни по какой причине. Водительские права, которые он носил с собой, говорили, что он — Джейкоб Кац из Сан Франциско. Но Джейкоб Кац являлся конкретным лицом, которому можно было позвонить по телефону, и который наверняка уже заявил о пропаже водительских прав. Существовали пути получения других документов, но по началу у Ави не было на это денег, а позднее он просто решил бросить вызов судьбе.

Если бы его задержали и в чем-нибудь заподозрили, и взяли бы у него отпечатки пальцев, то сразу бы обнаружили, кто он на самом деле — это не заняло бы много времени. Копии его отпечатков имелись во многих штатах.

Он рассчитывал в очень скором времени покинуть страну. Радость действия, которую он испытывал по началу, будучи в бегах, быстро улетучивалась. Наличествовали две проблемы. Первая — нужен был паспорт. Вторая — нужны были деньги.

Путешествия за границей, если вы хотите путешествовать правильно и получать удовольствие, требуют значительных средств.

Вот почему Ави решил, что ему очень повезло, когда он нашел Мелиссу. Ее собственные средства не соответствовали его целям, но у матери ее денег было невпроворот. Следовало, стало быть, шантажировать старую Вдову Уолш, дабы отсыпала она капусты в пользу правого дела Ави. Нужно было оценить ситуацию до того, как что-то предпринимать. Мелисса оказалось очень удобным, действенным, послушным разведчиком.

Она появилась внезапно, проплыла через дайнер, нацелилась на угловой стол, за которым он сидел, подлетела, и поцеловала его страстно. Так хороша она была в этот момент, что Ави подумал, а не взять ли ее с собой.

— Съешь пышку, — сказал он ей.

Она засмеялась, подозвала официантку, и заказала себе омлет с грибами, ветчиной, шпинатом и сыром.

— Я слегка пьяна, — объяснила она. — Я просто выключусь, если чего-нибудь не съем.

Ави отпил чай.

— Не выключайся пока что, — сказал он. — Говори, что узнала.

— Он заносчивая скотина, — сказала она убежденно. — И он с ней спит.

— Ты уверена?

— Да. Не желал ничего плохого о ней слышать и перебивал меня каждый раз, когда я вдруг заговаривала о ее привычках.

— Но ведь он ни разу не сказал, что он с ней спит? Он не сказал, «Из-за того, что твоя мать и я…» — а затем вдруг замолчал?

— Ни разу, — сказала Мелисса. — Но я уверена, что он с ней спит. Это легко понять. Она последнее время сама не своя, и причины очевидны.

— Ясно. Мне нужно подумать.

— Я могла бы…

— Я сказал, что мне нужно подумать.

Она посмотрела на него с умилением и легким страхом. Быть с ним — радость и привилегия. Также, это опасно. Сладко опасно. Пока что сладко.

— Ну, хорошо, — сказал Ави, подумав. — Есть две возможности. Первая, мы его скручиваем и куда-нибудь отвозим. И спрашиваем у нее, желает ли она получить его обратно целым. Старая история, дело о выкупе. Мне не нравится. Плохо. Приведем в исполнение только если все остальные варианты отпадут.

— Почему же плохо? — спросила она робко, боясь, что он сейчас на нее разозлится, и подсознательно желая этого.

— Потому что шантаж работает в обе стороны, и никогда не знаешь, кто вдруг подключится с другой стороны. Все идет хорошо, пока кто-то не сказал тебе, что ты блефуешь. — Он помолчал. — Вот что, — продолжал он. — Сделаем так. Я его потреплю немного. Ничего страшного, порезы да синяки. Стареющие женщины падки на визуальные эффекты. Ты пойдешь к маме и объяснишь, что процедуру можно повторять много раз. Она будет колебаться. Пока она колеблется, я его опять потреплю, на этот раз больнее, и выглядеть он будет хуже. В конце концов она должна сдаться. Ты объяснишь ей, что если она будет и дальше упираться, то… и так далее.

— Я не думаю, что это хороший план, — возразила Мелисса. — Мать бывает ужасно упряма…

— Я, вроде бы, не просил тебя высказывать мнение.

Никто никогда так не вел себя с ней. Жесткие темные глаза Ави, высокие скулы, упрямый подбородок действовали на Мелиссу странно. Ей казалось, что он может делать с ней все, что хочет, и она все ему простит, и будет им восхищаться.