"Ульрих Цвингли. Его жизнь и реформаторская деятельность" - читать интересную книгу автора (Порозовская Берта Давыдовна)

Глава IV. Реформы Цвингли

Проповедь о посте u ее последствия. – Протест епископа и открытые послания Цвингли. – Начало враждебных действий. – Папские заигрывания. – Первый диспут и его мотивы. – Тезисы Цвингли. – Цвингли и Фабер. – Последствия диспута. – “Объяснение тезисов”. – Реформа соборного капитула и Фрауенмюнстера. – Открытие монастырей. – Женитьба реформатора. – Иконоборство и второй диспут. – Окончательная реформа культа

Прошло уже более трех лет с тех пор, как новый проповедник впервые стал знакомить своих слушателей с учением Евангелия. В течение всего этого времени Цвингли неутомимо работал в том же направлении, и при свете новых идей все рельефнее одна за другой стали выступать темные стороны римской церкви. Умы находились в сильном возбуждении. Богословские вопросы сделались обычной темой разговоров и часто случалось, что священники и монахи, продолжавшие кормить народ старыми баснями, грубо прерывались своими слушателями и уличались в невежестве. Тем не менее, до открытого нарушения церковных предписаний пока еще не доходило.

Но в начале 1522 года долго сдерживаемое возбуждение, наконец, прорвалось наружу. Произошло это по следующему поводу.

В марте 1522 года Цвингли высказал с кафедры ту мысль, что запрещение известной пищи не имеет никакого основания в Св. Писании. Под влиянием этой проповеди несколько цюрихских граждан осмелились нарушить пост. В сущности, преступление заключалось лишь в том, что они стали употреблять мясо, не уплатив обычного взноса за право несоблюдения поста. Но там, где дело шло об охранении выгодных статей дохода, церковь, как известно, отличалась особенной бдительностью. Проступок этих нескольких граждан заставил встрепенуться даже самого констанцского епископа. Не довольствуясь тем, что виновные были арестованы и подвергнуты наказанию, епископ отправил в Цюрих целое посольство с жалобой на усиливающиеся беспорядки. Совет выслушал и послов, и Цвингли и приказал не нарушать постов до тех пор, пока вопрос этот не будет специально рассмотрен комиссией из прелатов.

Но этим дело не кончилось. Так как проповедь в церкви толковалась врагами вкривь и вкось, Цвингли решился напечатать ее. Он не требовал собственно отмены постов. Становясь на точку зрения апостола Павла в его послании к римлянам, он говорил, что воздержание от пищи есть дело личной совести, что истинное благочестие – в вере и любви и что запрещение той или другой пищи противно смыслу Евангелия и свободе христианина.

Это было первое сочинение Цвингли в духе реформы и оно не замедлило поднять бурю. Епископ снова обратился с пастырским посланием, на этот раз к соборному капитулу, и потребовал, чтобы против нововведений были приняты строгие меры. Он и сам допускал, что в церковь вкралось многое, что противоречит Писанию, но тем не менее настаивал на том, что “общее заблуждение составляет уже право” и что церковные обычаи ненарушимы.

Когда это послание было прочитано в капитуле, глаза всех невольно обратились на Цвингли, также бывшего каноником. Последний спокойно поднялся с места и заметил: “Так как я вижу по вашим лицам, что и вы считаете это послание направленным против меня, то я прошу вас передать его мне. С Божией помощью я отвечу на него так, что каждый сумеет различить, где правда и где обман”.

Ответ этот и появился 22 августа 1522 года под заглавием “Archeteles” (т.е. начало и конец). Это меткое полемическое сочинение, местами звучащее довольно ядовитой иронией и опровергающее в 69 параграфах все обвинения епископа. Тут же автор вызывается защищать свои взгляды на публичном диспуте.

Но еще раньше, чем появился “Archeteles”, Цвингли сделал шаг, который должен был привести его к серьезному столкновению с церковной властью.

В июле того же года он опубликовал два открытых послания. Первое, подписанное им самим и еще девятью священниками, было озаглавлено следующим образом: “Прошение нескольких швейцарских священников к преподобному епископу Гуго Констанцскому, чтобы он не давал себя восстанавливать против проповеди Евангелия и не терпел долее разврата, а позволил священникам брать себе законных жен или, по крайней мере, смотрел на вступление их в брак сквозь пальцы”.

Другое послание, без подписей, было обращено ко всему Швейцарскому Союзу и имело подобное же содержание.

Послания эти представляют весьма ценный исторический документ. Всем известно, к каким гибельным результатам привело безбрачие духовенства, установленное Григорием VII с целью сильнее привязать последнее к интересам папского престола, какой соблазнительный пример духовные подавали своим поведением тем, кому должны были служить образцом нравственной чистоты. Но из этих посланий мы узнаем некоторые любопытные подробности. Мы узнаем, например, что епископы старались извлечь для себя пользу даже из разврата, продавая священникам за деньги разрешение брать себе наложниц и взимая налог с каждого незаконнорожденного их ребенка; что в некоторых местах сами прихожане обязывали каждого нового священника держать в доме конкубину, чтобы уберечь от него собственных жен. Чтобы положить предел всем этим безобразиям, Цвингли, – как единственное средство – предлагает разрешить духовенству вступление в брак, не запрещаемый ни Ветхим, ни Новым заветом.

Шаг был, несомненно, смелый. Раскрыть с такою правдивостью одно из самых больных мест католицизма – значило прямо объявить ему войну. Цвингли, конечно, не мог ожидать, что епископ согласится принять предложенную им меру исцеления. Это даже не было в его власти, а могло разве исходить от собора. Открытое послание к епископу было для Цвингли лишь своего рода переходом через Рубикон.

Борьба, таким образом, началась. На союзном сейме в Люцерне жалобы епископа были выслушаны с большим сочувствием, чем в Цюрихе. Под влиянием пенсионеров, ненавидевших реформатора, сейм решил принять строгие меры против новых проповедников и в виде острастки велел арестовать одного из приверженцев Цвингли, священника Вейсса.

Зато в Цюрихе настроение становилось все более и более благоприятным для реформы. Цюрихские войска, одержав блистательные победы на стороне папы, вернулись домой, разочарованные в том деле, за которое сражались. Папа Лев X умер, не уплатив им всего следуемого жалованья, а новый папа Адриан кормил их пока одними обещаниями, хотя и не переставал ухаживать за ними и вербовать к себе на службу. Сделана была также новая попытка задобрить Цвингли. Папский легат Энний в конце 1522 года привез ему от папы письмо, в котором последний называл его своим “возлюбленным сыном” и сулил величайшие милости, если он станет поддерживать его интересы. Со своей стороны, папский легат имел полномочие не щадить ничего для этой цели. По собственному свидетельству, он мог предложить Цвингли “все, кроме папского престола”.

Письмо папы не произвело на Цвингли никакого впечатления. Как раз в это время ему удалось сделать довольно значительный шаг вперед. Цюрихский совет разрешил устройство публичного диспута, на котором Цвингли должен был, на основании Св. Писания, доказать правильность своего учения.

Причины, побудившие Цвингли на этот шаг, вполне понятны. В самом деле, почва для реформы была расчищена, откладывать ее дольше, ввиду обострившихся отношений с церковью, становилось невозможным. Но кому же должна была принадлежать инициатива? Папе? Об этом и думать было нечего. Собору? Это, конечно, было самое благоразумное в глазах тех, кто верил в непогрешимость этих собраний. Но Цвингли не питал на этот счет никаких иллюзий. Примеры последних соборов – Констанцского и Базельского – были слишком красноречивы. Первый осудил на костер Яна Гуса, дерзнувшего обличать испорченность католического духовенства; второй, после долгих бесплодных прений, разошелся без всяких результатов. Нечего было поэтому и ожидать, чтобы собор, созванный папой, под председательством его легатов, согласился выслушать еретиков и допустил, чтобы Св. Писание сделалось единственным авторитетом в делах веры. Оставалось одно – отдать дело реформы под покровительство светской власти. Лютер обратился для этого к князьям. Цвингли как республиканец решил вверить реформу самому народу, который был представлен в лице совета.

Цвингли приготовился к диспуту. Он заранее составил 67 тезисов, в которых изложил сущность своего учения и напечатал их на немецком языке. Эти тезисы как программа его будущей реформаторской деятельности так важны, что мы приведем некоторые из них в буквальном переводе:

1) Ошибаются и богохульствуют те, которые не придают никакого значения Евангелию, если оно не подтверждено церковью.

3) Иисус Христос – единственный путеводитель к спасению, поэтому, кто ищет или указывает другую дверь, тот убийца душ и тать.

7) Христос – глава всех верующих, которые суть его члены и без своего главы мертвы и бессильны. – Эти-то члены и составляют церковь или общину святых, невесту Христову, ecclesia catholica.

17) Христос – единый и вечный первосвященник; поэтому те, которые выдают себя за таковых, посягают на честь и славу Христову (Таким образом, отрицается верховный авторитет папы).

18) Христос, принесший себя за нас в жертву, служит вечной искупительной жертвой для всех верующих; из этого следует, что месса не жертва, а только память о жертве.

19) Христос – единственный посредник между людьми и Богом. Таким образом, отвергается заступничество святых.

24) Никакой христианин не обязан сделать того, что не повелено Богом; он может употреблять всякую пищу во всякое время.

26) Ничто так не противно Богу, как лицемерие; из этого следует, что всякое стремление показывать себя святым пред людьми есть тяжкое лицемерие и преступление. Поэтому должны быть уничтожены монашеские рясы, клобуки, значки, тонзура.

27) Все люди суть братья Христовы и между собой. Поэтому они не должны никого на земле поставлять себе отцом. Вследствие этого уничтожаются секты, ордена, общества.

28) Все, что Бог позволил и не запретил, хорошо; из этого следует, что брак дозволителен всем людям, и те духовные, которые, чувствуя, что Бог не дал им дара чистоты, все-таки не женятся – грешат.

31) Отдельный человек не может наложить на другого отлучение, а только церковь, то есть совокупность всех лиц, между которыми живет заслуживший это наказание, вместе с их епископом, то есть священником.

34) Духовная власть не имеет никакого основания в учении Христа; только светская власть подтверждается этим учением.

37) Последней все христиане обязаны повиноваться.

38) Если она не требует ничего, что противно Богу.

42) Если же она поступает противозаконно, то с Божией помощью ее следует сместить.

50) Бог один прощает грехи и только ради Иисуса Христа, Своего Сына.

51) Поэтому те, которые приписывают эту власть человеку, посягают на честь Божию и совершают святотатство.

52) Из этого следует, что священник, исповедующий грешника, не может отпустить ему грехов, а только дать совет.

53) Что эпитимии, наложенные людьми (за исключением отлучения), не смывают греха, а лишь служат для устрашения других.

56) Что тот, кто разрешает от грехов за деньги, есть настоящий апостол дьявола.

57) Св. Писание не знает ничего о чистилище после смерти.

58) Только одному Богу известна участь умерших.

61) Св. Писанию чужд тот характер, который приняло духовное сословие в последнее время.

62) Св. Писание признает только тех священников, которые возвещают слово Божие.

66) Духовные власти должны скорее смириться и воздвигнуть крест Христов, иначе их погибель близка: секира лежит у корня дерева.

Тезисы Цвингли представляют один из замечательнейших памятников Реформации. Лютер в начале своего реформаторского поприща не имел еще сам определенной программы деятельности. Его 95 тезисов 1517 года касаются только одного пункта церковного учения, именно отпущения грехов. Даже в данное время у его последователей не было еще точно сформулированной программы, которая заключала бы в себе все принципы реформации. Этот пробел восполняется тезисами Цвингли. Мы находим здесь полную программу нового устройства церкви и не только церкви, но даже в некотором отношении и государства. Война объявлена не одним только злоупотреблениям курии. Признавая единственным главою верующих Иисуса Христа, единственным авторитетом – Св. Писание, Цвингли этим самым отрицает не только папство, но и всю римско-католическую церковь, со всем ее историческим развитием, со всем длинным рядом ее институтов – со святостью и значением духовного сословия, с мессой, монашеством, с ее культом святых, правом исповеди и отпущения грехов и тому подобное. Понятие церкви переносится с духовного сословия на всю общину верующих, как это и было в первоначальных христианских общинах; божественное происхождение признается только за светскою властью. Но и последняя имеет право на безусловное повиновение со стороны подданных лишь в том случае, если она подчиняется божественному закону.

Диспут был назначен на 29 января. Приглашения были посланы епископу Констанцскому, союзному сейму, заседавшему тогда в Бадене, всему духовенству кантона и многим ученым. Но только немногие откликнулись на это приглашение. Союзные кантоны, за исключением Шафгаузена, отказались послать своих представителей, находя неприличным, чтобы такие важные вопросы обсуждались иначе, как на вселенском соборе или, по крайней мере, в городе, где есть университет. Из друзей Цвингли приехали только Вадиан из Санкт-Галена, Себастьян Майер из Берна и Себастьян Гофмейстер (или Вагнер) из Шафгаузена. Но чтобы диспут дал какие-нибудь решительные результаты, необходимо было, чтобы в нем приняли участие и выдающиеся противники, а главное, – чтобы были представители и от епископа. Поэтому Цвингли с особенною радостью узнал о том, что Фабер собирается на диспут. “Ходят слухи, – пишет он 11 января Эколампадию, – что сюда едет констанцский викарий. Дай Бог, чтобы его ничто не удержало, дабы – прибавляет он с иронией человека, заранее уверенного в победе, – ни Рим, ни Констанц не были лишены своих обычных триумфов”.

Фабер был далеко не ничтожным противником. Он был красноречив, ловок, знал хорошо Св. Писание и, кроме того, обладал громадной начитанностью по церковной истории и творениям отцов церкви. Тем не менее, епископ вовсе не думал выставлять его оппонентом Цвингли. Он не мог допустить, чтобы Божественные вещи подвергались публичному обсуждению, и четверо его уполномоченных имели инструкцию “не диспутировать, а только выслушать, дать совет и устранить несогласия”.

В четверг 29 января 1523 года в зале большого совета собралось уже с раннего утра около 600 человек. Большинство собравшихся составляли духовенство кантона и знатные светские и духовные лица. Все находились в напряженном состоянии. Посредине залы, перед полукругом членов большого и малого советов, за отдельным столиком сидел сам Цвингли. Перед ним как единственное оружие лежала Библия в нескольких изданиях.

Заседание было открыто речью бургомистра Маркуса Реуста, который объяснил собравшимся цель диспута, приглашая высказаться всякого, кто не согласен с учением реформатора. Вслед за тем поднялся и Цвингли и произнес речь, приблизительно следующего содержания: уже четыре года, как он проповедует в Цюрихе одно только чистое неприкрашенное слово Божие, а между тем многие его называют еретиком, соблазнителем, обманщиком. Поэтому он и добивался диспута и содержание своих проповедей изложил в тезисах, которые вызывается теперь защищать перед всяким, считающим его учение не христианским.

Но епископские легаты и не думали вступать в прения. Фабер заявил, что не уполномочен диспутировать и что обсуждение таких важных вопросов подлежит только вселенскому собору. “Если здесь будет что-нибудь решено, то что же скажут на это в Испании, Италии, Франции, на севере? Нам известно, что в Нюрнберге имперскими чинами решено созвать еще в течение этого года смешанный собор из светских и духовных лиц. Надо дожидаться этого собора. Если же во что бы то ни стало хотят диспутировать о таких вопросах, то следовало бы по справедливости устроить диспут в университетском городе – в Париже или Кельне”.

Тогда Цвингли снова заговорил: “Господин викарий пускает в ход всякие уловки, чтобы отговорить вас от вашего намерения. Он говорит, что нельзя идти против старых похвальных обычаев. Но нам нет дела до их давности, мы хотим знать, согласуются ли они с истиной. Он говорит, что такие вопросы могут обсуждаться только на большом собрании или вселенском соборе, но я спрашиваю: разве не представляет такового и настоящее собрание, на котором присутствуют многие ученые богобоязненные священники и епископы? Ведь в старину епископы были духовными пастырями, а не могущественными прелатами”. Затем, доказав, как мало можно надеяться на созвание обещанного собора, он опроверг и возражения Фабера, что только университеты могут быть судьями. “Мы имеем здесь непогрешимого и беспристрастного судью – это Св. Писание. Оно не обманет нас. И в Цюрихе есть немало людей, знающих три языка, как никто при университетах. Поэтому не пугайтесь, не давайте отложить дело в долгий ящик. Вы, цюрихцы, должны считать особой милостью Бога, что в вашем городе началось такое дело в честь истины. Призовите Бога – Он не откажет вам в своем вразумлении, но не давайте себя опутать гладкими фразами”.

На эти слова не последовало возражения. Те самые, которые раньше громко и угрожающе называли его еретиком, теперь не находили слов для ответа. Напрасно бургомистр вызывал оппонентов, напрасно сам Цвингли просил, во имя христианской любви, просветить его, если он ошибается. Один из его приверженцев даже воскликнул с насмешкой: “Где же те крикуны, которые хотели нас сжечь и вызвались снести дрова на костер? Выступайте же теперь, если смеете!” Но все оставалось безуспешно. Прения, к великому удовольствию викария, не завязались, и собрание, по-видимому, должно было разойтись без всяких результатов.

Но тут случилось одно обстоятельство, которое совершенно неожиданно дало делу другой оборот. Один из присутствовавших пасторов упомянул о недавнем аресте Вейсса, отвергавшего заступничество святых, заметив, что раз никто не хочет возражать Цвингли, то, очевидно, и с Вейссом поступили несправедливо. Фабер счел нужным оправдать поведение епископа и при этом сообщил, что Вейсс скоро будет освобожден, так как, убежденный его, Фабера, доводами, он готов отказаться от своих прежних заблуждений.

Цвингли быстро сообразил, какую неосторожность совершил Фабер. “Сам Бог, видно, внушил господину викарию коснуться этого вопроса о заступничестве святых, – подхватил он с живостью. – Ведь это один из тех пунктов, по которым я обвиняюсь. Св. Писание учит нас лишь тому, что Христос – единственный посредник между нами и нашим Небесным Отцом. Так как господин викарий открыто хвастает, что он убедил фислисбахского священника в противном доводами из Св. Писания, то я прошу лишь одного: пускай он назовет те главы и изречения Писания, которыми он опроверг его. Если я ошибался, то охотно признаю свое заблуждение”.

Фабер почувствовал, что попался. Он попробовал увернуться от прямого ответа, произнес длинную речь о ересях первых веков, которые теперь выступают наружу, но все эти увертки не привели ни к чему. Его отказ защищать свое дело на основании одного только Писания, в сущности, равнялся молчаливому признанию своего бессилия. Бургомистр снова вызвал желающих оппонировать и, не получив ответа, объявил заседание закрытым. “А оружие, которым был сражен фислисбахский священник, что-то не выходит из ножен!” – не удержался и он от насмешливого замечания.

Победа была явно на стороне Цвингли. Оставшиеся в зале члены совета скоро пришли к следующему решению: так как Цвингли не был ни опровергнут, ни уличен в ереси, то он должен продолжать проповедовать Евангелие по-прежнему. То же самое должны делать и остальные городские и сельские священники. Обе стороны должны воздерживаться от взаимных оскорблений.

Только вечером, когда духовенство снова собралось, чтобы выслушать решение совета, Фабер, желавший сгладить произведенное им невыгодное впечатление, попробовал было снова возобновить прения. Под предлогом, что только теперь прочел тезисы Цвингли, он вызвался доказать их ложность пред всеми присутствующими. Завязался оживленный спор. Но и теперь победа осталась на стороне Цвингли. Несмотря на все свое красноречие, Фабер со своими схоластическими приемами не мог устоять против Цвингли, побивавшего своего противника аргументами из Писания, ясными и вразумительными для всякого.

Цвингли мог быть совершенно доволен результатами диспута. Он, конечно, не льстил себе надеждой, что в несколько часов успел убедить своих противников. Ему лишь нужно было иметь случай развить свои взгляды перед всем цюрихским духовенством, выставить ясную и определенную формулу реформационных принципов. Его красноречие и ученость увлекли окончательно тех, кто до сих пор еще колебался стать на его сторону, а молчание противников как красноречивое признание их бессилия принесло ему пользы больше, чем его речи. Но еще важнее был другой результат диспута. До сих пор Цвингли не имел другой опоры, кроме обаяния своей собственной личности. Теперь само правительство брало под защиту его учение и уполномочивало его довершить начатое им дело. Теперь все, что бы он ни предпринимал, не могло быть сочтено за нелегальное новшество частного лица – оно принимало характер реформы, предпринятой и руководимой светской властью. Решением, принятым после диспута, Цюрих отделился от констанцского епископа, и община верующих, представляемая советом, вступила в обладание теми правами, которые раньше принадлежали церкви.

Так как Цвингли во время диспута не удалось обосновать свои тезисы со всею полнотой, то он решил сделать это печатно. В пять месяцев, работая и днем и ночью, он написал довольно объемистый труд “Объяснение тезисов” – одно из замечательнейших произведений не только Цвингли, но и всей реформационной эпохи.

Со времени диспута изменения в церковных обычаях и реформы в церкви следовали одни за другими. Мы видели, каким радикальным характером отличается программа Цвингли. Тем более заслуживает удивления та благоразумная осторожность и терпимость, с которой реформатор приступает к ее осуществлению. Ничего насильственного, никакой поспешности, чтобы воспользоваться плодами своей победы. “Противно Евангелию и разуму употреблять насильственные меры против заблуждений. Только убеждение и вразумление – вот единственное оружие, которым должен пользоваться христианин; если оно оказывается недостаточным, то обращение заблуждающихся должно предоставить времени и могуществу истины”.

От этих принципов Цвингли почти никогда не отступал. Первые его шаги на пути новых реформ поэтому были не разрушительного, а мирного, созидающего характера. Прежде всего он позаботился о том, чтобы латинский язык в богослужении был заменен немецким; переведены были многие молитвы, и Лео Юд составил немецкую формулу крещения, которая была официально принята в том же году. Но особенно важна была реформа соборного капитула. По своим богатствам и обширным правам капитул представлял своего рода государство в государстве. Члены его предавались праздной и роскошной жизни, нисколько не заботясь о нуждах населения. Цвингли, который с 1521 года сам был каноником, решил обратить его богатые доходы на нужды народного образования. Ему удалось убедить своих сотоварищей самим принять на себя инициативу реформы, не дожидаясь вмешательства светских властей, и благодаря этому в сентябре 1523 года между капитулом и советом состоялось соглашение, по которому первый отказывался от своих светских прав и привилегий и обязывался содержать необходимое для города число проповедников. Все духовные требы впредь должны совершаться для народа безвозмездно. За это каноники сохраняют право пользоваться своими доходами пожизненно, и только после смерти кого-нибудь из них доходы с освободившегося места употребляются на учреждение профессорских кафедр с бесплатным обучением. Избыток доходов передается госпиталю и бедным в приходе.

Примеру капитула скоро последовал и богатый женский монастырь Фрауенмюнстер, на средства которого была учреждена семинария для подготовки священников. Вместе с тем монахам и монахиням позволено было выходить из монастырей. Духовенству разрешено вступать в брак.

Первый случай бракосочетания священника произошел уже в апреле 1523 года. С тех пор духовные один за другим стали вступать в брак, а 2 апреля 1524 года сам Цвингли публично отпраздновал свою свадьбу с Анной Рейнгард (с которой, впрочем, уже раньше находился в тайном браке).

Но, несмотря на все эти крупные нововведения, сам католический культ оставался еще неприкосновенным. По-прежнему духовенство служило мессу, храмы красовались в своем прежнем убранстве, статуи и изображения святых оставались нетронутыми. Только число проповедей было увеличено, и реформатор, поддерживаемый своими коллегами, в особенности Лео Юдом, с неутомимым усердием старался просвещать народ.

Но умеренность Цвингли разделялась далеко не всеми его приверженцами. Некоторые беспокойные головы находили непростительным терпеть долее старые суеверия и принялись совершать разные бесчинства в церквах. Особенное впечатление произвело разрушение большого распятия у городских ворот, считавшегося в народе святыней. Необходимо было принять энергичные меры. Сам Цвингли доказывал, что Моисеев закон категорически запрещает поклонение изображениям и что этот закон, данный евреям, обязателен и для христиан, так как не был отменен Евангелием. Тем не менее, он считал поступок иконоборцев заслуживающим наказания со стороны светской власти как самоуправство.

Мнения в совете разделились. Большинство стояло на стороне Цвингли, но опасалось восстановить против себя союзные кантоны. Однако ввиду беспорядков необходимо было принять окончательное решение, и с этой целью назначен был на 28 октября второй диспут.

На этот раз участие в диспуте не только союзные кантоны, но и констанцский епископ, отказались принять. Только Шафгаузен и Санкт-Галлен по-прежнему послали своих уполномоченных, которые были избраны президентами собрания. Всего в зале собралось около 900 человек – из них более 350 принадлежало к духовному сословию. На обсуждение присутствующих были предложены 2 вопроса – согласуется ли со Св. Писанием почитание икон и следует ли считать мессу жертвой.

Мы не будем передавать подробностей этого второго диспута, продолжавшегося три дня. Присмиревшие каноники и невежественные монахи, конечно, не могли быть серьезными оппонентами. Одни молчали, другие, после коротких дебатов, признавали себя убежденными доводами Цвингли и Лео Юда. На оба вопроса был дан отрицательный ответ.

Впрочем, совет не сразу решился на энергичные меры. Окончательное решение вопроса было отложено до весны 1524 года, а в продолжение этого времени желающие могли представить свои возражения. Кроме того, спрошено было мнение и сельских общин, которые высказались совершенно в духе реформатора.

Заручившись, таким образом, поддержкой народа, совет перестал колебаться. Не обращая внимания на протесты епископа и конфедератов, он издал 15 мая 1524 года указ об отмене мессы и изображений.

Вслед за тем был предпринят целый ряд других реформ. Отменены были процессии и праздник Тела Господня, гробницы святых открыты и их останки преданы погребению, органы вынесены из церквей, запрещен был колокольный звон по умершим, освящение пальмовых ветвей, соли, восковых свечей и даже последнее миропомазание. Наконец всем желающим разрешено было причащаться под обоими видами.

Реформа была, действительно, радикальная, гораздо радикальнее, чем реформа Лютера. Церкви стали неузнаваемы. Эти голые стены, с которых были стерты все изображения, отсутствие церковной музыки, богослужение, состоявшее только из проповеди и пения псалмов, – все это придавало реформаторскому культу какой-то рассудочно-холодный характер. Церковь стала походить на школу, в которой читалось и разъяснялось Евангелие.

Но в то время подъем религиозного духа был так силен, что это столь простое, малоговорящее чувству богослужение наполняло сердца молящихся. Гораздо большим благоговением, чем пышные церемонии католического культа. Когда 13 апреля 1525 года реформированная община в первый раз причащалась под обоими видами, все участники этой “трапезы любви” чувствовали себя как бы перенесенными в первую эпоху христианства. Казалось, дух братства и любви снизошел, наконец, на людей. Вчерашние враги обнимались и клялись забыть взаимные обиды. Все чувствовали себя точно возродившимися для новой лучшей жизни.

Благодаря этому подъему религиозного чувства Цвингли удалось осуществить и другую часть своей программы. Еще в 1523 году бургомистр, совет и все духовенство кантона торжественно поклялись не принимать больше иностранных пенсий. Целым рядом других мер и реформ Цвингли старался достигнуть того, чтобы новое настроение общества не оказалось мимолетной вспышкой, а сопровождалось прочным нравственным обновлением.