"Второй брак Наполеона. Упадок союза" - читать интересную книгу автора (Вандаль Альберт)

II

После отправки в Россию посылки, содержащей все три письма, события в Тюльери быстро пошли вперед, и кризис разразился сам собой, несколько раньше, чем Думал Наполеон. Во время пребывания в Фонтенбло Жозефина догадывалась о предстоящей ей участи. С этих пор жизнь ее превратилась в сплошной страх И страдание. Ей и хочется узнать истину, и страшно. Ее волнение, слезы, вопросы – все это мучает императора, заставляет его выдать ей роковую тайну и ускоряет развязку невыносимого положения. 30 ноября, после в молчании протекшего обеда, во время которого только один раз прозвучал голос императора, он удаляется с императрицей, и тотчас же наступает знаменитая сцена объяснения, которая кладет на эту железную эпоху отпечаток человеческих чувств, в которой слышится душераздирающий вопль женской скорби. Объяснение начал Наполеон. Он объявил Жозефинe о своем решении. Его приговор страшно поразил ее.

Она упала на пол в припадке жестоких судорог. Император хлопочет около нее, помогает перенести ее в ее апартаменты, приводит в чувство и зовет к ней Гортензию. Тем не менее, он умеет побороть свое чувство, он остается неумолимым, и только его глаза, на которых блестят слезы, выдают происходящую в его душе борьбу. На следующий день Жозефина поуспокоилась; за пароксизмом острой боли наступила тупая, какая обычно бывает после глубоких потрясений. Чувствуется, что ее силы, ее сопротивление подходят к концу, что воля ее надломлена, что она готова подчиниться. Не примиряясь с ролью, предписанной ей ее супругом, она соглашается на нее с пассивной покорностью. Евгений, по приезде, найдет ее уже готовой принести себя в жертву. Ему останется только устроить самый развод, условиться с императором и императрицей о необходимых распоряжениях, о формальностях, которые надлежит выполнить, и его вмешательство обеспечит важному делу мирный и достойный конец”[259].

Видя, что развязка ускоряется, Наполеон чувствует еще большую необходимость торопиться с новым браком. Он принимает окончательное решение. Еще до получения надлежащих сведений о русской великой княжне, он уже решает, что женится на ней, если император Александр не заставит его ждать, и если, с другой стороны, Коленкур после наведенных справок не будет иметь никакого сомнения относительно способности молодой великой княжны сделаться матерью, и притом в ближайшем будущем, ибо обеспечение династии и вытекающее отсюда спокойствие Франции не должно быть отсрочиваемо ни на одну минуту. В декабре – развод; до конца января – другая императрица, которая принесет с собой, если это возможно, возобновление великого союза; и в 1811 году – наследник престола. Вот каким образом, повелевая событиям, Наполеон строит будущее и предписывает ему свою волю! В страшном нетерпении он уже не колеблется высказаться вполне, не задумывается принять обязательства перед Россией и сжечь свои корабли. Он готов позволить Коленкуру, если имеются налицо два указанных условия, сделать формальное предложение, в случае нужды, даже настойчиво просить о согласии, действовать энергично и довести дело до конца. Он думает уполномочить своего посланника не только вести переговоры, но и подписать брачный договор.

Как ни считал он спешным этот бесповоротно решенный шаг, он и его хочет подготовить с той же предусмотрительной заботливостью, как и предыдущий. Он допускает, что Александр не сразу согласится на его желание, не тотчас откликнется на просьбу, переданную нашим посланником. Поэтому он думает, что необходимо, чтобы более решительная атака, т. е. формальное предложение, была сделана в ту минуту, когда царь будет сиять от счастья, когда все его желания будут исполнены. Как бы спеша воспользоваться теми Немногими днями, которые остаются в его распоряжении, Наполеон пускает в ход всевозможные средства, которыми можно задобрить Россию. Он не щадит ни услуг, ни неожиданных подношений и всеми силами старается поддерживать в ней восхищение своим союзником. Изобретательный до бесконечности, он ничем не пренебрегает, нисходит до самых ничтожных мелочей и возвышается до величественных изобретений; он то расточает нежное внимание и громкие признания, то действует утонченной любезностью, то громовыми ударами. С Куракиным обходятся, как никогда до сих пор; об исключительном внимании, которое ему оказывают, заботливо сообщает в Россию. “У него своя ложа в театре Тюльери, – пишет Шампаньи Коленкуру; – он участвует во всех охотах, составляет преимущественно пред всеми, исключая королей и высочайших особ, партию императрицы или королев”. Затем, в Moniteur появляется заметка с объявлением о русском займе и приглашением подписываться на него, т. е. нравственная гарантия, которую дает Франция. В то же время, чтобы подчеркнуть дружбу, которую он питает к царю, и заставить его почувствовать ее цену, Наполеон пользуется величественной и достопамятной обстановкой и торжественно заявляет о своей к нему дружбе в тот единственный день в году, “когда он публично говорит со всей Францией”[260]. В то время, когда в Тюльери разыгрывалась интимная драма, когда в покоях императрицы все погружены были в глубокую печаль, а вокруг императора все ожидало и волновалось, Париж принимал праздничный вид. Здания украшались флагами; пушечные залпы, разносясь в воздухе, возвещали о торжестве, улицы были приготовлены для большого шествия. На 3, 4 и 5 декабря были назначены торжественные церемонии и народные увеселения. Решено было отпраздновать заодно годовщину коронации, мир с Австрией и возвращение императора и короля в его столицу.

3-го утром Наполеон выезжает из Тюльери в коронационной карете, с ним едет его брат Жером. Впереди них, в роскошных экипажах – неаполитанский король, высочайшие особы, министры и высшие военные чины империи и короны. Покрытый славой император торжественно вступает в Париж посреди расставленных шпалерами войск и волнующейся толпы народа. При виде его снова воскресает народный энтузиазм, раздаются радостные крики. Но сколько контрастов в эти дни, посвященные, в силу приказания, веселью! Сколько теней в этом блеске! По недосмотру полиции, в одном месте, где шествие должно было развернуться и где должны были произойти церемонии, цепь экипажей прерывается партией арестантов со связанными руками и выражением отчаяния на лице. Эти арестанты – французы, это – уклонившиеся от рекрутчины, которых влекут в армию и на убой.[261] Но вот император уже у собора Парижской Богоматери, куда он входит под балдахином и откуда навстречу ему несутся звуки Те Deum'a. Из собора он направляется в Законодательный Корпус, чтобы открыть сессию и произнести тронную речь. Это торжественное заседание, на котором сходятся у подножия трона представители Сената и Государственного Совета с Законодательным Корпусом, приобретает в этом году исключительный блеск, благодаря присутствию августейших гостей. Короли Саксонии и Вюртемберга занимают места на трибуне вместе с императрицей и представляют Европу, внимающую словам владыки. Он говорит. Его напыщенная и великолепная речь дышит гордостью и упоением силы. Он излагает в ней чудеса, приведенные в исполнение в течение года. Испания побеждена: “Леонард бежит в ужасе”; Австрия, нарушившая свои клятвы, тотчас же наказана за вероломство. Быстрым взглядом охватывает он затем другие части континента, проходит мимо полей битвы на Дунае, мимо разрушенных стен Вены и переносится мыслью в страны, где великая река вливает свои воды в Черное море, где кончается Европа. Там он останавливается и произносит следующие слова: “Российский император, мой союзник и друг, присоединил к своей обширной империи Финляндию, Молдавию, Валахию и один округ Галиции. Я не завидую этой империи ни в чем, что может способствовать ее преуспеванию, мои чувства к ее достославному государю в полном согласии с моей политикой”[262].

Эти слова были равносильны акту, так как фраза о княжествах приобретала, вследствие недавних событий на Дунае, исключительное значение. Она была произнесена как раз вовремя для того, чтобы поправить сильно пошатнувшиеся на Востоке дела России. Задавшись целью вырвать у Порты уступку княжеств, дунайская армия сражалась на обоих берегах реки в течение всего лета. Плохо задуманные операции не были особенно удачны. Последние вести из Бухареста были даже безусловно неблагоприятны для русских. Из них видно было, что войска князя Багратиона потерпели серьезную неудачу и должны были снять осаду Силистрии. Ободренные таким неожиданным оборотом дел, турки сделались еще более несговорчивыми; они решили отстаивать целость своего государства и не уступать царю Молдавии и Валахии. До сих пор те статьи франко-русского соглашения, предметом которых были княжества, держались в тайне. Это было одним из условий, которые поставил Наполеон для своей подписи. Хотя он и внушал туркам купить мир ценой княжеств, он все еще скрывал от них, что принял решение не в их пользу и что факт потери Молдавии и Валахии был признан им заранее. Избегая лишать их последней надежды, он хотел сохранить за собой некоторые права на их преданность и держать их вдали от Англии. Теперь, чтобы заслужить благосклонность России, он уже не считается с этими предосторожностями и разрывает покровы. Он представляет сессии, как совершившийся факт, включение княжеств в империю Александра и дает понять, что это присоединение состоялось с его согласия. В этих словах всемогущего императора турки должны увидеть предопределение судьбы; они не должны более сопротивляться требованиям их противника, ибо таковые одобрены тем, кто держит в своих руках судьбы царства. Вынося над их надеждами окончательный приговор, Наполеон вынуждает турок покориться, он отнимает у них охоту, сражаться. Объявляя всенародно о принесении в дар; России двух областей, он тем самым оказывал решительное содействие ее стесненной и бедствующей армии.

Наполеон хотел дать почувствовать, кому следует, эти в высшей степени своевременно произнесенные слова, и позаботился сам подчеркнуть намерение, которое он при этом имел. 9 декабря он диктовал для сведения Шампаньи следующую записку: “Я думаю, необходимо отправить в Россию курьера с моей речью в Законодательном Корпусе. Вы сообщите герцогу Виченцы правдивые известия о поражении русских, и дадите ему понять, что, именно вследствие этих поражений, я нашел необходимым сказать о присоединении Валахии и Молдавии к русской империи, дабы император видел, что я не виляю и делаю даже более, чем обещаю”. Далее говорится, что хорошо было бы умело дать ему понять; что такая любезность со стороны императора французов имеет тем большую цену, что поведение России совершенно не побуждало его к этому; что император Наполеон не ведет счетов со своими друзьями; что, несмотря ни на что, он расточает им доказательства своего расположения даже тогда, когда ему плохо отплачивают. Но было бы большой ошибкой думать, что от него ускользнула слабость русской дружбы в период последней кампании и что его сердце не страдало от этого. Никакого сомнения не должно существовать на этот счет. Поэтому Коленкур должен найти случай ввернуть Румянцеву подлинную фразу императора: “Вы понимаете, что ваше поведение во время кампании не ускользнуло от внимания императора; в делах с Австрией ваша роль была бесцветна. Как же поступил император? Он дал вам провинцию, которая с избытком покрывает расходы, которые вы сделали ради войны, и напрямик объявляет о присоединении Финляндии, Молдавии и Валахии к вашей империи”[263]. Коленкур скажет эти слова “без горечи”[264], ничего не прибавляя к этому, это только замечание, а не упрек. Дело императора Александра – понять и оценить поведение, которое столь отличается от его собственного, и вывести заключение, которое напрашивается само собой. Ввиду того, что с некоторого времени Наполеон нес все издержки по союзу, ввиду того, что Россия позволила заметно обогнать себя на пути взаимных услуг, по которому должны были идти равным шагом, теперь, по всем правилам, ее очередь выполнить свои обязательства; она должна чувствовать потребность в этом и отыскать способ. Пусть же она воспользуется случаем, который даст ей возможность сквитаться сразу; пусть согласится доброжелательно, без отсрочек и уверток, на предложение, которое будет ей сделано и которое будет отослано в следующие, после отсылки речи, двадцать четыре часа, ибо обстоятельства не позволяют долее откладывать.

Действительно, в то время, когда Наполеон намечал посланнику задачу, о которой только что говорилось, в Париж прибыл принц Евгений. Тотчас же по приезде он повидался с императором и со своей матерью. Сначала, в порыве гордости, он открыто высказался, что устраняется от этого дела, и просил своих родных никоим образом не принимать в нем участия. Но затем, ввиду благой цели, он уступает воле своего отчима; советует матери пожертвовать собой ради блага государства, сойти с престола, принять предложенное вознаграждение и, таким образом, сохранить неприкосновенным высокое положение своих детей. Все склоняются К этому решению, и для официального объявления о разводе путем сенатского решения избирается день 15 декабря.

Остается только пять дней до этого великого события; они должны быть использованы. 12 числа Шампаньи отправляет в Россию текст речи в Законодательном Корпусе с разъяснениями, которыми снабдил его сам император. В тот же день саксонский король покидает Париж, оставляя французский двор в том состоянии душевного напряжения, которое обычно предшествует приведению в исполнение важных и тяжелых решений. Тем не менее, Наполеон хочет исполнить до конца долг гостеприимства. Он догоняет короля на первой остановке его пути и остальную часть дня проводит с ним в Гробуа, у князя Ваграм-Невшательского. В этом принадлежащем короне замке устраивается охота, затем иллюминация садов, дается спектакль. Император, искусно пользовавшийся для своих целей всеми обстоятельствами, приказал, чтобы на эти празднества их иностранных посланников был приглашен только один, князь Куракин. Он опять-таки ставит его выше его, коллег и уже обращается с ним, как с посланником родственной ему семьи[265]. На другой день, 13, возвратившись в Тюльери, он требует к себе Шампаньи и при себе заставляет его написать Коленкуру следующее письмо; министр только держит перо, пишет же им император.

“Господин посланник, в ноябрьском шифрованном письме я познакомил вас с желанием Императора”.

“После того приехал вице-король. Императрица тотчас же согласилась на развод, придя к убеждению, что того требуют важность настоящего положения и неотложные нужды государства. Все заставляет меня думать, что в пятницу состоится сенатское решение о расторжении брака Императора по взаимному согласию. Императрица сохраняет свой ранг, свой титул и присвоенное ей вдовье содержание. Так как на месте, милостивый государь, вам все виднее, то Император безусловно полагается на вас, зная, что вы поступите так, как надлежит. Итак, вы должны действовать, имея в виду следующие три положительные факта:

“1-ый. Что Император на первом месте ставит сестру Российского императора, если с вашей стороны не будет возражений, способных изменить его мнение”;

“2-ой. Что здесь считают минуты, так как Император желает, возможно скорее, обеспечить потомством свои великие дела и смотрит на этот вопрос… как на вопрос чисто политический”;

“3-ий. Что здесь не делают вопроса из условий, даже относительно религии”.

“Итак, в настоящее время вам предоставляются потребные широкие полномочия с тем, чтобы действовать осмотрительно, как того требуют обстоятельства, и без задержки идти вперед, если к тому представится возможность. Очень досадно будет, если ваш ответ на это письмо оставит нас в неизвестности. Если этому делу суждено не состояться, вследствие ли характера полученных вами сведений, относительно которых Император полагается на вас, или вследствие отсутствия желания со стороны русского двора, помните, что главное состоит в том, чтобы не затягивать дела, конечно, если к тому представится возможность. Во всех ваших соображениях исходите из того положения, что главное желание – иметь потомство. Итак, объяснитесь и действуйте, руководствуясь настоящим письмом, которое продиктовано самим Императором. Его Величество вполне полагается на вас, зная ваш такт и вашу преданность его особе”.

“Полковник Горголи[266] будет отправлен в понедельник, в этот же день в Moniteur'e будут напечатаны статьи. Император непременно желает до конца января знать, на что он может рассчитывать”.

Следует обратить внимание на точные, решительные выражения этого письма. Наполеон готов согласиться на все условия, которые русскому двору угодно будет поставить, лишь бы Россия решилась быстро и не заставила его ждать. Он не обращает внимания на различие вероисповеданий, – в эту минуту для него не существует вопроса о религии. Единственная его оговорка относится к самой великой княжне и к степени ее физического развития, но даже и в этом отношении он отказывается от права личного мнения. Hа Коленкура, на его такт и усердие, возлагается задача навести справки, составить себе ясное представление и решить дело; посланнику дается полномочие за свой страх женить своего государя.

На другой день по отсылке письма, Наполеон подкрепил его доказательством, имеющим высокое значение. Признав завоевания Александра на Востоке, он хочет еще раз успокоить его относительно Польши. Опять-таки считая, что ценность услуги увеличивается от предания ей гласности, он пред лицом всей Европы объявляет то, что постоянно повторяет России, что он согласился высказать в договоре о том, что он ничуть не думает о восстановлении Польши.

13 декабря было заседание Законодательного Корпуса. Министр внутренних дел Монталиве прочел годичный обзор о состоянии империи. В нем он вкратце перечислил совершившиеся после последней сессии факты как внешней, так и внутренней политики. Одно место служило официальным разъяснением венского трактата, тех его статей, которые касались перемены в бассейне Вислы. “Варшавское герцогство, – сказал он, – увеличено прибавкой части Галиции. Императору легко было бы присоединить к этому государству всю Галицию, но он не хотел сделать ничего такого, что могло бы причинить беспокойство его союзнику, Российскому императору. Галиция, отошедшая к Австрии по первому разделу, почти целиком осталась в ее владении. Его Величество никогда не имел в виду восстановления Польши”[267]. Невозможно было выразить яснее, что расширение, дарованное Варшавскому герцогству, носило чисто случайный характер; что подобный факт более не повторится; что герцогство должно видеть в нем не начало, а конечный пункт своих стремлений; что Другие части Польши не должны питать безрассудных надежд. Отчету министра, последовавшему три дня спустя после отправки императорской речи, предназначено усилить и продлить ее впечатление. Он должен нанести последний удар колебаниям Александра, который получит его в период, когда должен будет дать окончательный ответ на предложение. Таким образом, Наполеон как бы вставляет свое сватовство между решением в пользу России двух наиболее важных для нее вопросов (восточного и польского), исчерпывая все средства, чтобы обеспечить успех своему делу.

Несмотря на то, что одновременно подготовляемые развод и сватовство носили секретный характер; несмотря на тайну, которой они были окружены, решение, принятое императором, скоро сделалось известным. Слишком много было сказано публично для того, чтобы можно было долее сомневаться в этом. Молва о браке с русской великой княжной распространилась при дворе, в Париже, в империи; о нем говорили во всех частях Европы. Для образованного общества этот брак не был сюрпризом; оно видело в нем только продолжение системы, освященной в Тильзите. Со времени слухов, распространившихся в 1807 и 1808 гг., оно привыкло к мысли о более интимном сближении между двумя империями, поделившими между собой верховную власть над миром. Это – говорили – будет брак Византии с Римом; свадьба “Карла Великого с Ириной”[268]. Впрочем, приказывая хранить тайну, сам Наполеон плохо соблюдал ее и, не стесняясь, говорил об этом вопросе в присутствии своих приближенных. Однажды, намекая на брак, он сказал Савари, “что, без сомнения, это событие приведет императора Александра в Париж”[269]. Эти слова снимали покров с тех картин, которые рисовало его воображение.

Всегдашним желанием Наполеона было привлечь Александра в Париж. В Тильзите он заручился обещанием царя, что тот посетит его в Париже, и эта идея, видимо, улыбалась его союзнику. В следующие месяцы Наполеон избегал возобновлять приглашение только потому, что хотел ускользнуть от нового разговора по поводу Турции и избавить себя от определенных обязательств. В Эрфурте императоры снова говорили о том, чтобы свидеться, и с тех пор, несмотря на то, что Александр значительно охладел к своему союзнику, он по-прежнему поддавался притягательной силе Парижа. Еще не так давно он сказал Коленкуру: “Я хотел бы, как можно скорее, поехать в Париж. Там я хочу снова скрепить союз; там же нужно заготовить и новое оружие против Англии”[270]. Брак доставил бы случай напомнить царю о его обещании и послужил бы поводом осуществить мечту русского государя.

Нигде, кроме Парижа, Наполеон не предстал бы пред своим союзником таким великим, таким могучим, таким миролюбивым; нигде не явился бы в таком обладании прочной властью и могуществом; не только завоевателем, но и главою империи. Представ пред взорами своего гостя среди учреждений, которые были его творением и его славой, он постарался бы обворожить его своими чарами, и, увлекая его за собой, действуя на его воображение, господствуя над его умом, он, может быть, сумел бы вернуть свое обаяние, и снова внушить ему доверие. Конечно, он слишком хорошо знал непостоянный и ненадежный характер Александра, чтобы льстить себя надеждой завладеть им прочно и навсегда. Ну что ж! Если потом и суждено будет чарам рассеяться, все-таки брак и свидание на время создадут, по меньшей мере, то могучее нравственное впечатление, ту наиболее величественную из демонстраций, при помощи которых Наполеон силится поддержать в глазах Европы иллюзию полного и нерасторжимого согласия с Россией. В его собственных глазах союз с Россией – прежде всего величественный спектакль, который он дает на мировых подмостках; это – ряд следующих одна за другою пред взорами Европы внушительных и обаятельных картин, имеющих своей задачей держать в покорности наших подданных и в страхе врагов. С неиссякаемым искусством Наполеон умудряется варьировать состав действующих лиц и обстановку представлений. Сначала Тильзит – неожиданный сценический эффект: борьба прервана и заменена союзом. Оба противника бросают шпаги, клянутся быть друзьями и ненавидеть только Англичанина. Затем вызывается мираж предприятия с разделом Востока и преобразованием целого мира. Далее, Эрфурт с его съездом высочайших особ и великосветским великолепием. Наполеон братается с Александром, чтобы вместе царить над собранием королей и могущественных вассалов. После Тильзита и Эрфурта Парижу предназначается воскресить уже отдаленные воспоминания и оживить впечатления, которые начинают изглаживаться. Проезд по Европе Александра, сопровождающего царскую дочь, и затем вручение ее Наполеону явится в глазах всех актом безусловного преклонения. Такое событие может сломить упорство англичан. Оно докажет им, что Россия с ее неисчерпаемыми источниками не сегодня-завтра соединится на их погибель со всеми дисциплинированными силами Запада, и что тогда против Англии выступит “союз из ста миллионов человек”[271].