"Джон Говард. Его жизнь и общественно-филантропическая деятельность" - читать интересную книгу автора (Слиозберг Г. Б.)

Глава II

Путешествие на континент. – Пребывание в Сток-Ньюингтоне. – Болезнь. – Женитьба на Саре Лойдор. – Смерть жены. – Поездка в Португалию. – Плен. – Возвращение

Здоровье Говарда требовало перемены климата и новых впечатлений. Поэтому он решил предпринять путешествие за границу на более или менее продолжительное время. Такое путешествие было целесообразно и в отношении образовательном. Значительный доход с имущества и капитала давал Говарду полную возможность осуществить свое намерение. Неизвестно в точности, сколько времени он посвятил этому путешествию; предполагают, что будущий филантроп провел на континенте года два. За это время он посетил Францию и Италию. Каким образом Говард проводил время – неизвестно; но он не пропускал случая посещать тот или другой музей, галерею и вообще все, что для любознательного путешественника могло представить какой-либо интерес. Судя по тому, что он за это путешествие составил себе небольшую коллекцию картин, которыми потом украсился его дом в Кардингтоне, можно думать, что его интересовало искусство. Домой Говард вернулся обогащенный знаниями, но здоровье его все же не было вполне крепким. Жить в Лондоне оказалось неудобно, – необходимы были лучшие условия – гигиенические и климатические. По совету врачей Говард поселился в Сток-Ньюингтоне – недалеко от Лондона. Не занимаясь ничем в особенности, он заботился только об укреплении своего здоровья. Болезненность побудила его заинтересоваться медициной; с другой стороны, необходимость следить за атмосферическими переменами, имевшими для него большое гигиеническое значение, вызвала в нем интерес к метеорологии, которою он занимался с особенной любовью. В этой науке Говард, однако, не шел дальше простых наблюдений над барометром и термометром, показания которых он усердно и аккуратно записывал. Известно, что во время своего пребывания в Сток-Ньюингтоне Говард вел чрезвычайно строгий образ жизни – аккуратность, строгая умеренность в диете были для него крайне необходимы. Несмотря на молодость, он сумел подчиниться всем тем стеснительным условиям, которых требовало его расстроенное здоровье. Первое время Говард жил в своем собственном доме, но там ему недоставало заботливого ухода; пришлось оставить родной кров и нанять помещение в доме одной очень почтенной вдовы – Сары Лойдор. Муж ее был клерком в торговой фирме и, умирая, оставил жене небольшой дом, который служил единственным источником существования для его вдовы. Это была добрая женщина пятидесяти двух лет, ничем, впрочем, не замечательная. Страдая сама от разных болезней, она была чутка к чужому страданию, и неудивительно, что постоялец встретил в ней сочувствие к себе и нежную заботливость о его здоровье.

Живя в ее доме, Говард сильно заболел и в течение нескольких недель был прикован к постели. Только благодаря нежному уходу со стороны миссис Лойдор больной стал поправляться. И вот мы встречаемся с первым поразительным фактом, обнаруживающим характер Говарда. В благодарность за счастливый исход болезни, который он приписывал исключительно заботам Лойдор, он предложил ей свою руку и сердце. Старания умной женщины убедить Говарда, что избранный им способ выражения благодарности мало благоразумен, ни к чему не привели. Говард настаивал, и она должна была наконец согласиться. Никто из биографов Говарда не мог отыскать и тени романтизма в этом удивительном браке двадцатипятилетнего молодого человека с пятидесятидвухлетней женщиной. Говард следовал исключительно сознанию долга благодарности к Лойдор и полагал, что только браком с этой женщиной он может уплатить этот долг. Брак Говарда приводят обыкновенно в доказательство того, что еще задолго до своей филантропической деятельности он проявлял особенное величие души – умел приносить себя в жертву сознанию долга. Против такого взгляда на этот факт трудно спорить. Но нельзя не видеть в нем также проявления крайней эксцентричности и своеобразного понимания своих обязанностей.

В речи, произнесенной во время международного тюремного конгресса в Лондоне в 1872 году и посвященной жизни и деятельности Говарда, пастор Беллоус справедливо заметил, что “брак с Лойдор, как бы его ни оправдывали и даже ни восхваляли, видя в нем доказательство нравственной высоты Говарда, в действительности был последствием тех недостатков, которые присущи были его характеру, образованию, воспитанию и, наконец, состоянию его здоровья. И если долг побуждал его поступить таким образом, то этот поступок обнаруживает болезненное, опасное настроение будущего филантропа, в таком понимании долга – больше теплоты, чем света; но как иллюстрация его умственного и нравственного облика – этот факт чрезвычайно характерен”.

Семейная жизнь Говарда протекала мирно; неравный брак не имел для него тех дурных последствий, которые были бы неизбежными, если бы речь шла не о Говарде. Но недолго длилась эта жизнь: на третий год брака жена его после продолжительной болезни умерла. Детей у них, конечно, не было. Говард остался опять один без определенных планов насчет будущего. Раздав имущество, оставшееся после жены, бедным жителям Сток-Ньюингтона, он решил предпринять новую поездку на континент.

На этот раз он направился в Португалию, пораженную в 1755 году страшным бедствием – землетрясением, разрушившим многие города и оставившим без крова десятки тысяч людей. Катастрофа эта привлекла к себе внимание всей Европы, всюду возбуждая сочувствие к обездоленным. Туда-то и решил направиться Говард. Неизвестно в точности, какие цели он имел при этом, что именно намеревался делать на самом месте катастрофы; но нет сомнения, что им руководило человеколюбие.

Поездке Говарда в Португалию, куда он направился морским путем на пакетботе “Ганновер”, суждено было иметь громадное влияние на всю его дальнейшую деятельность; можно сказать, что это предприятие обратило внимание Говарда на область, куда благотворительная деятельность до него мало проникала, где царствовал один мрак без всяких проблесков света.

Но прежде чем перейти к событию, которое необходимо отметить особенно и в котором нельзя не видеть зародыша могучей деятельности Говарда на поприще тюремной реформы, нелишне задаться вопросом, чем объяснить то, что, обладая недюжинной энергией и инициативой, будучи воодушевлен добрыми намерениями, искавшими осуществления почему-то в чужих далеких краях, – Говард не находил поприща для деятельности у себя дома?

На этот вопрос мы не находим ответа в биографиях Говарда. Но нам кажется, что объяснение заключается как в личных особенностях Говарда, так и в некоторых внешних условиях. Всё, как уже известно из биографии Говарда, показывает, что он не был ни рожден, ни воспитан для того, чтобы стать политическим деятелем. Его спокойное, созерцательное, если можно так выразиться, детство, не развившее в нем ни общительности, ни честолюбия, – некоторая умственная неподвижность, несомненно обнаруженная Говардом, в связи с недостаточным его образованием, нисколько не содействовали тому, чтобы естественный запас силы и энергии, присущей характеру Говарда, нашел применение на политическом поприще. К тому же он отличался крайней независимостью взглядов, и его женитьба достаточно доказывает, как мало обращал внимания Говард на общественное мнение, на установившиеся понятия; человека с таким характером трудно представить себе в водовороте политической жизни, где все условно, все основано на компромиссе.

Если бы Говарда предназначали к богословской карьере – он, наверное, внес бы в эту деятельность много души и был бы на своем месте в роли пастора, но к этой деятельности он не был подготовлен. Естественно, филантропическая деятельность оказывалась для него наиболее подходящей: это было поприще, где Говард мог оказаться на высоте. Но так называемая частная благотворительность, помощь нуждающимся – случайная и незначительная – едва ли могла его удовлетворить. Филантропическое поприще как область общественной деятельности, служение не людям, а человечеству, – вот что нужно было Говарду. Неудивительно, что прежде чем мягкий, ищущий, где бы можно сделать больше добра, взор филантропа остановился на мрачных обиталищах отчаяния и порока – тюрьмах, – Говард бездействовал, не находя применения для своих сил.

Необходимо уяснить себе, что “доброта” Говарда не была добротою нервно размягченных субъектов, творящих добро для облегчения страдания, которое они не могут равнодушно переносить. В такой доброте, в большинстве случаев бессистемной и случайной, есть нечто слабое, нечто эгоистичное, хотя и не в дурном смысле этого слова. Такая доброта не ищет себе применения – она действует там, где ей приходится встречать нужду и страдание. Доброта Говарда была иного свойства. Она вполне уживалась с удивительною твердостью характера, со строгостью, с педантической точностью и последовательностью; эта доброта, превращенная в догмат, ищущая применения и стремящаяся создать нечто прочное, представляла собою запас душевной силы, не способной тратиться на мелочи...

Дома у себя Говард долго не находил поприща, где бы он мог применить свои силы, потому что филантропическая деятельность к тому времени сделалась уже в Англии государственным достоянием и представляла собою одну из задач местного самоуправления. Со времени Елизаветы, с 1604 года, помощь бедным была хорошо организована: налог для бедных давал более или менее достаточные средства, – тут Говард не мог внести ничего своего, здесь нечего было созидать. Нельзя не принять во внимание и того, что Говард был строгим сектантом и принадлежал к преследуемой если не секте, то религиозной партии – диссидентов, и благотворительная деятельность его в качестве члена местного самоуправления встречала бы не только препятствия, но даже непреодолимые затруднения.

Вот почему Говард искал, так сказать, подходящего случая; такой случай наконец и представился ему в Португалии. Толпы обездоленных и лишенных крова ждали помощи – и вот Говард, вероятно, не уяснив себе, в чем именно будет заключаться его деятельность среди португальцев, поспешил откликнуться на зов страждущих.

Пакетбот “Ганновер”, на котором отправился Говард, не дошел до места назначения – Лиссабона. Семилетняя война была тогда в разгаре, и Франция не пропускала английских судов. Недалеко от Бреста “Ганновер” был захвачен в плен французским капером и приведен в Брест. Там Говард вместе с прочими пассажирами в качестве военнопленного был заключен в тюрьму. В темной, грязной, лишенной воздуха комнате, без пищи и без сна Говард провел шесть дней. Из Бреста его перевели в Морле, затем в Карпэ и наконец дали ему относительную свободу, выпустив из заключения под честное слово. Говард внушал столько доверия даже враждебным французам, что после двухмесячного пребывания в Карпэ его отпустили под честное слово в Брест, а затем и в Англию, причем он обязался вернуться назад, если английское правительство откажется взамен его отпустить на свободу одного из пленных французских офицеров. Дома он не считал себя свободным до тех пор, пока ему не удалось исходатайствовать освобождения одного французского офицера и выполнить таким образом данное слово.

Сам Говард в своей книге, изданной почти двадцать лет спустя и посвященной состоянию тюрем, рассказывает о том, что приходилось терпеть военнопленным.

“Как обходятся французы с английскими военнопленными, – говорит он, – мне пришлось испытать лично на себе в 1756 году, когда корабль, на котором я был пассажиром, по дороге в Португалию был захвачен французским капером. Прежде чем нас привезли в Брест, я страдал от жажды и голода: в течение сорока часов мы не получили ни капли воды, ни кусочка пищи. В брестской крепости пришлось шесть ночей пролежать на соломе. Так обращались со всеми моими соотечественниками – в Морле и Карпэ, где я в течение двух месяцев оставался под честное слово. Во все это время я переписывался с другими пленниками, заключенными в Бресте, Морле и Динане (где содержался мой слуга). Я имел достаточно доказательств жестокого обращения с ними французов: несколько сот военнопленных погибло, в один день в общей могиле в Динане похоронено было тридцать шесть человек. Вернувшись – всё под честное слово – в Англию, я сообщил обществу попечения о больных и раненых моряках все подробности и нашел в нем сочувствие к участи заключенных: при содействии общества пленные матросы были освобождены и доставлены в Англию... Быть может, – прибавляет Говард, – испытанные мною при этом невзгоды возбудили во мне сочувствие к тем несчастным, которым посвящена эта книга”.

Так окончилась попытка Говарда прийти на помощь страждущему человечеству. Сочувствие к заключенным, вынесенное им из своего путешествия, было только зерном, постепенно пускавшим корни в душе филантропа, и лишь впоследствии оно принесло плоды в столь замечательной и обильной деятельности, обессмертившей его имя. Но пока мы видим Говарда частным человеком, устраивающим свои личные дела и ограничивающимся возможностью творить добро окружающим. Будущий филантроп как бы собирается с силами. Здоровье его несколько окрепло; он уже теперь не прежний болезненный эксцентричный юноша, не знающий, куда затратить свои душевные силы, и расходующий их на выполнение такого долга, как благодарность за уход, заплаченная женитьбой на пятидесятидвухлетней больной женщине. Это зрелый двадцатишестилетний молодой человек, спокойно занимающийся своими делами и ожидающий случая быть полезным.