"Графиня де Монсоро" - читать интересную книгу автора (Дюма Александр)

Глава VIII О том, как король боялся страха, который он испытал, и как шико боялся испытать страх

Выйдя от Сен-Люка, король увидел, что его приказ уже выполнен и весь двор собрался в главной галерее.

Тогда он осыпал своих друзей кое-какими милостями: сослал в провинцию д’О, д’Эпернона и Шомберга, пригрозил отдать под суд Можирона и Келюса, если они еще раз посмеют напасть на Бюсси, Бюсси пожаловал свою руку для поцелуя, а своего брата Франсуа обнял и долго прижимал к сердцу.

К королеве он был чрезвычайно внимателен, наговорил ей тьму любезностей, и придворные даже подумали, что за наследником французского престола теперь дело не станет.

Однако обычный час отхода ко сну приближался, и нетрудно было заметить, что король, елико возможно, оттягивает свой вечерний туалет. Наконец часы в Лувре пробили десять. Генрих медленно обвел глазами придворных; казалось, он раздумывал, кому бы поручить то занятие, от которого уклонился Сен-Люк.

Шико перехватил его взгляд.

– Вот так раз! – сказал он со своей обычной бесцеремонностью. – Нынче вечером ты, мне кажется, строишь глазки, Генрих. Может быть, ты ищешь, кому бы преподнести жирное аббатство с десятью тысячами ливров дохода? Сгинь, нечистая сила! А какой лихой приор из меня выйдет! Подавай сюда твое аббатство, сын мой, подари его мне.

– Сопровождайте меня, Шико, – сказал король. – Доброй ночи, господа. Я иду спать.

Шико повернулся к придворным, подкрутил усы, принял грациозную позу и, томно закатив глаза, повторил, подражая голосу Генриха:

– Доброй ночи, господа, доброй ночи. Мы идем спать.

Придворные закусили губы, король покраснел.

– Ах да, – спохватился Шико, – а где мой куафер, где мой брадобрей, где мой камердинер – и прежде всего где моя помада?

– Нет, – возразил король, – ничего этого не будет. Начинается пост, и я приступил к покаянию.

– Ах, до чего жаль помады, – вздохнул Шико.

Король и шут вошли в уже знакомую нам королевскую опочивальню.

– Так вот оно как, Генрих! – сказал Шико. – Стало быть, я в фаворе, не правда ли? Стало быть, без меня не обойдешься? Стало быть, я смазлив, смазливее этого купидона Келюса?

– Замолчи, шут! – приказал король. – А вы оставьте нас, – обратился он к слугам.

Слуги повиновались, дверь за ними закрылась, Генрих и Шико остались одни. Шико с удивлением посмотрел на короля.

– Зачем ты их отослал? – спросил он. – Ведь нас с тобой еще не умастили притираниями. Может, ты хочешь намазать меня собственноручно, своей королевской десницей? Ну что ж! Эта епитимья не хуже любой другой.

Генрих не отвечал. Они были одни, и два короля, безумец и мудрец, посмотрели в глаза друг другу.

– Помолимся, – сказал Генрих.

– Спасибо! Вот удружил! – воскликнул Шико. – Нечего сказать, приятное времяпрепровождение. Если ты за этим меня пригласил, то лучше мне вернуться обратно в ту дурную компанию, в которой я находился. Прощай, сын мой. Доброй ночи.

– Останьтесь! – приказал король.

– Ого! – воскликнул Шико, выпрямляясь. – Кажись, мы вырождаемся в тиранию. Ты деспот! Фаларис![20] Дионисий![21] Мне здесь надоело. Нынче я целый день по твоей милости обрабатывал плеткой из бычьих жил плечи своих лучших друзей, а пришел вечер – и ты хочешь начать все с начала… Чума меня возьми! Отложим это занятие, Генрих. Нас здесь всего лишь двое, а когда двое дерутся… каждый удар попадает в цель.

– Замолчите вы, несносный болтун, – прикрикнул на шута король, – и подумайте о своих грехах.

– Добро! Вот мы и договорились. Ты хочешь, чтобы я каялся? Ты этого от меня хочешь? Ну а в чем мне каяться? В том, что я сделался шутом у монаха? Confiteor… Я раскаиваюсь, mea culpa… Это моя вина, это моя вина, это моя тягчайшая вина!

– Не богохульствуй, жалкий грешник, не богохульствуй, – сказал король.

– Ах так! – воскликнул Шико. – Пусть лучше меня посадят в клетку со львами или с обезьянами, лишь бы не оставаться здесь, взаперти с королем-маньяком. Прощай, Генрих! Я ухожу.

Король схватил ключ от двери.

– Генрих, у тебя страшный вид, и предупреждаю, если ты меня не выпустишь отсюда, я кликну людей, я буду кричать, я сломаю дверь, я разобью окно. Я!.. Я!..

– Шико, – печально сказал король, – Шико, друг мой, ты пользуешься моим угнетенным состоянием.

– А-а, я понимаю, – ответил Шико, – тебе страшно остаться совсем одному, все вы, тираны, такие. Прикажи построить тебе двенадцать комнат, как Дионисий, или двенадцать дворцов, как Тиберий.[22] А пока что возьми мою шпагу и позволь мне забрать с собой ножны от нее. Согласен?

При слове «страшно» в глазах короля сверкнула молния, затем он поднялся, охваченный какой-то странной дрожью, и зашагал по комнате.

Во всем теле Генриха чувствовалось такое возбуждение, а лицо его так побледнело, что Шико подумал – уж не заболел ли король на самом деле. С испуганным видом он следил за тем, как Генрих описывает круги по комнате, и наконец сказал ему:

– Послушай, сын мой, что с тобой стряслось? Поделись своими страхами со мной, с твоим дружком Шико.

Король остановился перед шутом, глядя ему прямо в глаза.

– Да, – сказал он, – ты – мой друг, мой единственный друг.

– Кстати, в аббатстве Балансе пустует место приора, – заметил Шико.

– Слушай, Шико, ты умеешь хранить тайну?

– Недостает приора и в аббатстве Питивьер, а там пекут чудесные пироги с жаворонками.

– Несмотря на твои шутовские выходки, – продолжал король, – ты человек отважный.

– Тогда зачем мне аббатство, подари мне лучше полк.

– И даже можешь дать разумный совет.

– В таком случае не надо мне твоего полка, назначь меня советником. Ах нет, я передумал. Лучше полк или аббатство. Я не хочу быть советником. Тогда мне придется во всем поддакивать королю.

– Замолчите, Шико, замолчите, час приближается, ужасный час.

– Что на тебя опять накатило? – спросил Шико.

– Вы увидите, вы услышите.

– Что я увижу? Кого услышу?

– Подождите немного, и вы узнаете все, все, что хотите знать. Подождите.

– Нет, нет, ни за что на свете я не стану ждать. И какая бешеная блоха укусила твоего батюшку и твою матушку в ту злосчастную ночь, когда им вздумалось тебя зачать?

– Шико, ты храбрый человек?

– Да, и горжусь этим. Но я не стану подвергать мою храбрость такому испытанию. Сгинь, нечистая сила! Если король Франции и Польши вопит ночью, да так громко, что во всем Лувре поднимается переполох, то с меня-то что взять? Я человек маленький и могу даже опозорить твою опочивальню. Прощай, Генрих, позови своих капитанов, швейцарцев, привратников, аркебузиров, а мне позволь выбраться на свободу. К дьяволу невидимую погибель! К дьяволу неведомую опасность!

– Я вам приказываю остаться, – властно произнес король.

– Клянусь честью! Вот забавный монарх, он хочет отдавать приказания страху. Я боюсь, боюсь, говорю тебе. Ко мне! На помощь!

И Шико вскочил на стол, несомненно, для того, чтобы заранее занять выгодную позицию на тот случай, если объявится какая-то опасность.

– Ну ладно, шут, раз уж иначе ты не замолчишь, я тебе все расскажу.

– Ага, – сказал Шико, потирая руки. Он осторожно слез со стола и обнажил свою длинную шпагу. – Великое дело – знать заранее. Мы это все мигом распутаем. Ну, рассказывай, рассказывай, сын мой. Похоже, тут завелся крокодил, не так ли? Сгинь, нечистая сила! Клинок у меня добрый, я им каждую неделю мозоли срезаю, а мозоли у меня исключительно твердые.

И Шико удобно расположился в большом кресле, поставив перед собой обнаженную шпагу; ноги его обвились вокруг клинка, как две змеи – символ мира – вокруг жезла Меркурия.

– Прошлой ночью, – начал Генрих, – я спал…

– И я тоже, – подхватил Шико.

– И вдруг ощутил на лице какое-то дуновение…

– Это крокодил, он проголодался и слизывал с тебя помаду.

– Я наполовину проснулся и почувствовал, что волосы на моей бороде встали дыбом от страха.

– Ах, ты вгоняешь меня в дрожь, – сказал Шико, съежившись в кресле и опираясь подбородком на эфес шпаги.

– И тут, – проговорил король голосом настолько слабым и неуверенным, что Шико с большим трудом улавливал слова, – и тут в комнате раздался голос, и звучал он так горестно, что потряс меня до глубины души.

– Голос крокодила, да. Я читал у путешественника Марко Поло,[23] что крокодил обладает необыкновенным голосом, он может даже подражать детскому плачу. Но успокойся, сын мой, если он явится, мы его убьем.

– Слушай хорошенько.

– А я что делаю, черт возьми? – возмутился Шико, распрямляясь, как на пружине. – Я весь превратился в слух: неподвижен, что твой пень, и нем, будто карп.

Генрих продолжал еще более мрачным и скорбным тоном:

– «Жалкий грешник!..» – сказал голос.

– Ба! – прервал короля Шико. – Голос произносил слова. Значит, это был не крокодил?

– «Жалкий грешник! – сказал голос. – Я глас господа бога твоего!»

Шико подпрыгнул, затем снова расположился в кресле.

– Господа бога? – переспросил он.

– Ах, Шико, – ответил Генрих, – этот голос ужасал.

– А звучал-то он красиво? – спросил Шико. – И что, он действительно смахивал на трубный глас, как говорится в Писании?

– «Ты здесь? Ты внемлешь? – продолжал голос. – Внемлешь мне, закоренелый грешник? Ты что же, решил по-прежнему коснеть во грехе и погрязать в беззакониях?»

– Скажите пожалуйста, ай-яй-яй! Однако, насколько я могу судить, глас божий, пожалуй, сходен с голосом твоего народа.

– Затем, – сказал король, – последовала добрая тысяча других попреков, которые, уверяю вас, Шико, показались мне очень жестокими.

– Ну дальше, рассказывай дальше, сын мой, расскажи, расскажи, чем тебя попрекал этот голос. Я хочу знать – хорошо ли осведомлен господь бог.

– Нечестивец! – воскликнул король. – Коли ты сомневаешься, я прикажу тебя наказать.

– Я-то? – сказал Шико. – Я не сомневаюсь, нет, но меня удивляет одно: почему господь бог ждал до этого дня, чтобы на тебя обрушиться? Неужели со времен потопа он научился терпению? Итак, сын мой, – продолжал Шико, – тебя охватил невыносимый страх.

– О да!

– И было от чего.

– Пот ручьями стекал по моему лицу, мозг застыл в костях.

– Совсем как у Иеремии,[24] а впрочем, это вполне естественно. Ей-богу, будь я на твоем месте, со мною еще и не такое бы творилось. И тогда ты позвал на помощь?

– Да.

– И все сбежались?

– Да.

– И принялись искать?

– Повсюду.

– И доброго боженьку не нашли?

– Нет. Этот голос умолк.

– Зато раздался твой. Да-а, действительно страшно.

– Так страшно, что я позвал духовника.

– Ага! И он появился?

– Тут же.

– Послушай-ка, сын мой, будь со мной откровенен и, против своего обыкновения, скажи мне правду. Что думает об этом откровении твой духовник?

– Он содрогнулся.

– Еще бы!

– Он перекрестился и так же, как бог, приказал мне покаяться.

– Отлично, покаяние никогда не мешает. Но о том, что тебе привиделось или, скорее, послышалось, что он сказал?

– Он сказал: это указание свыше, чудо, и нужно подумать о спасении государства. Поэтому нынче утром я…

– Что ты сделал нынче утром, сын мой?

– Я дал сто тысяч ливров иезуитам.

– Великолепно!

– И я исполосовал ударами дисциплины свою кожу и кожу моих молодых любимцев.

– Прекрасно! И это все?

– Как это – все? А ты сам что думаешь, Шико? Я не к шуту обращаюсь, а к человеку разумному, к другу.

– Ах, государь, – серьезно сказал Шико, – сдается мне, у вашего величества был кошмар.

– Ты так думаешь?

– Все это привиделось вашему величеству во сне, и сон не повторится, если ваше величество не будет забивать себе голову разными мыслями.

– Сон? – сказал Генрих, с сомнением качая головой. – Нет, нет. Я уже не спал, отвечаю тебе за это, Шико.

– Ты спал, Генрих.

– Ничуть, глаза у меня были широко открыты.

– Случается, и я сплю с открытыми глазами.

– Но я этими глазами видел, а так не бывает, когда в самом деле спишь.

– Ну и что же ты видел?

– Я видел лунный свет на оконных стеклах и зловещий блеск аметиста на рукоятке моей шпаги, на том самом месте, где ты сейчас сидишь, Шико.

– А светильник, что с ним стало?

– Он погас.

– Сон, любезный мой сын, чистейший сон.

– Почему ты не веришь, Шико? Разве ты не слышал, что господь говорит с королями всякий раз, когда он собирается произвести на земле какие-нибудь великие изменения?

– Да, он с ними говорит, это правда, – сказал Шико, – но таким тихим голосом, что они его никогда не слышат.

– Но почему ты не хочешь поверить?

– Потому что ты слишком хорошо все слышал.

– Ну ладно. Понимаешь теперь, почему я велел тебе остаться? – спросил король.

– Черт возьми! – ответил Шико.

– Затем, чтобы ты сам слышал, что скажет голос.

– Нет, затем, что если мне вздумается повторить то, что я услышал, люди скажут – Шико валяет дурака, Шико – нуль, Шико – ничтожество, Шико – безумец, и что бы он там ни болтал первому встречному, все одно никто ему не поверит. Неплохо задумано, сын мой.

– Почему вам не придет в голову, мой друг, – сказал король, – что я доверяю эту тайну вашей испытанной верности?

– Ах, не лги, Генрих, ведь если голос появится, он попрекнет тебя этой ложью. А у тебя и без того грехов выше головы. Но будь по-твоему: принимаю твое предложение. Я с удовольствием послушаю глас божий, может быть, он скажет кое-что и для меня.

– А что нам делать до тех пор?

– Лечь спать, сын мой.

– Но если…

– Никаких «если».

– И все же…

– Не думаешь ли ты, что, оставаясь на ногах, сможешь помешать гласу господню заговорить? Король превосходит своих подданных только на высоту своей короны, а когда у тебя голова не покрыта, поверь мне, Генрих, ты такого же роста, как и все остальные люди, и даже пониже кое-кого из них.

– Хорошо, – сказал король, – значит, ты остаешься со мной?

– Договорились.

– Ладно, я ложусь.

– Добро!

– Но ты, ты ведь не ляжешь?

– И не подумаю.

– Я скину только камзол.

– Как тебе угодно.

– Штаны снимать не буду.

– Правильная предосторожность.

– Ну а ты?

– Я останусь в этом кресле.

– А ты не заснешь?

– За это не поручусь. Ведь сон, все равно что страх, сын мой, не зависит от нашей воли.

– Но, по крайней мере, постарайся не заснуть.

– Успокойся, я буду себя пощипывать! Впрочем, голос меня разбудит.

– Не шути с голосом, – предупредил Генрих, который уже занес было ногу над постелью, но тут же ее отдернул.

– Ну, валяй, – сказал Шико. – Ты что, ждешь, чтобы я тебя уложил?

Король вздохнул, осмотрел тревожным взглядом все углы и закоулки комнаты и, дрожа всем телом, скользнул под одеяло.

– Так, – сказал Шико, – теперь мой черед.

И он растянулся на кресле, обложившись со всех сторон подушками и подушечками.

– Ну, как вы себя чувствуете, государь?

– Неплохо, – отозвался король. – А ты?

– Очень хорошо. Доброй ночи, Генрих.

– Доброй ночи, Шико, только ты не засыпай, пожалуйста.

– Чума на мою голову! Я и не собираюсь, – сказал Шико, зевая во весь рот.

И оба сомкнули глаза, король – чтобы притвориться спящим, Шико – чтобы и вправду заснуть.