"Чужая клятва" - читать интересную книгу автора (Мак-Грегор Дункан)

Глава 5. В пути

— Клянусь бородой Крома, Иава, никак я не могу взять в толк, зачем ты увязался за мной, — проворчал Конан, за половину дня уже уставший от беспрерывного щебетанья спутника за спиной.

— Клянусь бровями Крома, приятель, я и сам никак не могу этого уразуметь, — весело ответствовал шемит, догоняя варвара и пытаясь заглянуть ему в глаза. — А не поведаешь ли ты мне, кто такой Кром? Уж не братец ли зловещего Имира, о коем слышал я столько небылиц, сколько не рассказывают люди даже о пресветлом Адонисе и луноликой Иштар?

— Нет, — покачал головой Конан и вдруг усмехнулся, представив себе в одной колыбели двух пухлых бородатых младенцев. — Не думаю я, что эти парни — родственники. Наверняка они даже не знакомы. Кром — бог моей Киммерии. Только из чрева матери покажется на свет новорожденный, Кром бросает на него сумрачный свой взгляд, тяжелый, что твоя сума со жратвой… — Конан примостился в углублении горы, сел и достал из заплечного мешка кусок хлеба.

— И что? — поинтересовался шемит, следуя примеру приятеля.

— Есть такие, что от взгляда его отправляются прямиком на Серые Равнины. Ну, а кто выжил — тот настоящий киммериец, воин…

— Злобный старикашка ваш Кром. И слабые имеют право на жизнь…

— Ха! — вскинул голову варвар, намереваясь возразить Иаве, но вспомнил тут о Мангельде. Пожалуй, встреча с этой девочкой все же сдвинула что-то в его жизни. Он ясно увидел вдруг ее тонкие руки, огромные, полные жуткой тоски глаза, узкие плечи и хрупкую шею, которую, наверное, любой мало-мальски крепкий мужчина смог бы переломить двумя пальцами… Но была ли она так уж слаба в действительности? Нет. Конан отлично представлял себе прежнюю, незнакомую ему Мангельду. То же изящество, но — без надломленности стана; та же бледность, но — без признака болезни и усталости; и голубые глаза ее тогда, вероятно, частенько искрились весельем, присущим всем юным девушкам… А принадлежность к племени антархов, да еще прямая родственная связь со старейшиной рода несомненно ставили ее в особое положение, придавали ей гораздо больше сил и знаний, нежели другим… Тем не менее и в ее жизни наступил такой момент, когда природная, подаренная богами внутренняя сила оставила ее… Но желал ли Конан ее гибели только потому, что слабость овладела всеми ее членами, ее душой? Нет.

Повторив еще раз себе это «нет», киммериец пожал плечами, удивляясь тому, что собирался возражать Иаве. И ребенку ясно, что изначально право на жизнь имеют все, ибо дана она богами. Другое дело, как все сложится дальше, в какую сторону поведет человека…

— Кром — это мой бог, шемит, и не тебе его судить. У него своих дел полно, чтоб еще чужими заниматься… — счел нужным заступиться за Крома варвар. — И он не злобный старикашка, а справедливый и…

Он хотел добавить еще собственные измышления по поводу поведения богов, как тут новая мысль забрела по чистой случайности в голову Конана, но такая сложная и неоднозначная, что оформить ее он не смог; стараясь удержать ее в себе, запомнить, а потом уже с ней и разобраться, варвар сосредоточился, улавливая клочки чего-то интересного и непонятного, и совсем уже было поймал свою мысль за хвост, как тут шемит оглушительно чихнул, подняв клубок серой пыли, и все пропало. Голова киммерийца опустела — он сплюнул в досаде, оторвал крепкими зубами ломоть хлеба и начал остервенело жевать его, чувствуя, как подвывает желудок, в данный момент не менее пустой, чем голова. Иава и тут последовал его примеру. Солнце не успело и на локоть склониться к земле, а спутники уже благостно смотрели на мир сквозь полуопущенные веки, разморенные духотой и приятной сытостью.

Вяло потягивая из бутыли пиво, безвозмездно переданное им человеколюбивым хозяином постоялого двора, они не разговаривали — каждый ворошил в уме нечто личное, и прошлое и настоящее, а может, и будущее; каждому дальнейший путь представлялся по-своему. И если шемиту вряд ли была ясна цель их путешествия, то Конан, напротив, отлично знал и саму цель, и возможные средства ее достижения. Воспоминание о Мангельде все еще ранили его сердце, но уже совсем не так больно, как нынешним утром; чувства уступили место расчету — здесь варвар несомненно был в своей стихии. Мысленно он спустился с гор Кофа к границе Аргоса и Шема, мысленно миновал небольшие по территории, но опасные гланские топи, мысленно прошел равнину, за которой лежало величественное море Запада. Уяснив для себя мерзкую и подлую суть Гринсвельда, молодой киммериец предполагал, что на пути им еще встретятся некие препятствия и заранее отблагодарил за них Гориллу тем, что назвал его ослиной мочой и послал к Нергалу — его не могли испугать каверзы злобной обезьяны, пусть она даже обладает демонической сущностью. Все же что бы ни говорила Мангельда, а сражаться со всякой дрянью должен воин, а не храбрая маленькая девочка. А посему варвар хотя и укорял себя за необдуманное решение принять чужую клятву, но укорял слегка, потворствуя лишь расчетливой натуре своей. Вторая же сторона конавовой души требовала бурной, неспокойной жизни, такой, какой привык он еще в Шадизаре. И, вероятно, Гринсвельд способен устроить Конану такую жизнь — как и Конан ему…

Знакомые картины мелькнули перед сонными глазами варвара: лачуга Ши Шелама в воровском квартале «Пустынька», где он, Конан, провел немало времени, то сбывая Ловкачу Ши добычу, то выслушивая его доклад о следующем объекте охоты; бесценный петух купца Хирталамоса, на котором киммериец сумел неплохо подзаработать, И три прекрасных жены того же купца, с которыми он провел три чудесные ночи; затем узрел он пленника подлого мага Яры — некогда сильное, а после жалкое и уродливое существо, сотворенное в иных мирах иными богами — в башне Слона он избавил его от мук способом, отвратительным даже для него, чей меч порой не ведал жалости… Содрогнувшись, Конан отогнал прочь видения и вновь вернулся мыслями в настоящее. Он бросил взгляд на шемита — тот уже спал, умиротворенно сложив могучие руки на округлом тугом животе. Голову его с поредевшими уже и местами побелевшими жесткими волосами прикрывал подобно шлему большой зеленый лист, свалившийся на него невесть откуда еще в начале их совместной трапезы. Варвар усмехнулся — сейчас Иава был похож на гигантский гриб, поеденные червями особи коих видел он в диких лесах близ Рабирийских гор.

Конан действительно не мог понять, зачем шемит пошел с ним, но задумываться о том серьезно не имел причин. Его вполне устраивал легкий, на первый взгляд беззаботный характер спутника, а что там таилось в глубинах его души — Митра ведает… Киммериец уяснил уже, что Иава более двадцати лет странствовал по свету в поисках каких-то новых знаний; что сносил он за это время столько сандалий, башмаков и сапог, сколько хватило бы, чтоб обуть половину шемской наемной армии; что он был и купцом, и воином, и разбойником, и даже пиратом, но то были лишь краткие вехи его жизни — прежде всего он был бродягой, а сам называл себя путешественником и, по всей вероятности, сие определение находилось ближе к истине; что бывал он во многих переделках, и не всегда ему удавалось выйти из них победителем… Да и то сказать, есть ли на земле люди, кои никогда не проигрывают? При этой мысли Конан неожиданно для себя самого горделиво выпятил нижнюю губу, но тут же вспомнил, что и у него случались промашки и сбои, что и его порою дурачили, как то было, например, в Шадизаре, когда заезжий туранский вор Кимшохада примитивнейшим образом подменил ему истинный священный кинжал Гро Балан, подсунув обычный клинок, не стоящий и пары медных монет.

Скривившись при этом малоприятном воспоминании, киммериец подумал вдруг, что так или иначе, но в мире постоянно сохраняется равновесие — сие есть закон, как сказал бы сумеречный дух Шеймис, его старый знакомый — и поражение не бывает одного толка: иной раз оно может унизить, привести в ярость, может даже нанести глубокую рану, но затем довольно быстро забывается, и впоследствии только легкая досада заденет — не сердце, а ум; но случаются и другие поражения — их нельзя забыть до конца жизни, они разрывают душу, они мучают в ночных кошмарах и в видениях при свете дня… Конан сам видел людей, которые испытали это на себе. Не придется ли и ему вкусить подобной отравы? Ведь его поход к Желтому острову любой здравомыслящий человек назвал бы безумием! И хотя Конан и на миг не допускал печального для себя исхода в битве с Гринсвельдом, все же какая-то неясная тревога угнетала его, вызывая мимолетное томление души — так морская волна легко касается прибрежного камня, не омывая, а лишь оставляя на нем влажный след.

— Хей… — тихо позвал киммериец спутника. — Поднимайся, разноглазый… Нам пора.

— Ах ты, киммерийский бык, — не поднимая ресниц пробурчал Иава. — Ты что, никогда не спишь?

— Сплю, — пожал плечами Конан. — Но редко. А теперь я не могу терять время на такой пустяк как сон. Хочешь храпеть тут — оставайся, а мне надобно идти.

Он развернулся к приятелю спиной и двинулся вниз по тропе, будучи в полной уверенности, что шемит последует за ним. Так и вышло. Иава проворно собрал в сумку остатки припасов и, призывая на голову варвара всевозможные кары, припустил следом.

У подножия горы Конан остановился. Впереди была огромная отвесная скала, лишь в некоторых местах покрытая пучками полузасохших растений. Она тянулась на много сотен локтей и вправо и влево, словно неприступная стена великого города, но сотворенная самой природой. В этом месте кончилась и тропа, оборвавшись перед заросшей травой узкой и неглубокой канавкой, что виляла меж кустами и валунами-исполинами. Недолго думая, киммериец перешагнул ее и уверенно направился прямо к высокой, гладкой, без единого выступа скале. Прежде ему не раз приходилось одолевать казавшиеся неприступными стены — хотя вес его был не меньше веса молодого льва, он и двигался подобно льву: взлетал наверх одним пружинящим прыжком, — замирал там, а потом так же бесшумно соскальзывал вниз.

Сия скала, однако, такой мощной громадой возвышалась пред ним, что только птица достигла бы ее вершины. Варвар остановился у основания, в задумчивости гладя ладонью теплый, нагретый за день солнечными лучами камень. Скорее всего, придется обходить эту стену стороной, на что уйдет не меньше четверти дня… Ну уж нет… Киммериец скинул сандалии, связал их и перекинул через плечо, затем нащупал на ровной поверхности небольшое углубление, а повыше — еще одно. Оттолкнувшись от земли, он в долю мига очутился на стене и медленно, очень медленно полез наверх, нашаривая незаметные для глаза выступы. — Ты забыл про меня, Конан? Иава расположился на толстой мягкой кочке под огромным валуном и оттуда наблюдал за варваром, довольно верно насвистывая все ту же благодарственную оэду Птеору. В наглых глазах его Конан, обернувшись на зов, и на расстоянии заметил насмешливый блеск, а заметив, на удивление себе самому не взъярился, как-то бывало всегда прежде, ибо он не выносил, когда над ним насмехались; фыркнув, он лишь передернул плечами и свистнул шемиту, призывая его лезть за ним.

— Прыгай, приятель, — Иава не спеша поднялся, отряхнул штаны. — Прыгай. Уже двадцать первую весну я хожу по свету и за это время истоптал столько…

— Слышал, — невежливо перебил киммериец, тем не менее спрыгивая на землю. — И что с того?

— Я уже бывал здесь, и не раз… Подойди-ка поближе…

Конан усмехнулся, но повиновался. Когда шемит велел ему спрыгнуть, он и не задумываясь сразу понял, что тот знает какой-нибудь другой, менее сложный путь. Не стал бы он иначе звать его — бывалый путешественник никогда не заставит спутника проделывать трудный переход дважды. Так и вышло. В ожидании киммерийца Иава не двинулся с места, и когда тот встал рядом с ним, он зацепил крепкими пальцами пук травы, торчащий из кочки, и с силой дернул его. С громким чавкающим звуком кочка оторвалась от земли — будто голову врага поднял ее вверх шемит, и глазам изумленного киммерийца открылась вдруг большая черная дыра, видимо, весьма глубокая, ибо из нее несло такой вековой сыростью и затхлостью, какой не может быть у поверхности земли.

— Заходи, — скомандовал Иава, аккуратно опуская кочку рядом с дырой.

Более Конан не раздумывал. Встав на колени, он ловко нырнул в мрачную пасть ногами вниз и в один только миг уже исчез там весь. Крякнув, Иава полез за ним, таща за собой кочку — ею нужно было снова заткнуть вход. Шемиту оказалось гораздо труднее втиснуться в эту дыру, чем гибкому варвару, все тело которого состояло из одних тугих мышц: сначала пришлось втянуть зад, поджать живот и скрестить на груди толстые руки; но все же и он через несколько тяжелых вздохов спустился вниз.

Мрак цвета сырой земли окутал спутников здесь. В жуткой недвижимой тишине, густой и вязкой, любой звук, любой шорох слышался иначе — то как стон неведомого монстра, то как хруст его же зубов… Сколько людей погибло в таких лабиринтах от голода и страха, не зная выхода на свет, и сколько из них сошло с ума, прежде чем умереть… Впрочем, в данной ситуации вряд ли было целесообразно задумываться о таких вещах, да варвар и не задумывался — за него этим занимался более чувствительный шемит, семенящий вслед за приятелем по длинному прямому коридору.

Опускаясь вниз, Конан был готов к тому, чтобы ползти какое-то время на брюхе, но, свалившись на дно ямы, выяснил, что попал в настоящий подземный ход — высотой почти в его собственный рост, широкий и достаточно сухой. Поднявшись, он подождал Иаву, который миг спустя со стоном грохнулся к его ногам, и пошел вперед, вытянув перед собою руки, дабы не треснуться носом о возможное препятствие.

Слава Митре, ни грызунов, ни насекомых не было в этой дыре. Пару раз Конан наступил, правда, на что-то мягкое, но оно не пискнуло и не дрогнуло под его ногой — он решил, что это комки грязи, и более уже не останавливался и на вздох. Он шел быстро: глаза его немного привыкли к темноте, и теперь он отлично разбирал дорогу; Иава едва успевал за стремительно идущим варваром, дышал тяжело, бормотал сквозь зубы проклятья на своем языке, но не просил приятеля подождать. Он третий раз уже бывал здесь, и сейчас ему казалось, что тогда, давно, лет восемь назад, в коридоре не было скользких комочков грязи, что так противно хлюпают и ежатся под ногами. Его не пугали ни крысы огромных размеров, ни гигантские жуки с прозрачными крыльями, ни склизкие улитки, плюющиеся едкой дрянью, каких он видал в разного рода подземных переходах, и все же тонкая натура шемита не выносила всякой вонючей и уродливой мрази, особенно, если она была мокрой. Почти варварская грубость и нежная поэтическая нота его души уживались друг с другом замечательно в большом, крепком теле Иавы. Он любил и хорошую драку, и веселую пирушку, и грустную песню одинокого бродяги, и ласковые девичьи речи, и птичьи трели, и легенды, слагаемые разными народами, и порою даже тихие слезы печальной радости после особенно жаркой ночи любви.

О, Халана… Шемит вдруг вспомнил — совсем некстати во мраке дыры — черноокую девушку, которую любил в Эруке еще в пору своей и ее юности. То была единственная его истинная любовь… Сколько же лет ей сейчас? И жива ли она? Халана… Вслух прошептав это имя, Иава вздрогнул, ощутив, как по коже побежали колючие мурашки, и на вздох замер. В тот же момент что-то липкое коснулось его ноги. Очнувшись от грез, он с удивлением посмотрел вниз. Сидящее у самой сандалии его чудовище на шести тонких кривых лапках, с огромными выкаченными глазами на длинной змеиной голове, с раздувшимся бородавчатым тельцем, было как раз-таки мокрым — мало того, с него просто-напросто стекала слизь! Шемит дернул ногой — бесполезно. Присосавшись к ноге всеми лапами, тварь и не думала слезать. Рот Иавы искривился от отвращения; зажав нос пальцами, он наклонился и, стараясь коснуться маленького монстра не кожей, но только рукавом куртки, резко толкнул его. Чудовище всхлипнуло и — вдруг выпустило на ногу человека толстую струю какой-то гадости, вероятно, ядовитой, потому что в голове шемита помутилось; качнувшись, он ухватился за стену, другой рукой разрывая воротник. Ничего не заметивший варвар уже ушел далеко вперед, и только тихий звук его уверенных шагов еще слышался Иаве, который медленно сползал на пол, уже не пытаясь удержать ускользающее сознание…

…Тем временем далеко впереди Конан узрел крошечное светлое пятнышко — несомненно, выход на ту сторону. Довольно хмыкнув, он прибавил шаг: еще совсем чуть, и они с шемитом окажутся на воле. Киммериец успел соскучиться по свежему воздуху, по свету и дневным, настоящим звукам. А здесь — Кром, ну и скука! — какая-то толстая тугая тишина. Кажется, ничто не пробьет ее — ни слово, ни песня…

— Хей, шемитская рвань, а не споешь ли ты мне оэду Птеору, а? — Конан громко захохотал, радуясь своей шутке, и обернулся, желая увидеть оскорбленную физиономию приятеля.

Никого.

— Хей! Иава, где ты?

Варвар сделал несколько осторожных шагов назад, вытягивая шею в надежде разглядеть спутника… Никого. Не мог же он спрятаться… Да здесь и негде… В раздражении сплюнув, Конан нашарил на поясе верный свой меч и решительно двинулся обратно.