"Полыновский улей" - читать интересную книгу автора (Власов Александр Ефимович, Млодик Аркадий...)

ТАЙНА СИНИХ БУМАЖЕК

Миша Топорков возвращался из деревни в родной город. Вез килограммов шесть муки, выпрошенной у дальних родственников. Радостно прислушиваясь к перестукиванию вагонных колес, Миша представлял, каким теплом засветятся глаза матери, когда она увидит его целым и невредимым, да еще и с мукой! «А боялась отпускать! — подумал он. — Да я любого фашиста обведу!» И вспомнилось ему, как он полз по канавам, обходя стороной заставы, как врал полицаям, что живет в соседней деревне, как прятал от завистливых глаз мешок с мукой.

Сейчас этот драгоценный мешок лежал у всех на виду. Миша небрежно упирался в него грязным рваным ботинком. Ни один человек не мог заподозрить, что на заплеванном полу вагона под ногами у худого, замурзанного мальчика валяется такое сокровище.

Проезд по этому маршруту считался свободным. Билет у Миши был, и он не очень опасался контролеров и эсэсовцев, которые почти на каждой остановке заглядывали в вагон.

В семи километрах от города поезд остановился у зловеще красного глаза светофора, потом попятился и вполз задом в тупик.

Пассажиры заволновались. Неожиданная остановка ничего хорошего не предвещала. Фашисты могли устроить облаву и погнать всех на какую-нибудь срочную работу или даже отправить в том же составе в Германию. Не то еще бывало в годы «нового порядка», принесенного гитлеровцами.

Миша был решительным пареньком. Он не стал дожидаться и выяснять причину остановки. Подхватив мешок, он проскользнул в тамбур, спрыгнул на насыпь и, не оглядываясь, скатился по откосу в густой березняк, зеленым морем разливавшийся вдоль железнодорожного полотна.

Пробежав метров триста, Миша достиг кромки старого леса и залег в яму у вывороченной с корнем сосны. Спрятался он инстинктивно. Эта привычка выработалась в нем за два года жизни в оккупированном фашистами городе. Не успел Миша отдышаться, как из-за деревьев показался мужчина с корзинкой. Миша не удивился. Летом грибы были основной пищей многих жителей опустошенного города.

Мужчина шел прямо к упавшей сосне. Еще секунда — и он бы увидел мальчонку. Но справа раздался легкий треск, который отвлек внимание грибника. Из кустов вышел второй мужчина — тоже с корзинкой. Они посмотрели друг на друга. Первый спросил:

— Как дела, приятель?

— Плохо! — ответил второй. — Грибы как корова языком слизала!

— У меня не лучше... Есть закурить?

— Найдется самосад.

Они присели на ствол сосны. Миша услышал, как чиркнула спичка. Затем без всякого перехода один из мужчин заговорил быстро, но довольно тихо:

— Никаких заданий пока не будет. Продолжайте работать в госпитале. Человек вы новый; Самсон приказал врасти, корни пустить — и крепкие, чтобы ни одна свинья не подкопалась! Документы у вас добротные, никаких проверок не бойтесь. Для связи даем вам две урны: одна — на углу Первомайской и Белой, вторая — в сквере напротив ресторана «Летний». Бумага синяя. Бросать в семь утра. Приходите сюда седьмого и двадцать второго числа каждого месяца. Если потребуется, вас встретят или оставят записку в корнях этой сосны. Не торопитесь. В ближайшие недели от вас ничего не ждем. Но, если узнаете что-либо важное, — почтовый ящик в урне всегда работает. Ясно?

— Да.

— Все запомнили?.. Повторите.

— Две урны: в сквере напротив ресторана «Летний» и на углу Первомайской и Белой. Бумага синяя. Бросать в семь утра. Седьмого и двадцать второго приходить сюда, к сосне.

— Правильно. Теперь я тронусь, а вы уйдете через десять минут. Покурите пока... Ни пуха!..

Миша слышал весь разговор. Его охватило непонятное чувство: не то восторг, не то страх. Сначала ему стало жарко, а потом бросило в холод, точно ледяным ветром дохнуло на него от подслушанной тайны.

Случай давал ему то, чего он так долго добивался.

В городе знали, что где-то в лесу существует партизанский отряд. Было известно, что командира зовут Самсоном, что партизаны нередко появляются в городе. Сам Миша два раза находил листовки, разбросанные партизанскими разведчиками. Но что листовки! Мише и трем его бывшим одноклассникам хотелось увидеть живых партизан. И не только увидеть, но и сказать... Они знали, что сказать! У ребят была подготовлена речь, убедительная и короткая. Миша помнил ее наизусть:

«Мы, пионеры шестого класса двенадцатой школы, просим командира товарища Самсона дать нам боевое задание. Клянемся выполнить его или умереть!» Миша твердо верил, что, выслушав такую речь, партизаны обязательно примут их в отряд.

Но вот встреча произошла — Миша увидел партизан и... растерялся. Конечно, он мог подняться и заговорить с тем мужчиной, который все еще сидел на сосне. Но как он встретит неожиданно появившегося мальчонку? Что предпримет, когда узнает, что тайна подслушана? «Прикончит, как шпиона, — и правильно сделает! — подумал Миша. — Я бы поступил так же!»

Время шло, а Миша так и не смог ни на что решиться. Но вот мужчина встал. Скрипнула корзинка. Послышались удаляющиеся шаги. Через минуту все будет кончено. «Проворонить такой момент!» Эта мысль заставила Мишу забыть все страхи и опасения. Он вскочил, вскинул мешок на плечи и, заметив мелькнувшую между деревьев спину, хотел броситься за человеком. Но громкий, ненавистный, лающий голос окликнул его:

— Стой! Стой, стой!

К сосне шел высокий солдат. Красноватые пьяные глаза ощупали Мишу и остановились на мешке.

— Что? — спросил фашист. — Масло? Яйки?

Он потянулся к мешку. Миша увернулся. Вместо мешка солдат поймал мальчонку за плечо, затем пальцы соскользнули к локтю и ловко завернули Мишину руку за спину. От нестерпимой боли Миша закричал пронзительно и тонко, совсем по-детски. А солдат все выше и выше задирал его руку. Миша пригнулся лицом к самой земле и, теряя сознание, увидел перед собой чьи-то ноги.

— Чего вы хотите от него? — спросил спокойный голос.

Боль сразу утихла — фашист отпустил Мишу, и мальчик медленно выпрямился. Перед глазами таяли разноцветные круги. Миша узнал мужчину с корзинкой.

— Что вы хотите? — повторил свой вопрос мужчина.

— Кто ви есть? — заорал солдат.

— Я врач офицерского госпиталя.

Мужчина полез в карман за документами.

Если бы солдат не был пьян, эти слова, а тем более документы подействовали бы на него: с врачом офицерского госпиталя следовало считаться, пусть врач даже русский. Но хмель лишил гитлеровца остатков разума. Солдат воспользовался удобным моментом и ударил мужчину ножом в левый бок. Врач покачнулся и стал оседать. Колени его подгибались. Но он выпрямился с коротким стоном и всем телом обрушился на фашиста. Оба упали, сцепившись в клубок. Корзинка отлетела в сторону. После секундной борьбы солдат обмяк, вытянулся.

Мужчина тяжело перевалился на правый бок. Миша увидел на его пиджаке кровь.

— Вы ранены? — спросил он и сразу же почувствовал всю нелепость своего вопроса.

Мужчина застонал. Приоткрыл глаза.

— Беги... — услышал Миша, и все в нем перевернулось. Только сейчас он полностью пришел в себя.

— Нет! — почти крикнул он. — Нет! Я вас не оставлю!

— Беги! — повторил мужчина. — Я врач... Я знаю... Никто уж мне... Минуты остались...

— Нет! — вырвалось со слезами у Миши.

— Беги... — в третий раз сказал мужчина. — Помни на случай... Я врач... Кудинов...

Всех людей Миша делил на две группы: свои и фашисты. Фашистов он ненавидел. К своим, к советским людям без всякого исключения, относился с полным доверием. По его глубокому убеждению, между своими не должно быть тайн. И все же на этот раз Миша даже матери не рассказал о трагедии, в которой он участвовал.

Три дня хранил он тайну, обдумывал все, что произошло в лесу. Он повзрослел за эти дни, осунулся еще больше.

На четвертый день он встретился со своими друзьями. Мальчишки сразу заметили в нем перемену.

Разговор произошел на пустыре за рынком. Вначале Миша хотел только намекнуть на тайну. Но, посмотрев на друзей, он почувствовал стыд. Как можно не доверять им? Он вспомнил торжественный день, когда их вместе принимали в пионеры.

Прошло два года, а они так и не переступили порог шестого класса. Фашисты заняли школу под офицерский госпиталь. Из учителей в городе никого не осталось. Да и бывших одноклассников раз-два — и обчелся! Только и есть, что вот эти трое. Сидели они на груде битого кирпича, голодные, подавленные. А в глазах — крохотная искорка надежды на что-то чудесное. Разве устоишь перед такими глазами?

И Миша по-честному, ничего не скрывая и не приукрашивая, рассказал им о недавних событиях.

— Слушай! — прерывисто дыша от возбуждения, сказал Славик Семенов. — Значит, если мы придем в лес к той сосне седьмого августа, то найдем там кого-нибудь из партизан?

— Не знаю, — ответил Миша. — Может, и найдем. Только я бы сделал так: бросил бы в урну письмо на синей бумаге. Пусть узнают, что Кудинов убит.

— Э-э! Нет! — возразил Славик. — Тогда к сосне никто не придет, и мы останемся опять ни с чем!

— А ты понимаешь, что произойдет, если мы не сообщим? — загорячился Миша. — В отряде будут ждать секретных сведений, а их не будет. Что там подумают? «Предатель Кудинов и трус!»

— Спорите вы зря!

Эти веские слова произнес Гена Рубчиков. Когда-то в школе его дразнили «логиком». Учителя часто ставили его в пример другим и говорили, что ответы Рубчикова отличаются удивительной для пятиклассника логичностью.

— Совершенно зря! — повторил Гена. — Идти к сосне глупо: к нам все равно никто не подойдет. Кто мы такие? Кто нас знает? Увидят и не подойдут! Посылать письмо тоже неумно: у партизан без этого хлопот хватает, а им придется подыскивать нового человека. Я предлагаю заменить Кудинова и выполнить задание. Вместо одного погибшего разведчика партизаны получат четырех!

Предложение Гены показалось настолько правильным и таким заманчивым, что даже Миша не стал возражать. Один Гоша Зябликов — болезненный паренек с голубыми печальными глазами, обведенными густой синевой, — согласился не сразу.

— Чтобы выполнить задание, надо его знать, — сказал он. — А что нужно партизанам, — мы не знаем.

— Хе! Не знаем! — усмехнулся Гена. — Это каждый дурак знает!

Александр Гаврилович, прозванный партизанами Самсоном, был очень осторожным человеком. Обычно большая физическая сила не уживается с осторожностью. А в нем и то и другое находилось в прочном сочетании.

Первая весточка, присланная Кудиновым из города, привела Самсона в ярость. Во-первых, бумага была не синяя, а белая. Правда, прежде чем писать на ней, ее основательно заштриховали бледно-синим карандашом. И все же это было грубое нарушение условий. Связная — дворничиха Дарья с Первомайской улицы — могла не взять такую бумагу. Яркий синий цвет был нужен для того, чтобы не копаться долго в грязи. Высыпал мусор из урны — и сразу увидишь, есть ли что-нибудь синее.

Во-вторых, — размер листа. Слишком неосторожно использовать для секретной записки целый лист из тетради.

И, в-третьих, — сам текст. Он не был зашифрован. Прочитав его, Самсон выругался и потер ладонью могучий, обросший седой щетиной затылок. Вот что там было написано крупным ученическим почерком: «Донесение № 1. В эту среду из города повезут бомбы на поезде. Вагоны с красными крестами, будто идет санитарный состав. А во вторник с утра генерал Клюгер на машине будет делать объезд местных гарнизонов. Говорят, начнет со станции Бурино. Обязательно приходите 7 августа. Хотим, чтобы пришел сам товарищ Самсон, если он сможет. Кудинов».

Много секретных донесений читал Самсон, но такое впервые попало в его руки. Он еще раз перечитал записку и припомнил все, что знал о Кудинове.

Настоящая фамилия врача была Алтуфьев. Фашисты заставили его работать в концлагере. Несмотря на усиленную охрану и постоянную слежку, врач сумел наладить связь с ближайшим партизанским отрядом и организовал два побега из лагеря. Благодаря Алтуфьеву сорок пять пленных влились в партизанский отряд.

Гитлеровцы стали подозревать врача. Тогда партизаны снабдили Алтуфьева документами на имя Кудинова, шифром для связи и перебросили в другой город, сообщив при этом Самсону.

Кудинов устроился на работу в офицерском госпитале и вскоре был вызван на встречу с представителем нового партизанского отряда. Связной Самсона передал ему необходимые распоряжения. И вот на столе в землянке командира первое донесение, подписанное Кудиновым.

Эта подпись, вернее с усердием выведенная фамилия, совершенно сбивала Самсона с толку.

— Ведь надо же додуматься до такого!.. — гремел он, тяжело топая по землянке. — Идиот он, что ли?

Начальник штаба, уже читавший записку, категорически заявил:

— Провокация, Александр Гаврилович!

— Провокация? — переспросил Самсон. — Самый последний эсэсовец так грубо не работает! Пожалуйста — приглашает меня на встречу! И не приглашает, а приглашают! Заметь, как пишут: «Хотим, чтобы пришел сам товарищ Самсон». «Хотим», а не хочу! Сколько же их там? И кто это хочет?

После короткого раздумья Самсон спросил:

— Как думаешь, не болен ли Кудинов? В концлагере свихнуться недолго. После пережитых ужасов впал в ребячество, а мы голову ломаем!

Начальник штаба с сомнением покачал головой.

— Я лично считаю, что записка — чистая провокация. Надо дать задание в городе — проверить Кудинова, а пока всякую связь с ним прекратить.

— Все это так, — согласился Самсон. — Но, видишь, беда-то какая: завтра вторник. Проверить не успеем... А вдруг этот самый Клюгер действительно поедет на машине в Бурино? Шоссейка там по лесу петляет... Удобно... Прозеваем — волосы на себе будем рвать!

— Не узнаю тебя, Александр Гаврилович! — вспылил начальник штаба. — В засаду попадем!

— Зачем в засаду? Пощупаем предварительно, понюхаем — не попадем!.. А проверку Кудинова организуй. Особенно предупреди Дарью: если известен почтовый ящик, то не трудно поймать и почтальона. А теперь скажу тебе по совести: чует сердце, писал не враг. Доказать не могу, а чую!

Во вторник через заставы лесного партизанского лагеря к штабу проследовала необычная процессия. Впереди шли пять автоматчиков в зеленых маскировочных халатах. За ними куцая лошаденка весело тащила двуколку. В ней сидели двое: старик партизан с благообразной седой бородой и фашистский генерал в разодранной шинели. Одна нога у него была босая, перевязанная повыше щиколотки белым чистым бинтом.

Когда двуколку потряхивало на буграх и корнях лесной тропы, генерал кривил тонкие губы и приподнимал раненую ногу, а возница с седой бородой придерживал ходкую лошаденку и, любезно улыбаясь, говорил генералу:

— А зачем в бега пустился? Видишь: капут пришел — и сиди, не рыпайся! А то ишь — драпанул! Вот и пришлось подстрелить.

Одному из автоматчиков не понравился тон возницы.

— Ты еще извинись перед ним за беспокойство! — проворчал он.

— Отсталый ты человек! — ответил старик. — Теперь генерал — наше имущество. От него с нонешнего дня, кроме пользы, никакого вреда не будет. Мертвый фашист лучше живого, а пленный — лучше мертвого!

Автоматчики заулыбались. Напряжение короткой схватки с охраной генерала постепенно проходило. Потерь у партизан не было. И когда за деревьями показались первые землянки, лица конвоиров совсем разгладились.

После предварительного допроса генерала Клюгера Самсон остался вдвоем с начальником штаба.

— Ну, так что, товарищ начальник штаба? — скрывая довольную улыбку, спросил Самсон. — Будем разрабатывать план операции на завтра? Если не ошибаюсь, завтра среда?

Начальник штаба ответил не сразу. Самсон не торопил его. Он и сам еще не решил этот вопрос...

Подготовляя захват Клюгера, партизаны рисковали немногим. Они хорошо прочесали лес вдоль шоссе на станцию Бурино, удостоверились, что засады нет. Отряд в пять человек оседлал дорогу и ждал появления генеральской машины. В худшем случае Клюгер мог не появиться и партизаны потеряли бы даром день. С этим можно было мириться.

Другое дело — операция на железной дороге. Здесь риск был несравнимо больший.

— Что ж, — со вздохом сказал наконец начальник штаба, — Клюгер — веское доказательство. Вероятно, сведения не ложные...

Вечером Самсону принесли два новых сообщения. Оба были из города. Начальник штаба с каменным лицом положил их на стол перед командиром отряда.

Самсон, не читая, посмотрел на начальника штаба.

— Есть ясность?

— А ты почитай!

Первое шифрованное сообщение прислал человек, которому поручили проверить Кудинова. Самсон прочитал: «В госпитале ходят слухи, что врач Кудинов пошел за грибами, ввязался в драку с подвыпившим солдатом и был убит. Его труп обнаружен 23 июля недалеко от железнодорожного полотна, в семи километрах южнее города. Там же лежал задушенный гитлеровец. Попутно стало известно, что из госпиталя срочно выписывают всех легко раненных офицеров. Что-то готовится».

Второе сообщение, написанное знакомым детским почерком на синей бумажке, отклеенной от большого спичечного коробка, гласило: «Донесение № 2. Из офицерского госпиталя гонят всех залеченных фашистов. Говорят, их срочно отправят на фронт. Больше ничего интересного нету. Не забудьте про седьмое число. Кудинов».

— Может быть, отменим завтрашнюю операцию? — спросил начальник штаба.

Самсон хлопнул широченной ладонью по столу.

— Хорошо! Давай продумаем все сначала... Двадцать третьего обнаружили труп Кудинова, а убить его могли и двадцать второго, то есть в день встречи с нашим связным. Произошло это как раз в том месте, где была встреча. Опасное совпадение? Очень! Могли выследить, подслушать и сыграть под Кудинова. Но зачем детский почерк? Зачем эта нелепая подпись? И, главное, зачем такая крупная жертва, как Клюгер? Больно жирно для приманки! А не думаешь ли ты, что да, действительно, и Кудинов, и связной прошляпили: их выследили и подслушали! Но тайна попала к своим людям...

— И эти люди — наивные подростки? — спросил начальник штаба.

— Да! И почерк, и все говорит за такую версию.

— А скажи, пожалуйста, откуда у этих наивных подростков точные данные о Клюгере, о военных грузах, о госпитале?

— Это я объясню тебе седьмого августа! — решительно ответил Самсон. — Сам пойду на встречу!

Он сгреб донесения, сунул их в ящик стола, встал. И начальник штаба понял, что возражать бессмысленно.

— Значит, будем подрывать санитарный состав?

— Да!

Взрыв был такой силы, что в городе задребезжали стекла. Прохожие остановились. На минуту замерла рыночная толчея. Из окон повысовывались люди.

Миша Топорков хлебал суп из крапивы, приправленный горстью муки. Тяжелый, перекатывающийся грохот заставил его вздрогнуть и опустить ложку. Бледное лицо Миши расплылось в счастливую улыбку. Он выскочил из-за стола, и мать услышала донесшийся с лестницы дробный перестук его ботинок.

Каждый из четырех маленьких разведчиков догадался, что означает этот грохот. Мише не пришлось сообщать им радостную весть. Они тоже выскочили на улицу и поодиночке пошли за рынок на пустырь. Только тут, вдали от посторонних глаз, они решились заговорить.

— Порядок? — торжествующе спросил Миша. — А не верили!

В последние дни ребят одолевали сомнения. Они послали два донесения. А между тем ничего особенного не произошло. Может быть, Мишка что-нибудь спутал? Или не расслышал? Может быть, совсем не в урну для окурков и мусора надо бросать письма на синей бумаге?

Сейчас все сомнения рассеялись: только состав с бомбами мог взорваться с таким грохотом. Значит, письмо дошло! Значит, партизаны приняли его за сообщение Кудинова!

— Вот теперь можно написать все как есть! — сказал Гена, к которому незаметно переходила роль командира маленьких разведчиков. — Теперь даже нужно написать, чтобы нас седьмого числа не спутали с чужими.

Миша горячо поддержал его. Гоша Зябликов моргнул глазами в знак согласия. Даже Славка, для которого таинственность была важнее всего, на этот раз никаких возражений не высказал.

Увидев, что все согласны, Гена многозначительно погрозил указательным пальцем — точь-в-точь как школьный учитель математики — и произнес:

— Но... Партизаны ждут новых донесений. Надо постараться, чтобы вместе с письмом послать кое-какие сведения! Принято?

— Принято! — не задумываясь, ответили ребята.

— У кого что есть?

Ответа не было, да его и не могло быть. Два донесения полностью исчерпали запас секретных сведений, известных ребятам. И хуже всего, что они и не представляли, как раздобыть новые.

Про поездку Клюгера, про состав с бомбами и про госпиталь они узнали совершенно случайно. О срочной выписке выздоравливающих офицеров рассказала Мише мать. Она стирала госпитальное белье. Кое-какие слухи доходили до нее.

О поездке Клюгера проболтался генеральский шофер. Он вышел с какой-то развязной девицей из ресторана «Летний», а Славка в это время крутился в сквере вокруг урны, пытаясь разгадать, как работает секретная партизанская почта. Ему удалось подслушать хвастливую болтовню шофера, который расхваливал храбрость своего генерала.

Что касается состава с бомбами, то тут повезло Гоше Зябликову. Он жил у дяди, которого фашисты заставили работать на железнодорожной станции сцепщиком вагонов. От него-то и узнал Гоша о «санитарном» поезде.

Что же делать дальше?

Долго сидели ребята на пустыре и так бы ни до чего и не додумались, если бы не Славка. Его мысли вертелись вокруг взорванного состава с бомбами. Он рисовал себе чудовищное море огня и одинокого партизана, который гордо стоит на скале и смотрит сверху на величественную картину взрыва. А партизан этот был не кто иной, как сам Самсон. Потом Славка увидел себя в роли командира партизанского отряда. К нему приводят на допрос пленных фашистов. «Сколько было бомб?» — спрашивает Славка. «Десять тысяч...» — дрожа и корчась от страха, отвечает гитлеровец в генеральской форме. «Откуда везли?» Генерал молчит и вдруг исчезает... «В самом деле, — думает Славка, — откуда же везли бомбы?»

Заводов, где могли бы изготовлять бомбы, в городе не было. Санитарный состав формировали на станции и бомбы грузили там же. Значит, где-то близко есть склад! Вот что нужно узнать! Надо найти склад!

Славка уже открыл рот, чтобы сказать про склад ребятам, но зашевелилось в нем маленькое нехорошее чувство. А вдруг получится так, что его идею осуществит кто-нибудь другой? Тот же Гоша Зябликов. Он везучий: узнал про состав и про склад может узнать! А Славка останется с носом! Нет! Он сам доведет до конца это дело! А ребята пусть придумают еще что-нибудь! Партизанам от этого только лучше будет!

Заговорил Гена. Как всегда, он логично подошел к трудному вопросу.

— Миша, — сказал он, — напомни-ка нам, какое задание давали Кудинову?

— Ак... климатизироваться и сообщать о всем важном, — с недоумением произнес Миша. — А что?

— Мы взялись выполнить это задание вместо него! Верно? Так вот, давайте сейчас повторим наше обращение к партизанам. Я начну первый.

Гена вскочил, посмотрел по сторонам и торжественно, как на линейке, проговорил:

— Мы, пионеры шестого класса двенадцатой школы, просим командира товарища Самсона дать нам боевое задание!

Помолчав, он закончил:

— Задание получено! Оно заключается в том, чтобы добыть важные сведения. Клянусь выполнить задание или умереть!.. Поклянитесь и вы!

Славка отчеканил клятву с веселым и немножко загадочным видом. Кто-кто, а уж он-то сдержит ее!

Миша повторял слова клятвы спокойно, хотя лично он предпочел бы дожидаться седьмого числа, чтобы получить более ясные указания.

Гоша Зябликов от волнения запнулся на середине фразы, забыл слово «задание», судорожно прикусил задрожавшую губу, но все же произнес клятву до конца. Глаза его лихорадочно заблестели.

— А теперь разойдемся, — сказал Гена. — Встретимся в пять. Обсудим предложения. И пусть никто не ест, не пьет! Думайте и помните клятву!..

Ребята разошлись,

Дольше всех добирался до дому Гоша. Чувствовал он себя отвратительно. Какая-то болезнь подтачивала его с каждым днем. Далеко ли идти от рынка до дома, а в груди будто иголка зашевелилась: колет и колет!

Гоша тихо поднялся на второй этаж, вынул ключ, открыл дверь, вошел... и очутился в чьих-то крепких и грубых руках. Они схватили его сзади, быстро пробежали по карманам и втолкнули в комнату. Здесь Гоша увидел полный разгром. На полу валялись подушки, книги, одежда. В кресле сидел фашистский солдат с автоматом. Гоша обернулся. Сзади него стоял такой же гитлеровец. Они вдвоем с двух сторон стали обшаривать мальчика. А Гоша глядел на них печальными голубыми глазами, и ему было тоскливо-тоскливо.

Вначале он не испугался. Страх пришел потом, когда один из солдат, закончив обыск, ударил ребром ладони по тоненькой, в синих жилках, Гошиной шее. Мальчик упал боком на перевернутую кровать и раскашлялся. Вот тут и охватил его страх. Он испугался не боли и не смерти, а своей слабости: вдруг он не выдержит пыток и выдаст ребят?

Взбешенные похищением генерала Клюгера и взрывом состава с бомбами, гитлеровцы в тот день арестовали более ста человек. Особенно много забрали эсэсовцы железнодорожников. Среди них был и Гошин дядя. Его схватили на станции, а квартиру тщательно обыскали. Гоша пришел как раз тогда, когда солдаты закончили свое дело и собирались уходить. Обыск ничего не дал.

Чтобы не возвращаться с пустыми руками, гитлеровцы захватили с собой мальчишку.

Подталкиваемый сзади пинками, Гоша вышел на лестницу. Кашель у него прошел, но он чувствовал неприятную резь в горле. В сердце покалывало. Но зато страха Гоша больше не испытывал. Он принял решение. И это было единственное решение, какое он мог принять в такую минуту. Да, он умрет. Умрет раньше, чем ему начнут выворачивать руки и выкалывать глаза. Он умрет так, чтобы ребята получили предупреждение об опасности. Это решение созрело в нем еще там, в комнате, пока гитлеровцы переговаривались между собой.

Очутившись на улице, Гоша побежал в ту сторону, где был дом Миши. Побежал хитро, расчетливо — так, чтобы гитлеровцы второпях не открыли стрельбу. Хитрость удалась. Увидев, что мальчишка побежал, но не очень быстро, один из солдат крикнул что-то по-немецки и затопал тяжелыми сапогами вслед за Гошей. Фашисту казалось, что он догонит мальчишку в три прыжка. Но Гоша прибавил ходу.

Так они добежали до Мишиного дома. Гоша набрал побольше воздуха и закричал. Никаких слов он не произносил, чтобы никто не догадался, кому он кричит. Это был тоскливый, протяжный вопль. Гоша не видел прохожих, не заметил искаженного страхом Мишиного лица, показавшегося в окне. Он бежал и прислушивался к топоту солдатских сапог. Когда топот приближался, Гоша ускорял бег. Надо добежать до Гены и до Славки. Это еще семь домов! Хватит ли у солдата терпенья?

Но слишком близко был он от гитлеровца. Настолько близко, что тот пока и не думал воспользоваться оружием. Метр-два — и мальчишка попадет к нему в руки. Зачем стрелять! Вдруг он что-нибудь знает!

И Гоша продолжал бежать. У дома Гены он повторил свой отчаянный крик. Промелькнул еще один дом. Следующий — Славкин!

Мальчик собрал последние силы и сразу оторвался от солдата.

Когда-то Гоша хорошо бегал. У него все было здоровое: и сердце, и легкие, и ноги. А сейчас он смог сделать рывок только потому, что это было последнее усилие в его короткой жизни.

Под лопаткой так кололо, так звенело в ушах, что Гоша не услышал автоматной очереди, не почувствовал боли от пуль. Он упал у дверей Славкиного дома и даже не шевельнулся.

Славка не видел смерти своего товарища, потому что был далеко.

После того как ребята разошлись, Славка не пошел домой. Он сделал крюк, пересек несколько улиц и очутился в том сквере у ресторана, где ему повезло в прошлый раз. Он твердо верил в удачу. И она пришла. Только он присел на скамейку, мимо сквера, тяжело урча, проехала мощная машина с длинным кузовом. Славка вспомнил, что иногда видел на таких машинах красный флажок. Они обычно ехали по Институтской улице, и встречные грузовики поспешно уступали им дорогу, потому что флажок предупреждал: «Везу опасный груз!»

Институтская улица выходила на шоссе, по обе стороны которого тянулись до самого леса поля пригородного совхоза. Год назад Славка пробовал пробраться туда. Он хотел накопать прошлогодней картошки. Но сразу же за городом Славка натолкнулся на заставу. Ему дали подзатыльник и вернули назад. На других дорогах, ведущих к городу, застав не было.

Сопоставив все эти факты, Славка прищелкнул языком от удовольствия и побежал на Институтскую улицу. Попутная машина будто ждала его. Она выехала из-за угла на тихом ходу, а когда набрала скорость, — в кузове уже сидел непрошеный пассажир.

Не доехав до заставы, Славка свесился на руках с заднего борта и прыгнул не очень удачно — оторвалась подметка. Заниматься починкой было не время. Он нырнул в придорожный кювет, добежал до поперечной канавы, свернул в нее и только здесь осмотрел свой ботинок. Под руку попалась какая-то тряпица. Славка привязал подметку и высунулся из канавы.

Застава с полосатой перекладиной и будкой виднелась слева. Машина уже миновала шлагбаум. Двое часовых, проверявших пропуск, возвращались в будку. Перед Славкой расстилалось ровное поле. А дальше темнели длинные приземистые теплицы. Их было много. До войны совхоз славился на всю область своим парниково-тепличным хозяйством. Блестели на солнце ребристые стеклянные крыши. Кое-где стекла вылетели. В этих местах рамы были аккуратно закрыты железными листами.

«Если это и есть склад, то где же охрана? — подумал Славка. — Неужели только одна застава?»

Он не заметил четырех сторожевых вышек, пристроенных к угловым теплицам, не знал, что вся территория склада окружена минным полем, что по внешнему краю этого поля раз в полчаса проходит дозор. Патруль уже успел протоптать тропку, за которой в каждой рытвинке таилась смерть.

Посоветоваться Славке было не с кем. Да и не тот был у него характер. Он чувствовал, что перед ним — склад. Славке очень хотелось поскорее вернуться и похвастаться своим открытием. Но что-то мешало ему повернуть назад. Это «что-то» в конце концов вылилось в очень определенную мысль. Славка представил, как партизаны, получив новое письмо на синей бумаге, сообщают в Москву о складе боеприпасов. Оттуда вылетят самолеты, сбросят бомбы, а потом окажется, что никакого склада в теплицах не было.

И Славка решил убедиться...

Часовой на сторожевой вышке заметил мальчишку, когда тот подползал к минному полю. Это было настолько неожиданно, что гитлеровец пожал плечами и сделал брезгливое, недовольное лицо. Какой-то мальчишка днем по мелкой канаве среди чистого поля ползет к складу!

Часовой позвонил дежурному офицеру, который долго не мог понять, в чем дело, а потом спросил:

— Куда ползет?

— На мины! — ответил часовой и услышал повеселевший голос.

— Слушайте, Шпейер, никогда не мешайте самоубийцам! Это даже любопытно! Я сейчас выйду посмотреть!

И офицер вышел с большим черным биноклем. Отличные цейсовские стекла нащупали Славку и приблизили его к холодным, равнодушным глазам.

У тропки, проложенной ногами дозорных, Славка задержался.

— Смелей! Смелей! — вполголоса подбодрял его офицер и белым платком протер окуляры бинокля.

Славка переполз через тропку. Еще пять метров... Над полем поднялся угловатый колючий смерч земли. Через секунду второй.

Земля осела, дым рассеялся. Никто больше не полз к складу.

Убедившись, что ни один из вагонов «санитарного» поезда не уцелел, партизаны поспешно и скрытно отошли от железной дороги и тайными тропами направились в свой лагерь.

Самсон и начальник штаба возвращались вместе.

— По поводу осторожности... — прервал молчание Самсон. — Надо быть осторожным, чтобы не клюнуть на хитрость врага. Еще больше надо быть осторожным, чтобы не перехитрить самого себя и не увидеть провокацию там, где ее нет... Но это — так, между прочим... Главное сейчас — наши таинственные помощники! Если ждать седьмого числа, — пропадут они ни за что! Ты только подумай: группа каких-то конопатых мальчишек или девчонок с косичками рыскает по городу! Маленькие, наивные, неосторожные... Тебе не страшно за них?

— Последние дни я только и делаю, что боюсь: за отряд, за судьбу операции, а теперь... и за них!

— Так вот я и говорю, — продолжал Самсон. — Ходят, бродят глупыши, на каждом шагу их подстерегает страшное!.. И ты мне не возражай — не поможет! Сегодня же пойду в город! Сам! Никому не доверю! Разберусь на месте... Ждать седьмого — ждать беды и для них, а может быть, и для нас...

На следующее утро дворничиха Дарья — крепкая пятидесятилетняя женщина — начала подметать улицу на час раньше, чем обычно. Так же рано вышел на работу другой дворник — тот, который убирал площадь и сквер напротив ресторана «Летний». Оба получили определенные инструкции.

Усердно шаркая метлой, Дарья к семи часам оказалась рядом с урной на углу двух улиц — Первомайской и Белой. В этот утренний час народу еще было мало. Дарья не торопясь очистила урну. Ни одной синей бумажки ей не попалось. Дворничиха отошла в сторону, принялась очищать решетку над люком для стока воды.

Ровно в семь часов на улице показался мальчишка. Дарья заметила его и повернулась к нему спиной, а краешком глаза продолжала наблюдать за ним.

Поравнявшись с урной, паренек ловко бросил в нее что-то и вздрогнул, услышав негромкий окрик:

— Эй мальчик! Ты зачем мусоришь? Я только что подметала тут!

Миша хотел побежать, но, пересилив страх, посмотрел на дворничиху и невнятно пробормотал:

— Я... я же... в урну... а не... на тротуар...

— Все равно! Подбери сейчас же!

Дарья хотела для проверки увидеть цвет бумаги. Миша послушно полез в урну и сунул комочек синей мятой бумаги в карман.

— Привет от Самсона! — тихо произнесла дворничиха и, не ожидая, когда растерявшийся паренек опомнится, добавила: — Письмо передашь лично. Самсон ждет! Иди в дом три по этой улице, квартира семь. Позвонишь пять раз. Звонки короткие. Иди.

Дарья легонько подтолкнула его метлой и повторила:

— Дом три, квартира семь, звонков — пять коротких...

Она снова стала подметать улицу, а Миша, как во сне, дошел до дома номер три и свернул в подворотню, сжимая в кулаке записку, в которой было рассказано все, вплоть до вчерашних событий.

Выслушав сбивчивый рассказ Миши, Самсон понял, что медлить нельзя. Особенно насторожило его исчезновение Славки. Партизан думал, что Славка попал в гестапо, а это значит, что каждую минуту можно ждать новых арестов...

Через час из города исчезли Дарья и связной, обслуживавший урну у ресторана. Около полудня по дороге к лесу прошли четыре грибника с корзинами: две женщины и двое мальчишек. Они шли быстро, но часто оглядывались назад, потому что надолго покидали родной город. Это были Миша с Геной и их матери. В лесу их ожидали партизаны.