"Последние сто дней рейха" - читать интересную книгу автора (Толанд Джон)

Глава 21 Победа на Западном фронте

Союзники наступали по всему Западному фронту. На северном направлении войска Монтгомери продвигались к Гамбургу, практически не встречая сопротивления. Главным препятствием стала немецкая армия под командованием генерала Понтера Блюментрита, который использовал тактику отступления, позволявшую избежать потерь с обеих сторон. Война превратилась во что-то ненастоящее. Блюментрит заключил джентльменское соглашение с британцами и даже пошел на то, чтобы послать офицера связи к противнику с целью предупредить, где находятся тайные склады со снарядами, снаряженными отравляющими веществами.

На правом фланге Монтгомери три армии под командованием Брэдли продвигались быстрее. Войска Паттона и Ходжеса практически достигли реки Эльбы, а Симпсон даже успел создать два плацдарма на другом берегу, откуда по прямой до рейхсканцелярии оставалось не более 90 километров. Гитлер, однако, панике не поддался. У него появился план не только уничтожить войска Симпсона, но и спасти армию Моделя в районе Рура. Для реализации этого плана была сформирована 12-я армия, командовать которой поручили еще не совсем поправившемуся от автомобильной катастрофы Вальтеру Венку.

Венк, все еще в гипсе, получил в свое распоряжение штаб, несколько карт и 200 000 солдат (на бумаге), а также приказ Гитлера начать мощное контрнаступление из района, где закрепились войска Симпсона с тем, чтобы пробить трехсоткилометровый коридор к Руру. В случае успеха это позволило бы соединиться с группой армий «Б» Моделя и отрезать Монтгомери от Брэдли.

13 апреля Гитлер вызвал моложавого офицера по оперативным вопросам полковника Гюнтера Рейххельма и назначил его начальником штаба Венка. "12-я армия должна ударить клином между английскими и американскими войсками и соединиться с группой армий «Б». Вы должны выйти к Рейну!" Для человека, который знал о полной деморализации войск в районе Рура не понаслышке, это звучало полным абсурдом. Более того, Гитлер хотел перенять тактическую уловку русских: "Они просачиваются через нашу линию обороны ночью с минимумом снаряжения". Фюрер приказал Рейххельму собрать 200 автомобилей и использовать их ночью, чтобы выйти в тыл противника, создать там панику, таким образом подготовив условия для прорыва 12-й армии.

Модель даже не сообщил своим солдатам об оптимистических ожиданиях Гитлера насчет 12-й армии. Он знал, что Венку вряд ли удастся соединиться с ним. 300 000 солдат группы армий «Б» были окружены на пятачке диаметром в сорок пять километров, а продовольствия и боеприпасов оставалось не более чем на три дня. Ситуация была настолько безнадежной, что новый начальник штаба Моделя генерал Карл Вагенер начал настаивать на том, чтобы Модель попросил у ставки разрешения на капитуляцию. Просьба из уст Моделя, храброго солдата, могла повлиять на решение верховного командования закончить и так уже проигранную войну.

"Я не могу выступить с такой инициативой", — ответил Модель. Сама мысль о капитуляции была ему отвратительна, однако к концу дня стало очевидно, что она неизбежна. Три стратегически важных города между его окруженными армиями и Берлином — Ганновер, Брюнсвик и Магдебург — пали под натиском американцев. Голосом, который Вагенер едва признал, Модель заявил, что считает личным долгом спасти своих людей и решился на шаг, не имевший ранее прецедентов: своим приказом он решил распустить группу армий «Б» и спасти войска от позора капитуляции. В первую очередь он дал указание Вагенеру демобилизовать самых молодых и самых старых солдат и разрешить им вернуться домой гражданскими лицами. Через семьдесят два часа у остальных оставался выбор: они могли пробираться домой, сдаться индивидуальным порядком или прорываться с боями.

На следующий день, 15 апреля, союзники разбили Рурский «котел» на две части. Когда Гитлер узнал об этом, то немедленно отдал приказ окруженным войскам снова соединиться. Модель лишь мельком посмотрел на полученное сообщение и не стал обращать внимания на бесполезную команду. Выполнять приказ не имело смысла. К концу дня с окруженными войсками в восточной части «котла» было покончено.

В конце марта Эйзенхауэр считал, что одна из причин, по которым следует обойти Берлин, заключается в том, что русские находятся ближе к городу и наверняка подойдут к нему первыми. Две недели спустя войска Симпсона и Жукова находились на одинаковом удалении от рейхсканцелярии, и утверждение Симпсона о том, что он может дойти туда, не были пустой похвальбой. За исключением разрозненных подразделений немцев — а большая их часть могла оказать лишь незначительное сопротивление, а то и вообще никакого, — между ним и Гитлером не осталось препятствий, за исключением приказа Эйзенхауэра.

Битва в Европе подходила к решающему и вполне предсказуемому концу. Утром 17 апреля неординарный план Моделя стал претворяться в жизнь и остатки группы армий «Б» перестали существовать росчерком его пера. Битва в районе Рура закончилась. Маленький отважный фельдмаршал повернулся к офицерам штаба и спросил: "Все ли сделано для того, чтобы оправдать наши действия перед лицом истории?". Он помолчал, и произнесенные им слова не только стали ответом на немой вопрос, но и предопределили его собственную судьбу: "В древности проигравшие полководцы принимали яд".

Модель оказался прав относительно помощи Венка. Для только что сформированной 12-й армии не было никакой возможности прорваться в Рур. По сути дела, Венк даже не предпринял попытки начать бесполезное контрнаступление. Он сделал все возможное, чтобы держать оборону на рубеже реки Эльбы, но на левом фланге ему уже угрожали быстро продвигающиеся войска Ходжеса. Венк приказал генералу Максу фон Эдельсхейму прикрыть этот фланг у Галле и Лейпцига. Однако к 17 апреля Ходжес уже захватил Галле и отрезал от Венка Лейпциг.

Лейпциг — историческая святыня, а также один из важнейших промышленных центров Германии. Именно здесь, в церкви Св. Томаса — в той самой, где Бах двадцать семь лет играл на органе и был похоронен и где крестили Вагнера, Мартин Лютер прочитал свою первую проповедь. В этом городе также находился один из самых почитаемых памятников Германии, массивный монумент "Битвы народов", посвященный павшим в знаменитой Лейпцигской битве 1813 года. В высоту он достигает ста метров, и немецкие статистики высчитали, что для транспортировки цемента, камня и других материалов для его постройки понадобился бы состав длиной 55 километров. Памятник казался больше похожим на крепость, каковой ему предстояло стать через несколько дней.

Гарнизон Лейпцига состоял всего из 750 солдат 107-го моторизованного полка и одного моторизованного батальона численностью 250 человек. Имелось также несколько батарей из 14-го зенитного дивизиона, несколько батальонов фольксштурма, а также 3400 полицейских под командованием генерал-майора Вильгельма фон Грольмана, начальника полиции города. Обороной города руководил полковник Ганс фон Понцет.

Грольман был полицейским, а не кадровым военным, и был категорически против использования юных фолькштурмовцев в бессмысленном бою. Ему это казалось равносильным убийству детей. "Полицейскими командую я", — сказал он Понцету, не имея абсолютно никаких намерений отправлять своих людей на иные цели, за исключением выполнения полицейских функций. — Наши силы слишком недостаточны для эффективной обороны, поскольку у нас нет тяжелого вооружения". Таким образом, по его мнению, оборона города совершенно бессмысленна, поскольку ставит под угрозу жизни 750 000 тысяч жителей города.

Когда Ходжес начал окружать город силами 2-й и 69-й пехотных дивизий, Грольман и Понцет все еще не пришли к взаимному соглашению. В то время как полковник создал очаг сопротивления в районе городской ратуши, разместив там основные силы, и тайно направил 300 лучших своих людей к огромному памятнику, Грольман готовился к сдаче.

18 апреля Грольман сделал сообщение по радио, в котором заявил, что берет на себя командование и будет представлять интересы жителей города наилучшим образом. В четыре часа вечера он смог связаться по телефону с генерал-майором Вальтером Робертсоном из 2-й дивизии и предложил ему сдать Лейпциг. Робертсон сказал Грольману, чтобы тот убедил полковника фон Понцета сложить оружие, и затем сообщил о разговоре своему вышестоящему начальнику Кларенсу Хубнеру из 5-го корпуса, а тот, в свою очередь, позвонил Ходжесу, сказав, что вот-вот собирается начать переговоры о сдаче Лейпцига. Ходжес ответил, что речь может идти только о безоговорочной капитуляции. К этому времени Грольман наконец связался по телефону с Понцетом, находившимся внутри огромного памятника со своими солдатами, о чем Грольман не знал. Понцет твердо заявил, что у него нет ни малейшего намерения сдаваться, и повесил трубку.

Несмотря на категорическое утверждение Понцета, Грольман тем не менее послал одного из своих офицеров в ближайшее расположение американских войск с повторным предложением о сдаче. Смеркалось, когда немецкого офицера сопроводили на командный пункт капитана Чарльза Б. Макдональда, двадцатидвухлетнего командира роты «Г» 23-го полка 2-й дивизии.

— Ему известно, что я всего лишь в звании капитана? — спросил Макдональд переводчика. — Будет ли он сдаваться капитану?

В ответ он услышал произнесенное с энтузиазмом "Яволь! Ист гут!", и через час джип капитана уже мчался по улицам Лейпцига мимо групп жителей, которые смотрели на американцев кто с удивлением, а кто и приветливо. У полицейского управления Макдональд увидел трех немецких офицеров, безупречно одетых. Макдональд потер небритый подбородок, вдруг вспомнив, что вот уже два дня не мылся. Он стал размышлять, стоит ли отдавать честь. На всякий случай он поприветствовал офицеров и щелкнул каблуками, имитируя немцев.

Капитана провели в кабинет Грольмана. Генерал вышел навстречу и протянул американцу руку. На лице его была улыбка. Макдональду он показался похожим на голливудского актера, игравшего роль высокого немецкого чина. Выпив коньяку, они начали переговоры. Грольман сказал, что он с находящейся в его подчинении полицией готов сдаться, но когда Макдональд потребовал, чтобы и солдаты вермахта сложили оружие, с сожалением покачал головой. "Я совершенно не контролирую полковника Понцета и даже не знаю, где находится его командный пункт", — сказал он. Однако, по его мнению, большая часть армейских подразделений уже ушла из города и Понцет не представляет опасности. Солдатам 69-й дивизии предстояло убедиться в обратном. Дивизия только начала входить в город с юго-востока. Впереди шли ударные танковые части под командованием подполковника Цвибола.

Когда танки подошли к огромному монументу, немцы, закрепившиеся там, открыли огонь. Машины, обычно двигавшиеся на марше со скоростью не больше 15 километров в час, стремительно рванулись вперед в направлении городской ратуши и почти на каждом углу теряли людей из танкового десанта. Непосредственно на улице перед ратушей Цвибол узнал от какого-то итальянского летчика, что в данном районе обороняется до 300 эсэсовцев. На танках осталось только 65 пехотинцев (остальные попадали с брони во время бешеной гонки или погибли), и подполковник принял мудрое решение окопаться на ночь.

На рассвете одна рота 69-й дивизии попыталась атаковать городскую ратушу, но была прижата к земле кинжальным огнем немцев. Цвибол бросил на подмогу несколько танков и самоходных орудий.

Две девочки стояли на перекрестке, прямо на пути движения оперативно-ударной группы «3». Они думали, что видят немецкие танки, пока один танк не остановился и их не окликнули оттуда по-английски.

Танкист высунул голову из танка и сказал: "Немедленно в укрытие или подвал. Мы идем к ратуше и сейчас будем ее штурмовать". Танкист улыбнулся и скрылся, но через несколько секунд появился снова с конфетой. Он бросил ее девочкам. Все еще не придя в себя, девочки пошли в укрытие. И что это за враг такой?

Цвибол пошел на ратушу двумя колоннами танков в сопровождении роты пехоты и атаковал ее. И снова американцев остановил огонь из фаустпатронов, пулеметов и винтовок. Около девяти часов после двух безуспешных попыток расстроенный Цвибол решил пойти на хитрость. Он убедил начальника пожарной охраны города, что можно спасти жизни людей, если он отнесет ультиматум в ратушу. В ультиматуме говорилось, что если сопротивление не будет немедленно прекращено, то ратуша будет атакована американцами с помощью тяжелой артиллерии, огнеметов и дивизии пехоты.

Через несколько минут 150 немецких солдат стали выходить из здания с поднятыми руками. В самой ратуше американские солдаты нашли тела бургомистра Фрейборга, его заместителя и членов их семей. Все они покончили жизнь самоубийством.

Единственным серьезным очагом сопротивления в Лейпциге оставался монумент, где Понцет также удерживал 17 американских военнопленных. Восьмидюймовые снаряды не могли причинить вреда конструкции памятника, отскакивая от гранита. Предстояла долгая и кровавая осада. У капитана Ганса Трефусса из 273-го полка появилась идея, как уговорить Понцета сдаться, о чем он доложил командиру полка, полковнику Адамсу. Сам Трефусс родился во Франкфурте-на-Майне и уехал в Америку с родителями в 1936 году.

В три часа дня Трефусс в сопровождении подполковника Джорджа Найта, офицера по оперативным вопросам, и немецкого пленного, который нес белый флаг, стали подниматься по лестнице, ведущей к магазинчику сувениров за монументом. Понцет и еще два офицера вышли навстречу парламентерам.

Трефусс сказал Понцету, что сопротивление не имеет смысла.

— Шанса на победу нет. Война проиграна. Благоразумным шагом с вашей стороны будет прекратить сопротивление и тем самым сохранить жизни людей.

— У меня личный приказ фюрера не сдаваться, — ответил Понцет. Он также отказался обменять семнадцать американцев. Однако двухчасовая передышка помогла американцам эвакуировать раненых.

Пока американские врачи занимались ранеными, Трефусс продолжал спорить с Понцетом у магазина сувениров, а к пяти часам убедил его продолжить переговоры внутри монумента.

В других районах города бои практически закончились, если не считать редких выстрелов отдельных снайперов. Американские части занимали квартал за кварталом. Солдаты ездили по городу и размахивали фашистскими флагами. Один американец стоял в грузовике и изображал Гитлера. Даже сами немцы смеялись. Для некоторых из них это был первый смех за долгие годы.

В полночь Трефусс и Понцет все еще спорили.

— Если бы вы были большевиком, — сказал немец, — то я с вами вообще бы не разговаривал. Через четыре года мы с вами встретимся в Сибири.

— Если это так, — возразил Трефусс, — зачем вы жертвуете своими солдатами, когда они могут пригодиться в борьбе против русских?

— У меня приказ не сдаваться.

Немного позднее Трефусс сказал Понцету и его офицерам, что из штаба дивизии поступило новое предложение: если Понцет выйдет из монумента лично и сдастся, то его людям также разрешат выйти по одному. Понцет согласился, и 20 апреля в 2 часа ночи вышел из памятника. Сражение за монумент закончилось.

Когда Трефусс собирался выпустить других немецких солдат, то полковник Найт сообщил, что вышло недоразумение. Генерал-майор Эмил Ф. Рейнхардт, командующий дивизией, отдал приказ только лишь на выход Понцета. Остальных следовало временно задержать в памятнике. Трефусс повернулся к немецким офицерам и попытался убедить их принять новые условия, а также пообещал, что постарается добиться для них увольнительной на сорок восемь часов, если они пообещают не убежать. Только один немец настаивал, чтобы соблюдался первоначальный договор, и Трефусс сразу же отпустил его. Кто бы ни отдал приказ, Трефусс не мог нарушить данного им слова чести. После этого он убедил Найта дать разрешение на сорокавосьмичасовое увольнение.

— Но, — сказал Найт, — надо сделать так, чтобы Рейнхардт об этом не узнал.

Пока немецкие солдаты сдавали оружие, Трефусс тайно выпустил домой около 15 немецких офицеров из монумента. Когда через сорок восемь часов Трефусс пришел, чтобы забрать немецких офицеров, то увидел, что вернулись все, за исключением одного, да и тот написал записку, где извинялся за свой поступок.

На Западном фронте такая странная сдача немецких солдат и офицеров происходила повсеместно. Зачастую американцы по телефону договаривались с бургомистром о мирной капитуляции города. Военные действия на Западе закончились. Однако Кессельринг считал, что нужно сделать все возможное, чтобы постараться удержать оборонительную линию по реке Эльба перед столицей Германии с тем, чтобы у Гитлера появилась возможность бросить все силы на последний бой с большевиками.

Тем не менее у командующего 12-й немецкой армией Венка были совершенно иные планы. Не имея приказа и даже не проконсультировавшись с фюрером, генерал отдал своей армии команду "кругом!", и немецкие солдаты пошли навстречу большевикам.

В течение почти двух месяцев на Восточном фронте наблюдалось относительное затишье, пока Жуков готовил войска к последнему броску на Берлин. Хейнрици использовал передышку для укрепления слабых оборонительных рубежей группы армий «Висла». От русских военнопленных стало известно, что за несколько дней перед главным наступлением в районе Кюстрина — Франкфурта планировалось провести разведку боем. Когда 12 апреля советские войска начали прощупывать оборону противника, совершая разведку боем на разных участках, Хейнрици приступил, как и собирался, к реализации стратегии, позаимствованной у французов: Буссе получил приказ подождать несколько дней, а затем под прикрытием темноты отвести 9-ю армию за Одер.

За несколько часов до начала выполнения маневра на командном пункте группы армий «Висла» у Преслау появился неожиданный посетитель — Альберт Шпеер.

— Рад видеть вас, — поприветствовал его Хейнрици. — Мои саперы получили два противоречащих друг другу приказа.

— Именно поэтому я здесь, — ответил Шпеер и объяснил, почему он намеренно внес неясность в приказ: он хотел, чтобы командиры имели возможность не проводить в жизнь политику "выжженной земли".

Хейнрици заявил, что он не собирается бесцельно уничтожать немецкую собственность.

— Но как быть с гауляйтерами? Они ведь мне не подчиняются.

Шпеер, однако, выразил надежду, что генерал использует свое влияние и не даст партийным функционерам предпринять активные действия. Хейнрици пообещал сделать все возможное, но добавил, что ему, возможно, придется уничтожить несколько мостов недалеко от Берлина. Генерал предложил перейти в другой кабинет, где их ждал комендант Берлина генерал-лейтенант Хельмут Рейман. Хейнрици попросил его прибыть на фронт, чтобы обсудить детали обороны столицы Германии.

Рейман доложил, что в столице он располагает 92-мя плохо подготовленными батальонами фольксштурма.

— У меня довольно большое количество зенитных орудий, два батальона охраны и так называемые "тревожные войска", состоящие из служащих и просто горожан. Вот и все, чем я располагаю. Ах да, у меня есть еще несколько танков.

— Что вы намереваетесь предпринять, когда русские начнут наступление?

— Мне придется взорвать мосты в Берлине. Шпеер нахмурился.

— Господин генерал, вы отдаете себе отчет, что взорвав мосты, вы нарушите всю систему снабжения для более чем двух миллионов жителей города?

— А что мне еще остается делать? Либо я взорву их, либо буду отвечать своей головой за невыполнение приказа. Я отвечаю за оборону Берлина своей жизнью.

Шпеер напомнил, что по мостам идут водопроводные и газовые трубы, электрические кабели, и в случае их уничтожения врачи не смогут проводить операции, замрет вся жизнь, не будет даже питьевой воды.

— Я дал клятву и обязан выполнить приказ, — с сожалением произнес Рейман.

— Я запрещаю вам взрывать даже один-единственный мост. Если в этом возникнет крайняя необходимость, то вы должны связаться со мной и получить разрешение.

— Хорошо, генерал. А что, если мне придется принимать незамедлительное решение?

— Посмотрим на карту, — предложил Хейнрици и указал на мосты, по которым не проходят коммуникации. — В крайнем случае вы можете взорвать их, но по остальным должны согласовать вопрос со мной.

Шпеер остался доволен, а Рейман успокоился. Ответственность взял на себя другой человек.

В бункере рейхсканцелярии проходило экстренное совещание, на котором Гитлер разъяснял довольно странную стратегию спасения Берлина: отступающие к столице немецкие войска должны создать ядро обороны, которое станет препятствием на пути русских войск. Это позволит высвободить другие войска, которые атакуют русских с тыла.

— Войска русских растянулись настолько, что можно выиграть решающую битву за Берлин, — с уверенностью в голосе сказал Гитлер. — В результате этого русские будут исключены из числа участников в мирных переговорах.

Фюрер добавил, что останется в городе — для поднятия боевого духа защитников. Некоторые присутствующие настаивали на том, чтобы он отправился в Берхтесгаден, но Гитлер даже и слушать не стал. Как командующий силами вермахта и фюрер немецкого народа, он посчитал своим долгом остаться в столице.

Гитлер написал листовку из восьми страниц — последнюю, в которой он обращался к своим войскам, — и послал ее Геббельсу. Когда Геббельс прочитал послание, то даже он посчитал его слишком напыщенным. Он попытался отредактировать его зеленым карандашом, но потом бросил листовку в корзину для бумаг. Затем Геббельс снова достал ее оттуда и стал заново перечитывать. Закончив работу, он даже не послал окончательный вариант Гитлеру, а разослал листовку в войска по всему фронту. Солдаты Восточного фронта!

Наш смертельный враг — большевики-евреи — начали последнее массированное наступление. Они желают растоптать Германию и стереть с лица земли наш народ…

Если в ближайшие дни и недели каждый солдат выполнит свой долг на Восточном фронте, то азиатское наступление захлебнется…

Берлин останется немецким, Вена снова будет немецкой, а Европа никогда не будет русской…

В этот час все немецкое население смотрит на вас, мои солдаты, и надеется, что ваше упорство, ваш фанатизм, ваше оружие и ваш героизм утопят большевистское наступление в крови. В нужный момент судьба устранила самого крупного военного преступника всех времен (Рузвельта), и теперь наступает поворотный момент в войне.

Адольф Гитлер

Пожалуй, наиболее важным участком линии обороны Хейнрици была деревня Зеелов, расположенная на западном берегу реки Одер. Через деревню по вершине водораздела шла автомагистраль Кюстрин — Берлин, где Жуков собирался нанести свой главный удар. Если бы Красной Армии удалось захватить Зееловские высоты, то перед ней открывалась дорога до самого Берлина.

Плачевное состояние группы армий «Висла» наглядно видно при перечислении войск, защищавших Зеелов: 9-я парашютная дивизия была укомплектована молодыми солдатами, которые прошли всего лишь двухнедельную подготовку. Ротные офицеры были бывшими летчиками, полными боевого духа, но без опыта боевых действий на земле.

Типичным представителем защитников был восемнадцатилетний Герхард Кордес, сын директора гимназии.

Его в спешке сформированный полк только что окопался на позициях у восточного подножия гряды. Солдаты в полку были вооружены гранатами, пистолетами, винтовками и фаустпатронами, их поддерживали несколько зенитных батарей и незначительное количество противотанковых пушек.[36]

Вечером 15 апреля русские стали вести беспорядочный артиллерийский огонь по позициям немцев. Русские не подозревали, что главные силы немцев были незаметно выведены за гряду. В два часа ночи 22 тысячи дальнобойных орудий и минометов русских начали артподготовку на всем стопятнадцатикилометровом участке фронта. Наиболее мощный удар пришелся как раз перед Зееловом, и казалось, что каждый сантиметр земли был вывернут наизнанку.

Артиллерийский огонь вдруг прекратился, и по обеим сторонам автострады Кюстрин — Берлин можно было видеть полыхающее зарево. В направлении гряды двинулись сотни танков. Мимо Кордеса с криками "Русские, русские!" в серой предрассветной дымке побежали солдаты, находящиеся в стрелковых ячейках в 600 метрах от ровной болотистой местности. Кордес поднял голову и увидел леденящее душу зрелище: огромные русские танки покрывали равнину до самого горизонта. Вслед за первой волной показалась вторая, а за ней шла пехота.

Через мгновение с высот раздались артиллерийские залпы: немцы открыли огонь из всех имевшихся орудий, в том числе и зенитных, стволы которых опустили для стрельбы по наземным целям. Один за другим танки загорались, оставшиеся в живых пехотинцы продолжали с криками бежать вперед. Оборонявшиеся летчики открыли по ним огонь, и красноармейцы начали отходить. Нескольким танкам Т-34 удалось прорваться на флангах, но их подожгли, когда они стали подниматься на гряду и на автостраду, ведущую на Берлин. К рассвету наступавших отбросили назад.

У новобранцев потерь почти не было, и все находились в приподнятом настроении. Кордес подумал, что все не так уж и плохо. Тем не менее он и его товарищи обрадовались, когда им приказали подняться на гряду, но не пройдя и половины пути, они повернули в лес, на запасные позиции. Участок перед лесом хорошо простреливался, а деревья служили защитой. Солдаты почувствовали себя в безопасности, не подозревая, что даже в этой ситуации они по замыслу Хейнрици оставались на первом рубеже обороны и через несколько часов именно на них обрушится удар армий Жукова.

Отведя свои главные силы с передовой перед артподготовкой русских, Хейнрици не только спас жизни тысяч солдат, но и выиграл время. Когда русские обнаружили, что в окопах немцев нет, то очевидно опасаясь какой-то ловушки, не стали атаковать позиции противника на вершине гряды, хотя атака могла пройти вполне успешно.

Во второй половине дня Кребс позвонил Хейнрици и поздравил его с успехом у Зеелова. Однако тот оптимизма не проявил. Он сказал, что советские войска атакуют на участке Буссе у Зеелова на флангах и следует ожидать еще более мощных атак. "Цыплят по осени считают", — добавил он.

Летчики Геринга окопались вдоль всей магистрали, ведущей на Берлин. На обоих концах деревни и на склонах стояло около дюжины пушек, восемь зенитных установок и несколько четырехствольных зенитных пулеметов, расчеты которых практиковались в стрельбе по наземным целям, выпуская очереди прямо над головами окопавшихся летчиков.

В конце дня Кордес увидел одиночный русский танк, который осторожно выполз из-за поворота дороги, видимо, собираясь двигаться в направлении Зеелова. Очевидно, экипаж танка собирался вызвать заградительный огонь, чтобы немцы обнаружили свои позиции. Однако никто не стрелял, и машина продолжала ползти вперед. Танк подошел так близко, что Кордес увидел мрачное выражение лица командира, высунувшегося из люка. Вдруг раздался пронзительный свист, и 88-мм снаряд попал прямо в гусеницу танка. Танкисты покинули машину и стали отходить.

Солдатам приказали огня не открывать, приказ тут же передали по цепочке. Проходили минуты, и солдаты, находившиеся в окопах на передней линии обороны, начали нервничать, даже желая, чтобы поскорее начались боевые действия. В ярко-красных лучах заходящего солнца Кордес увидел колонну танков, выходящих из леса прямо у подножия гряды и направляющихся на холм. По ним выстрелила одна зенитная пушка. Колонна танков неуклюже развернулась и спряталась в лесу.

В последующие два часа наступила удивительная тишина, и у Кордеса появилось такое ощущение, что жизнь на всей земле замерла. А в семь часов раздался гул танков, и, судя по звуку, их было не меньше сорока. Гул моторов становился все громче, и Кордес мог с уверенностью сказать, что танки двигаются по левой стороне дороги — в направлении окопов. Где-то слышался еще звук работающих танков, по всей видимости, еще около двадцати танков поднимались с противоположной стороны холма.

Солдатам, набранным из люфтваффе, удалось проявить выдержку и не открыть огонь. Они нервно поглядывали на соседей-пехотинцев, словно проверяя, правильно ли они поступают. Позади, там, где стояла зенитная батарея, Кордес услышал, как артиллерист крикнул: "Пусть только подойдут поближе!".

Перед ним появился огромный силуэт танка, похожий на чудовищную черепаху. Казалось, самый большой танк из всех, которые когда-либо доводилось видеть Кордесу. От увиденного у него мурашки поползли по телу.

— Не бойся, — сказал солдат постарше, запрыгнувший к Кордесу в окоп, пока ничего не надо делать. Когда подойдут ближе, стреляй из фаустпатрона

Теперь Кордес увидел еще больше танков. Гул моторов и лязг гусениц оглушали. Дрожала земля. Кордес взял фаустпатрон. За его спиной раздались отрывистые резкие залпы 88-миллиметровых пушек. Несколько снарядов просвистели у него над головой и угодили в первые танки. Те сразу загорелись. Осколки снарядов и куски металла разлетались вокруг на десятки метров. Горели по меньшей мере шесть танков, но остальные продолжали упрямо ползти вперед. В красновато-ярких бликах огня танки особенно отчетливо выделялись и оказались беспомощны перед губительным артиллерийским огнем. Внезапно прямо из этого кипящего моря огня стали возникать советские пехотинцы. Их было не менее 800 человек, они, что-то крича, бежали вверх, как показалось Кордесу, совершенно обезумев.

Наконец немцы открыли огонь из всех видов оружия, и сотни солдат попадали замертво. Остальные продолжали бежать вперед, не переставая кричать. Подкошенные пулями, они падали и наконец словно волна, достигшая берега, откатились назад.

Только теперь Кордес смог разогнуть спину — наконец-то можно было передохнуть. Неожиданно прямо перед ним проехала немецкая самоходная установка и пересекла магистраль. Она произвела несколько выстрелов, и Кордес увидел на другой стороне дороги еще двадцать советских танков. Первый из них зачадил и стал неуклюже вращаться, но остальные продолжали движение. Из-за танков показалась русская пехота и бросилась в атаку на позиции немецкой артиллерии.

Кордес и другие солдаты на левой стороне дороги тут же перенесли огонь на пехоту. Над головой Кордеса опять со свистом пролетели снаряды и разорвались прямо в гуще русских рядов, примерно десяток солдат упали как подрубленные. На дорогу выехала вторая самоходная установка и стала очередями расстреливать атакующих из пулемета.

— Черт, вон еще четыре! — крикнул находившийся в окопе с Кордесом солдат и показал на несколько танков, стоявших на другой стороне дороги.

— Их подбили, — крикнул кто-то в окопе по соседству. — Они не двигаются.

Внезапно один из неподвижных танков сделал залп, и сразу сзади раздался оглушительный взрыв и вверх взлетели обломки зенитного орудия и куски человеческих тел — все, что осталось от расчета.

— Бейте по этим чертовым танкам фаустпатронами! — услышал Кордес крик позади себя.

Кордес с двумя другими солдатами пополз с холма. Четыре ранее неподвижных танка внезапно тронулись с места и не таясь двинулись на Зеелов. Солдат, лежавший слева от Кордеса, выстрелил. Граната пролетела через дорогу как игрушечная ракета и ударила в башню головного танка. Сначала появилась ослепительная вспышка, а затем раздался грохот взрыва сдетонировавших боеприпасов.

Кордес выстрелил по второму танку, и тот тоже загорелся. Кто-то подбил еще один танк. Командир четвертого танка отчаянно жестикулировал — большая машина развернулась и начала спускаться с холма. Кордес поднял карабин и выстрелил. Танкист упал на дорогу.

Пятнадцать танков все же смогли прорваться, и теперь они приближались к высоте. Началась их дуэль с пушками, стреляли почти в упор, и создавалось впечатление, что начинается извержение вулкана. В последовавшей затем неразберихе Кордес не сразу даже понял, что происходит вокруг. Появились другие русские танки, но в шуме моторов, разрывов снарядов было невозможно определить, куда они движутся. Кто-то крикнул, что следует пропустить танки и отсекать пехоту. Кордес присел в своей ячейке и выстрелил по нескольким бегущим фигурам. Вдруг к нему в окоп прыгнул русский. У него были совершенно дикие глаза, а на месте подбородка зияла рана, из которой фонтаном била кровь. Кордес достал медицинский пакет, но когда русский понял, что перед ним враг, он выскочил и побежал вниз.

— Пусть уходит, — сказал сосед. — Нам он уже не страшен. Он не выживет.

В одиннадцать тридцать снова наступила гробовая тишина. Ни стрельбы, ни грохота танков. Когда Кордес привык к относительной тишине, то услышал стоны раненых и гул отходящих танков. Как бы это ни показалось невероятным, но линию обороны удалось отстоять. Справа и слева окопы были забиты мертвыми и умирающими. Около трети оборонявшихся погибли, а из орудий осталось только два 88-миллиметровых зенитных орудия. Подкреплений не ожидалось, и Кордесу вместе с товарищами оставалось лишь сидеть и ждать следующей атаки.

В пять часов утра 17 апреля Зееловские высоты еще окутывала мгла. Озябший Кордес очнулся ото сна и увидел смутные силуэты танков, двигающихся с правой стороны магистрали. Он ожидал услышать успокаивающие выстрелы своих пушек, но артиллерия молчала. Грохот танков стал просто невыносимым.

Забрезжил рассвет, и Кордес отчетливо рассмотрел сотни танков Т-34, двигавшихся по обеим сторонам дороги, на броне которых сидела пехота. Пыль клубами поднималась в небо. Кордес выстрелил два раза из фаустпатрона и услышал крик: "Уходим отсюда! У нас кончились боеприпасы!".

Летчиков, столь храбро дравшихся в темноте, теперь охватила паника. Они, словно сговорившись, бросили свои окопы и побежали беспорядочно к вершине гряды. Кордес отбросил карабин, снял ремень и даже каску и что есть мочи побежал через брошенную деревню Зеелов. Через несколько минут солдаты Красной Армии уже взяли высоту и теперь смотрели на запад, на открытую автомагистраль, ведущую на Берлин. Бункер Гитлера находился от них всего лишь в семидесяти километрах.

В вечернем обращении к нации по случаю пятидесятишестилетия Гитлера Геббельс сказал: "… никогда прежде ситуация не была столь неопределенной, как сегодня. Можно сказать, что мы балансируем на лезвии бритвы". Для традиционных поздравлений фюреру не было времени. "Могу лишь сказать, что наше время печали и страданий находит свое единственное достойное олицетворение в лице фюрера. Ему и только ему мы должны выразить свою благодарность за то, что Германия до сих пор существует и что Запад со всей его культурой и цивилизацией еще не провалился в пропасть, разверзшуюся перед нами…

Где бы ни появились наши враги, они несут бедность и печаль, хаос и разруху, безработицу и голод… С другой стороны, у нас есть четкая программа возрождения, доказавшая право на существование в нашей стране и во всех других европейских странах, где ее удалось воплотить в жизнь. У Европы имелась возможность выбрать одно из двух. Европа выбрала анархию, за которую ей сегодня приходится расплачиваться".

Геббельс признал, что война завершается, но стал предсказывать, что через несколько лет Германия снова возродится. "Будут вновь построены еще более красивые деревни и города на месте разрушенных, и в них будут жить счастливые люди. И мы снова будем поддерживать дружеские отношения со всеми нациями доброй воли… У всех будет работа. Порядок, мир и процветание будут главенствовать".

После этих слов Геббельс сделал еще более удивительное предсказание: только фюрер мог привести к победе — самыми удивительными методами. "Если в истории этой страны напишут, что ее жители не оставили своего лидера, а он не бросил их, то это и будет настоящей победой". Для идейного нациста все было ясно — если нация будет верить в Гитлера до конца, то "его дух в конце концов восторжествует и, как птица феникс, возродится из пепелища временного поражения".

В отличие от Геббельса, Гитлер в день своего рождения размышлял над тем, как одержать реальную победу. Он собирался двинуть 12-ю армию Венка прямым ходом к Рейну — ни он, ни его окружение не знали, что Венк уже повернул назад по своей собственной инициативе.[37] Для обеспечения воздушной поддержки Гитлер отдал накануне приказ передать все реактивные истребители-бомбардировщики под командование своего любимца, героя войны Ганса-Ульриха Руделя.

За неделю до назначения Рудель пытался отказаться от предложенного поста, поскольку его опыт, по его уверению, ограничивался полетами на пикирующих бомбардировщиках и борьбой с танками. "Я никогда не отдавал такого приказа, который не смог бы выполнить сам".

Гитлер сказал Руделю, что тот не будет больше летать. "Есть много опытных летчиков, но одного опыта недостаточно. Мне нужен человек, который сможет умело организовать и энергично провести операцию". Гитлер оставил за собой право принять решение и дал Руделю возможность вернуться на авиабазу в Чехословакии, откуда он ежедневно вылетал на боевые задания, хотя его правая нога еще далеко не зажила.

Еще раньше Скорцени навестил Руделя в берлинском госпитале, где ожидал увидеть его в состоянии подавленности и депрессии. Вместо этого он увидел, что Рудель смеется и пытается ходить на одной ноге.

— Я должен снова летать! — сказал летчик.

— Каким образом вы это сделаете?

— Мои механики делают для меня стальной протез, чтобы я смог доставать до педалей.

— Это чушь, Рудель. Подумайте. Во-первых, ваша рана не зажила — она еще открыта. Вам нельзя возвращаться на фронт в таком состоянии. У вас может начаться гангрена.

— Я должен уйти отсюда.

Рудель вскочил со стула, встал прямо на свою раненую ногу, перенеся на нее весь вес тела.

— Мне нужно тренировать свою короткую ногу, — объяснил он, широко улыбаясь.

Когда Скорцени позвонил в госпиталь через несколько дней, чтобы узнать о состоянии Руделя, то врач воскликнул: "Этот сумасшедший сбежал!".

Только люди с такой силой духа, по мнению Гитлера, смогут успешно летать на реактивных самолетах. Фюрер сказал генералу Карлу Коллеру, начальнику штаба Геринга, который был напуган сделанным выбором, что отсутствие опыта командования не имеет никакого значения.

"Рудель отличный парень, — сказал он. — Все остальные в люфтваффе всего лишь клоуны. Они просто актеры, лицедеи и не более того".

Гитлер, снова вызвал Руделя в Берлин 19 апреля. Когда летчик, прихрамывая, вошел в зал совещаний, то фюрер лично подошел к нему, чтобы тепло поприветствовать, а затем прочитал Руделю лекцию о технологическом лидерстве Германии в прошлом. Техническое превосходство, по словам фюрера, следовало максимально использовать, чтобы обратить его на пользу Германии. Руделя поразила память Гитлера на цифры и знание им технических вопросов, но он также заметил и лихорадочный блеск его глаз; руки фюрера дрожали, и временами он повторялся, чего раньше у него не наблюдалось.

Неожиданно Гитлер снова сказал Руделю, что хотел бы видеть его командующим всеми частями реактивной авиации, которые должны были расчистить небо над 12-й армией Венка. "Я желаю, чтобы это сложное задание выполнили именно вы, единственный, кто имеет высшую награду Германии за храбрость".

Уже во второй раз Рудель стал отказываться от назначения и приводить свои доводы. Он сказал, что это лишь вопрос времени, когда союзники и русские соединятся, разделив Германию на две части. Это сделает невозможным использование реактивных самолетов. Гитлер самоуверенно заявил, что разные командующие заверили его, что больше отступлений не будет.

Рудель возразил. Он не считал, что войну можно выиграть одновременно на Западном и Восточном фронтах. "Можно победить на одном фронте, если заключить перемирие на другом".

Летчик заметил усталую улыбку, промелькнувшую на лице фюрера, когда тот сказал:

— Вам легко говорить. Я неоднократно пытался заключить мир, но союзники отказались. Начиная с 1943 года они требовали безоговорочной капитуляции. Моя собственная судьба не имеет никакого значения, но всякий здравомыслящий человек должен понять, что я не мог принять условия безоговорочной капитуляции для немецкого народа. Даже сейчас переговоры еще не завершены, но я потерял всю надежду на их успех. Следовательно, мы должны сделать все, чтобы преодолеть кризис, и сделать так, чтобы новое оружие принесло нам победу.

Несмотря на свой уверенный тон, Гитлер сказал, что еще сможет подождать и, если общая ситуация будет развиваться благоприятно, то он снова вызовет Руделя в Берлин и надеется, что тот примет новое назначение.

Из всех концентрационных лагерей Международный комитет Красного Креста более всего заботило положение в двух, находившихся на пути Жукова Заксенхаузене и Равенсбрюке. Представитель Красного Креста доктор Пфистер смог добраться до Заксенхаузена только к трем часам утра 21 апреля. Часть заключенных уже была выведена из бараков и стояла под дождем, дожидаясь отправки — в пятнадцати километрах от лагеря уже находились части 1-го Белорусского фронта, отчетливо доносился грохот канонады. Пфистер попросил коменданта лагеря полковника Кейнделя передать заключенных Красному Кресту, но тот отказался под предлогом того, что у него имеется приказ Гиммлера эвакуировать всех, за исключением лазарета, как только русские начнут приближаться. В то же самое время в Гут Харцвальде Гиммлер заверял Мазура, что эвакуация закончилась.

Около 40 000 заключенных, голодных, больных, почти раздетых, строились в две огромные колонны. Конвоиры гнали их в северо-западном направлении, а тех, кто отставал, расстреливали и сбрасывали в канавы. Доктор Пфистер шел за печальной колонной и за первые шесть километров насчитал двадцать мертвых — все они были убиты выстрелом в голову.

— Что можно сделать с народом, мужчины которого не сражаются, даже когда насилуют их женщин! — вопрошал Геббельс.

В своей речи по случаю дня рождения Гитлера он предсказывал победу, которая неким странным образом все-таки будет одержана в ситуации полного поражения. Он пустился в логические рассуждения, с горечью признавшись своим помощникам, что война окончательно проиграна, но не из-за Гитлера, а потому, что народ оказался "недостоин своего вождя".

"Все планы, все идеи национал-социализма слишком высоки и недоступны для понимания такого народа… Он заслуживает той судьбы, которая ожидает его".

Геббельс с сардонической улыбкой окинул взглядом своих помощников.

— А вы? Зачем вы были со мной? Теперь вам всем перережут горло!

Он направился к выходу и у самой двери повернулся и сказал:

— Но когда мы уйдем, вся земля вздрогнет!

Геббельс также признался в поражении и группе гражданских высокопоставленных руководителей и затем призвал их принести личную жертву.

— Моя семья в данный момент находится дома, — сказал он со слезами на глазах. — Мы остаемся. Я требую от вас оставаться на своих постах. Если понадобится, то мы знаем, как умереть.

Весь день Геббельс то негодовал, то возмущался. Когда два его секретаря уехали на велосипедах за город, он пожаловался своему офицеру по связям с прессой:

— Я вот хочу спросить тебя, как это вообще могло случиться? Как можно теперь гарантировать нормальную работу?

На Восточном фронте распространялись слухи о том, что немецкое руководство в Берлине потеряло всякую надежду, и теперь ОКВ готовится к эвакуации в Берхтесгаден. Эти разговоры ободрили Хейнрици. Это могло значить, что Гитлер собирается отправиться на юг, и в связи с этим был возможен организованный отход.

Русские прорвали линию обороны группы армий «Висла» на десятке участков. Это было последнее самое крупное наступление, которого ждала Красная Армия с тех самых темных ночей в Москве, когда Жуков и его штаб не спали в течение шести ночей, поддерживая себя в рабочем состоянии при помощи коньяка. Один мощный удар советские войска нанесли в направлении на Зеелов и стали развивать наступление прямо на Берлин, а второй — у Врицена, и советские войска уже находились к северу от Берлина, в непосредственной близости от города. Перед войсками стояла задача окружить столицу рейха.

Хейнрици сказал Кребсу, что собирается оборонять подступы к городу, и приказал генералу Рейману остановить русских, прорвавшихся через Зеелов. Рейман срочно направил девяносто батальонов фольксштурмовцев на восток, используя для этого самый разный транспорт: такси, метро и пригородные поезда. Незадолго до полудня 21 апреля Хейнрици позвонил Рейману и спросил, сколько батальонов уже добрались до своих позиций.

— Тринадцать, — ответил Рейман. — Но у большинства солдат нет оружия. А у тех, у кого оно есть, осталось не более пяти патронов. Кроме того, у многих нет обмундирования.

К полудню советские войска, прорвавшиеся через Зеелов, настолько приблизились к Берлину, что артиллерийские снаряды начали рваться уже на улицах города. Глухие отзвуки взрывов можно было слышать даже находясь в бункере, где в этот момент Кребс и Йодль докладывали об обстановке у Хейнрици. Войска Буссе и Мантейфеля держались неплохо, но Жукову удалось прорвать оборону у Врицена, и его войска почти достигли Ораниенбурга. Под угрозой окружения оказалась армия Мантейфеля. Для того чтобы не допустить этого, Хейнрици бросил в бой небольшой резерв — ядро нового танкового корпуса под командованием генерала Феликса Штейнера — в сорока километрах от Берлина.

Гитлер даже встрепенулся. Для него имя «Штейнер» было магическим, так же как и имена Скорцени и Руделя. В феврале именно благодаря отчаянной атаке Штейнера в Померании удалось задержать продвижение Жукова. Фюрер принялся сосредоточенно рассматривать карту. Наконец он поднял голову. Глаза его блестели. Контрнаступление! — вот что нужно. Штейнер нанесет сокрушительный удар с юго-востока и разгромит передовые части Жукова. Одним ударом можно спасти Берлин и лишить русских возможности окружить Мантейфеля.

— Офицер, который допустит бегство своих солдат, будет лишен жизни в течение пяти часов! — твердо заявил он.

Возражений не последовало, и приказ передали Хейнрици, который, в свою очередь, неохотно сообщил о нем тому, кому предстояло претворять его в жизнь.

Из всех невероятных приказов, полученных Штейнером за последние несколько месяцев, этот был самым фантастическим. Его танковые войска были не более чем названием. Они насчитывали всего лишь десять тысяч солдат, прибывших из Данцига и Штеттина кораблями. И с этими изможденными людьми и горсткой танков ему предстояло разгромить стотысячную армию, действовавшую при поддержке мощной танковой группы.[38]

Ближе к концу дня Хейнрици узнал, что бронетанковые войска Конева стремительно продвигаются к Берлину. В шесть часов сорок пять минут вечера он позвонил Кребсу и приказал отвести 9-ю армию ночью из опасения, что ее могут полностью отрезать.

— Пусть это решение будет на моей совести, — сказал Хейнрици, когда из Берлина не последовало никаких комментариев.

— Ответственность за приказы берет на себя фюрер, — хладнокровно ответил Кребс.

— Это не имеет значения. Ответственность за свои войска я несу сам.

Той же ночью Хейнрици позвонил Кребс и с волнением передал ему, что Шернер остановил Конева на подступах к Берлину.

— Противника отрезали с тыла, — сказал он. — Фюрер еще раз подчеркнул, что его решение оставить 9-ю армию на своем месте остается в силе. Он считает, что если они останутся на позициях, то Шернер сможет атаковать русских еще раз.

— Когда он планирует сделать это?

— Через два-три дня.

Хейнрици не сомневался, что Буссе к тому времени будет окружен.

— Слишком поздно, — сказал он и повесил трубку.

Хейнрици оказался прав. Войска Конева удалось задержать только на короткое время, и вскоре они с удвоенной энергией стали продвигаться к Берлину.