"Последние сто дней рейха" - читать интересную книгу автора (Толанд Джон)

Глава 15 "Мы весело провели день"

Совещание у Гитлера, назначенное на пятницу, 23 марта, началось только на следующий день в 2 часа 26 минут ночи. На совещании присутствовал ограниченный круг лиц. Кроме трех адъютантов Гитлера присутствовал также Вальтер Хевел из министерства иностранных дел, несколько официальных лиц рангом пониже и генерал Вильгельм Бургдорф, начальник по кадрам штаба сухопутных сил, который в последнее время преданно повторял идеи Гитлера и которого презирали его соратники, офицеры вермахта.

Из всех отчетов с фронтов неожиданное форсирование Рейна Паттоном больше всего встревожило фюрера. "Самой большой опасностью я считаю второй плацдарм, плацдарм у Оппенгейма", — заметил он.

"Это все оттого, что противнику удалось быстро доставить все необходимое для наводки моста", — добавил Бургдорф.

Гитлер показал на карту.

— На водном рубеже небрежность одного человека может привести к катастрофе. Фактически верхний плацдарм (в Ремагене), вероятно, может стать спасением для некоторых частей здесь. Если бы этого не случилось, то никто не смог бы спастись. Если вы дадите выбить себя с укрепленных позиций, то все будет кончено. Руководство в данном случае проявило себя крайне неумело".

Бургдорф передал просьбу Геббельса, который в качестве командующего войсками обороны Берлина просил разрешения сделать взлетно-посадочную полосу на проспекте, проходившем через самый большой парк города Тиргартен.

— Нужно будет, — добавил Бургдорф, — убрать все осветительные фонари, а также расчистить в самом парке вдоль проспекта двадцать метров в обе стороны.

Гитлер недоумевал, почему так много нужно расчищать.

— Нельзя будет приземлиться с «голиафами» (легкими танками). Для этого требуется ширина пятьдесят два метра.

— Если Ю-52 будет садиться в темноте, то фонарные столбы доставят проблемы", — заметил фон Белов, адъютант от люфтваффе.

— Ладно, уберем фонари. Но вырубать деревья по обе стороны парка на глубину двадцать-тридцать метров… — фюреру эта мысль явно не давала покоя.

— Вряд ли это будет необходимо, — уступил Белов.

— Больше пятидесяти метров им не понадобится, — продолжал фюрер. — В любом случае пользы от этого будет мало, поскольку очищенную территорию нельзя будет заасфальтировать. Все это бесполезное дело.

— Я также не думаю, что в вырубке деревьев на двадцать метров есть необходимость, но вот фонари…

— Фонари можно убрать, — повторил Гитлер.

— Тогда я так и передам Геббельсу. Однако Гитлер еще не закончил.

— Мне только что пришло в голову, что НЕ-162 и МЕ-262 могли бы тоже взлетать с этого проспекта.

Белов подтвердил, что полосы для этих целей достаточно.

— Если бы в центре проспекта не стоял Сигезауле, — напомнил Хевел. Речь шла об огромном монументе, посвященном победе Германии над Францией в 1871 году.

— Да, его пришлось бы убирать, — согласился Бургдорф.

— До Колонны Победы почти три километра, — сказал Гитлер, которому не хотелось разрушать памятник. — Это достаточно далеко.

Наконец вопрос был решен, и Бургдорф спросил фюрера, что тот намеревается делать в связи с болезнью Венка.

— Давайте закроем этот вопрос, — в раздражении бросил Гитлер. — Я хочу, чтобы врач высказал свое мнение о Венке, и пусть оно будет окончательным. Он будет ручаться за это своей жизнью. Он должен сказать четко: к такому-то времени Венк выздоровеет или нет. Пока я слышу только одни разговоры. Они даже не знают, будут делать операцию или нет.

Было ясно, что Гитлер надеялся заменить все более надоедливого Гудериана Венком.

— Врач сообщил, что Венк пробудет в госпитале до пятнадцатого апреля, — сказал Бургдорф, — хотя ему самому не терпится выйти оттуда пораньше.

— Мой фюрер, — прервал Белов, сменяя тему разговора, — когда вы не находитесь в Оберзальцберге (Берхтесгадене), не могли бы они экономить химические средства для дымовой завесы? В данный момент там устраивают искусственный туман каждый раз, когда в воздухе обнаруживают самолеты.

— Если Оберзальцберг будет уничтожен, то все закончится крахом. Нам нужно это понять. Это одно из последних убежищ.

Они еще говорили о бункерах в Цоссене, а затем пустились в долгие рассуждения о спецподразделениях, которые можно бросить в последний бой.

— Мы не знаем, что у нас в наличии, — пожаловался Гитлер. — К моему удивлению, я только что узнал о появлении украинской дивизии СС.

Он заметил, что было бы полным безумием дать оружие этой дивизии, так как им нельзя полностью доверять.

— Я предпочел бы разоружить их и укомплектовать немецкую дивизию.

В отличие от своих советников он с подозрением относился к частям, сформированным из захваченных в плен солдат Красной Армии, добровольно согласившихся воевать против Сталина.

Бургдорф напомнил присутствующим о том, что латвийская и эстонские дивизии, набранные из добровольцев, распались.

— А за что им воевать? — спросил Гитлер с сарказмом. Предстояло произвести проверку всех иностранных частей и подразделений. — Дивизия Власова,[28] например, либо хорошая боевая единица, либо нет. Существует лишь две возможности: если дивизия хорошая, то ее следует считать регулярным соединением, если плохая, то глупо вооружать дивизию из десяти-одиннадцати тысяч человек, в то время когда я не могу вооружить немецкую дивизию.

— Индийский легион… — начал было Бургдорф.

— Индийский легион — это анекдот. Среди индийцев есть такие, которые и мухи не обидят, предпочтя чтобы съели их… Что касается молитв, то в этом деле они самые выносливые солдаты в мире, но чтобы использовать их в смертельном бою — это просто смехотворно. Насколько сильны индийцы? Да это просто идиотизм. Если в запасе есть лишнее оружие, то можно позволить себе такую шутку в целях пропаганды, но без него подобное развлечение становится просто безответственностью.

Гитлер продолжал в том же духе еще несколько минут и затем вдруг сказал:

— Я совсем не хочу сказать, что с такими иностранцами ничего нельзя поделать. Сделать можно, но для этого требуется время. Если они поживут с нами шесть-десять лет, если управлять их территориями, как это было при старой монархии Габсбургов, из них конечно же получатся хорошие солдаты.

Но все же он не мог найти применения индийцам.

— Мы сделаем им большое одолжение, если сообщим, что им больше не нужно сражаться.

Кто-то подметил, что у 2300 индийцев имеется 1468 винтовок, 550 пистолетов, 420 автоматов и 200 легких пулеметов.

— Только представьте себе, — прервал презрительно Гитлер. — У них больше оружия, чем солдат. У некоторых должно быть по две стрелковых единицы.

Фюрер спросил, чем легионеры занимаются в данный момент, и ему сообщили, что те находятся на отдыхе.

— Вся эта ваша компания только и делает, что отдыхает, а не воюет, махнул пренебрежительно рукой Гитлер.

В этот момент офицер связи доставил срочное сообщение: "Группа армий «Н» сообщила в 3 часа утра, что противник подтянул резервы в полутора километрах от Везеля, готовясь к наступлению. Речь, разумеется шла о форсировании Рейна войсками Монтгомери. Ничего не сообщалось о характере наступления и силах противника. Наступления следует ожидать в любую минуту. С 17 часов 23 марта ведется сильная артподготовка по главной оборонительной линии, а также по тылам".

Начался разговор о том, какие немецкие силы имеются под Везелем и каковы потребности в подкреплении, которое, возможно, придется перебросить в район боевых действий. В этот момент офицер связи по имени Боргман напомнил Гитлеру, что сил недостаточно даже для того, чтобы остановить Паттона у Оппенгейма: там находится всего лишь пять самоходных противотанковых орудий, да и те нужно готовить еще один день.

— В течение нескольких дней прибудут еще два орудия, и их общее число можно будет довести до семи. Вся остальная техника в бою, и в данный момент больше ничего не готово.

— Они, собственно, предназначались для северного плацдарма, — сказал Гитлер.

— Да, — подтвердил Боргман, — для 512-го батальона в Ремагене.

— Когда они отправляются?

— Будут готовы сегодня или завтра. Завтра к вечеру они, возможно, смогут выдвинуться.

— Тогда завтра мы снова и вернемся к этому вопросу, — сказал Гитлер.

Он начал размышлять вслух о том, как скоро смогут отремонтировать шестнадцать-семнадцать «тигров».

— Это очень важно, — заметил он.

Озабоченность Гитлера по поводу нескольких танков ярко иллюстрировала крах былой немецкой военной мощи.

Незадолго до рассвета первые самолеты с 4876 солдатами 6-й британской воздушно-десантной дивизии взлетели с базы в Восточной Англии. Через час 247 самолетов С-47 9-го транспортного командования и 429 британских самолетов находились в воздухе, взяв курс на реку Рейн для участия в операции «Варсити».

С наблюдательной позиции, на которой находились Черчилль и Брук, были прекрасно видны стройные ряды пролетающих над головами самолетов, но затем они пропали в тумане и дыме еще до того, как из них посыпались десантники. Через короткий промежуток времени самолеты возвращались назад с открытыми дверями и тянущимися за ними вытяжными тросами.

Незадолго до полудня Черчилля и Брука на бронемашинах повезли на пятнадцать километров севернее на возвышенность, откуда они наблюдали, как 51-я дивизия форсирует реку. У сопровождавшего их адъютанта был приказ от Монтгомери: "Пусть они побудут там до вечернего чая, и чтобы никого не убило". Но едва закончился ленч, премьер-министр обратился с безрассудной просьбой — он хотел тоже перебраться на другую сторону Рейна. Адъютант в волнении посовещался с помощником Черчилля Томпсоном, и тот посоветовал сообщить об этой просьбе Монтгомери.

В тот же вечер Брук записал в своем дневнике: "Уинстон затем стал доставлять беспокойство. Он хотел лично руководить переправой на Рейне, и мы с трудом удержали. Тем не менее в конце концов он стал хорошо себя вести, и мы доехали до того места, где оставили, свою бронемашину, и направились назад, в штаб. Премьер-министр пошел готовиться ко сну, в котором он очень нуждался; по дороге домой он спал в машине, постепенно наклоняясь к моим коленям".

За ужином Черчилль был в таком приподнятом настроении, что развлекал Монтгомери и остальных художественным чтением произведений Метерлинка.

На часах было один час и четыре минуты, когда самолет покинул последний парашютист. На выброс всего десанта понадобилось три часа четырнадцать минут. Менее чем через час американские десантники соединились с 1-й британской бригадой спецназначения, которая пробивалась к Везелю еще с предыдущей ночи. Приблизительно в то же самое время британские парашютисты из 6-й воздушно-десантной дивизии соединились с 15-й британской дивизией у Гамминкельна, городка, расположенного в десяти километрах к востоку от Рейна. Генерал Мэттью Риджуэй форсировал Рейн сразу после того, как узнал, что его войска соединились с наземными частями. Пока неуклюжая амфибия карабкалась на берег, пулеметчики стреляли короткими очередями по каждому подозрительному участку. Ответной стрельбы слышно не было. Командующий 18-м воздушно-десантным корпусом и четыре его спутника вышли из машины и дальше пошли пешком, выглядывая генерал-майора Уильяма Майли, командующего 17-й воздушно-десантной дивизией. Как обычно, у того на поясе висело несколько ручных гранат. Сжимая в руках винтовку, он повел их в лес. Командующий, исключительно требовательный ко всем, включая самого себя, придерживался следующей философии сражений: "Быть настойчивым, а затем еще более настойчивым". В месте, где изгибалась тропинка, он наткнулся на немецкого солдата в окопе. Генерал остановился и пристально посмотрел на него. Солдат смотрел на него широко раскрытыми глазами — он был мертв.

Группа продолжала движение вперед до тех пор, пока Риджуэй не заметил впереди себя в лесу мерцание и глухие удары. Он дал сигнал замаскироваться. По тропинке тяжело скакала лошадь. Верхом на ней, довольно улыбаясь, сидел американский солдат с винтовкой за спиной и высокой шелковой шляпой на голове. Риджуэй вдруг появился прямо перед ним. При виде генеральских звездочек солдат страшно растерялся, засуетился, не зная, отдавать ли честь, спешиться, стать по стойке смирно или снять шляпу. Когда же Риджуэй расхохотался, солдат тоже расслабился и улыбнулся.

Они добрались до командного пункта 17-й воздушно-десантной дивизии немного времени спустя после встречи с солдатом и вместе с генералом Майли поехали на джипе на командный пункт 6-й воздушно-десантной дивизии для встречи с генералом Эриком Болсом. По пути назад в полевой штаб Майли в сопровождении трех джипов они подъехали к сгоревшему грузовику и остановились, чтобы внимательно осмотреться. В темноте Риджуэй увидел бегущих людей. Он присел и стал стрелять с колена. Раздался пронзительный крик, и один из бегущих упал. Риджуэй спрятался за джип и стал доставать обойму; раздался оглушительный взрыв, и он почувствовал жгучую боль в плече. Граната взорвалась под джипом всего лишь в полуметре от его головы, но с другой стороны колеса.

В тишине Риджуэй слышал вокруг себя дыхание. Он прекратил стрелять, опасаясь выстрелить в своего. Затем он увидел легкое движение в ивняке на противоположной стороне канавы.

— Руки вверх, сукин сын, — закричал он.

— Хрен тебе, — ответил кто-то очень по-американски.

Риджуэй убрал палец с курка.

Когда стало ясно, что немецкий патруль убрался восвояси, Риджуэй крикнул Майли:

— Как ты, Бад? Похоже, в одного я попал.

Он не сказал, что сам ранен.

Они поехали дальше на двух джипах. Затем Майли увидел в темноте прямо перед ними на дороге что-то движущееся. Он выстрелил из пистолета. Ответных выстрелов не было. Он соскочил с джипа и увидел солдата 17-й воздушно-десантной дивизии с автоматом.

— Черт возьми, — сказал Майли. — У тебя приказ стрелять. Почему ты не выстрелил в меня?

Солдат застенчиво улыбнулся. Майли, не зная, то ли орать на него, то ли благодарить, не сделал ни того, ни другого.

В двухстах километрах выше по Рейну Джордж Паттон вместе со своими двумя помощниками — полковником Чарлзом Кодманом и майором Александром Стиллером — шли по понтонному мосту у Оппенгейма.

— Пора сделать остановку, — сказал Паттон, глядя с моста на воду.

После этих слов он выполнил тот же ритуал, который проделал Черчилль у Западного вала.

— Я давно ждал этого момента, — заметил он с удовлетворением, застегивая ширинку.

Группа пошла дальше, к восточному берегу. Сойдя с моста, Паттон, помня об одном историческом моменте из прошлого, нарочно споткнулся на мягкой земле, подражая Вильгельму Завоевателю, который, как пишут историки, сказал, сойдя с лодки и упав лицом на землю:

— Видите, я взял Англию обеими руками.

Генерал взял в руки землю и поднялся на ноги. Пропустив грязь сквозь пальцы, он произнес следующие слова:

— Вот так, Вильгельм Завоеватель.

На вершине гребня, который Хейнрици выбрал в качестве основной линии обороны за рекой Одер, находилась деревня Зеелов. Именно здесь 25 марта, в Вербное воскресенье, он впервые встретился с Теодором Буссе, грузным, самоуверенным командующим 9-й армией. Буссе объяснил, что в спешке подготовленное наступление, начатое два дня назад, провалилось, как он и предрекал в ставке. Танкам удалось преодолеть передний край советской обороны, но неопытная пехота не смогла закрепить успех, и ему пришлось вернуть танки на исходный рубеж.

Хейнрици неохотно приказал немедленно атаковать повторно; шансов на успех было мало, но ситуация казалась слишком безысходной. Короткой встречей с Буссе закончилась инспекция Хейнрици группы армий «Висла», и он поехал в Берлин на встречу с Гитлером.

Дело шло к вечеру, когда он вошел в рейхсканцелярию, где уже толпились офицеры, прибывшие на совещание. Всего их прибыло около тридцати, включая Кейтеля, Йодля, Гудериана и Бургдорфа. Они еще не успели доесть бутерброды и допить кофе, как кто-то сказал:

— Фюрер идет.

После этих слов все пошли в комнату для совещаний. В ней задвинули шторы и оставили минимальное освещение. Дверь на противоположном конце комнаты распахнулась, и в нее вошел Гитлер. Он выглядел сутулым, его лицо казалось сморщенным.

Гитлеру представили Хейнрици, и когда они пожимали друг другу руки, генерал почувствовал, насколько слабо рукопожатие фюрера. Фюрер подождал за большим столом, пока помощник пододвинет ему кресло, затем плюхнулся в него и положил разбитую параличом левую руку правой рукой на стол. Второй помощник подал ему темно-зеленые очки.

Кто-то подсказал Хейнрици сесть с левой стороны от Гитлера, поскольку тот плохо слышал правым ухом. Без всяких преамбул Хейнрици начал отчитываться о положении на востоке, говоря всю правду, как он делал это в разговоре с Гудерианом. В середине доклада ему передали сообщение от Буссе: вторая попытка контрнаступления также провалилась.

Услышав эту информацию, Гитлер нахмурился и вскочил на ноги.

— Атакуйте еще раз и любыми путями верните рубежи в Кюстрине.

Он спросил о причине провала двух первых попыток:

— Вам недостаточно артиллерии?

— Я прибыл на место как раз в тот момент, когда артиллерия вела огонь, — ответил Хейнрици.

— У русских она тоже есть, — заметил Гитлер с сарказмом и повторил, что Кюстрин необходимо взять.

— В этом случае мы не сможем атаковать в районе Франкфурта, — заметил Хейнрици, испытывая смешанные чувства, поскольку на том участке проводить наступление было еще глупее.

— Вначале мы должны взять Кюстрин, — поправил его Гитлер.

К рассвету воскресного утра Риджуэй отбил две яростные контратаки немцев. Операция «Варсити» проходила с огромным успехом. Однако за нее пришлось платить большую цену. У американцев потери составили десять процентов от общего числа войск, а у англичан тридцать процентов, но совместными усилиями в месте выброски десанта они уничтожили три немецкие дивизии — 84-ю пехотную, 7-ю и 8-ю парашютные дивизии, а также много артиллерии и зенитных пушек. Но, что особенно важно, они обеспечили успех наступления на главном направлении Монтгомери — операции «Пландер».

После воскресной службы Вербного воскресенья Черчилль, Монтгомери и Брук поехали на встречу с Эйзенхауэром, Брэдли и Симпсоном в местечко с видом на Рейн, неподалеку от Рейнберга. Разговор проходил в приподнятом настроении, и все радовались успеху крупной операции. Черчилль не переставал восклицать, обращаясь к Эйзенхауэру:

— Мой дорогой генерал, немец разбит! Мы его добили! Он разбит!

— Слава богу, Айк, что ты настоял на своем плане, — сказал Брук. — Ты был абсолютно прав, и я извиняюсь, если мои опасения, связанные с распылением сил, добавили тебе хлопот.

Именно это вспоминает Эйзенхауэр. Сам Брук помнил, что он вежливо поздравил Эйзенхауэра с успехом и сказал ему, что политика штаба верховного главнокомандования оказалась верной. Он не мог признать, что Эйзенхауэр "абсолютно прав", писал он, поскольку и спустя время продолжал считать, что Верховный главнокомандующий был "абсолютно не прав".

После приятного ленча на лужайке Эйзенхауэр предложил поехать в обложенный мешками песка домик на берегу Рейна и понаблюдать за боевыми действиями. Они стояли на крыльце и смотрели, как лодки снуют с одного берега на другой.

— Хотелось бы мне оказаться в одной из лодок и переправиться через реку, — заметил Черчилль.

— Нет, господин премьер-министр, — ответил Эйзенхауэр. — Я Верховный главнокомандующий, и я не разрешаю вам этого. Вас могут убить.

Как только Эйзенхауэр отошел по другим делам, Черчилль обратил внимание Монтгомери на небольшой катер, который только что подошел к берегу, и сказал:

— Почему бы нам не переправиться и не понаблюдать за ходом действий с другой стороны?

— А почему бы и нет? — ответил фельдмаршал, слегка удивив Черчилля своим ответом.

Симпсон вернулся, проводив Эйзенхауэра до самолета, и увидел, что Черчилль, Монтгомери и другие офицеры садятся в американский катер.

— Генерал Эйзенхауэр ушел, и теперь я могу плыть на другой берег! выкрикнул Черчилль, по-мальчишески улыбаясь.

Светило ярко солнце, когда они сошли на восточный берег. Беспрерывно рвались немецкие снаряды. Черчилль направился в самое пекло, отчаянно дымя сигарой.

— Здесь не место премьер-министру, — сказал Симпсон Монтгомери. — Мне не хотелось бы, чтобы с ним что-либо случилось в расположении моих войск.

Он ускорил шаг и стал догонять Черчилля, который, по всей видимости, и не собирался останавливаться.

— Если мы пойдем дальше, то скоро окажемся на передовой, — тактично заметил Симпсон.

На обратном пути, переправляясь. через Рейн, Монтгомери, которому передалось настроение Черчилля, спросил старшего на катере:

— А не могли бы мы спуститься вниз по реке к Везелю и посмотреть, что делается там?

Это оказалось невозможно, поскольку через реку была натянута цепь для задержки плавающих мин, но как только они доплыли до западного берега, фельдмаршал наклонился к Черчиллю и заговорщически сказал:

— Давайте доедем до железнодорожного моста у Везеля, а с него мы увидим все, что там происходит.

Огромный железный мост был частично уничтожен и все еще обстреливался противником. Черчилль снова оказался впереди. Он проворно забрался на конструкцию. Разрывы снарядов раздавались все ближе и ближе, поднимая огромные фонтаны воды. Один из снарядов попал прямо на другую сторону моста, словно немцы узнали, что там находится Черчилль.

Младший офицер подошел к Симпсону и встревоженно заметил, что немцы хорошо пристреляли мост из минометов — еще несколько выстрелов, и они могут попасть в них.

Симпсон догнал Черчилля.

— Господин премьер-министр, — вежливо обратился он к нему, — перед нами снайперы. Они обстреливают обе стороны моста, а теперь ведут огонь по дороге, находящейся за нами. Я не могу взять ответственность за ваше пребывание здесь и должен попросить вас отойти в укрытие.

У Черчилля на лице появилось такое выражение, которое могло быть у мальчика, которого в разгар строительства замка из песка зовут домой. Он схватился обеими руками за перила и посмотрел через плечо на Симпсона с выражением "попробуй оторви меня". Затем, ко всеобщему облегчению, он неохотно отправился в обратный путь. Черчилль неоднократно говорил Бруку, что "лучше всего умереть в бою, когда кипит кровь и не испытываешь никаких чувств". Теперь Бруку казалось, что премьер-министр был полон решимости идти на любой риск, словно неожиданная смерть солдата на передовой могла стать для него подходящим концом и освободить от проблем, которые пришлось бы решать после войны с Советским Союзом.

День для премьер-министра прошел в приключениях, но даже на линии огня он не мог забыть о политических проблемах. В штабе Монтгомери его ждало сообщение из Лондона. Оно было от Идена, который спрашивал, имеет ли смысл ехать на конференцию в Сан-Франциско, учитывая подозрение и надменное отношение Советского Союза. "Как можно закладывать основы нового мирового порядка, когда в англо-американских отношениях с Россией полностью отсутствует доверие?"

Черчилль немедленно дал ответ, в котором говорилось, что "вопрос проведения конференции в Сан-Франциско продолжает оставаться открытым" и затем с сарказмом заметил: "Мы весело провели день, форсировав Рейн". В тот же вечер Черчилль снова написал Идену. Неожиданное решение Сталина послать Громыко в Сан-Франциско вместо Молотова, сказал он, это проявление "неудовольствия русских" в связи с проведением операции «Санрайз». Черчилль высказал мнение, что "Британии и США следует объединиться, чтобы закрыть брешь в ялтинских договоренностях, если на встречу действительно возлагается большая ответственность".

Однако Черчилль опасался, что Рузвельт не поддержит его в совместной жесткой позиции по отношению к Советскому Союзу. Две телеграммы Рузвельта Сталину в тот же день не смогли развеять опасений премьер-министра. В первой телеграмме Рузвельт сожалел о невозможности Молотова присутствовать на конференции в Сан-Франциско, а во второй обосновывал необходимость проведения операции «Санрайз». В этих официальных сообщениях не было заметно явное неудовольствие Рузвельта, которое он испытал, прочитав грубое послание Молотова. И все-таки у Черчилля не было даже намека на то, что Рузвельт готов присоединиться к нему, чтобы твердо выступить против Сталина.