"Зеленая кровь" - читать интересную книгу автора (Андреевич Далин Максим)

Разведчик.

Шел дождь.

По садовым деревьям шуршал, по их листьям, по крыше шелестел – и с водостока текла струйка воды, а звонкие капли царапали стекло. И такой это был приятный звук – все эти мерные шелесты, постукивания, шуршания – и так этот звук замечательно сливался с треском поленьев в камине, что Локкер видел, как Мэллу хочется не слушать, а дремать. Тем более, что устроился он очень удобно, на диване, рядом с Хольвином – Хозяин перебирал его волосы и почесывал под подбородком.

Когда ты сыт, спокоен, в тепле, полулежишь и тебя гладят – противоестественно прислушиваться и вдумываться. Надо дремать – это Мэллу изображал всем телом, как можно понятнее.

Зато оба пса – и Рамон, и Шаграт – сидели на вытертом ковре у камина и слушали с напряженным вниманием. И Локкер тоже слушал: Хольвин говорил очень неприятные, даже страшные вещи.

– Теперь я волнуюсь, – сказал Локкер, когда Хольвин замолчал. – А если они убьют Ирис? Она осторожная, но все нельзя предусмотреть…

Хольвин понимающе кивнул, но возразил:

– Ты ведь сказал Ирис, чтобы она держалась края болота. Туда никто из людей не сунется – слишком опасно. Судя по всему, они отстреливали и ловили только тех лесных зверей, которые от голода или по неопытности, или еще по какой причине слишком приближались к кромке леса – в полосу отчуждения, где шляются охотники, грибники и туристы.

– Все может быть, – сказал Локкер грустно. – Ей ведь может захотеться грибов, а грибы вдоль болота не растут. Ей может еще чего-нибудь захотеться. Она сейчас все время кормится, за троих… Мне надо вернуться в лес. Странствующему народу пора собираться в Стада.

– Именно об этом я и хотел тебя попросить, – сказал Хольвин. – Найди Ирис и обойди с ней лес вокруг болота, мимо ельника, потом – по реке. Собирай Стадо – и предупреди свой народ, что к Соленой Скале около Уютного сейчас ходить нельзя. И выходить к шоссе тоже нельзя – я знаю, среди лосят есть рисковые, которые выходят, чтобы пофорсить перед подругами…

Локкер кивнул и хотел подняться.

– Погоди, рогатый, – сказал Рамон, привалившись к его ногам. – Немножко погоди. Дождь кончится – и пойдешь.

– А если он до вечера не кончится? – улыбнулся Локкер.

– Ну дай Хозяину договорить-то…

– Хорошо, – сказал Локкер. Было жаль, что Рамона нельзя позвать в лес. Здорово было бы странствовать вместе. – Я еще посижу. А когда Стадо соберется, я приду к пруду. И ты приходи.

– Ребята, – сказал Хольвин, – погодите загадывать. Есть еще один важный момент… Проснись, Мэллу!

– Я не сплю, – мурлыкнул кот. – Я слушаю. Вы о лосях все…

– Там стреляли не только лосей, – сказал Хольвин. – И там до сих пор находятся живые звери. Пленники. Я думаю, тот медведь, которого унюхали волки, который сидит там в клетке, это тот самый медведь, Локкер. Его берлога с прошлой осени заросла. Я думал, он погиб от какой-нибудь несчастной случайности… мне не пришло в голову, что его до сих пор не заменил другой…

– Что в этом такого? – проурчал разбуженный Мэллу с досадой. – Один медведь, другой медведь… Мне не нравятся медведи, лось и собаки их вообще терпеть не могут – так какая разница, что там, с этим медведем…

Хольвин распушил его бакенбарду.

– Видишь ли, городской кот… медведи, конечно, никем не любимы, они свирепые, угрюмые и одинокие по натуре звери… но медведи – это очень важно для леса вообще, а тот медведь, о котором идет речь – это очень важно в частности. Я чувствую, но не умею тебе это объяснить. Вот Локкер с Рамоном могли бы – они его видели.

– Что лось может знать о медведе? – фыркнул кот.

Рамон с Локкером переглянулись.

– Он смотрит как-то внутрь, – сказал Рамон, прижавшись к ногам Хольвина и лося крепче.

– И видит… – Локкер запнулся, содрогнувшись от воспоминаний. – Зеленого видит.

Это произошло давным-давно, в конце того самого лета, когда лосенок впервые подошел к дому Хольвина. Локкер прекрасно помнил все в красочных подробностях.

День кончался жаркий-прежаркий.

Ранним вечером, устав от жары и спрятавшись от потока солнца, раскаляющего шерсть, Рамон и Локкер в Старшей Ипостаси лежали на животах в самой чаще кустов с желтыми кисточками соцветий, где стояла благословенная тень. Они вдвоем пытались читать букварь для щенков. Это лосенка забавляло.

Не то, чтобы Локкер не знал, что такое книги – мама показывала ему буквы. Но лесные звери, если и учатся когда-нибудь грамоте, то, во всяком случае, не по книжкам, апробированным советом зоопсихологов Лиги. Буквы в них складывались в странные слова. Локкер удивлялся, следя глазами по строчкам.

– "У Бена есть нюх", – читал Рамон по слогам, нервно позевывая и вздыхая в паузах. – "Он взял след… След был свеж".

Локкер перекусил веточку, которую жевал, и сдержанно хихикнул.

– Рамон, вот глупость! Как же можно взять след? След – он на земле, вплюснут в нее… Как этот Бен его выковырял?

Рамон посмотрел сердито и насмешливо.

– Выковырял, ха! Он его унюхал, след. Свежий сильный запах. Теленок!

– Я не теленок, – возразил Локкер, сломав новую веточку с кисловатыми терпкими листьями. – Телята у коров. А если унюхал – то так бы и писали, что унюхал.

Рамон подтолкнул к нему книжку.

– Читай дальше.

Локкер потянулся.

– Не хочется. Жарко… и написаны пустяки какие-то…

– Ну давай… до конца. И попросимся купаться.

– Это тебе велели читать, – сказал Локкер, но придвинул букварь к себе. Над буквами, крупными и черными, как жуки, на цветной картинке играли щенята в Младшей Ипостаси. На нарисованном заборе сидел пушистый котенок и сердито смотрел на играющих. Локкер повел по строчкам пальцем, разыскивая потерянное место.

Рамон нетерпеливо ткнул в книгу.

– Да вот тут, вот!

Локкер сосредоточился, принялся разбирать слова:

– "Чука лает на кота. Кот мал. Фу, Чука, фу!…" – не стерпел и прыснул. – Пойдем купаться, Рамон. Ты не будешь лаять на котят?

Рамон выхватил у него букварь и вскочил. Локкер встал и отряхнул с живота прилипшие травинки – он даже не пытался успевать за суетливым щенком.

– Ну идем же, идем! – Рамон потянул его за рукав.

Локкер улыбнулся его нетерпению.

– Почему ты со мной? – спросил он. – Почему не со щенками? Они же все понимают и не смеются.

– Ты интересный, – сказал Рамон, раздвигая ветки. – И с тобой делить нечего. Ты – зверюга спокойный, веткожеватель.

Локкер рассмеялся.

– О да, я спокойный зверюга. Здорово.

Они выбрались из кустов и отправились к псарне.

На всем мире лежала золотая жара. Сад изнемогал от зноя; листва казалась вялой и какой-то утомленной. Выйдя в мощеный двор, Локкер присел потрогать горячие камни брусчатки.

– Вода должна быть теплая, – сказал Рамон, следя за ним. – Теплая-претеплая, как суп. Мама! Мама!

Его мать, Ида, в Младшей Ипостаси очень крупная сука великолепной породы, черно-седая ищейка, с блестящей шерстью, с умной лобастой мордой, суетливо выскочила из-под навеса, где в тени отдыхали и обменивались неспешными мыслями старшие в Стае, и перекинулась точно таким же торопливым кувырком, как сам Рамон. Оказалась загорелой плотной женщиной с строгим и несколько озабоченным лицом. Стремительно подошла, наскоро обнюхала Рамона, хмуро спросила:

– Что вопишь? Закончил? Голоден?

Рамон прижался головой к ее животу, внюхиваясь в запах, исходящий от ее серебристо-черной трансформированной шкуры.

– Нет, мы – не есть. Мы – гулять. Мам, мы на пруд пойдем.

Ида взяла книгу у него из рук.

– Смотри, я проверю. Ты – будущий служебный пес, не дворовой пустобрех. Надо многому учиться, и человеческому тоже. Неизвестно, как жизнь обернется.

Рамон зевнул с присвистом:

– Мам, ну не сейчас! Жарко!

Ида окинула оценивающим взглядом и его, и лосенка, стоящего в стороне с неизменной изгрызенной веточкой в руках, и усмехнулась.

– Нашлись товарищи… Идите уж. Смотри, холодную овсянку будешь хлебать.

– Все равно теплую в такую жару не хочется, – фыркнул Рамон. – Лось, пошли!

Хотелось бежать – а для хорошего бега нужны четыре ноги. Локкер перекинулся, с удовольствием услышав, как копыта звонко стукнули по гладкому камню. Спустя мгновение щенок уже летел впереди – но Локкер не пытался его перегнать только потому, что не знал дороги. Кто-то из младших в Стае гавкнул вдогонку – но следом не побежал: щенята увлеченно гоняли по двору мяч. Локкер даже не шарахнулся от лая.

Он уже потихоньку начал воспринимать дом и двор Хозяина, как тихое убежище, где можно пережить внезапно обрушившееся несчастье.

Вслед за Рамоном Локкер выскочил из ворот – и они вдвоем помчались по тому самому полю, которое по ночам казалось таким загадочным, туманным и невероятно огромным, а днем оказывалось просто обширной пустошью, заросшей высоченной травой, вкусными одуванчиками, уже давным-давно опушившимися и облетевшими, и желтыми цветами сурепы.

На пустоши косили траву козы – готовили себе запас на зиму. Они не пользовались электрическими косилками – простые косы казались им надежнее, с этими нехитрыми инструментами козы управлялись с крестьянским проворством. Тяжелая сочная трава ложилась под лезвия волнами, распространяя сладкий зеленый запах.

Поодаль, в подсохшей копнушке сидел молодой козел и курил дешевую папиросу. Кто-то из взрослых когда-то говорил Локкеру, что козы порой бывают подвержены дурным человеческим привычкам. Правда.

Локкер притормозил, перекинулся и подошел. Козы остановились и уставились на него насмешливыми светлыми глазами; их шкуры покрывала такая длинная мохнатая шерсть, что Локкер посочувствовал – жарко, наверное.

– Эвон… – задумчиво сказала худенькая белая козочка, смахнув со вспотевшего лба бесцветный чубчик. – Ишь, пришел, глядите-ка…

– Я давно вам хотел сказать спасибо, – смущенно сказал Локкер. – За сено. Только я сено не ем. Но все равно…

Козы прыснули. Козел поплевал на пальцы, тщательно затушил окурок и подошел. На его простецкой физиономии с розовым горбатым носом и скудной белесой бородкой нарисовалось добродушное любопытство.

– Ты чаво, – спросил козел, дружелюбно ухмыльнувшись, – жить тут, что ль, останешься? Ась?

– Наверное, – пробормотал Локкер, смущаясь еще больше.

– Ништо, – козел удовлетворенно кивнул. – В лесу-то, небось, страшно одному, ась? Я говорю, там же, в лесу…

– Да пойдем же! – гавкнул набежавший Рамон. – Он сейчас заведет! Он же часами может блеять, пойдем!

Серая с черным хмурая коза неодобрительно покачала головой.

– Я пойду, – еле выговорил Локкер, не в силах глаз поднять от смущения. Он так и перекинулся не глядя – но козы рассмеялись, а не рассердились.

– Ишь, стеснительный! – фыркнула белая козочка, а козел напустил на себя суровый вид и прикрикнул:

– Ну, чаво встали, бабы! Само не сделается, нет! Что зимой в рот положим, ась?

Дальше Локкер не слушал. Рамон убежал далеко вперед, его хотелось догнать – и Локкер рванулся, с наслаждением чувствуя, как стебли трав хлещут ноги в стремительном движении. К пруду друзья подбежали почти одновременно.

Пресловутый пруд окружало несколько скудных кустов вербы, потускневших от жары. Еще издали Локкер понял, что никакой это не пруд, а так, лужа. Неглубокая яма, полная воды, заросшей ряской. Вокруг растет тростник и камыши, а в мутной буро-зеленой воде плавает всякий сор. Низко над водой вились комары и мошки. И кидаться туда Локкер не стал, побрезговал. Только выдернул подвернувшийся камыш, чтобы объесть сладкий корешок.

Рамон от возмущения перекинулся, сказал с досадой:

– Ты чего?! Ты же сам хотел!

Локкер тоже перекинулся для выяснения отношений.

– Тут неинтересно купаться, – сказал он извиняющимся тоном. – Мне же мелко. Я тут плыть не могу – копытами дно цеплять буду. Не сердись. Я, наверное, зайду… в эту воду… но разве это купание?

Рамон сморщил нос, обнажив клыки, гавкнул:

– Найди лучше!

– Я раньше так купался, – протянул Локкер мечтательно и машинально сорвал веточку вербы. – Обо всем на свете забывал, даже про все беды забывал – так купался. В речке, где она поворачивает… там, знаешь, такой красный песочек, копыта вязнут, но приятно – и стрекозы голубенькие… А на другом берегу – осинник… Сейчас, наверное, русалки расселись по корягам и песни поют, а в такой воде ни одна русалка жить не станет. Тут только комариные личинки…

Рамон заслушался, приоткрыв рот и громко дыша. Его круглая загорелая рожица с широким носом и ямочкой на подбородке, наверное, показалась бы глуповатой, если бы не цепкий взгляд – глаза темные и пристальные, как у всех разумных псов. Вечная настороженная оценка обстановки и всего мира – порода, как говорил Джейсор, Рамонов отец.

– Речка – она, знаешь, какая? – продолжал Локкер, очарованный собственными мыслями. – Речка – она без конца. Можно все лето и всю зиму идти, идти – а к истоку так и не придешь. Такая длинная. А втекает в море – воды, не представляешь, сколько, но купаться сложно. Вбегаешь, бежишь, бежишь – а до живота не доходит, все по колено…

Рамон хмуро разглядывал подсохшую траву под ногами.

– Ты много чего видел.

– Ну да, – Локкер задумчиво прикусил веточку. – Мы же, лоси – странники и стражи. Мы повсюду бродим – собираем вести, передаем…За лето и за зиму, знаешь, сколько проходим…

– Речка – в лесу? – перебил Рамон деловито.

Локкер взглянул на него, будто проснувшись. Кивнул. Рамон крепко почесал затылок, на котором темные волосы росли пушистым ежиком. Ухмыльнулся:

– Ну да, ты же жил в лесу… Уж не трусливее я тебя, теленок, – вдруг сделал вывод с яркой улыбкой, только клыки сверкнули. – Ты не боялся – и я не боюсь. Тем более – вдвоем.

– Вообще-то, вечером в лесу… – начал Локкер, но Рамон перебил:

– В этой луже плескаться, да? Уже трясемся, да? Мы идем или нет? Мы вообще, Стая или нет?

Это заявление так польстило Локкеру, что он порозовел от удовольствия:

– Стадо, конечно.

– Стая!

– Ну да, Стадо.

Рамон расхохотался и пихнул Локкера в бок кулаком:

– Пошли, рогатый… Да брось ты эту ветку! Там целый лес веток!

До леса неуклюжими ногами Старшей Ипостаси оказалось куда дальше, чем ожидалось. И идти неудобно – высокие жесткие травы чуть не по пояс путаются в ногах и мешают. Но они разговаривали – у них пока не было ни малейшего сомнения, что общаться они, существа из разных систем координат, могут только произнесенными словами. Поэтому приходилось терпеть неудобства, связанные с медлительным и неловким человеческим телом.

Локкер понимал, что всего не объяснишь, но пытался объяснить хотя бы самое главное:

– Змеи, – говорил он, бессознательно подражая собственному отцу, – холодные сущности без души, но не нападают без причины. Только не наступай и не обижай. А если зашипит – скажи: "Холодная кровь, мир общий, мир с тобою"…

– Ага, – Рамону было не так жарко в двуногом теле, как в четвероногом, но все равно, по привычке, хотелось хахнуть и высунуть язык. Слушал он весьма внимательно. – А змея – это что?

Локкер вздохнул.

– Я покажу.

– Я же городской, – буркнул Рамон уязвленно. – Я не знаю змею, предположим. А ты знаешь трамвай?

Локкер взмахнул на него ресницами.

– Тоже кусается?

У Рамона моментально поднялось настроение.

– Да ну его! Давай дальше.

Но Локкер не успел. Лесная стена уже встала перед ними. Косые солнечные лучи выкрасили сосновые стволы в горячий красный цвет, а все остальное – в цвета дикого меда. Стоял знойный покой, только тени дрожали на позолоченной земле, усыпанной хвоей. Локкер остановился и прислушался – и Рамон замер рядом, раздувая ноздри, завороженный и оцепеневший.

– Пахнет-то… – пробормотал щенок. – Кисло пахнет. И смолой. И сыростью. И… и не знаю чем… – и скульнул от переизбытка чувств, шлепнув себя по носу. – Дурацкий нос! Хочу другой. Давай, а?

Локкер кивнул.

– Да, но разговаривать…

– Успеется, – отмахнулся Рамон. – Сперва – нюхать! Потом обсудим. Мне нюхать надо!

Локкер пожал плечами. Он не понимал, что такое уж важное можно унюхать. Сам, напрягая обоняние и воображение, изо всех сил втягивая носом жаркий лесной воздух, он чуял только горячий настой березы и сосны, стоячей воды в канавке и еще чего-то неопределимо травного. Но с друзьями нужно считаться, а его новый друг – хищный зверь, хоть и маленький. У хищников – свои нужды.

Странно дружить с хищным зверем, думал Локкер, уже привычно озирая лес с высоты лосиного роста. Забавно, как Старшая Ипостась раздвигает возможности. Он ведь мой ровесник, Рамон – а кажется, что младше или старше, но не ровня. Носится, суетится… отчего суетится? Славное существо, доброе, раскрытое – но растяпистое какое-то… несобранное… Зачем ему мышиную нору раскапывать? На что ему мыши? Неужели есть? – и сам отщипнул молодой сосновый побег, потрясающего вкуса, горьковато-свежий и терпкий. Как можно сравнить хвою – и мышь?! Да еще живую…

Но Рамон бросил нору и помчался кругами, исследуя окрестности. Локкеру помимо воли и здравого смысла хотелось за ним присматривать. Он – хищник, Рамон, но и ему могут причинить боль. Вот например – хоть волки, самые страшные и мерзкие звери на свете, и сродни собакам, но могут пса разорвать и съесть. Хотя, кажется, в окрестностях нет волков… но все равно.

Птицы в прогретой листве перекликались лениво; им тоже было жарко. Где-то вдалеке стучала потатуйка, которую можно слышать, а видеть нельзя. Покой стоял, как тихая вода, нарушаемый только топотом и быстрым дыханием щенка. Локкер нашел правильную тропу и, не торопясь, пошел к реке – Рамон следил за ним и следовал за ним, но не по тропе, а каким-то странным зигзагом. Он носился вокруг, сновал в высоких папоротниках, вычихал мураша – и тут же снова прижал нос к чему-то, что могло показаться интересным только щенку и только из-за запаха. Он один создавал столько же шума, как пять лосят его возраста – и Локкер улыбался про себя.

Он шел вдоль овражка, заросшего папоротником так густо, что выемка в земле лишь чуть угадывалась под пышными ажурными листьями. Рамон кинулся в эти заросли с размаху, оттуда с писком брызнули какие-то существа, вроде мохнатых шариков с ниточками хвостов, и взлетела птица-смехач – Локкер еще долго слышал ее нервное хихиканье.

Потом Локкер свернул в сторону – лесная чаща вдруг расступилась, и глазам открылся берег, сплошь заросший голубыми колокольчиками, лиловыми барвинками и розовыми смолистыми рогатыми гвоздичками, прелестными и совершенно невкусными. Рамон с треском продрался сквозь кусты и остановился.

Река лежала под ними, медленная, чайно-коричневая, и теплые облака плавали в ней белыми лепестками. Русалки из-за томной жары попрятались, зато над водой реяли стрекозы, стеклянные сущности в дрожащем мареве машущих крылышек. На том берегу росли темные ели, медвежий ельник, но даже их черно-седая бахрома не выглядела угрожающе – так чувствовалось над рекой дыхание ее добрых Хранителей. Оно непередаваемо пахло водорослевой сыростью – очень-очень приятно.

Рамон несколько секунд стоял и смотрел, как зачарованный. Потом подпрыгнул, взмахнув передними лапами, с топотом помчался по колокольчикам и барвинкам, взметнул песок – и шумно плюхнулся в воду. Это выглядело так захватывающе, что Локкер тоже кинулся с разбегу, подняв грудью целую волну зеленоватых брызг.

Совершенно замечательное это получилось купание. Нет, плавать красиво щенок не умел – он потешно колотил лапами, задирая мордочку изо всех сил, чтобы вода не попала в нос и уши – но он так наслаждался, что его удовольствие передалось и лосенку. Локкер плыл так же неспешно, как и ходил, спокойно перебирая ногами – а Рамон снова нарезал круги вокруг, хватал пастью плавающие щепки, чихал и ужасно при этом веселился.

Они выбирались на берег, стряхивали воду со шкур, поднимая облака водяной пыли и мелких брызг; Рамон скакал вокруг Локкера, обнимая его лапами за передние ноги, толкался – хотел повалить и теребить за уши и за губы, как щенка. Лосенок отстранялся, шарахался, носился по берегу широким махом – и щенок носился следом, приседал от восторга, взлаивал и снова носился, а когда бегать становилось жарко, друзья снова бросались в воду…

И когда они уже устали от игры и стояли на траве, тяжело дыша и капая со шкур, вдруг случилось нечто очень странное – и дико страшное.

Рамон, конечно, учуял первым. Он обернулся и залаял срывающимся, захлебывающимся фальцетом – Локкер тут же понял, что его друг в ужасе и пытается это скрыть. Лосенок обернулся – и перекинулся.

Потому что, если и был какой-то шанс, то только этот: в Старшей Ипостаси и на Старшую Ипостась обычно не нападают. Но душа лосенка, вернее, обе части его души, просто изнемогала от чудовищной смеси боли, ярости и леденящего страха.

А Рамон, вероятно, уловил это впервые за время их дружбы. Он тоже перекинулся и чувствовал, судя по лицу и по ощущению от мыслей, весьма близко похожие вещи.

А ЭТОТ бесшумно вышел из зарослей.

Он уже раздался за лето, и шкура не висела на нем мешком, как бывает весной – но глыбой мускулов и жира пока не выглядел. Просто исчерна-бурая шерсть лоснилась и издавала отвратительный хищный запах, а двигался он, как неторопливый убийца: спокойно и методично, якобы неуклюже, нарочито медленно.

И Старшая Ипостась его совершенно не украшала. Потому что, несмотря на сытое лето, его физиономия все равно выглядела худой и жесткой, жесткой и мертвенно безразличной, только маленькие цепкие глаза шарили по берегу очень живо.

ЭТИ не умеют ни улыбаться, ни удивляться, ни показывать боль или злость. Говорят, под шкурой – или кожей, если речь идет о Старшей Ипостаси – обтягивающей их черепа, нет ничего, что двигало бы ее. И лицо похоже на череп. На вытянутый череп с цепкими живыми глазами.

Лосиный Ужас пришел. Остановился поодаль, ссутулившись, свернув громадные ступни внутрь и свесив тяжелые руки с когтями вроде длинных черных лезвий.

И Рамон ухватился за Локкерово плечо.

А медведь рассматривал их с ног до головы – и по бесстрастной маске его лица было совершенно непонятно, о чем он может думать.

Рамон сипло зарычал.

– Уймись, а, – сказал медведь. В его голосе послышалась насмешка, которую лицо не отражало. – Уймись, не люблю. Не люблю вашего брата, а убивать сейчас не хочу.

– Так я тебе и дался, – огрызнулся Рамон, показывая клыки. – Вали своей дорогой!

– Лосенка охраняешь, – сказал медведь непонятно – то ли вопросительно, то ли утвердительно. – Хороший лосенок. Помню, бродил тут по краю болота, совершенно одинокий, такой маленький и вкусный…

Локкер инстинктивно склонил голову.

– Ну давай, – прошептал он так тихо, что человек и не расслышал бы. – Давай, напади. Я буду защищаться, мы вдвоем будем, не думай, что тебе так сойдет…

Рамон звонко гавкнул – и на сей раз в его голосе не было страха, только злость и отвага. Медведь не двинулся с места.

– Храбрые, – сказал он еще непонятнее, а потому тон напоминал очень холодную издевку. – Просто парочка храбрых воинов. Ну что ж. Пес будет кусаться, лось ударит рогами, а Зеленый все это увидит. Когда-нибудь это будет.

Рамон ничего не заметил, он все-таки вырос в городе, среди домашних собак, но по телу Локкера пробежала дрожь. Перед его внутренним взором прошло что-то неописуемо огромное, живое, бесформенное – и такое сильное, что даже ураган, ломающий сосны, как щепки, казался на этом фоне слабым мельтешением бабочкиных крылышек. И этот поток силы прокатился по душе лосенка, как волна, и медленно схлынул.

Локкер выпрямился.

– Ты кто? – спросил он так громко, как сумел – то есть, не шепотом, а вполголоса.

Медведь оттянул и приподнял верхнюю губу – это было отвратительно и похоже на оскал, но Локкер вдруг понял, что Лосиный Ужас пытается ухмыльнуться.

– Я – тот, кто слышит, – сказал он, блеснув влажной белизной клыков. – Я слушаю лес. А вы, детки, бегите играть. Оно идет. Но оно еще не пришло. Вы успеете подрасти. Вам понадобится много сил.

Теперь, кажется, почувствовал и Рамон. Лосенок и щенок инстинктивно прижались друг к другу плечами – не из страха перед медведем, из другого страха, перед чем-то неизмеримо большим, чем любой зверь, перед этой сметающей стихийной силой.

Перед Зеленым, мелькнуло у Локкера в голове, и от этой мысли ноги превратились в песок, который вот-вот осыплется. Благие Небеса!

– Идите-идите, – повторил медведь и снова изобразил усмешку-оскал. – Ты, лосенок, хорошее, конечно, угощение, но мы с тобой не будем испытывать судьбу. Мы с тобой еще встретимся, потом, нескоро – и тогда нам обоим надо будет как-то удержаться в этой жизни… Перед лицом того, что идет…

Локкер перестал понимать смысл медвежьих слов – но понимал эту волну жара, пронизывающую все тело, все кости насквозь. И окончательно опомнился, только когда вдруг понял, что медведь ушел.

Исчез тихо, как полевка в траву, не шелохнув прибрежные кусты краснотала…

Когда Локкер закончил рассказ, некоторое время все молчали. Потом окончательно проснувшийся Мэллу сказал тихо:

– Медведи могут понимать зов… Зеленого… Мать когда-то говорила.

– Медведи накапливают в себе энергию леса, – сказал Хольвин. – Я толком не знаю о Зеленом… но я знаю, что любой медведь – аккумулятор жизни. Поэтому этот зверь и сидит у них в клетке, поэтому они не убили его до сих пор: это старый и странный зверь, он просто излучает энергию, а трупы им кормятся…

Псы глухо зарычали.

– Знаешь, что… – задумчиво мурлыкнул Мэллу и потерся об колено Хольвина подбородком. – Я, кажется, знаю, что можно сделать. Я могу поговорить с этим медведем…

– Там забор, – сказал Локкер.

Кот пренебрежительно усмехнулся.

– Ты, лось, не еда только потому, что псу старый друг. Глупые вы звери, травоядные…

Локкер не обиделся. Рысь есть рысь. Он прекрасно знал, что такое рысь.

– Не дразни Локкера, – сказал Хольвин. – Но поговорить с этим медведем было бы просто великолепно. Именно потому, что он, я надеюсь, понимает… некоторые необъяснимые вещи.

– Отчего вдруг приходит страх? – спросил Локкер. – Без причины, да? Ни с того, ни с сего?

Хольвин кивнул.

– Ну, вы, рогатые, наверное, всегда чего-нибудь боитесь, – сказал Мэллу. – Лось – не показатель. А я – показатель. Я чую. Я ничего не боюсь, но я чую… как что-то растет.

Псы согласно закивали. Рамон сказал:

– Здорово, что ты идти не боишься. Там – мертвяки.

– Мне плевать, – сказал Мэллу. – Я счастливый. Я любил, такую кошку любил… мурр-рр… Шикарную кошку. Будут котята. И еще – я собираюсь охотиться в лесу… так что мне плевать на мертвяков, бобик.

Хольвин почесал его за ухом – и кот потянулся всем телом.

– Я пойду ночью, – сказал он с тенью самодовольной усмешки. – В темноте люди не видят. А если будет дождь, так это еще и лучше.

– А я пойду сейчас, – сказал Локкер и поднялся. – Мне жаль от вас уходить, но это нужно.

Хольвин кивнул и улыбнулся на прощанье – Локкер потянулся к нему, давая погладить себя по переносице. Потом вышел из комнаты; Рамон выбежал на дождь его проводить.

– Передай привет Ирис, – сказал он грустно. – Жаль, что я ее никогда не видел.

– Еще увидишь, – улыбнулся Локкер. – Ты приходи к пруду, когда луна станет совсем круглой. И я приду.

И перекинулся, чтобы Старшая Ипостась не вымокла насквозь…

Хольвин оставил рысь обдумывать услышанное, накинул плащ с капюшоном и, сопровождаемый Шагратом, тоже вышел во двор.

Пахло водой и мокрым сеном. Дверь в импровизированный денник была раскрыта настежь, и с крыльца отлично виделось все, происходящее внутри. Под навесом на ворохе соломы лежал Дэраш в Старшей Ипостаси и задумчиво жевал антоновское яблоко. Рядом сидела Лилия в потрепанном джинсовом костюме и резиновых сапогах, тоже грызла яблоко и рассказывала про лес. Из-за решетчатой загородки торчали любопытные физиономии коз. Корзина с яблоками стояла так, что при желании дотянуться до угощения мог кто угодно.

При виде Хольвина Лилия просияла и вскочила. Дэраш мотнул челкой, мельком взглянул на него и откусил кусочек яблока. Козьи мины сделались еще заинтересованнее.

– Господин посредник, как дела? – спросила Лилия весело.

– Зови меня Хольвином, – сказал Хозяин. – Не такой уж я старый. Не замерзла?

Лилия отрицательно качнула головой, грустно улыбнулась:

– Не отвечаете, значит, денег не дают…

– Потерпите. Слишком большая сумма для нашего Фонда, больше полумиллиона, все-таки… Как ты себя чувствуешь, Дэраш?

Жеребец рассеянно поднял прекрасные темные очи:

– Лучше. Во рту почти не болит и не кашляю. Коленям тоже легче. Я поправлюсь совсем?

Хольвин вздохнул.

– Ну что тебе сказать… Боль скоро пройдет совсем. Если не будет скачек и прогулок в полях под седлом по три-четыре часа подряд. Отдохнешь хорошенько и снова сможешь бегать… Лилия, пойдем в дом, я тебе дам лекарство, Дэрашу в питьевую воду добавлять. И попону возьмешь, будешь его укрывать на ночь – заморозки, не простудился бы…

Лилия улыбнулась Дэрашу, который смотрел на нее доверчиво и спокойно, вслед за Хольвином пробежала по двору, натянув куртку на голову, заскочила в дом. Закрыла за собой дверь и заглянула Хозяину в лицо:

– Все здорово плохо? Да?

– Лилия, – сказал Хольвин, – я звонил в СБ, тебе дают отпуск, останешься жить здесь и будешь ухаживать за конем – он к тебе расположен. Как быть с деньгами, пока не знаю. В Лиге все в курсе, наши адвокаты думают, что можно сделать, чтобы перевести вас на легальное положение, но… этот Филлис уже замучил жандармерию своими звонками и министру написал. Я его видел. Он… мертвяк новой формации, то есть формально живой, но двоесущным и людям от него тошно. Так что наши товарищи из СБ тут ничем не помогут. И если дальше так пойдет… в СБ вообще отпадет надобность.

– А в Лиге?

– Как тонко, – усмехнулся Хольвин. – Лиге будет очень трудно выжить, Лилия. В Городском Совете у нас объявились открытые враги. Тео очень кстати попал в беду – теперь о нас говорят и пишут, что мы экстремисты и фанатики, готовы убивать всех направо и налево… ради наших сомнительных убеждений.

Лилия укусила себя за костяшку указательного пальца. Вздохнула.

– Сомнительных… Послушайте… Хольвин… я, наверное, просто маленькая дурочка, да? Мне как-то страшно, знаете, страшно днем, а ночью снится что-то, от чего просыпаешься в поту. И мне жалко всех… и все… Что будет?

– Спрашиваешь, как двоесущный, – улыбнулся Хольвин. – Как наш коняга. Милая, да откуда же мне знать? Я не ясновидящий. Я, как и ты, чувствую, что все плохо, а объяснить не могу. Понимаю только, что нужно непременно что-то делать – и приходит в голову только одно: как-то попытаться выпустить медведя. И почему-то кажется, что твой жеребец тоже каким-то образом важен, но почему – не спрашивай, будь так добра…

Хольвин снял с полки свернутую попону на искусственном пуху и бутылку с каплями. Лилия сунула бутылку в карман куртки и прижала попону к груди.

– Отнеси, напои коня и приходи, – сказал Хольвин. – Попону на него вечером наденешь. Ты голодна?

Лилия кивнула.

– Яичницу будешь?

– Ага. Знаете, меня так удивило, что у вас куры… и кролики… Вы кроликов режете? – вдруг спросила Лилия, потупившись, так, будто само сорвалось, почти с ужасом.

Хольвин чуть пожал плечами.

– Буду всемерно приветствовать, как эпохальное достижение человеческой науки, идеальный синтез животного белка. Но пока этого открытия еще не произошло, наших хищников приходится кормить мясом грызунов и травоядных животных. На том мир стоит, и убивать для еды естественно. Этот принцип сохраняет равновесие.

– Убивать – естественно?

– Ты хочешь заплакать? Послушай, Лилия, я не умею воспитывать детей. Ты – Хозяйка, учись относиться к живому миру спокойно. Травоядные едят живые растения. Хищники едят травоядных. Мы, люди, можем есть любую пищу, но нам, как большинству всеядных животных, нужен животный белок. Убивать для еды естественно. Неестественно убивать для забавы, из прихоти, ради корысти. Все. Лекция окончена. Напои коня, и отправляйся убивать и есть куриные зародыши.

Лилия невольно хихикнула.

– Здоровый цинизм уже проявляется, – констатировал Хольвин. – Действуй. Я пойду к собакам.

Лилия вышла. Через минуту со двора сквозь шелест дождя послышался плеск воды, набираемой в ведро.