"Этичный убийца" - читать интересную книгу автора (Лисс Дэвид)

Глава 13

Дезире сидела на кровати в одних трусиках и топе от купальника, закинув ногу на ногу. На коленях у нее лежал томик в серой обложке – «И-Цзин» – «Книга перемен». Вот уже три недели подряд она вновь и вновь натыкалась на один и тот же символ. Как бы она ни переформулировала свой вопрос, какими бы способами ни искала ответ, она неизменно возвращалась к гексаграмме «цзе» – «разрешение».

Она нарисовала его маркером «Шарпи» на тыльной стороне ладони, чтобы знак постоянно попадался ей на глаза. Чтобы постоянно вдумываться в его смысл. Медитировать на него. Когда же шелушащаяся на солнце кожа, постепенно слезая, уносила его с собой, подобно тому как морские волны смывают следы на песке, Дезире рисовала его снова и снова. На прошлой неделе, проезжая по шоссе, она заметила небольшой татуировочный салон и подумала: а почему бы не сделать татуировку, чтобы символ всегда, неизменно оставался у нее на руке? Но потом отказалась от этой затеи, решив, что было бы странно неизменно носить на себе знак перемен.

Б.Б., увидев у нее на руке этот символ, сказал, что он похож на бессмысленный набор линий. Действительно, для непосвященных все они выглядели именно так, но Дезире-то знала, что в основе этой гексаграммы лежит образ двух рук, крепко сжимающих бычьи рога. Она обозначает изменение, происходящее, когда человек бросает вызов проблеме и решает ее. Этот символ – знак Дезире. И перед ней стоит проблема, которую необходимо решить, а именно – жизнь рядом с Б.Б.

Дезире стукнуло двадцать четыре, и она уже три года работала на Б.Б. – готовила ему еду, водила его машину, планировала расписание, резервировала столики в ресторанах. Она покупала ему еду и оплачивала счета, открывала дверь, если кто-то приходил, и готовила коктейли. Она была ему нужна – и прекрасно это понимала, и ей это нравилось. Более того, она была ему благодарна. Ведь она была совершенно раздавлена и потеряна – и вдруг он взял ее к себе. Конечно, у него были на то свои причины: он хотел таким образом избавиться от терзавших его демонов, – и все-таки.

В те первые дни, недели, даже месяцы она едва смыкала глаза и спала очень чутко, внимательно наблюдая за дверной ручкой в ожидании того момента, когда Б.Б. под покровом темноты, крадучись, войдет в комнату и потребует расплаты. В самый первый день она, конечно, понимала, что вряд ли это случится прямо сейчас: от нее исходила такая вонь, что ей самой приходилось дышать через рот, чтобы не сблевать. Но потом, когда она вымылась, слезла с крэнка, прикупила новую одежду – о, это было уже совсем другое дело. Глядя на себя в зеркало, она наблюдала, как к ней постепенно возвращается прежнее лицо: кости обросли плотью, щеки округлились и порозовели, изменилась форма носа – он стал менее тонким и острым, волосы перестали ломаться. Постепенно она вновь стала собой.

Однажды Б.Б. ей сказал, что, как бы ни повернулась жизнь, в какой бы чистоте, в каком бы достатке она ни жила, как бы счастлива ни была – о крэнке ей уже не забыть. Он будет вечно манить ее, мысль о нем станет преследовать ее, как призрак, словно аркан, накинутый на шею, – он никогда не перестанет тянуть.

Но Б.Б. ошибался. Ведь он не знал, что у Дезире уже есть свой призрак, что ее шею уже давно стягивает аркан. Под воздействием крэнка призрак таял, прятался и скрывался, и – Бог свидетель – потому она и подсела на наркоту. А теперь, лежа в чистой постели, в доме Б.Б. в Корал-Гейблс,[40] следя за бесконечным вращением лопастей вентилятора на потолке, прислушиваясь к далекому жужжанию газонокосилок и вою автомобильных сирен, она чувствовала, что возвращается, вновь идет навстречу сестре.

Афродита умерла, когда их разделяли. Девочек отправили на операцию, когда им еще и двух лет не исполнилось. Мать прекрасно знала, что операция сложная и оба ребенка могут погибнуть. Но врач ее все-таки уговорил, пообещав, что университет возьмет на себя все расходы. Ведь это был единственный шанс – и для детей, и для науки.

Им предстояло разделить девочек, сросшихся друг с другом от плеча и до бедра – омфалопагус «в легкой форме», как говорили врачи. Да, девочки срослись, но их соединяли лишь мышечная ткань и сосуды. Что же до внутренних органов – только печень была одна на двоих, и врачи надеялись, что ее удастся разделить так, чтобы обе девочки выжили. Причем хирург четко дал понять: да, возможно, оба ребенка выживут; очень возможно, что один из них погибнет; но вероятность того, что погибнут оба, невелика.

И Афродита погибла. Случилось это прямо во время операции, и врачи сказали, что, возможно, ей даже повезло, а то могла бы еще и промучиться несколько дней. Что же касается Дезире, то здесь прогнозы были самые оптимистические. Конечно, у нее на всю жизнь останется шрам, причем довольно большой, но зато она сможет вести нормальное, полноценное существование.

Но Дезире знала: все зависит от того, что считать нормальным и полноценным. Когда над тобой постоянно издеваются в школьных раздевалках, когда тебе годами приходится мириться с ролью эдакого уродца, когда стесняешься, к примеру, появиться на пляже в купальнике – это что, нормально? Ну конечно, не то чтобы уж совсем ни в какие ворота: ведь на свете живет множество толстых, уродливых, кривоногих и прочих детей, у которых такие же точно проблемы и которые не хотят становиться центром внимания. Но беда была в том, что про Афродиту знали абсолютно все: всем было известно, что Дезире – сиамский близнец. И ребята в школе, едва ее завидев, всегда тут же оттягивали уголки глаз указательными пальцами и начинали мяукать. В конце концов, и это было неизбежно, они узнали откуда-то имя Афродиты и стали при всяком удобном случае спрашивать, как у нее дела – будто она была все еще жива и все еще болталась на боку у Дезире. А в средних и старших классах школы всегда находилась по крайней мере одна пара ребят – а однажды и две нашлось, – которые наряжались на Хэллоуин сиамскими близнецами.

Мать Дезире тоже подливала масла в огонь. Она не уставала повторять, что всегда больше любила Афродиту, – правда, Дезире еще в младших классах начала сомневаться в правдивости этих слов: она подозревала, что мать просто хочет ее обидеть, но легче от этой догадки ей почему-то не становилось. Во время очередной истерики мать частенько сжимала ей голову руками и со слезами вопрошала: «Ну почему, почему выжила ты, а не Афродита?»

Да и сама Афродита все не давала Дезире покоя. Дезире впервые услышала голос сестры, когда ей исполнилось двенадцать. Мать их тогда на целую неделю уехала из города: она отправилась в Ки-Уэст[41] со своим очередным бойфрендом, отношения с которым – вот чудеса! – привели ее в конце концов не куда-нибудь, а в реанимацию.

Дезире понимала, что назвать это «голосом» – чересчур, но Афродита никуда не уходила, она была рядом, как особое ощущение, необъяснимое воздействие или даже поток иррационально воспринимаемой информации. Стоило Дезире познакомиться с новым человеком – она тут же могла сказать, понравился он сестре или нет, именно потому, что она чувствовала, как Афродита либо подталкивает ее к этому человеку, либо, наоборот, отталкивает от него.

Сперва ей даже нравилось присутствие сестры: оно скрашивало ее одиночество и неприкаянность, но потом, годам к пятнадцати, ситуация изменилась. Дезире встретила новых людей, совсем других: им было наплевать на ее шрам, им нравилось тусоваться, слушать музыку, курить травку. Афродите эти ребята не нравились, зато им очень нравилась Дезире. А потом вдруг оказалось, что крэнк помогает заглушить голос Афродиты. Сперва было больно. Нос обжигала такая колючая боль, что Дезире стаканами втягивала в него воду, а потом выдувала фонтаном, как кит. Зато на второй раз боль не была уже такой жгучей. А на третий если и жгло, то она вообще ничего не заметила.

Так продолжалось до тех пор, пока ее не нашел Б.Б., или пока она его не нашла. Это было на дороге в Форт-Лодердейл. Он притормозил у светофора на своем «мерседесе», крыша и окна машины были опущены, и Рэнди Ньюмен[42] орал из динамиков что было мочи, как будто пытался изобразить «Лед зеппелин».

И в карманах у этого парня лежало то, что было так нужно Дезире, – наличные. Ей нужны были деньги, срочно, прямо сейчас, потому что ей нужна была доза, и ей было так хреново, она просто подыхала. Однажды крэнк унес ее из реального мира в мир другой, высший и могущественный, в котором она могла делать все, что угодно, могла говорить что угодно: она чувствовала себя цельной, идеальной, неделимой личностью, а не девочкой для битья, в которую ее превратили школьные учителя, собственная мать и погибшая сестра-близнец.

Но теперь все было иначе: крэнк по-прежнему возносил ее, но уже не так высоко, и падения становились столь стремительными, столь болезненными, каких она и вообразить себе прежде не могла. Она будто проваливалась под землю, под собственную могилу, и, пытаясь выбраться, отчаянно скребла ногтями днище собственного гроба. Она иссыхала, она задыхалась, постепенно превращаясь в туго выжатую и изодранную губку, – она была готова на все, лишь бы снова взмыть ввысь, чтобы начать все сначала. Ради этого она даже готова была подойти к незнакомцу, который ехал в Форт-Лодердейл. Все ограничения, все представления о приличии, которым некогда подчинялась ее жизнь, осыпались, как шелуха, как осенние листья, изъеденные усталостью и бессонницей, потому что она уже не помнила, когда спала в последний раз, – что, впрочем, ни о чем еще не говорило, ведь теперь память слишком часто отказывалась ей служить. Панический страх непрестанно кипел в ее подсознании, то и дело грозя вырваться из подкорки и заполонить все вокруг. Во рту у нее пересохло, и сколько бы она ни пила – ощущение сухости не проходило. И как бы мало она ни ела – ей так и не удавалось испытать чувство голода.

Но несмотря на все это, ничего подобного она прежде не делала. Ради дозы крэнка она трахалась и отсасывала, но это всегда были знакомые парни, и все же чем больше она об этом думала, тем больше приходила к выводу, что разницы нет никакой. Подумаешь: пара минут, и чего? – секса. Тут и заморачиваться нечего. Из-за секса почему-то всегда столько шума, а это ведь такая ерунда. Какая-нибудь пара минут – и у нее снова будут деньги, и она получит свою дозу.

Даже в тот момент, когда каждая клетка ее тела страдала от жажды, а страх, не унимаясь, колотил ей в барабанные перепонки, она слышала приглушенный голос сестры. Слов разобрать Дезире не могла, но чувствовала ее присутствие, слышала тихую мольбу. Похоже было, что этот парень не откажется: он был неплохо одет, волосы аккуратно причесаны, аккуратно покрашены, на нем болталось несколько дорогих, но со вкусом сделанных безделушек. Дезире это сразу заметила – ведь не зря она столько времени прокуковала в ломбардах. Это был не просто очередной врач, адвокат или агент по недвижимости в автомобиле с откидным верхом – этот парень был слеплен совсем из другого теста, помечен особым знаком, издавал особый, вибрирующий звук, который могли различить только собаки и наркоманы: этот парень скрывал свои доходы, обманывал жену, а партнеров обводил вокруг пальца – словом, настоящий фрукт. Парень в «мерседесе» был как минимум мошенником, и у него явно водились деньжата.

Она подошла к машине и улыбнулась. Она одарила его своей самой обворожительной улыбкой, самой сияющей – в прошлом, по крайней мере. Знай Дезире, на что она стала похожа – тощая, как на последней стадии рака, с запавшими глазами, тонкими губами, вся в алых рубцах от недавних побоев, – она бы ни за что себя не предложила. Ей бы и в голову не пришло, что кто-нибудь на нее позарится. Но она ничего не знала, а потому подошла к машине и улыбнулась. Парень посмотрел на нее.

– Я отсосу тебе за десять баксов, пупсик, – сказала она.

Но он в ответ только поднял стекло – сомнительная защита при опущенном верхе, – и Дезире тут же отступила на шаг, грязные слова готовы были уже сорваться с ее языка. Вдруг стекло снова опустилось.

– И на чем ты сидишь?

– Да пошел ты! – ответила она и стала отворачиваться от машины, очень медленно, потому что чувствовала: разговор не окончен.

Парень вынул из кармана двадцатку и помахал ею в воздухе.

– Так на чем ты сидишь?

Дезире колебалась. Она вдруг услышала Афродиту – ее голос, который все эти годы звучал приглушенно, едва слышно; но теперь он был громким, каким-то опустошенным и распыляющимся, как эхо. И все же Дезире почти удалось разобрать слова: не говори ему. Не отвечай. И именно поэтому она решила ответить.

– На крэнке, – сказала она.

Еще минуту незнакомец внимательно изучал ее, оглядывая с ног до головы, затем одним движением пальца отпер дверь машины и сказал:

– Залезай!

И она залезла. А почему бы и нет? Для старпера он выглядел очень даже неплохо, на вид казался чистоплотным и наверняка был богат. А все остальное: этот вибрирующий голос, предупреждавший, что ей грозит опасность, возможно смертельная, что ее труп могут просто выкинуть где-нибудь на пустой парковке или сбросить с лодки где-нибудь в Эверглейдс,[43] – это ее сейчас не беспокоило. Ей нужна была доза, и ни о чем другом думать она не могла. Доза. Мучительная жажда раздирала ее на части, толкала вперед, сжигала изнутри, сбивала с ног, заставляла валяться в грязи. И Дезире села в машину.

Но парень в «мерседесе», как оказалось, вовсе не хотел секса – он просто хотел ее вытащить.

За расплатой Б.Б. так и не пришел, а пару месяцев спустя, когда Дезире уже вполне вжилась в роль горничной, она поняла, что ничего подобного от нее уже и не потребуют. Просто Б.Б. вообще не нравились женщины. Ни на улице, ни в магазине он никогда не пялился на женщин – ни на хорошеньких, ни на очаровательных, ни на красавиц. Иногда, правда, он оборачивался, чтобы посмотреть на вульгарных или откровенно сексуальных, но и тогда им явно двигала не похоть: на лице его в такие моменты читалась скорее легкая враждебность, смешанная с веселым изумлением.

Сперва Дезире решила, что он голубой, и это нимало ее не беспокоило. Во-первых, скитаясь по городским улицам и трущобам, она повстречала немало геев, а во-вторых – слишком долго она сама была всеобщим посмешищем, чтобы осуждать кого-либо только за то, что он отличается от остальных или не соответствует тому представлению о норме, которое внушает нам телевидение. Но в этом ее предположении было все же мало правдоподобия, потому что на мужчин Б.Б. тоже вроде бы не заглядывался – даже на самых красивых и откровенно голубых.

Оставалось предположить, что он просто асексуал, но Дезире печенкой чувствовала, что это не так, да и голос Афродиты в этом сильно сомневался. Может, он и асексуал, а может быть, и нет, но в нем явно присутствует и кое-что еще – нечто такое, чего близнецы никак не могли нащупать своими тонкими пальчиками – кто живыми, а кто и бесплотными. Было на личности этого человека какое-то слепое пятно. Время от времени его образ словно застилала дымка. Да, он вытащил Дезире, но он вовсе не был похож на человека, способного ни с того ни с сего вдруг спасти полусгнившего заживо наркомана. Только занятия благотворительностью, возня с этими детьми до краев наполняли его жизнь. То же самое происходило и тогда, когда он просто наблюдал за каким-нибудь мальчишкой. Порой, когда они отправлялись в ресторан, гуляли по пляжу или ходили по магазинам, а его ученики бродили неподалеку, разойдясь кто куда, плечи Б.Б. вдруг разворачивались, вся фигура становилась прямее и выше, а походка – величественной и непринужденной, и на щеках вспыхивал здоровый румянец. Можно было подумать, что он влюбился. Да, казалось, что на таких встречах он всякий раз влюблялся.

Однажды Дезире даже заговорила с ним об этом – лишь однажды, и то только потому, что в этой неодолимой тяге, которую Б.Б. испытывал к мальчишкам, было что-то трогательное, вызывающее уважение и чуть ли не восхищение. Он жаждет их общества – это было очевидно. Живя на улице, Дезире не раз встречала мужчин, которые предпочитали развлекаться с мальчишками и девчонками – совсем еще детьми, даже понятия не имеющими о сексе. То были хищники, настоящие чудовища, и ей хотелось растерзать их всех собственными руками. Б.Б. был вроде них – и все же совсем другой. Он обратил свою страсть в благотворительность. И причину, по которой ему так хотелось помогать мальчикам, он тщательно скрывал как от окружающего мира, так и, возможно, даже от самого себя – он просто им помогал. И если действия человека с подобными наклонностями вообще могут быть достойны восхищения, то действия Б.Б. были его достойны.

И однажды за ужином Дезире решила, что момент для разговора настал самый подходящий. К тому времени она проработала у Б.Б. уже больше года и стала неотъемлемой частью его жизни, его правой рукой. Это был день рождения Б.Б., он явно хватил лишнего, изрядно приложившись к двум бутылкам красного вина, которые давно берег до случая. Возможно, и Дезире была уже не вполне трезва.

– Слушай, по поводу твоих мальчишек, – начала она.

– Угу?

Б.Б. с аппетитом жевал кусок поистине редкостного филе-миньон, которое Дезире для него запекла. На его тарелке, рядом с горкой спаржи, растеклись два небольших озерца – изысканный соус о-пуавр и рядом сливочно-чесночный.

– Я просто хотела сказать, что все понимаю. Я знаю, почему ты все это делаешь, Б.Б. И я думаю, что ты очень смелый и мужественный человек. И если вдруг тебе нужна помощь, если я могу тебе чем-нибудь помочь – пожалуйста, не стесняйся. Ты можешь быть со мной откровенен.

Б.Б. положил вилку на стол и пристально посмотрел на Дезире. Вдруг лицо его побагровело, на шее вздулись синие вены, и на мгновение девушке показалось, что он сейчас взорвется, запустит в нее тарелкой и выгонит к чертовой матери. Но вместо этого он только издал невнятный, хриплый смешок.

– Господи, только не это! – сказал он. – И ты туда же! Дезире, пожалуйста. Я знаю, что люди всегда и во всем подозревают самое худшее. Я надеялся, что уж ты-то меня поймешь.

– Ну да, я понимаю, – ответила она.

– Я просто хочу им помочь, и ничего больше. Мне самому в детстве пришлось несладко. Теперь все по-другому, и я могу помочь этим мальчишкам – вот я и помогаю. И все. Я вовсе не извращенец. Пойми, уж если даже тебе трудно поверить, что я способен помочь кому-то просто так, а не затем, чтобы потом его трахнуть, – значит, никто в это не поверит.

Было видно, что Б.Б. не просто расстроился: он разозлился. И как будто бы очень сильно устал.

– Ну ладно, Б.Б. Как скажешь, – согласилась Дезире.

Уж ей-то было лучше знать, но она покорно кивнула. Раз он скрывает свои пагубные наклонности от себя самого, то пусть прячет их и от мира – ничего страшного.

По крайней мере, Дезире может не волноваться, что ее друг, ее босс и человек, с которым она живет под одной крышей, станет шататься по городу и трахать мальчишек направо и налево. Он может сделать очень много дурного, может быть вовсе дрянным человеком, но по крайней мере это он будет держать под контролем. Хотя Афродиту эти рассуждения почему-то не успокоили. Ну и ладно, мертвые сестры-близнецы – это дело житейское: сколько бы они ни вопили и ни возмущались – все равно замолчат рано или поздно. И через пару месяцев тревожные речи Афродиты наконец затихли. Да, очень может быть, что это нехорошо – работать на человека, который загребает чертову прорву денег такими способами, как Б.Б., но если бы Дезире этим не занималась, нашелся бы кто-то другой, и зла в мире от этого бы не убавилось. Зато у бедной-несчастной Дезире не было бы куска хлеба и крыши над головой. Кто бы еще взял ее на работу? Ведь у нее даже не было аттестата об окончании школы! Не говоря уже об опыте работы. Не могла же она написать в резюме, что служила личным секретарем у бандита!

К тому же она чувствовала, что нужна Б.Б. Он всюду брал ее с собой, ценил ее помощь, прислушивался к ее мнению. Он спас ей жизнь, и, помня об этом, она считала, что может себе позволить не обращать внимания на то, с каким удовольствием он кладет руку на плечо мальчишки или как вспыхивает его взгляд, стоит ему увидеть кого-нибудь из своих воспитанников в купальном костюме. Дезире понимала, что она – прикрытие, маска, за которой Б.Б. прячется от мира, и она была готова с этим мириться.

Вдруг события стали принимать опасный оборот. Как-то раз Б.Б. с Дезире возвращались из ресторана после деловой встречи с одним парнем, который занимался продажей энциклопедий в Джорджии. Б.Б. подумывал – как-то лениво – о расширении бизнеса. Дезире не верила, что все это всерьез: никогда в жизни Б.Б. не станет расширяться. Сейчас он зарабатывал ровно столько, сколько ему было нужно, а преодолевать препятствия – это было не по нему. Зачем рисковать, осваивать новую территорию, выбираться за границы штата?

Встреча прошла из рук вон плохо: парень из Джорджии очень не понравился Дезире. Вряд ли ему стоило доверять. И теперь она испытывала некоторое облегчение, и Б.Б., как ей показалось, тоже. Было даже похоже, что он не прочь это отпраздновать. Но когда они ехали вдоль пляжа, на глаза им попался мальчишка – и выражение лица у Б.Б. мгновенно изменилось.

Мальчишке было на вид лет одиннадцать – хорошенький, славный мальчонка, только почему-то шатался, как пьяный. Должно быть, он действительно впервые в жизни выпил. На лице у него светилась глупая и счастливая улыбка, и он напевал какую-то бравую песенку, время от времени аккомпанируя себе на ходу на воображаемой гитаре.

– Давай-ка остановимся, – попросил Б.Б. – Надо подвезти этого парня.

Дезире не хотела останавливаться, но выбора у нее не было: на светофоре зажегся красный свет.

– И куда ты хочешь его подвезти?

Б.Б. улыбнулся ей с таким видом, будто то, что надломилось в его душе, должно было надломиться и у нее.

– К нам домой.

Дезире уставилась прямо перед собой.

– Нет.

– Ах, нет?

– Нет. Я этого не допущу.

Б.Б. закусил губу.

– Чего именно ты не допустишь?

– Послушай, Б.Б., давай забудем об этом. Поехали домой.

– Если я сказал, что мы подвезем этого парня, значит, мы его подвезем. – Эту фразу он уже произнес повышенным тоном. – Ты не смеешь мне отказывать, и он тоже не посмеет. Никто не смеет мне отказывать. Останови машину и уговори мальчишку поехать с нами – либо завтра же выметайся из моего дома, и через неделю ты снова станешь шлюхой и будешь готова на все ради дозы крэнка.

– Ладно, – послушно сказала Дезире. – Ладно, хорошо.

Тут зажегся зеленый свет, и Дезире на всех парах промчалась мимо мальчишки.

На следующее утро, когда ее чемодан и спортивная сумка были уже упакованы, ее вдруг осыпали цветами и шоколадом и вручили ей конверт с круглой суммой. Б.Б., правда, не извинился, не признал, что хотел использовать ее в качестве сводни, но Дезире и сама видела, что он чувствует себя виноватым, а это было важно. Дезире знала, что никуда не уйдет, но, пока она распаковывала вещи, Афродита твердила ей о том, что это не более чем отсрочка. Дезире не стала спорить с ней, отпираться, не пыталась даже отмахнуться от нее, потому что понимала: сестра права. Скоро все изменится, и это факт.

Они обе это понимали: сокровенные желания Б.Б. рвутся наружу, и рано или поздно под этой крышей станут происходить ужасные вещи. Возможно, какое-то время Дезире сможет сдерживать его порывы – но как долго? Ведь не вечно же. Больше всего на свете ее пугала даже не мысль о том, что Б.Б. пойдет на поводу у своих самых пагубных желаний, что он подчинится худшей части своей натуры, превратится в то чудовище, которому так долго противостоял. Гораздо больше она боялась того, что у нее самой не хватит сил с ним сражаться, что она убедит себя, будто ее присутствие поможет кое-что смягчить, что ей удастся хотя бы отчасти сдерживать его и тем самым спасти хотя бы некоторых мальчиков. Она боялась, что станет помогать ему в этом грязном деле, как помогала до сих пор в бизнесе. А как долго может человек участвовать в грязной игре, сам оставаясь при этом чистым? А что, если она замаралась уже тогда, в тот самый момент, когда согласилась на помощь Б.Б., на его благотворительность? В тот момент, когда она, уже зная, кто он такой, не отвернулась от него и не ушла, но осталась рядом?

Пора было выбираться из этого тупика, надо было двигаться дальше. Афродита постоянно нашептывала ей эту мысль на ухо, и мантра эта звучала денно и нощно, не умолкая, словно дыхание. Даже символ из «Книги перемен» все время напоминал ей об этом.

Б.Б., конечно, потеряет голову, когда она уйдет, но это не важно. Да и идти-то ей некуда, но это тоже не важно. Самое необходимое у нее есть: ведь она скопила немного денег – вполне достаточно, чтобы прожить годик-другой и разобраться в себе. И потом, она многое знала о делах Б.Б. Она вовсе не собиралась его запугивать или шантажировать, просто она подозревала, что, когда он поймет, что Дезире не собирается возвращаться, что она ушла навсегда, – он придет в ярость.

А уж если мужчина рассердился, да еще такой мужчина, у которого под рукой есть орава ребят вроде Джима Доу и Игрока, – кому-то может очень не поздоровиться.