"Художник, спускающийся по лестнице" - читать интересную книгу автора (Стоппард Том)Сцена 3Доннер. Правильно. Положи себе сахар. Мартелло. У меня не получается. Она слишком твердая. Доннер. Отломи ей голову. Мартелло. Без резца ничего не выйдет. Доннер. Ну, тогда засунь ее головой в чашку и поболтай немного. Мартелло. Дурацкое занятие. А если я захочу посыпать сахаром кукурузные хлопья, что тогда? Доннер. У голодающих крестьян нет кукурузных хлопьев. Господи, Мартелло, неужели ты полагаешь, что, имей они кукурузу, они стали бы делать из нее эту дурацкую жвачку для машинисток, заботящихся о своей фигуре? Мартелло. Что за ахинею ты несешь? Какие еще голодающие крестьяне? Честно говоря, Доннер, тебя швыряет из одной крайности в другую. В целом, мне гораздо больше нравилась твоя идея с сахарными кубиками из керамики. Доннер. Нет, я только теперь понял, как глубоко заблуждался с керамической едой. Конечно, керамический хлеб, керамический бифштекс и керамическая клубника с кремом из алебастра ставили вопрос в лоб, но я по-прежнему пытался отвертеться от ответа. Поэтому вопрос остается прежним: как оправдать существование искусства перед человеком, у которого пуст желудок? Ответ прост, как и все гениальное: нужно сделать искусство съедобным. Мартелло. Блестяще! Доннер. Откровение пришло ко мне, когда я… кстати, Мартелло, это ты вытираешь ванну моим полотенцем? Мартелло. Нет. Это, наверное, Битчем. Доннер. У него нет абсолютно никакого уважения к частной собственности. Мартелло. Я знаю. И к тому же он повадился прятать от нас варенье. Ты знаешь, где оно? Доннер. В банке, на которой написано «Огурцы». Мартелло. Вот хитрый черт! Спасибо. Доннер. А в банке, на которой написано «Оливковое масло», он прячет мед. Мартелло. Невероятно. Похоже, он это придумал, когда вытирал ванну твоим полотенцем. Доннер. Кстати, где он? Мартелло. Отправился покупать сахар из собственных средств. Интересно, где он его спрячет? Доннер. Да пускай себе прячет. Сахарный стиль – это только начало. Мартелло. Хотя нельзя отрицать, что он вдохнул в кубизм новую жизнь. Доннер. Только представь себе Мартелло. Холодного рисового пудинга. Доннер. Нет, из соли. Представь себе бедную деревню, которая получает месячную норму соли в виде классической скульптуры! Мартелло. И не только классической! Твои собственные шедевры, воспроизведенные в удобной и при этом съедобной форме… Доннер. Представь себе пиццу в виде вангоговского подсолнуха!.. представь себе, какие новые пигменты войдут благодаря этому в художническую практику – от соли до лакрицы! Мартелло. Ты будешь подписывать авторские буханки хлеба, вылепленные из настоящего теста и обожженные в печи пекаря… ты будешь изготавливать «керамические бифштексы» из настоящего мяса! Пусть умники разглагольствуют себе: простые потребители искусства станут отныне руководствоваться в своем выборе подлинным вкусом. В будущем вкус художника… Доннер. Ты издеваешься надо мной, Мартелло? Мартелло. Да нет, Доннер. Пусть они подавятся искусством. Доннер. Представь себе мою ближайшую персональную выставку, открытую для всех голодающих в мире… Знаешь, Мартелло, впервые в жизни я чувствую себя свободным от тех угрызений совести, с которыми приходится жить каждому художнику. Судя по всему, съедобное искусство – это то, чего все мы искали с самого начала. Мартелло. Кто это «мы»? Доннер. Все мы! Бретон! Эрнст! Марсель, Макс, ты, я… Вспомни только, как истошно Пабло кричал, что война сделала искусство бессмысленным, поэтому… Мартелло. Какой Пабло? Доннер. Как это: «Какой Пабло»? – Мартелло. Ты имеешь в виду однорукого официанта в «Швейцарском кафе»? Доннер. Нет, одноногого владельца «Кафе Рюсс», который потерял ногу под Верденом… Мартелло. Боже, ну и нерасторопным же он был, этот Пабло! Удивительно, как ты умудряешься помнить всех людей, которые поили тебя в долг… Доннер. Он поил в долг не меня, а тебя, потому что ты тоже был под Верденом. Mартелло. Да, правда, был. Доннер. Нет, не был. Мартелло. Как это не был? Маршрут нашего похода проходил через окрестности Вердена, я это точно помню. Доннер. Боже, что это был за поход! Ты веселился как сумасшедший, Мартелло. Мартелло. Да таким я и был, пожалуй. Доннер. Битчем вел себя не лучше. Мартелло. Ах да, эта история с конем! Доннер. Нам, если вдуматься, больше никогда не было так весело… Мартелло. Но ты же утверждал, что это было отвратительно! Доннер. Ничего подобного. Мартелло. Хуже, чем война. Доннер. В ней-то все и дело. Я должен был остановиться именно тогда. Искусство потеряло всякий смысл. Мартелло. За исключением искусства абсурда. Пабло никак не мог усвоить этого тонкого различия. Постоянно приходил в бешенство из-за того, что лишился руки… Доннер. Ноги… Мартелло. Я вижу его сейчас как живого – по подносу в каждой руке, ругается на чем свет стоит… подожди, что я такое говорю? Доннер. У него не было Мартелло. По подносу в каждой ноге… Ты что, нарочно сбиваешь меня с толку? Доннер. Он был прав. Он все правильно понимал. Разницы действительно никакой нет. Мы пытались делать вид, что наше антиискусство, полное выкрутасов и разочарования в реальности, чем-то отличается от прежнего искусства, почитавшего разум, историю человечества, логику и прочие допущения. Но для одноногого солдата и для батальона таких же, как он, увечных – одноногих, одноруких, одноглазых, – и то и другое казалось жестокой насмешкой. И тем не менее мы по-прежнему занимаемся все тем же, сидим и измышляем очередной выверт. Но, как ни крути, единственное, что можно сказать в защиту моей скульптуры – это то, что она съедобна. Мартелло. А в защиту моей – то, что она вызывает улыбку. Как ты ее находишь? Доннер. Это символ? Мартелло. Нет, метафора. Доннер. Почему у нее солома на голове? Мартелло. Это не солома, а спелая пшеница. Это ее волосы. Я долго выбирал между золотой канителью и спелой пшеницей, но я не знал, где взять канитель, и уже порядком намучился, доставая жемчуг для ее зубов. Доннер. Зубы вышли похожими на искусственные. Мартелло. Разумеется, потому что это искусственный жемчуг. Как и рубины, из которых сделаны ее губы. А вот груди тебе понравятся. Доннер. Да? Они съедобные? Мартелло. Вообще-то да, но вовсе не предполагалось, что их кто-то будет есть; я просто использовал настоящие фрукты для их изготовления и настоящие лебединые перья для ее лебединой шеи. Не знаю вот только, что делать с ее глазами: звезды здесь будут несколько неуместны… Ты не помнишь, глаза у нее не походили на два черных омута? Доннер. О ком ты говоришь? Мартелло. О Софи, разумеется! Доннер. Ты хочешь сказать мне, что вот этот Мартелло. В метафорическом смысле. Доннер. Мартелло, ты скотина! Мартелло. Что? Доннер. Ты законченный подлец! Неужели для тебя нет ничего святого? Мартелло. Не горячись, Доннер, я никого не хотел обидеть. Доннер. Кто дал тебе право насмехаться над ее светлой памятью? Я тебе этого не позволю, черт побери! Боже, у нее и без того была достаточно трудная жизнь, чтобы после смерти над ее красотой насмехался фокусник от искусства… Мартелло. Успокойся, Доннер, ты выбил ей зуб! Доннер Мартелло. Спелой пшенице… Доннер. Золоту. Твой трагический взгляд… твои глаза словно… Мартелло. Звезды… Доннер. Два бездонных омута, а когда ты смеялась… Мартелло. Жемчуг твоих зубов… Доннер. Твой смех звучал словно серебряный колокольчик, спрятанный между твоими рубиновыми губами… Мартелло. Доннер…подобной… Мартелло…двум спелым грушам… Доннер. Крепким молодым яблочкам… Мартелло. Нет, грушам. Ради всего святого, следи за собой, Доннер! Доннер, охваченный горем, обнимает статую. Доннер. О милая Софи… Я пытался забыть о тебе навсегда, но достаточно… одного цветка… цветной ленты… обрывка мелодии… вида реки, текущей под древними мостами… дуновения лета… |
||
|