"На острие" - читать интересную книгу автора (Ридпат Майкл)

5

За утро Жан-Люк перечитывал это сообщение, наверное, раз в двадцатый. Да, для него это была действительно хорошая новость. Северная лига была партией правого толка и, базируясь в Ломбардии, выступала за бо#769;льшую независимость для Севера. Именно от лиги зависело равновесие сил в парламенте Италии. Союз с Северной лигой значительно повышал шансы Тальяфери на приход к власти. На эту же тенденцию указывали и опросы общественного мнения. Тальяфери очень умело воспользовался вялым ведением кампании со стороны правящей партии, занимающей умеренную антиевропейскую позицию, и левоцентристской коалиции, выступающей яростным адвокатом европеизма. Выход Италии из еврозоны вдруг стал центральной темой всех газет, хотя большинство комментаторов по-прежнему считали это плохой идеей. Политическая борьба не могла не отразиться на итальянском рынке ценных бумаг. Но цены, как ни странно, пока не желали обваливаться.

Для Мартеля это был скверный день. А если по правде, то скверной оказалась и вся неделя. Пережив краткий период падения цены после объявления о том, что Галлотти присоединяется к Тальяфери, рынок государственных облигаций Италии почему-то окреп. Более того, он продолжал укрепляться – пусть медленно и понемногу, но очень упорно. Мартель, умевший хорошо чувствовать состояние рынка, понимал, что имеет дело с устойчивой тенденцией к повышению. Для него это было довольно скверно. Цены каждый день поднимались на четверть пункта. А ведь он работал на понижение. Продавал, продавал и продавал: шортинг есть шортинг.

Его нереализованный убыток на итальянской операции составил уже более пятисот миллионов долларов и продолжал возрастать. Чтобы покрыть дефицит, ему приходилось продавать другие активы.

Он посмотрел на вырезку из «Уолл-стрит джорнал», лежащую на самом верху ближайшей к нему стопки бумаг. «Орел атакует евро из своего гнезда в Скалистых горах», – гласил заголовок. Статья была полна комплиментов в его адрес и сопровождалась его весьма удачным рисованным портретом. Мартелю казалось, что он достаточно убедительно выступил в пользу того, чтобы Италия покинула зону евро, но создавалось впечатление, что с ним никто не согласился.

Мартель долго не выходил на связь с Уолтером Лессером, но тянуть дальше было уже неприлично и в конце концов он направил ему сообщение:

Ответ пришел через пару минут:

Мартель сделал глубокий вдох и набрал:

На сей раз ответ последовал немедленно:

Merde![2] Если доклад не убедил Уолтера, то его дружки, контролирующие хеджевые фонды, тоже не верили в успех дела. Мартель вдруг ощутил боль во всем теле. Она началась в области живота, а затем, подобно электрическому току, пробежав по конечностям, сконцентрировалась в пальцах рук и ног. Возможно, Уолтер и его приятели затеяли какую-то свою комбинацию?

Мартель связался с Альберто Мости, своим контактером в миланском «Харрисон бразерс», и спросил:

– Ты не заметил никакой особой активности с ВТР? Помимо нашей, естественно.

– Нет, Жан-Люк. Ничего.

Игнорируя ответ, Мартель продолжил:

– Я спрашиваю потому, что хорошо знаю Уолтера Лессера.

В трубке прозвучал вздох, за которым последовали слова:

– Прости, Жан-Люк. Но ты же знаешь, насколько тщательно блюдут свои секреты ребята из хеджевых фондов. Из всего делают тайну.

– Выслушай меня! – взорвался Мартель. – В эту операцию я через тебя вложил миллиарды евро. И поэтому имею право ждать от тебя информации. Добротной информации.

– Но конфиденциальность работы с клиентами…

– Все это – собачье дерьмо, Альберто! Я твой лучший клиент! – Мартель уже перешел на крик. – И ты будешь относиться ко мне как к своему лучшему клиенту. Как к единственному клиенту. Всегда! Или я перестану иметь с тобой дело. Только так. Каждый раз, когда я услышу, что ты проводишь операцию, я стану выступать против тебя. Буду тебя иметь! Ты все понял? Буду тебя трахать!

– Да, Жан-Люк. Прости, Жан-Люк. Я все понял.

Судя по дрожи в голосе, Альберто был смертельно напуган. Впрочем, так и должно быть.

– О'кей, Альберто. Я рад, что нам удалось все прояснить. Итак, кто еще покупает?

Молчание.

– Альберто!

– Ходит слух, что Банк Италии намерен дать указание некоторым итальянским банкам скупать ВТР. Причем в крупных размерах.

– Когда?

– Завтра. Может быть, послезавтра.

Мартель закрыл глаза.

– Жан-Люк, ты намерен что-нибудь предпринять? Закрыть часть своих позиций?

В ответ Мартель с силой бросил трубку.

Итальянское правительство начало борьбу. И эта борьба разгорится по-настоящему, когда банки приступят к покупке облигаций. Мартель снова почувствовал острую боль в животе, боль, которую он сразу узнал. Она сопровождалась учащенным сердцебиением и спазмом плечевых мышц. Это был страх.

В хорошие дни он думал, что читает рынки словно открытую книгу. В плохие дни ему казалось, что ему просто везет.

Первым крупным успехом фонда «Тетон» была продажа японской иены в 1998 году. Курс иены продолжал расти, но Мартель не прекращал продажи. Он продавал их направо и налево до тех пор, пока не исчерпал свою наличность. Его брокеры потребовали погашения маржи, что означало ежедневные переводы для покрытия убытков. Ровно за два дня до того момента, когда средства должны были исчерпаться и переводить было бы просто нечего, рынок обвалился – как он и хотел. Через месяц он уже казался гением. Возможно, он действительно был им. Но нельзя было исключать и того, что ему просто сопутствовала удача.

Годом позже мощное развитие Интернета снова подняло его на небывалую высоту. Он вышел на рынок акций высоких технологий раньше, чем другие хеджевые фонды, и сорвал хороший куш. Затем, в конце того же 1999-го, он опять решил играть на понижение и принялся продавать. Игра на понижение с акциями Интернета – особенно в то время – оказалась делом весьма расходным. Чтобы продавать акции, приходилось заимствовать из разных источников, что с каждом разом становилось все труднее и труднее. В начале 2000-го стало снова казаться, что ему придется прекратить игру, выкупить акции «Амазонс», «И-бейс» и «Прайслайнс» по ценам гораздо более высоким, чем те, по которым он их продавал, расстаться со своим ранчо и уехать из Вайоминга. Но рынок все же обвалился и фонд «Тетон» снова неплохо нажился.

С войной в Ираке в 2003 году все было значительно легче. Цены на сырую нефть взмыли до небес из-за боязни, что кровавый конфликт серьезно повлияет на поставки. Но Мартель, не сомневаясь, что война окажется для американцев простой прогулкой, принялся продавать нефть танкерами. Через пару месяцев американцы въехали в Багдад, цены на нефть рухнули, и он увеличил свой капитал на миллионы долларов. На сотни миллионов, если быть точным.

Из всех этих триумфов Мартель извлек один важный урок – да, он всегда прав, но, чтобы доказать свою правоту, иногда приходится платить за то, чтобы выиграть время. И вот сейчас наступил именно такой момент.

А что, если он ошибается, а другие трейдеры правы и евро останется непоколебимым? Может быть, ему в прошлом лишь сопутствовало везение и сейчас наступила полоса неудач? Что тогда?

Где-то в области солнечного сплетения снова вспыхнула боль. Чувство неуверенности постоянно преследовало семью Мартель. Его отец служил в казначействе. Этот высокообразованный и умный человек страдал оттого, что его постоянно обходили повышением по службе. Юный Жан-Люк запомнил беседы за обеденным столом, во время которых его родители говорили, что у французов очень сильны национальные предрассудки и продвижению папы по служебной лестнице мешает его польское происхождение. Они дошли даже до того, что отказались от своего родового имени. Фамилию Млотек, они сменили на Мартель, что было не только старинным французским словом, означавшим все тот же инструмент, но и таило в себе некоторый оттенок благородства.

Мамаша, осознав, что ее долговязый и неуклюжий сынок обладает незаурядным умом, делала все, чтобы он достиг успехов в учебе. Ее усилия не пропали втуне. Он сумел выиграть по конкурсу место в элитарной школе, где добился особых успехов в математике. Однако, несмотря на то что на экзаменах Жан-Люк получал только высшие баллы, его способности, как казалось ему, не были должным образом оценены ни учителями, ни одноклассниками. Он, так же как и родители, считал, что виной этому его польское происхождение. Люди об этом знали, хотя он и носил вполне французскую фамилию. Но в те редкие моменты, когда юноша начинал сомневаться в себе, ему казалось, что его недолюбливают вовсе не за происхождение, а за высокомерие, неотесанность и неуклюжесть. Иногда ему в голову даже приходила мысль, что если бы камнем преткновения в карьере отца была его национальность, то в министерстве финансов Франции не трудилось бы такое количество людей с восточноевропейскими фамилиями.

Проработав унылый год клерком кредитного департамента одного из французских банков, Жан-Люк отряхнул прах Парижа с ног и отбыл в Америку. Окончив Школу бизнеса в Вартоне, он поступил в один из ведущих инвестиционных банков. С трудом избежав перевода в парижское отделение, Жан-Люк обосновался в Нью-Йорке. Тогда он и открыл для себя финансовые рынки, или, если хотите, финансовые рынки открыли его. И вот благодаря своим потрясающим воображение успехам на Уолл-стрит он оказался здесь, в Скалистых горах, чтобы проводить еще более грандиозные операции.

Утверждают, что люди, укрываясь в горах, бегут от действительности. Если даже это утверждение и соответствует истине, то ему убежать не удалось.

Мартель смежил веки и сделал глубокий вдох. «Courage, mon brave».[3] Сейчас не время сдаваться. Он не раз попадал в подобное положение и всегда находил выход. Но чтобы выжить, существовал лишь один способ – борьба.

Пригласив Энди и Викрама к себе, Мартель обсудил с ними ситуацию. Он хотел вбросить на рынок еще партию ВТР, но это было легче сказать, чем сделать. Фонд «Тетон» уже продал итальянских государственных облигаций на миллиарды долларов – облигаций, которыми не владел. Фонд должен был заимствовать их преимущественно у инвестиционных банков или брокеров, которые и переводили их тем, кому они были проданы. Проблема состояла в том, что каждый брокер устанавливал лимит на объем облигаций, который был готов дать в кредит, а фонд «Тетон» уже успел исчерпать все свои лимиты. Заимствовать облигации было негде.

Оставался лишь единственный способ укрепить позиции. Для этого следовало купить ИГЛОО у «Блумфилд-Вайс».

– Сколько? – поинтересовался Викрам.

– На шестьсот миллионов.

Викрам даже присвистнул.

– Но это означает, что общая сумма составит восемьсот миллионов. Не знаю, согласится ли на это «Блумфилд».

Одно из многих достоинств ИГЛОО заключалось в том, что торговля ими не требовала никаких заимствований государственных облигаций. Но с другой стороны, это означало заимствование денежных средств у «Блумфилд-Вайс» на покупку облигаций.

– Я хорошо знаю инвестиционные банки, – сказал Мартель. – Мы предложим им такие комиссионные, что они наверняка найдут способ провести операцию через департамент оценки рисков.

– Я позвоню Перумалю, – улыбнулся Викрам.

Мартель все еще ощущал некоторое напряжение, когда ехал из города на свое ранчо. Расстояние было совсем небольшим – пять километров. В 1994 году ранчо обошлось ему в три миллиона долларов. Теперь же оно стоило в несколько раз больше. Последние десять лет очень богатые люди, стремящиеся к здоровому образу жизни на воздухе, стаями слетались в Джексон-Холл, чтобы найти там покой и уединение. Графство Тетон имело самый большой в стране уровень доходов на душу населения, и этот уровень быстро возрастал. Джексон превратился в процветающий ковбойский город, в игровую площадку для богатых людей. Это были прекрасные места для горных восхождений, ловли рыбы, рафтинга и верховых прогулок. Район славился своими горнолыжными спусками, считавшимися чуть ли не самыми сложными в США.

Дом на ранчо Мартеля был сооружен из бревен и речных валунов, а само ранчо занимало пятнадцать с половиной весьма дорогостоящих акров. Дом уютно угнездился среди тополей и елей у самого подножия хребта Тетон на берегу Змеиной реки. Больше всего Мартелю нравился вид, который открывался из его владений на обожаемые им горы. Они возносились в небо больше чем на две тысячи метров, но создавалось впечатление, что если переправиться через реку, то до их вершин можно будет дотронуться рукой.

Поставив «рейнджровер» в гараж, Мартель отправился на поиски супруги. Он нашел ее в большой комнате у камина, где полыхали огромные поленья. Она читала, теребя одной рукой локон густых, медового цвета волос. Услышав шаги мужа, она подняла на него взгляд. Ее глаза в свете камина блестели, а щеки казались даже более розовыми, чем обычно. При его появлении она радостно улыбнулась, и Жан-Люк, несмотря на ужасный день и давивший на сердце, легкие и желудок тяжкий груз, воспрянул духом.

После шести лет брака Мартель по-прежнему очень любил жену.

Они встретились в Гамильтоне, на Бермудах, где был зарегистрирован фонд «Тетон». Она работала младшим бухгалтером на фирме, которая проводила для него аудит. Девушка с первого его взгляда привлекла внимание Мартеля. Она выглядела такой молодой, такой невинной, такой цельной, такой недоступной и такой, черт побери, типичной американкой! У Мартеля было много женщин, среди них встречались яркие и великолепные и вполне заурядные, но такой, как Черил, он не встречал.

Один из партнеров аудиторской фирмы высказал кое-какие претензии к бухгалтерской практике фонда «Тетон». Когда Мартель попытался от них отмахнуться, Черил ему не позволила. Она выступила с такой серьезностью, что просто очаровала его.

Эта женщина должна принадлежать ему, решил он тогда.

Черил жила в Нью-Йорке, и, оказавшись в очередной раз в этом городе, Мартель пригласил ее на ужин. Она сказала – нет. А как насчет оперы? И здесь последовал отказ. Не хочет ли она приехать в Джексон-Холл покататься на лыжах? Категорически нет. Но Мартель не сдавался, понимая, что его не отвергают окончательно. Он чувствовал, что нравится девушке, и видел, что ее заинтриговал его французский шарм, возраст, прошлый опыт и богатство. Ему казалось, что она готова сказать «да». Но в Висконсине у нее был бойфренд. Отказать ему было бы неправильно, так как он одновременно являлся и ее клиентом.

В конце концов она капитулировала. Мартель пригласил Черил и ее босса с супругой поужинать на яхте, которую арендовал в нью-йоркском порту. Он окончательно очаровал девушку, безукоризненно играя весь вечер роль французского джентльмена. И когда в конце вечера он пригласил ее отужинать с ним тет-а-тет в «Ла-Сирк», Черил не смогла отказать.

Миновало полгода, и Мартель пошел дальше. Оказалось, что и в постели она была столь же прекрасна, как и в остальном. Но Черил по-прежнему выводила его из себя, отказываясь сопровождать его на некоторые светские сборища. Она даже пыталась прекратить всякие отношения, заявив, что не желает стать содержанкой богача. Мартель предложил ей поселиться у него в Джексон-Холл, но она сказала, что ей надо заботиться о своей карьере. Тогда он предложил ей выйти за него замуж. Но у Черил имелся выбор. Кроме того, была еще одна проблема – они принадлежали к разным конфессиям: Мартель был католиком, а Черил – лютеранкой. Для того чтобы сказать «да», ей потребовалось три месяца.

Поначалу Черил просто наслаждалась жизнью в Джексон-Холл. Она стала брать уроки и скоро превратилась в весьма искусную лыжницу. Летом она любила совершать конные прогулки в удаленных от цивилизации местах. Мартель построил для нее студию художественной керамики, чтобы его молодая жена могла заниматься любимым делом – изготовлять вазы и кувшины в индейском стиле. Мартель предложил ей открыть в городе галерею, но она отказалась, заявив, что ее работы недостаточно хороши. Жан-Люк был даже готов тайно приплачивать тем, кто согласился бы приходить в студию и покупать произведения гончарного искусства вне зависимости от того, хороши они или никуда не годятся. Но Черил предвидела подобную возможность, и рядом со студией возникла кладовка, где нашли упокоение сотни горшков и кувшинов.

Он наклонился, чтобы поцеловать жену, и уловил аромат ее духов, слегка приправленный запахом пылающих в камине сосновых поленьев.

– Ты выглядишь очень усталым, любимый, – сказала она, – и страшно напряженным.

Мартель уныло кивнул и рухнул в кресло. Черил отложила книгу и сняла ноги с софы. На ней были обтягивающие джинсы и легкая футболка с коротким рукавами. Пока она направлялась к нему, Мартель не сводил с нее глаз. Встав за спиной супруга, Черил принялась разминать ему плечи.

– О… как хорошо.

– Неужели рынки вели себя сегодня отвратительно?

– Да, можно сказать и так, – пробормотал он.

Он не стал делиться с женой событиями этого дня. Но не потому, что она бы его не поняла. Нет, совсем напротив. Она поняла бы его отлично и до смерти бы испугалась.

– Тебе пора завязывать с делами, – проговорила Черил. – Постоянный стресс не идет тебе на пользу.

– Возможно, в будущем году я так и сделаю.

– Но почему не сейчас? – спросила она, и ее руки прекратили движение.

Мартелю хотелось попросить ее продолжить, но он промолчал в надежде, что она догадается сама.

– Ты заработал денег больше, чем нам надо. Есть масса дел, которыми можно было бы заняться. Собирать средства для музеев, например, – сказала Черил.

Она входила в совет директоров Национального музея художников-анималистов, занимающего весьма эффектное здание в трех километрах к северу от Джексона, и относилась к своей роли весьма ревниво. Мартель всеми силами потакал ее страсти, хотя, по его личному мнению, тот, кто видел изображение одного бизона, знаком со всеми остальными тоже.

– Ты не понимаешь. – Он попытался говорить спокойно. – Операция, которую я сейчас провожу… Если все получится, как я задумал… когда все получится… все поймут, что я настоящий профи в хеджевых фондах.

Черил рассмеялась.

– Эй, жена, я требую, чтобы ты проявляла по отношению к мужу хоть немного уважения! – запротестовал Мартель, заключая ее в объятия.

Черил позволила ему притянуть ее ближе, и все кончилось тем, что они оба грохнулись на ковер. Когда Мартель поцеловал жену, та все еще продолжала хихикать. Затем, оставаясь рядом с камином, они неторопливо стянули с себя одежду. При виде ее светлой кожи, на которой играли отблески огня, Мартель ощутил возбуждение. Он страстно поцеловал ее, а затем… А затем… А затем – ничего.

Черил делала все, что могла – а могла она многое, – чтобы вернуть его желание, но из этого ничего не вышло. Дело было совершенно безнадежное, и оба это знали.

В конце концов она сдалась. Бросив свое никчемное занятие, Черил собрала валяющуюся на ковре одежду и принялась одеваться.

– Прости меня, mon ange,[4] – произнес Мартель.

– Ты должен что-то предпринять. В конце концов, есть же таблетки…

– Все будет в порядке.

– Это продолжается уже шесть месяцев, и все из-за твоей треклятой гордости. Здесь нечего стыдиться. Пусть ты и не являешься великим французским любовником.

– Эй, послушай, разве я раньше не заставлял тебя визжать от страсти? – возмутился глубоко уязвленный Мартель.

– Весьма трудно заиметь ребенка без секса, – продолжала Черил. – В Висконсине нас многому научили, но этому обучить не могли.

– Терпение.

– Само по себе это не пройдет, – заметила она, втискиваясь в джинсы. – Ты должен что-то сделать, чтобы у тебя стало получаться.

Натянув футболку, она вышла из гостиной и, хлопнув дверью, направилась в студию. Мартель лежал голышом на ковре, а смятое белье находилось в нескольких сантиметрах от его носа. Комок в желудке снова дал о себе знать.