"Тревожная вахта" - читать интересную книгу автора (Успенский Владимир Дмитриевич)

«МОРСКИЕ ДЬЯВОЛЫ»

Захарий Иванович очнулся в темной комнате с одним окном, забранным частой решеткой. Болела грудь, болела обожженная щека. Старик ощупал себя — переломов не было, хотя конвоир, когда вел сюда, несколько раз ударил его прикладом. Но внутри будто что-то оборвалось, трудно было дышать. Он тяжело поднялся на ноги, прошел по комнате и снова сел на голый дощатый пол. Немцы, правда, позаботились: бросили сюда его ватник. Захарий Иванович прилег. Побои ослабили его, он находился в каком-то оцепенении, забывался, дремал.

Кораблеву казалось, что вот-вот откроется дверь и его опять поведут к черному капитану. Он гнал от себя мысль о предстоящих мучениях, но перед глазами всплывали фотоснимки, виденные в плюшевом альбоме. Да, от пыток теперь не спасешься. Самыми страшными будут первые минуты, первая, самая острая, боль…

Старик хотел покончить с собой, но ничего не было под рукой: ни ножа, ни даже ремня — сняли немцы. И часовой то и дело поглядывал через квадратное отверстие в двери.

Вот как поворачивается иной раз судьба. Не думал не гадал Захарий Иванович, что случится такое: придется принимать смерть в муках, среди палачей, вдали от своих. Истерзают, выбросят в снег на съедение собакам. Может, потом и похоронят норвеги, они душевные, хотя и суровые на вид. А может, и не похоронят… Так и останется в сундуке у Марьи Никитичны давно уже приготовленное чистое смертное белье. И ни старуха, ни сыновья не узнают, где он и что с ним.

Вздыхал и ворочался на полу старый рыбак. Перекатывались на скулах твердые желваки. Ворочался и думал: раз выпала ему такая смерть — примет её, как подобает: не закричит, не поползет на коленях перед палачами, не унизит поморскую гордость.

Кораблев вздрогнул от резкого скрипа открывшейся двери. Часовой жестом показал: выходи. «Это всё», — подумал старик и пошел медленно, едва переставляя ноги, инстинктивно оттягивая то страшное, что ожидало впереди.

Его привели в ту же комнату, где допрашивали первый раз. Но капитана в черной форме не было. Навстречу старику предупредительно поднялся из-за стола рыжеволосый лейтенант Йоганн Мерц. Его лицо, покрытое крупными веснушками, выражало смущение. Он предложил Кораблеву сесть, придвинул стул.

— Вы должны извинить нас, господин э-э-э… Кораблёф, — с просительной улыбкой сказал лейтенант. — Произошла ошибка. Так случается на войне. Мы должны были захватить одного русского разведчика. А привезли вас. Мы сами очень огорчены неудачей и тем, что вам пришлось э-э-э-э… немножко пострадать. — Лейтенант тщательно подбирал слова. — Германская армия не воюет с мирными жителями. Командование уже наказало виновных. В том числе и меня. Мне поручили извиниться перед вами. Вы теперь можете быть спокойны, мы создадим вам условия…

Захарий Иванович слушал, склонив голову. Он был потрясен таким резким поворотом событий. Сам не замечая того, выдергивал из бороды волоски и не чувствовал боли. «Про какие это условия распространяется немчик? В лагерь запрут или в тюрьму, куда же ещё? Но это уж не так страшно. Рано или поздно придут наши, придут обязательно. Ведь фашистов гонят на всём фронте!..»

Явился толстый заспанный солдат с подносом, поставил на стол банки с консервами, бутылку водки. Лейтенант налил старику граненый стакан. Себе — рюмку.

— Выпьем, господин Кораблеф, по русскому обычаю за хороший конец.

— А вы их знаете, что ли, обычаи русские?

— О да! — обрадованно закивал лейтенант. — Я немножко учил кое-что.

«Ты не немножко, ты крепко учил, — подумал Захарий Иванович, окидывая взглядом раскрасневшееся, сияющее лицо лейтенанта, его стройную фигуру. — Тебя небось с детства тренировали. Хочешь, чтобы захмелел я? Ну, будь по-твоему…»

Кораблев разом выпил стакан, степенно вытер рот и принялся за закуску. Немец тоже выпил, но, видно, непривычна для него была водка. Даже передернулся весь. Поел немного и спросил:

— Ещё по одной?

— А вот закушу.

— Ну, с делом мы покончили… А теперь что же? Отпустить вас?

— Домой надо, — сказал Кораблев.

— Для нас не имеет значения, где вы будете жить. Важно, чтобы вы молчали. Никто не долженз знать, что произошло с вами.

— Ну, молчать буду.

— Лично я вполне верю вашему слову. Я верю старым людям. Но служба СС… — лейтенант возмущенно пожал плечами. — Помните капитана, который допрашивал вас?

— Да уж никогда не забуду.

— Грубый человек. И жестокий. Так вот: капитан требует или доказательства вашей лояльности, или… Требует, чтобы вас отдали в его распоряжение. Я виноват, что привез вас сюда, и мне хочется оградить вас от новых неприятностей. Отдать вас капитану — это очень плохо. Но есть выход. Вы дадите какие-нибудь сведения. Никто и никогда не узнает об этом. Не нужно ни расписки, ни подписи. Мне нужен аргумент, чтобы подтвердить вашу лояльность.

— Но мне ничего не известно.

— Конечно, вы простой рыбак и не можете знать военную тайну. Но подумайте сами, что бы вы могли нам сообщить.

Захарий Иванович никак не мог разобраться, запутывает его лейтенант или действительно хочет исправить свою ошибку. Во всяком случае, сейчас, когда появился проблеск надежды, Кораблеву совсем не хотелось встретиться вновь с черным капитаном.

— Да не знаю же я ничего, — ответил старик.

Лейтенант насупился, задумавшись, забарабанил пальцами по столу.

— Как бы мне помочь вам? — проговорил он, доставая из ящика стола хрустящую карту. Кораблев сразу узнал знакомые очертания берегов. Карта была новой, совсем чистой, карандаш не касался её.

— Ещё стаканчик за ваше здоровье, — предложил лейтенант.

— И это можно.

Они выпили. Офицер разложил карту на столе, аккуратно разгладил места сгибов.

— Наверно, каждый камень вам тут знаком? — спросил он. — Покажите, где ваш поселок.

— Здесь, — ткнул ногтем Захарий Иванович.

— Верно. Ну, покажите мне хотя бы… — лейтенант наморщил лоб, — хотя бы путь от вашего поселка до порта. На пути, вероятно, есть какие-нибудь заграждения?

— Море не загородишь.

— Совсем правильно. Вот и покажите, господин Кораблеф, как бы вы прошли в порт.

— И тогда, значит, вы пустите меня на все четыре стороны?

— О, конечно!

— А куда же я подамся без документов в чужом краю?

— Дадим вам документы и деньги.

— Сколько денег-то? И в какой валюте опять же?

— В какой хотите. Двадцать тысяч рублей.

— Маловато по нонешним-то временам.

— Я договорю с начальником.

— Деньги-то не в цене нынче, — упрямился Кораблев, старавшийся показать, что захмелел. — Жить-то мне надо будет или куски ходить собирать? Норвеги не дадут много.

— О! Вы хотите использовать этот случай и разбогатеть, — засмеялся лейтенант.

— Да-а, с вами разбогатеешь.

— Я буду заботиться о вас, — офицер подвинул ему карту. — Ну, старый капитан, начинайте прокладку курса.

— Ладно, — Кораблев навалился грудью на заскрипевший стол. — Давай карандаш, нарисую.

Немцы не рассчитывали получить от Кораблёва какие-нибудь особо важные сведения. Они сами располагали данными о заграждениях у входа в залив, куда предстояло прорваться смертникам. Эти данные они получили с помощью авиационной разведки и своей агентуры. Последний агент, высаженный в советском тылу совсем недавно, успел передать несколько радиограмм, а потом замолк. Немцы хотели ещё раз проверить и уточнить имевшиеся у них данные. Для этого и затеял лейтенант Мерц «невинную» беседу с рыбаком. Капитан Циммерман посоветовал лейтенанту ничего не спрашивать напрямик. Пусть старик сам разговорится. Надо только слегка направлять его, не уходить от нужной темы.

Лейтенант Мерц был молод и самоуверен. Он совершенно искренне считал, что принадлежит к высшей расе. А все остальные — дегенераты. Тем более этот бородатый старик, который за всю жизнь ничего, вероятно, не видел, кроме рыбацких сетей. И уж конечно он, Мерц, сумеет обвести вокруг пальца этого русского. Такая игра нравилась лейтенанту.

Между тем Захарий Иванович довольно скоро смекнул, что к чему. Житейский опыт подсказывал: надо принять эту игру и провести её с выгодой. Немец хотел, чтобы Кораблев был ошеломлен, растерян, чтобы проникся благодарностью к Мерцу. Ну что же, Захарий Иванович постарался изобразить это. Немец хотел, чтобы Кораблев был пьян? Можно и выпить, можно и захмелеть для виду.

Что намерены выпытать фашисты — вот о чём думал Кораблев, прокладывая на карте привычный маршрут. Прежде всего — что они знают? Конечно, то, что видно простым глазом. Ихние самолеты летают над морем и над заливом. А раз так, то фашистам известно, где находятся боны, где патрулируют дозорные суда. Значит, об этом можно сказать немцу. Этот рыжий увидит, что старик говорит правду, и поверит ему. А вот о минных полях надо молчать. Они под водой, их с самолетов не различишь. Но зачем молчать? Можно и минные поля на карте нарисовать. И проход между ними изобразить. Только не хотел бы Захарий Иванович сам идти потом с такой картой по такому проходу.

— А ну, — сказал повеселевший Кораблев лейтенанту. — Налей-ка мне ещё стопку. Не жадничай, на тебя ведь работаю.

Через час после того, как закончился разговор с рыбаком, офицеры 265-й флотилии соединения «К» были собраны у командира. Присутствовал также капитан СС Циммерман.

— Опыт удался, — так начал свое сообщение лейтенант Мерц. — Всё шло по плану, который разработал господин капитан. Старик считал, что его будут пытать. Он обрадовался, узнав об избавлении. Он ответил на все вопросы. Господа, — Мерц повысил голос, — то, что сообщил старик, совпадает с имеющимися у нас сведениями. Я не буду останавливаться на деталях. Они доложены командованию. Скажу только, что старик указал тот самый фарватер, который был предварительно проложен нами на основании всех имевшихся данных…

Мерц сделал паузу, поглядывая на слушателей, подогревая их нетерпение. И только когда командир флотилии недовольно повел плечами, продолжал:

— Это ещё далеко не всё. Нас интересовало, когда открываются проходы в заграждениях. Так вот. Рыболовецкие боты и шхуны идут в глубь залива обычно в полночь. Иногда часом раньше или позже. В поселок, где жил старик, раз в неделю является катер и забирает улов. С рыбой он возвращается в залив. Приблизительно в двадцать четыре часа тридцать минут он подходит к первому заграждению. Так что, если идти вслед за этим катером… Кстати, шум его винтов заглушит работу других двигателей, гидроакустики неспособны будут ничего уловить. Кроме того, господа, этот старик дал и другие ценные сведения. Очень ценные, — подчеркнул Мерц. — Он указал границы минных полей, выставленных русскими в прошлом году. Мы не знали об этих полях, и наш предполагаемый курс проходил через них. До прошлого года старик рыбачил в этом районе и своими глазами видел, как ставили мины…

— Старик мог соврать, — сказал один из офицеров.

— Не думаю, — ответил Мерц. — Я же вам говорю, что другие его показания почти совпали с теми, что имеются у нас.

— Он мог просто ошибиться, в конце концов.

Командир флотилии поднял руку. Все стихли.

— Конечно, господа, — медленно заговорил он. — Мы не можем полностью верить этому русскому, не можем ставить всю операцию в зависимость от его показаний. Но мы сделаем следующее. Одна группа пойдет прежним маршрутом вдоль края этого минного поля. Второй группе предстоит двигаться по новому маршруту, в обход опасного района. Это несколько увеличивает расстояние. Так что придется ещё раз пересмотреть наш план…

Совещание затянулось надолго. Офицеры наносили на свои карты заграждения и минные поля противника, получали указания о том, как вести последнюю подготовку к операции. Прощаясь, командир флотилии, сухой, сдержанный человек, пожал руку Мерцу и капитану Циммерману. Другие офицеры понимающе переглянулись — это рукопожатие означало многое. Можно было не сомневаться, что оба скоро получат награды: Мерц — за захват рыбака, а Циммерман за ту ловушку, в которую он заманил этого русского.

Лейтенант и капитан вышли из штаба вместе. На улице стояла темная ночь, лишь на северо-востоке светилась у горизонта полоска далекого сияния, похожая на зарево.

— Что вы намерены сделать со стариком? — спросил Мерц.

— Он выложил всё, что знает, — махнул рукой Циммерман. — Теперь этот выпотрошенный козел нам не нужен.

— Завтра вы покончите с ним?

— Нет, подержим до начала операции. Вдруг понадобится что-нибудь уточнить. Прикончить его никогда не поздно. Я сам займусь этим, когда вы уйдете в море. До свидания, — козырнул капитан, сворачивая на боковую тропинку.

Йоганн Мерц основательно утомился за сегодняшний день. Думал, что уснет сразу, едва доберется до своей кровати. Но сон не приходил, вероятно, потому, что Мерц нарушил привычный режим.

В комнате вместе с лейтенантом жил его напарник Зигфрид Штумме, тридцатилетний фельдфебель, призванный в начале войны из резерва. У него было смуглое лицо и черные вьющиеся волосы, что редко встречается среди немцев. Однако в родословной фельдфебеля насчитывалось двенадцать чисто арийских поколений.

Штумме — испытанный товарищ, который не растеряется и не подведет в трудную минуту. Мерц полностью доверял ему. Один только недостаток был у фельдфебеля — чрезмерная страсть к женщинам. Он готов волочиться за каждой девчонкой.

Лейтенант лежал с открытыми глазами, смотрел в темноту, вспоминая те дни, когда познакомился с фельдфебелем. В начале 1944 года Йоганн Мерц с группой военнослужащих, откомандированных из разных частей, прибыл в казарму на берегу Балтийского моря, неподалеку от Хейлигенхафена. Сюда направляли людей физически крепких, с незапятнанной репутацией. Здесь формировались отряды «морских дьяволов», в которые брали только добровольцев, готовых без всяких колебаний отдать жизнь за фюрера и Великую Германию.

Война складывалась неблагоприятно для немцев. Надо было добиться перелома в ходе событий. Фюрер обещал, что это скоро будет сделано с помощью нового оружия. Мерц гордился, что является одним из тех, кому доверено применить это оружие на фронте.

С ужасом думал лейтенант о том, что русские могут прийти в Германию. Это хуже смерти. Рухнут все идеалы, которыми он жил с самого детства. Немцы должны править миром — к этому он привык ещё на школьной скамье. За это он готов драться, не жалея себя. Он мечтал только об одном: умирая, совершить подвиг. Такой подвиг, чтобы о нём узнал сам фюрер, чтобы в классе, где учился Йоганн, повесили его портрет, чтобы люди говорили друг другу: «Надо брать пример с Мерца. Он был настоящим солдатом и погиб как солдат…»

С такими мыслями он приехал в Хейлигенхафен. Новички проходили тут строгую проверку. Учитывались и прошлая служба, и состояние здоровья, и положение родственников, и многое другое. После проверки некоторые были отправлены обратно в свои части. Лейтенант Мерц остался. Он был совершенно здоров и любил фюрера. Его родственники не вызывали подозрений. Отец и старший брат возглавляли фирму, поставлявшую армии фруктовые консервы. Йоганн — наследник. Ему было за что воевать.

Мерц подписал обязательство хранить тайну, порвать все связи с внешним миром, служить без увольнений и отпусков, отдать делу все физические и душевные силы. Добровольцы именовали такое обязательство «смертным приговором», и то, что все они подписали себе приговор, сблизило их между собой и отдалило от других людей. Между ними возникла дружба обреченных. Особенно чувствовалось это первое время, пока они не привыкли к новому положению. Среди добровольцев были и рядовые, и курсанты, и офицеры. Чтобы ничем не выделяться среди товарищей и быть всем на равной ноге, они сняли свои знаки различия.

«Морских дьяволов» учили презирать смерть. Их поднимали по ночам, гнали бегом и приказывали прыгать с обрыва. Они катились вниз, рискуя сломать шею. Но это ничего не значило по сравнению с другими видами закалки. Группа из восьми человек, надев каски, ложилась на землю, головами к центру круга диаметром в четыре метра. В круге, в специально вырытой ямке, устанавливалась ручная граната, из неё выдергивалась чека. Лежавшие вслух, хором считали секунды: одна, две, три… Граната рвалась с оглушающим треском, казалось, что лопаются барабанные перепонки. Был случай, когда один доброволец не выдержал напряжения, вскочил и побежал. Осколки изрешетили ему спину.

Чем только не занимались они в те месяцы, пока были в лагере! Инженерным делом, плаванием, джиу-джитсу… Они усвоили, как одним ударом сбить с ног человека, как пользоваться радио, взрывать морские и береговые объекты, зазубрили часто употребляемые фразы и ругательства на русском, английском и французском языках. Мерц, умевший говорить по-русски, сам проводил занятия.

Но больше всего они изучали водолазное дело, тренировались в кислородных масках.

Потом наступило наиболее трудное. По плану подготовки это именовалось «воспитанием личной инициативы». Будущим диверсантам давались самые неимоверные задания, чтобы проверить, на что они способны. Их посылали в форме, но без всяких документов в отдаленные города. Добираться надо было как сумеешь, только нужно вернуться к сроку и привезти с собой доказательство того, что побывал в назначенном месте. Один доброволец привез в качестве такого доказательства полицейскую печать из города Гамбурга. Печать в тот же день анонимно отослали обратно.

В случае провалов начальство быстро улаживало дело, но неудачник попадал в разряд «слабых».

Йоганну Мерцу и Зигфриду Штумме поручили в течение одной ночи раздобыть две солдатские каски. Это было тем более нелегко, что солдаты большей частью ходили в пилотках. Лейтенант и фельдфебель набросились ночью на вооруженный патруль возле маленькой железнодорожной станции. Солдаты — юнцы последнего призыва — сопротивлялись неумело. Но Йоганну всё же заехали в живот сапогом, а Штумме царапнули штыком плечо. В лагерь лейтенант и фельдфебель вернулись с трофеями…

Адмирал Гельмут Гейе с гордостью говорил о своих подчиненных: «Бога они боятся, но больше ничего на свете!» Да, Йоганн Мерц мог подтвердить это. Впереди — смерть. Пути назад не было. Их познакомили с такими тайнами, что отчисленный из соединения человек не мог остаться живым. Он попадал в руки гестапо.

…Воспоминания Йоганна прервал Зигфрид. Он заворочался на кровати, выругался и сел, протирая глаза.

— Ты что? — спросил Мерц.

— Дай мне сигарету. Черт возьми, не могу спать спокойно. Вот уже целый месяц я не видел ни одной женщины. И каждую ночь один и тот же сон. Красавица с распущенными волосами. Я тянусь к ней, хочу обнять, но она превращается в этот дурацкий матрац, набитый пробкой.

— Да, старик, у тебя трудное положение, — засмеялся Мерц. — У тебя только один выход — надо съездить в бордель.

— Верно, Ганс, я попрошусь. Люди же мы наконец! Мне всё опротивело тут на Севере: и эти скалы, и темнота, и снежная пустыня. Когда только кончится всё это?

— Скоро, Зигфрид. Может быть, гораздо скорее, чем ты думаешь.

— Я не думаю. Я ни о чём не хочу думать, — буркнул фельдфебель и снова лег, повернувшись лицом к стене.