"Зеленый шум" - читать интересную книгу автора (Мусатов Алексей Иванович)РОДНОЙ ДЯДЯУтром, чуть свет, к Шараповым заглянул Ефим Кузяев. Он, по обыкновению, вошел не через сени, а через двор, без стука распахнул осевшую дверь избы и по-хозяйски переступил через порог. Гошка, его младшая сестренка Клава и братишка Миша в ожидании завтрака сидели за столом. Мать поставила перед ними чугунок с дымящейся картошкой, запотевшую кринку с молоком. — Завтракайте и марш в школу, — сказала она. — А мне на ферму пора. — Заправляйтесь, едоки-хлебоеды. — Кузяев покосился на чугунок с картошкой, на ребят. — А негусто у вас на столе, не велики разносолы. — И он поставил на лавку небольшой кузовок, прикрытый тряпицей... Потом прошелся по избе, потрогал печь, посмотрел на отсыревший угол, на заткнутое тряпкой окно, откуда тянуло холодом, и покачивал головой: — Да-а, неказисто у вас, холодновато... Опять, значит, без дров сидите... Гошка, забыв про завтрак, искоса наблюдал за Кузяевым. Дядя Ефим доводился его матери родным братом, и после смерти отца он помогал семье Шараповых: приносил хлеб, мясо, раздобывал дрова, сено для коровы, ссужал Александру деньгами. Опекал он и ребятишек. Гошку то и дело наставлял уму-разуму, поучал, как надо жить, говоря, что главное в том, чтобы нигде не зевать, не упускать своего, быть оборотистым, смекалистым, не затеряться в хвосте, на задворках. «Это как ваш Митька?» — переспрашивал Гошка. «А что ж?.. Парень он смекалистый, держись за него... Такого не затрут, не затопчут». За шумливый нрав, за горячность и вспыльчивость Кузяев нередко поругивал Гошку, а за озорство иногда пребольно драл за уши или щелкал по затылку. «Это я по-родственному, для твоей же пользы, — говорил обычно Ефим. — Имею на то полное право». Гошка злился, выходил из себя и заявлял матери, что он не позволит больше Кузяеву драть его за уши, но мать только грустно усмехалась: «А ты потерпи, дурачок... ничего с твоими ушами не станется. Он ведь не чужой нам, дядя-то Ефим, печется о нас, заботится...» После смерти мужа Александре и в самом деле казалось, что без помощи брата ей никак не обойтись. Особенно Ефим нужен был для сыновей — Гошки и Миши. Он и побеседует с ними по-мужски, и построжит, и делу поучит. Но Гошке от всего этого было не легче. И, когда Кузяев приходил к ним с подарками, ему становилось не по себе, и он старался поскорее уйти из дома. Вот и сейчас он вылез из-за стола и принялся собираться в школу. Книжки и тетради оказались придавленными кузовком. Гошка в сердцах отодвинул его и едва не опрокинул с лавки. — Это чего? — недоумевая, спросил он у дяди. Кузяев отвернул тряпицу, достал из кузовка увесистый кусок парной свинины и протянул Александре. Та замахала руками и отступила к печке: — Опять ты, Ефим, за свое... Не приму я. — Бери-бери, сгодится. — Кузяев положил свинину на лавку и кивнул на ребят за столом: — Вон у тебя орава какая. Щей им со свининой наваришь, картошки нажаришь со шкварками. Кинув подозрительный взгляд на кусок мяса, Александра спросила, откуда же такая жирная, упитанная свинина. — Да хряка пришлось прикончить... Ваську. Помнишь, что ногу на днях сломал? — пояснил Кузяев. — Это племенного-то? — ахнула Александра. — Неужто и вылечить было нельзя?.. — Не удалось... начальство порешить приказало. Да ты не сумлевайся. Все по закону сделано. А свинина — это тебе вроде аванса на трудодни... Гошка испытующе посмотрел на мать — возьмет или не возьмет? Александра продолжала стоять у печки. Тогда Гошка достал свою заветную тетрадку и, присев к столу, принялся быстро писать. — Ты чего это строчишь там? — полюбопытствовал Кузяев. — Дневник веду, дядя, — ухмыльнулся Гошка. — Хотите, почитаю? «На ферме сломал ногу породистый хряк Васька. Начальство приказало его порешить». Правильно, дядя? Без вранья? Все ведь с ваших слов записано... А вот чего я позавчера записал. — Гошка прочел еще одно место из дневника: — «Сегодня заведующий свинофермой Кузяев словил поросенка, который покрупнее, сунул в мешок и отнес его председателю колхоза. А мамке сказал, что это по распоряжению начальства, к которому приехали какие-то гости из района и их надо было угостить». — Погоди, племяш, погоди! Зачем же писать об этом? — опешил Ефим. — Дело это свое, хозяйское, никого не касается... — Он пристально посмотрел на Гошку и начал о чем-то догадываться. — Ты что же, родная душа? Я тебя на ферму допустил, а ты, значит, ходишь, высматриваешь да в тетрадочку все заносишь?.. Уж не ты ли в комсомольской стеннушке всякие пакости строчишь? — А что? — вспыхнул Гошка. — Разве там неправда какая? Честно говоря, сам он в комсомольскую стенгазету ни о чем не писал, но свой дневник частенько показывал Стеше Можаевой, которая была членом редколлегии. Когда Стеша училась в школе, она была отрядной пионервожатой, и Гошка по старой привычке был к ней очень привязан. Стеша всегда с интересом просматривала Гошкины записи. «Отличные факты, — говорила она. — Прямо не в бровь, а в глаз. Надо будет обнародовать их». И в стенгазете частенько появлялись острые заметки о непорядках на ферме. — Вот оно как! — развел руками Кузяев. — В своей же семье и зловредничаешь... На родного дядю тень наводишь... А того не понимаешь, что я тоже не велик хозяин на ферме. Надо мной и повыше начальство есть. Как прикажут, так и делаю. Вот хоть с Васькой этим... Распорядился председатель, и пришлось хряка прикончить... Вот и вам на приварок перепало. Забирай, Александра! — обратился он к сестре. — Ну, и бери свинину, бери! — взорвался Гошка. — Принимай подачки!.. — И, схватив портфель с книгами, он выскочил за дверь. Вслед за ним ушли в школу Клава и Мишка. — Взрывной он у тебя, — покачав головой, сказал Ефим. — Так и полыхает. — Будешь тут полыхать, — вздохнула Александра. — Мальчишке хочется доброго да хорошего, а кругом что творится... Вот он и примечает. Кормов на ферме в обрез, поросята тощают, свинарки от работы отказываются. Сколько раз я тебя просила хоть бы навоз из свинарника вывезли да воду по трубам провели. Замучились мы ведрами-то воду таскать... Сил больше нету. Кузяев пожал плечами. — Докладывал я начальству, а оно ноль внимания. Говорят, доходов в колхозе мало, не до свинофермы пока... — Уж ты доложишь, — усмехнулась Александра. — Все больше лебезишь да угодничаешь перед начальством... Ну, зачем вот слабых поросят списать согласился. Теперь свинаркам да ребятам дома их приходится выхаживать. — Да, кстати, — понизив голос, заговорил Кузяев. — Это правда, что ты со Стешкой насчет списанных поросят в район письмо написала? — Писать не писала — не сумела... А подпись поставила... — Так вот, Александра... Калугин просил передать. Пока не поздно — подпись сними, не накликай на него беды. Он ведь щедрый к тебе, Калугин, — смотри, какой кусина свинины отвалил. И еще перепадет, если в согласии жить будешь... Лицо Александры пошло пятнами. — Вот оно что!.. Не за трудодни, значит, свинина, а за совесть... чтоб смолчала! — Она дрожащими руками завернула в тряпицу свинину и сунула ее в кузовок. — Забирай обратно... Не возьму. — Да ты в себе?! — опешил Ефим. — Все равно мясо уже но начальству разошлось. — Рук не хочу марать... Лучше я с ребятами постного похлебаю. — Хорохоришься... гордость свою показываешь! Только знай — с нашим начальством не вяжись. Да и какой из тебя вояка! Сама знаешь, Калугин не таких сминал. Вспомни хоть бы Егора Краюхина. — Покряхтев, Кузяев поднялся и еще раз оглядел избу. — И еще я тебе скажу, сестрица, на нашу артель пока не надейся. И подумай, как дальше жить будешь. То ли в город подавайся с ребятами, то ли на свое хозяйство нажми, как вот Ульяна Краюхина. Поросят заведи, птицу, огород поднимай... Александра, прислонившись к печке спиной, молча смотрела на щелястый пол. А может, и прав братец? Видно, уж ей не подняться в этих Клинцах, не стать, как при муже, прежней Александрой Шараповой. Да и что ее держит здесь? Вот ушел же в город, не поладив с колхозным начальством, Ульянин муж, Василий. И, по всему судя, доволен новой жизнью. Но Василию хорошо — он в городе один, семья его осталась в колхозе. А куда с тремя детьми подастся она, Александра, где устроится, что будет делать? |
||
|