"Чудовы луга" - читать интересную книгу автора (Кузнецова Ярослава, Штайн Анна)

14

— Спляши со мной! — шепнул он ей на ухо.

Ласточка давно уже забыла, как это — отплясывать под пронзительную, неостановимую музыку, которая уже и музыкой перестала быть, превратившись в звуковую плеть. Забыла, как толкает и несет толпа, как крепко надо сжимать горячие, скользкие от пота пальцы партнера, чтобы кружение не вырвало их у тебя из рук. Как раз за разом проносится во мраке пылающая гора, словно падающее солнце перед концом света.

Они сцепились руками и взглядами, а тень и свет меняли маски на лице Кая. Отблески пламени приближали его, окрашивая кровью и золотом, глаза становились рыжими, рысьими, шальными; в следующий миг тень отодвигала его далеко-далеко, лоб и скулы схватывал иней, а глазницы проваливались двумя полыньями во льду.

Как срывается дыхание и пересыхает рот, Ласточка тоже напрочь забыла.

— Кай, Кай, хочу пить. Пойдем, глоток воды поищем… — Она остановилась, тяжело дыша. По вискам текло, прическа растрепалась и липла к шее.

— Вон там бочки выкатили новые. — Он оказался рядом, притиснувшись боком и грудью, провел ладонью по щеке, стирая пот, потом прижался губами, слизывая. — Ты пьянее вина, — сообщил он и засмеялся в ухо.

Ласточка огляделась. За скачущими головами, в нескольких шагах от помоста, толпился народ. Кай по-хозяйски обнял ее черной рукой… впрочем, уже не черной, большая часть сажи переместилась Ласточке на платье, и повлек к помосту, свободной рукой разводя толпу, как святой Карвелег разводил морские волны.

— Вина моей прекрасной леди, — гаркнул он людям перед бочками. — Или отправлю всех отплясывать свою удачу!

— Пощади, Смертушка, — фальшиво взмолился кто-то весьма нетрезвый. — Ща наб…булькаем и тебе и леде твоей… Все чин-чином, не того… не гневись. Братцы, у нас там кубок по рукам гулял, иде он?

— Ба, — воскликнул другой, — Да это никак Ласточка! Мать, ты?

— Я, Корешок. — Ласточка приняла оловянный кубок с вином, уже изрядно помятый.

— Эк тебя пометили! — восхитился стражник, тыча пальцем в сажистые пятна. — До утра не отпляшешь.

— Отпляшет, — пообещал Кай, наблюдая, как она пьет. И добавил вполголоса, то ли для себя, то ли для Ласточки: — Не слезу, пока не отпляшет.

— А со мной поплясать не хочешь?

Кто-то отделился от толпы и шагнул вперед. Ласточка вскинула голову, но рыцарь — а это был рыцарь, здоровенный, в залитой вином котте, Ласточка вспомнила, что именно он повалил их стол — обращался не к ней.

— Я, знаешь, не привык от смерти бегать, — он прищурился, разглядывая Кая с высоты своего роста. — Я вот ее на танец приглашу, нашу Смертушку. Пойдем, дорогая, попрыгаем.

Светлые, коротко стриженые волосы торчали перьями на рыцаревой голове. Улыбка плавала, взгляд тоже плавал, но на ногах рыцарь держался крепко. Он сунул пальцы за широкий клепаный пояс и осклабился.

— Увы, благородный сэн, — Кай тоже выпрямился и смерил его взглядом. — Смерть сама выбирает, с кем ей танцевать. А тех, кто ее зовет, обходит стороной.

— Да ну? — рыцарь шагнул еще ближе и сграбастал Кая за плечо. — А если я настойчивый?

— Эй, благородный сэн, — вмешался Корешок. — Ты бы того… не настаивал бы. Беду накличешь.

— Да трахал я вашу смерть! — захохотал тот.

Кай дернулся, сбрасывая его руку, рыцарь, продолжая хохотать, перехватил его запястье.

— Ишь, строптивая! Пойдем, напугаешь меня голой задницей.

— Каррахо!

Каев сапог пришел рыцарю точно в коленную чашечку.

— А, сученыш!

Рыцарь размахнулся, Кай едва успел отдернуть голову — огромный кулак, слава Богу, не в кольчужной рукавице, смазал его по скуле и уху. Удар развернул парня и отшвырнул на несколько шагов.

— Стража! — закричала Ласточка. — Корешок, кто-нибудь, растащите их! Сейчас смертоубийство начнется!

Мужчины у бочек растеряно переглянулись.

— Да я не на дежурстве… — промямлил Корешок.

Кай приподнялся на руках, облепленный какой-то шелухой, глянул с ненавистью.

— Ну? — выплюнул рыцарь. — Тебя еще приласкать? С-сладкая моя?

Кай зашипел и оскалился. На скуле у него наливалась ссадина. Ласточка взвесила в руке кубок, но он был слишком легкий, чтобы причинить вред. Но хоть отвлечет…

Рыцарь вдруг остановился, не дойдя до Кая пары шагов. Постоял мгновение, покачнулся — и рухнул навзничь. Рухнул, как падает дерево, всем телом, уголь, зерно и ореховая скорлупа фонтанчиками выплеснулись из-под него.

Пару мгновений никто не шевелился.

Потом Ласточка отбросила кубок и решительно подошла к упавшему. Он глядел стеклянными глазами в рыжее от сотни огней небо, и лицо у него было как известь. Ласточка наклонилась, щупая у него под челюстью, потом опустилась рядом на колени. Надавила двумя пальцами на зрачок — под пальцами тоненько хрупнуло и потекло слезой, зрачок сжался вертикальной щелью.

Она тряхнула головой, не веря. Лед в глазах?

Оттянула ему губу — слизистая оказалась очень бледной, зубы обведены траурной каймой, при нажатии пальцем на десну остался темный след. Во рту у мертвеца было холодно, словно он уже остыл. Ласточка приблизила палец к лицу — подушечка испачкана кровью. Что с ним такое?

Кто-то поднес факел, стало лучше видно.

— Че с ним, Ласточка?

— Он мертв, Корешок. Похоже, удар.

— Иттить твою через колено! — высказался стражник. — Прям кувырнулся — и привет?

— Такое случается с полнокровными людьми в сильной ярости.

Удар! Как бы не так!

Ласточка смотрела, как капля крови пролилась из ноздрей и потекла по щеке, оставляя едва заметную мокрую полоску, а следом за ней поползла другая, с края губ. Даже при плящущем свете факела было видно, что кровь жидкая, очень жидкая, как разбавленный клюквенный сок.

У мертвых кровь не течет.

Если только в момент смерти она не остановилась, оледенев, в жилах.

Когда она оттает, внутри у бедняги будет каша, подумала Ласточка, вставая. У нее внутри тоже было холодно. И пусто. Голоса столпившихся зевак больно отдавались в ушах. Ласточка поморщилась.

— Ну что, мужики, что вы смотрите? Идите, наконец, за стражей. Пусть заберут покойничка. — Она отряхнула юбку. — Я ему больше не нужна.

— Я ж говорил — беду накличет! — Корешок досадливо махнул рукой. — Как в воду глядел. Видали, парни, что будет, если поднять руку на Смерть?

— Смерть и будет, — ответили ему. — Сам виноват.

Ласточка, раздвинула зевак и выбралась из толпы. Где Кай?

Он отодвинулся с того места, куда отбросил его удар, но на ноги так и не встал. Сидел, скорчившись, уткнувшись головой в колени, обняв сам себя за щиколотки.

— Кай! — Ласточка пошевелила его за плечо, потом присела рядом на корточки. — Что с тобой, эй?

Он поднял голову, разлепил глаза. Скула у него распухла и почернела. Не ответив, Кай вцепился Ласточке в рукав и попытался привалиться к ней.

— Вставай. Пойдем отсюда. Что с тобой?

— Все… ездит… — пробормотал он. — Тошнит… очень.

Ласточка кое-как перекинула его руку себе на плечи, обхватила за пояс.

— Кай, надо встать. Давай, соберись… давай, одну ногу, потом другую… Пойдем домой.

Он замычал, но поднялся.

Площадь, запруженная народом, продолжала праздновать. Кое-где взрывались хлопушки, визжали виолы и бухал барабан. Воз тускло светился алым над волнующимся морем голов, и вот, прямо на глазах у Ласточки, он дрогнул и медленно провалился сам в себя, подняв к небу столб крутящихся искр. Перекрыв музыку, над площадью проплыл долгий тоскливый звук, похожий на вздох.

Художник, возившийся в часовне с положенной на козлы дверью, не замечал ничего вокруг.

Год назад он приехал к Кавену по обету и с тех пор работал над убранством с помощью ученика. Он пережил резню в Верети, голодную зиму и кратковременное вторжение раделева гарнизона.

Кай запретил трогать мастера, тот иногда даже обращался к болотному лорду с мелкими просьбами.

Просьбы у него были чудные — то извести, то воску, то рыбьего клея, то еще чего. Кай помогал, чем мог, когда был в настроении.

Священник сбежал, в часовне больше не служили, что не удивительно.

Но… все-таки…

Раскрашенная статуя святой Невены стояла на алтарном возвышении, капюшон темного плаща опущен, в руках — простая деревянная чаша. У ног жались две серые кошки.

Выше, в полукруглой конхе был изображен Спаситель с мечом в руках, амо эспаданьядо, как звали его на западе. По худым ладоням с ранами от гвоздей и по обоюдоострому клинку стекали алые струйки.

«Не мир пришел я принести, но меч…», по складам прочел Кай и отвел глаза.

Святая Невена молчала, прижимая к груди чашу, молчали ее кошки. Ярко светились черепки с маслом, темнота плавилась, мерцая.

Лаэ, пришедший вместе с ним, то ли из любопытства, ведь найлы были язычниками, то ли еще почему, почтительно молчал рядом.

А я сам…

Кай бездумно коснулся медной ласточкиной сольки, болтавшейся меж ключиц.

Я и сам не знаю, кто я.

Он никогда бы не признался себе, что приходит сюда не для молитвы. Что ему, бродяге, было просить у Госпожи дорог…

Серое простое платье, неулыбчивые крепко сжатые губы… Кай мог бы поклясться, что если статуя откинет с лица капюшон, то на него глянут зеленоватые глаза Ласточки.

Он еще немного постоял перед статуей, покачал головой и развернулся, собираясь уходить.

Лаэ с интересом разглядывал скудное убранство часовни, потом подошел к козлам. Одна из створок, покрытая чем-то белым, плотным, вроде густого мела, стояла, прислоненная к стене. Рядом возился худенький мальчишка в обносках, разглаживал деревянным бруском и без того лоснящуюся поверхность.

Заметив широкоплечую темную фигуру при мече, мальчишка вздрогнул и втянул голову в плечи.

Художник отставил плошку с тертой краской и подошел.

— Вы уж не пугайте мальца, господин, — решительно сказал он, оттесняя удивленного найла в сторону. — Он и так пуганый, из огня его прошлой осенью вытащил. Не в себе он. Лощит доску, и ладно.

Мальчик, худющий, с неровно обрезанными русыми волосами и россыпью веснушек на носу, понял, что опасности нет, и снова взялся за брусок.

Кай молча наблюдал, не вмешиваясь. Ученика художника, такого же смуглого андаланца, зарубили при штурме. Кай даже не знал, кто. Тогда мастер пригрел вот этого, какого-то бывшего кавенова слугу. Заморыш так и жил в часовне, шугаясь каждого звука и высовываясь только половить рыбу в Лисице.

— Я только хотел посмотреть, — пробурчал Лаэ, смутившись. — Интересно. У нас такого нет.

— Да у вас на севере, с позволения сказать, только снег да лед, — мастер пожал плечами. На смуглой щеке засох потек яичного желтка. — Хотя интересная резьба по камню встречается, встречается…

— В Леуте красиво, — ревниво вступился за родной город Лаэ. — Но такого и впрямь у нас не рисуют, добрый мастер.

Кай вдруг ощутил смутную ревность. Сын Лайго оживленно болтал с художником, говорил по альдски чисто, почти без акцента, только чуть упрощая фразы. Еще пара фраз, и вечно настороженный андаланец принялся объяснять Лаэ, как растирают краски и как добавлять очищенный желток, чтобы схватилось. Даже всполошившийся поначалу подмастерье оставил работу и подошел, потом робко улыбнулся, открывая щербину на месте зуба.

На подготовленной к росписи створке уже были нанесены четкие линии заготовки, прописаны одежда, доспех и крылья. На дверях часовен обычно изображали двух вооруженных ангелов, охранявших вход в святилище.

Вместо лица и рук будущего ангела светилась желтая охра подмалевка.

Кай приблизился, глянул поверх спины склонившегося над изображением Лаэ.

— Чешуя обычно на пряжках держится, добрый мастер, а у вас вроде как сплошной доспех, — Лаэ со знанием дел потыкал пальцем ангелу в бок. — А так здорово нарисовано, как живой.

— Все никак не могу нашего лорда уговорить мне позировать, — посетовал художник, бросая на Кая укоризненный взгляд. — Лицо то… ну как такое не нарисовать.

— Да ну его, — недовольно проворчал Кай. — Ангелов еще не хватало… сказал же, нет.

Мастер и впрямь донимал его весь последний месяц, появляясь в самые неудобные моменты. Увещевал он высокочтимого лорда Верети самым наилучшим и разумным образом. «Вот убьют вас, благородный господин, или повесят чего доброго», бубнил он, окидывая взбешенного Кая взглядом профессионального закройщика гробов, «вот убьют, говорю, ненароком, в схватке смертельной, а лицо-то останется навечно, в божественной форме запечатленное. Не можно такой натуре восхитительной пропадать.»

После таких слов рука сама к мечу тянулась.

— Гордыня — великий грех, благородный господин, — снова пошел в атаку андаланец. — А красота должна служить просветлению умов и умиротворению жестоких сердец.

Кай перекосился. Лаэ фыркнул.

Кай с трудом подавил матерное ругательство и чуть не плюнул с досады.

— Так, все, — сказал он вслух. — Давай, рисуй. Только быстро. Спать я хочу.

— Вьюшка, принеси картон, — велел обрадованный художник. — Вон тот, у стены. Давай-ка его сюда. Воот, давно он тут стоит, вас поджидает…

Кай сидел на неудобной дубовой плашке, заменявшей здесь стул, а временами, похоже и стол, смотрел, как бегает по серому картону свинцовый карандаш, и боролся с дремотой.

Глаза слипались, как заклеенные, потрескивало пламя светильников. Лаэ негромко разговаривал с парнишкой-подмастерьем, позвякивали цепочки ножен — наверное, вытащил кинжал показать.

Женщина в плаще за его спиной разжала руки и выронила чашу. Та со звоном покатилась по ступеням алтаря, плеснула темная жидкость. Протяжно замяукала кошка…

Кай вздрогнул и обернулся. Тишина. Привиделось наяву.

В открытый дверной проем занесло грубые голоса. Послышался сиплый стон.

— Извини, добрый мастер, — Кай поднялся, кивнул Лаэ. — Пойдем, отец твой вернулся.

Сознание возвращалось небыстро, обрывками. Кай плавал во тьме без конца и края, слыша тяжкий шум крови в ушах, звон колючих льдинок, шорохи в пустоте.

В темном гулком безвременье хлопьями сыпался снег.

Какая-то часть него понимала, что он лежит на знакомой постели. Слабо пахло лавандой, резко — сажей, вином, валерианой.

Смутно знакомая женщина сидела за столом, обхватив голову руками.

Потом он снова проваливался во тьму, хруст льда и сиплое пение замерзающей воды.

Ночь и зима накатывались на уставшую землю.

Среди голых стволов пылал костер, хрипло орали пьяные голоса.

Хрупнул и застонал лед под копытами одинокой лошади.

Хруп. Хруп… Хруп…

Я сойду с ума.

Кай заорал в голос и сел в кровати, схватившись за севшее от крика горло.

В маленькой комнате было жарко натоплено. Потрескивала свеча, сладко пахло воском и сургучной смолой.

Он так и лежал поверх одеяла, в одних штанах, прикрытый сползшей теперь овчиной. По рукам и плечам бегали мурашки. Кто-то стер с них сажу и известь. В воздухе витал слабый аромат уксуса.

Кай потряс головой и все вспомнил.

Ласточка, медленно водившая пером по запечатанному конверту, отложила его и обернулась.

Лицо ее осунулось, несколько прядей выбилось из всегда аккуратной прически. На подбородке — черная полоса.

— Тебе надо уехать, — произнесла она медленно, словно не веря собственным словам.

Кай обнял себя за плечи, снова потряс головой, не понимая.

— Что, вот так подняться — и в ночь? Ты меня гонишь?

Лекарка подошла, села рядом. Провела пальцем по каевой груди, словно не узнавая. Палец казался ледяным.

— Кай… — она замолчала, опустила голову.

Он отстранился, сквозь ватное оцепенение чувствуя жжение ярости.

— Я уеду, хорошо, — сипло сказал он, оттолкнул ее руки, поднялся.

Его одежда, чистая, аккуратно расправленная, лежала на сундуке.

Не смущаясь наготы, Кай стянул старые штаны, превратившиеся в грязную тряпку, швырнул их в угол.

— Я написала Фалю, — тусклым голосом сказала Ласточка. — В Тесору поедешь.

Кай, не слыша, стиснув зубы, одевался. Не сразу попал в рукава рубашки. В ушах звенело.

— Возьмешь в конюшне лошадь, я скажу, что послала тебя по делам.

Кай, не оборачиваясь, взял куртку.

На полу лежала холщовая сумка, набитая, с туго стянутыми завязками.

Ясно, она все решила, пока он валялся тут и бредил. Нет смысла оставлять при себе парня, который жжется, как кусок льда. К чему ей…

Наконец он обернулся.

Лекарка каменно молчала, зеленоватые глаза под тонкими бровями смотрели, не отрываясь.

— Письмо не забудь, — шевельнулись губы.

Кай молча взял закапанный сургучом конверт, сунул за пазуху. Постоял, не зная, что сказать. Тишина гудела осиным роем.

Он порывисто шагнул вперед, протянул руку. Ласточка невольно зажмурилась.

Тогда Кай сделал то, о чем мечтал все лето.

Вытянул из туго сплетенного узла волос шпильку, еще одну.

Русые косы упали на плечи, потекли по спине, распадаясь на пряди.

Закусив губу, он расплел их все, тщательно, словно не было дела важнее. Потом вышел, не оборачиваясь.

Выехав из города, он порвал письмо на мелкие клочки, швырнул на дорогу и развернул лошадь носом к болотам Элейра.