"Пепел стихий" - читать интересную книгу автора (Клэр Элис)

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Как заметила Элевайз, шериф Гарри Пелем собирался произвести на Жосса такое же благоприятное впечатление, какое произвел когда-то на нее.

Едва служака вошел в комнату, Жосс уступил ему свое место. На первый взгляд это казалось любезностью, но аббатиса поняла — а до нее это конечно же сообразил и Жосс, — что шерифу придется опуститься на низкий и шаткий стульчик, в то время как рыцарь будет возвышаться над ним, небрежно опершись о стену. Пелем явно оказался в невыгодном положении.

— Это опять те проклятые безбожники, Лесной народ, помяните мое слово, — говорил Гарри Пелем, тыча по своей привычке пальцем в Жосса. — Сначала одно убийство, потом другое, и оба — ночью, при полной луне! Я спрашиваю вас, какие еще доказательства вам нужны?

— Хм-м… — отозвался Жосс.

Он бросил взгляд на Элевайз, и аббатиса подумала, что Жосс, похоже, тоже заинтересовался, сам ли шериф Пелем пришел к мысли о луне, или об этом факте — полнолунии прошлой ночью — ему доложили.

«Скорее всего, последнее», — решила она.

— Видите ли, — заявил Гарри Пелем, — они совершают всякие такие дела, когда луна полная.

— Совершают всякие такие дела, — бесстрастно повторил Жосс. — Какие же это «всякие дела», шериф?

— Ну, вы сами знаете. Обряды и прочее.

— А, понимаю. Ты очень понятно объяснил, шериф.

«Ну уж сейчас-то Гарри Пелем точно должен понять, что над ним насмехаются», — подумала Элевайз.

Однако этого не случилось. Шериф невозмутимо продолжал:

— Видите ли, это древнее… м-м-м.„племя, если вам так больше нравится, сэр Жосс… Они живут странной жизнью под открытым небом, по своим собственным законам. Всякие штуки вроде луны и тому подобного имеют для них важное значение. И, как я уже сказал доброй сестре, когда в такую же пору месяц назад был убит этот… как его там…

— Хамм Робинсон, — подсказала Элевайз.

— Спасибо, сестра.

— Аббатиса, — холодно поправил Жосс.

Гарри Пелем взглянул на него.

— Кто-кто?

— Здесь всем руководит аббатиса Элевайз, — объяснил Жосс.

В его тоне Элевайз отметила восхитительное отсутствие того, что можно было бы истолковать как снисходительное высокомерие.

— Мы должны быть более почтительны, шериф. К аббатисе следует обращаться правильно, в соответствии с ее саном.

— О… Гм…

Гарри Пелем перевел взгляд с Жосса на Элевайз, потом обратно, и на какой-то миг гнев и возмущение исказили его лицо.

— О чем я говорил? — раздраженно спросил он. — Вы вмешались, сэр Жосс, и я потерял нить.

— Боже мой! — отозвался рыцарь.

— Вы рассказывали о Лесном народе, — мягко напомнила Элевайз, сжалившись над шерифом. — Объясняли, что они живут под открытым небом, и их жизнь включает элементы поклонения явлениям природы, например, почитание луны и ее циклов.

У Гарри Пелема был такой вид, словно он не мог поверить, что сказал все это.

— Правда? — Быстро придя в себя, он продолжил: — Ну да, так оно и есть. Я уже говорил, что они, эти Лесные люди, не любят видеть чужаков на своей земле. Особенно в полнолуние. Это разозлило их, вот что! И, скорее всего, они свирепо обошлись с незваными гостями.

Он сложил на груди руки и мрачно ухмыльнулся, будто заявив: «Вот вам! Дело раскрыто!»

— Понимаю, — задумчиво проговорил Жосс. — Значит, ты утверждаешь, шериф, что есть точные описания, в которых обряды этих людей связываются с культом почитания луны, и, как следует из этих описаний, обряды настолько секретны, что чужака, который станет их свидетелем, ждет неминуемая смерть?

— Э… — Гарри Пелем почесал затылок. — Да, — сказал он решительно. — Да, так и есть.

— Что же это за обряды? — Жосс наклонился, приблизив свое лицо к лицу шерифа. — Ты можешь рассказать о них?

— Я… ну, не совсем… я…

Шериф на какое-то время умолк, ему надо было подумать.

— Разумеется, я не могу знать подробностей, — наконец ответил он, одарив Жосса торжествующей улыбкой. — Обряды держатся в тайне.

— Ах, как ты проницателен, — кротко сказал Жосс.

Гарри Пелем уже начал выпячивать грудь от распиравшей его гордости, но тут легкий сарказм Жосса все-таки пробил брешь в его самоуверенности.

— Проницателен я или нет, но я раскрыл это ваше убийство, — отрезал шериф.

— Мое убийство? — едва слышно отозвался Жосс.

— Убили наверняка они, эти подлые негодяи. — Пелем кивнул в сторону леса. — Теперь у нас уже два мертвеца, и я считаю, что мог бы просто пойти туда и сцапать большинство этих типов. Нескольких повесить, а остальным преподать хороший урок.

— Будь я на твоем месте, я не стал бы так поступать, — молвил Жосс.

— Почему же?

«Он держится так самонадеянно, — подумала Элевайз, наблюдая за шерифом. — Почти жаль, что этот бедолага вот-вот будет побежден!»

— Потому что… — Жосс бросил на нее быстрый взгляд, а затем снова повернулся к Пелему: — Потому что, даже если Лесные люди и убили Хамма Робинсона — хотя до сих пор я не услышал ничего, что хотя бы отдаленно походило на доказательства, без которых ты вряд ли сможешь кого-нибудь повесить, тем более целое племя, — я знаю наверняка, что Лесной народ не убивал Юэна Ашера.

С уст шерифа сорвалась брань, которую Элевайз не слышала уже много лет. Обычно люди не используют подобные выражения внутри монастырских стен.

— Вы болтаете вздор! — заорал он, вскочив на ноги и подавшись к Жоссу. — Как вы можете знать наверняка? — Шериф повторил это слово, явно передразнивая Жосса.

— Юэн был заколот кинжалом. И это говорит о том, что его убил совершенно другой человек, иного склада ума, в отличие от того, кто сразил Хамма Робинсона, — невозмутимо ответил Жосс. — Убийство Хамма, кто бы его ни совершил, было быстрым и четким. Со знанием дела, если можно так выразиться. Дротик бросила ловкая и опытная рука, явно привыкшая к такому оружию. Острие, как я понял, пронзило сердце?

— Ну да, — признал шериф. — И что?

— Мужчина, убивший Юэна, — а я убежден, что преступник именно мужчина, если судить по силе, с которой были нанесены некоторые раны, — пребывал в панике. Вероятно, он тоже пытался умертвить свою жертву быстро и чисто, но его первые удары оказались слабыми и недостаточно глубокими, чтобы орудие пронзило жизненно важные органы. Пока Юэн вопил и извивался у его ног, убийца, возможно, поддался ужасу и стал наносить удары снова и снова, по шее, груди, лицу, пока наконец не осознал, что несчастный уже мертв. Лишь тогда он остановился.

Шериф уставился на Жосса с открытым ртом.

— И откуда вы все это взяли? — спросил он. В его голосе послышались насмешливые нотки.

— Во-первых, раны говорят сами за себя, — ответил Жосс. — А во-вторых…

— Ну?

Жосс взглянул на аббатису.

— Нет, ничего.

Казалось, шериф собирался надавить на него, но, очевидно, передумал.

— Ладно, если это были не Лесные люди, значит, убил второй браконьер. Тот самый тип, который обычно шлялся повсюду с Хаммом Робинсоном. Его двоюродный брат.

— Сиф? — подсказал Жосс.

— Да. Сиф Миллер.

— Я не верю, что Сиф убил их обоих, — возразил Жосс. — Хотя должен признать: у него был мотив.

— Да? Не просветите ли вы нас, почему же это не Сиф? — теперь уже шериф вооружился сарказмом. — Может быть, он человек не того сорта, чтобы паниковать? Или слаб на руку, чтобы нанести такие удары?

— Не имею ни малейшего представления, — бесстрастно ответил Жосс.

«Не заглотнул наживку», — отметила про себя Элевайз.

Рыцарь меж тем продолжал:

— Я сомневаюсь в виновности Сифа потому, что он обычно вооружен ножом с очень коротким лезвием. А раны были нанесены кинжалом.

— Нож, кинжал — какая разница?

Жосс едва заметно покачал головой.

— О Боже, — пробормотал он. Затем, не дожидаясь, когда гнев шерифа закипит и вырвется наружу, пояснил: — У ножа один острый край, а у кинжала два. Сиф носит с собой самый обычный нож, который, скорее всего, использует для чего угодно — от потрошения кроликов до ковыряния в зубах. Но раны на теле Юэна Ашера совершенно ясно показывают, что было использовано обоюдоострое оружие. Вот почему Сиф вряд ли мог быть убийцей, если, конечно, не предположить, что прошлой ночью он специально взял с собой кинжал, чтобы убить Юэна. Допускаю, это вполне вероятно. Но Юэн стал жертвой внезапного приступа паники или ярости, а если Сиф вооружился этим воображаемым кинжалом заранее, это означает, что убийство было преднамеренным.

Элевайз усомнилась, что шериф смог понять все это, и она с трудом подавила улыбку, когда, снова опустившись на стульчик, Гарри Пелем пробормотал:

— Воображаемый кинжал… Преднамеренное… Паника…

Однако после недолгих размышлений шериф пришел в себя.

— Я арестую Сифа Миллера, — заявил он. — Прямо сейчас. Не важно, замышлял он убить Юэна или не замышлял, главное — что он сделал это. Пусть пока посидит в моей тюрьме и подумает о своих грехах. А потом я задам ему один-два вопроса.

Гарри Пелем поднялся, сделал несколько шагов по направлению к Жоссу и, злобно зарычав на него, словно хотел, чтобы Жосс, а не Сиф оказался допрашиваемым, заключил:

— И да поможет ему Бог, если у него не найдется хороших ответов!

Некоторое время Элевайз и Жосс слышали только многократное эхо, вызванное грохотом захлопнутой двери. Когда звук грозных шагов шерифа стих, Жосс заметил:

— Приятный парень.

Элевайз улыбнулась.

— Да уж. Я бы не хотела оказаться на месте его подчиненных-тюремщиков, по крайней мере, ближайшие несколько часов.

— У него есть жена?

— Понятия не имею. Надеюсь, что нет.

— Настоящий тугодум, — проговорил Жосс. — Из тех людей, что хватаются за первое же очевидное решение, дабы уберечься от хлопот, неизбежных в поисках истины.

— Думаю, вы правы, — согласилась Элевайз. — Или, как в данном случае, за второе очевидное решение. А это означает, что, вполне возможно, он повесит Сифа за убийство Юэна.

— Сиф браконьер и вор, и, вероятно, он заслуживает виселицы за какие-то свои преступления, но я не верю, что он убил Юэна, — медленно произнес Жосс.

— В самом деле? Ваши слова о ноже и кинжале были правдой?

Жосс улыбнулся ей.

— Вы считаете, я выдумал все это просто для того, чтобы вывести из себя шерифа Пелема?

Аббатиса тоже улыбнулась.

— Нет, я так не думаю. Но если бы вы поступили таким образом, я поняла бы вас.

— И тем не менее это правда, — сказал Жосс. — Раны на теле бедного Юэна, без сомнений, нанесены кинжалом, более того, очень острым. Их края очень ровные. Сомневаюсь, что они были бы такими, если бы орудием стал нож Сифа. Да чей угодно нож! К тому же не слишком удобно — как вы считаете, аббатиса? — носить за поясом нечто обоюдоострое.

— Пожалуй. — Элевайз задумчиво посмотрела на него. — Откуда вам известно так много, сэр Жосс? — спросила аббатиса. Ей и раньше хотелось выяснить это. — Неужели ваша жизнь была столь суровой, что вы накоротке с насильственной смертью?

Несколько мгновений он смотрел ей в глаза, словно вспоминал о чем-то. Затем сказал:

— Аббатиса, я очень долго был воином. Хорошо это или плохо, но я делал то, что мне приказывали. В то время я видел много убитых. Должно быть, не осознавая этого, я усвоил больше, чем мог предположить.

— Я… — начала она.

Опершись на стол, Жосс наклонился к ней и продолжил:

— Аббатиса, мне не хотелось бы, чтобы вы считали, будто я провел годы сражений, болтаясь вокруг раненых и убитых, разглядывая и ощупывая их раны, как какой-нибудь кровожадный злодей.

— Я не думала так ни минуты! — запротестовала она. — Я спросила только потому, что это, как и многое другое, доказывает: вы — человек, от которого ничто не ускользает. Вы наблюдательны, вы используете свой разум. Поистине, такими Бог задумал всех, — она вздохнула, — но, очевидно, этот замысел не коснулся Гарри Пелема.

— Еще бы, на его пути встал слишком твердый лоб, — мрачно ответил Жосс. — Аббатиса, как такой человек стал шерифом? Кто его назначил? Неужели они не понимают, что он глупец?

— Полагаю, назначение шерифа Тонбриджа — дело Клеров, — ответила она. — И… хотя это только слухи, сэр Жосс, поэтому, прошу вас, соответственно к ним и относитесь, но говорят, что Клеры предпочитают послушных людей, служак, не отличающихся природным умом, чтобы реальная власть оставалась в их руках.

Жосс кивнул.

— Понимаю.

Он не задал больше ни единого вопроса, не сделал ни единого замечания по этому поводу, и у аббатисы не осталось сомнений: он действительно все понял.

Элевайз встала.

— Сэр Жосс, если позволите, я бы хотела поговорить с сестрой Калистой и Эсиллт. — Она смутилась, взглянув не него. — Я знаю, вы могли бы присоединиться, но не разрешите ли вы мне для начала побеседовать с ними наедине?

— Конечно! — Жосс искренне изумился. — Я и не рассчитывал на это, аббатиса. Даже если оставить в стороне все прочие соображения, — добавил он, улыбнувшись, — вы сможете добиться от них гораздо большего, если я не буду маячить позади вас.

Элевайз направилась к дому для престарелых и немощных монахов и монахинь, а Жоссу оставалось лишь сесть на коня и отправиться в деревню, чтобы попытаться выяснить хоть что-нибудь еще насчет Юэна. Он сказал, что вернется через лес и при дневном свете еще раз внимательно осмотрит место преступления.

Элевайз собралась с мыслями и настроилась на разговор с Эсиллт.

Когда она вошла в дом для престарелых и немощных монахов и монахинь, ее, как всегда, поразили и царящая там спокойная атмосфера довольства, и благоухание цветов. По своему опыту она знала, как редко старики имели возможность жить там, где хоть одно из этих условий выполнялось, и никогда не мечтали о наличии сразу двух.

А это значило, что не всем старикам на свете повезло находиться под опекой сестры Эмануэль. Заметив бесшумное появление настоятельницы, сестра скользнула навстречу, чтобы поприветствовать ее, выполнив свой обычный поклон с непринужденной грациозностью.

— Доброе утро, сестра Эмануэль, — тихо сказала Элевайз.

— Доброе утро, аббатиса.

Голос сестры Эмануэль был низким и звучным, и даже когда она отдавала распоряжения или говорила громче обычного, чтобы ее могли услышать некоторые глуховатые старики, он никогда не усиливался до крика. Все остальные, оказываясь в ее владениях, также начинали говорить тише, но отнюдь не потому, что она настаивала на этом. Скорее, они просто, сами того не осознавая, перенимали разумную и добрую привычку сестры Эмануэль. И это имело смысл.

— Сейчас удобный момент, чтобы поговорить с Эсиллт? — спросила аббатиса, когда они с сестрой рука об руку медленно шли по длинной комнате. С каждой стороны были узкие постели, на которых лежало достаточно покрывал для зябнущих старых тел, и возле каждой стоял маленький столик для дорогих сердцу вещиц. Постели были разделены занавесями, что создавало ощущение некоторой уединенности. Но сейчас большинство «келий» были пусты. Почти все пожилые люди в это время либо сидели за большим столом в дальнем конце комнаты, либо неторопливо прогуливались, нежась в теплых лучах летнего солнца.

— Эсиллт вполне готова поговорить с вами, аббатиса, — ответила Эмануэль после паузы. — Сестра Евфимия прошлой ночью привела ее обратно. Точнее, было раннее утро, до Заутрени оставалось всего лишь два часа. Благодаря ее заботе девушка пришла в себя. Разумеется, ее вымыли и переодели в чистое. — У Эмануэль вырвался горестный вздох. — Я понимаю, что Эсиллт упала на колени перед телом и ее одежда была испачкана кровью. Ужасно…

— Действительно ужасно, — согласилась Элевайз. — Она смогла уснуть?

— Думаю, да. Я заглянула к ней перед Заутреней. Кажется, она спала.

— У вас была беспокойная ночь, — заметила Элевайз.

— Я давно привыкла к этому. Благодарю вас, аббатиса.

— Что сейчас делает Эсиллт?

— Стирает. Конечно, она очень хорошо обращается с нашими стариками, она терпелива и отзывчива, у нее всегда наготове улыбка и веселая шутка для тех, кому это нравится, но… Я подумала, что сегодня, со всем тем, что у нее в голове, будет лучше подержать ее отдельно.

— Вы правильно сделали. — Элевайз была уверена, что это решение принесло старикам не меньшую пользу, чем самой Эсиллт. — Значит, она в прачечной?

— Да.

Слегка поклонившись, сестра Эмануэль бесшумно шагнула вперед и открыла перед аббатисой дверь в маленькую пристройку, где стояли вместительные каменные емкости для стирки и кувшины для холодной воды. В очаге весело полыхал огонь, над ним висел котел с горячей водой.

Сестра Эмануэль показала на фигуру, склонившуюся над корытом. Засученные рукава обнажали мускулистые руки, с усилием отстирывавшие ткань. Элевайз кивнула в знак благодарности, и сестра Эмануэль удалилась, закрыв за собой дверь.

В небольшом помещении было очень жарко. Стояло теплое утро, и разведенный огонь в сочетании с паром от кипящей воды делал пребывание здесь почти невыносимым. Эсиллт, как можно было ожидать, обливалась потом, выполняя свою работу. И — что было совсем необычно для нее — не пела.

— Здравствуй, Эсиллт, — сказала Элевайз.

Девушка вздрогнула, уронила стираемую вещь в корыто и обернулась. Было трудно прочитать выражение ее лица, но, прежде чем она изменила его и изобразила радушную улыбку, Элевайз успела заметить, что Эсиллт выглядела виноватой.

— Доброе утро, аббатиса.

Мокрой рукой она убрала с глаз волосы.

— Может быть, нам лучше выйти на свежий воздух? — предложила Элевайз.

Эсиллт слабо улыбнулась.

— Да. Здесь немного душно, правда?

— Вы усердно поработали, — сказала Элевайз, когда, выйдя из пристройки, увидела несколько только что отстиранных, вывешенных для просушки вещей.

— Да. — Эсиллт направилась к одной из скамеек, на которых обычно сидели пожилые люди, подождала, пока Элевайз усядется, и затем опустилась рядом. — Сестра Эмануэль очень мудра. Она верит, что тяжелая работа — хорошее лекарство от… ну, от того, что заставляет меня страдать.

Это было сказано без всякой жалости к себе, но с такой болью, что Элевайз мягко спросила:

— И что же это такое, Эсиллт?

Темные глаза Эсиллт устремились на аббатису.

— Я не могу рассказать вам всего, аббатиса.

— Но, Эсиллт, ты…

Эсиллт коснулась руки Элевайз.

— Аббатиса, вы хотите спросить меня, что я делала в лесу прошлой ночью? Ведь если бы я осталась здесь, в своей постели, где мне следовало быть, тогда тот бедный человек не… Я хочу сказать, я бы не увидела… того, что я видела. — Она повернулась к аббатисе, на ее лице читалось страдание. — Я сочинила для вас историю: собиралась наврать, что ходила за полевыми цветами, чтобы сделать букетики для пожилых леди, даже хотела сорвать и прихватить с собой несколько, чтобы мои слова были убедительны… — Она посмотрела на свои руки, покрасневшие и распухшие от горячей воды. — Но я поняла, что не могу. Не могу лгать вам, раз вы были так добры ко мне.

Элевайз была поражена. Она попыталась осмыслить и то, что Эсиллт только что сказала, и то, о чем она умолчала. Похоже, девушка ушла прошлой ночью в лес по каким-то причинам, о которых не готова была сообщить.

Что же, ради всего святого, это могло быть?

— Эсиллт, — наконец заговорила Элевайз, — ты не монахиня, принявшая постриг, даже не послушница. Мы просто предоставили тебе здесь работу, иначе тебе пришлось бы уйти и встретиться с опасностями внешнего мира. Но ты делаешь свое дело на совесть. Сестра Эмануэль говорит, что у тебя дар: ты знаешь, как ухаживать за стариками и больными, и она довольна тобой. Более чем довольна!

Сестра Эмануэль всегда была немного скупа на похвалы, но Элевайз, которая сама видела, как Эсиллт справляется со своими обязанностями, не собиралась жадничать.

— Я хочу сказать, что, поскольку ты не принадлежишь к святому ордену, твое положение в аббатстве несколько иное. Конечно, ты обещала сестре Эмануэль, что будешь послушной, и, естественно, мы не должны мириться с серьезными проступками, если ты их совершишь. Но если тебе захотелось отправиться ночью на прогулку в лес, мы едва ли можем остановить тебя, если только речь не идет о твоем собственном благополучии.

Эсиллт опустила голову и принялась ковырять ноготь на левой руке. Казалось, она целиком погрузилась в это занятие. Элевайз ждала, но девушка так и не ответила.

— Эсиллт? — настойчиво проговорила Элевайз.

Наконец Эсиллт подняла глаза и посмотрела на нее.

— Я видела его, аббатиса, — прошептала она. — Он был весь в крови! О Боже!

Она закрыла лицо руками.

— Не сомневаюсь, это было ужасное зрелище. — Элевайз обняла девушку за плечи; Эсиллт вся дрожала. — Лучше не бороться с этими воспоминаниями — ужасные картины все равно будут преследовать тебя какое-то время. Поверь мне, если ты попытаешься выкинуть их из памяти, ты справишься, но это займет у тебя гораздо больше времени. — Она еще сильнее прижала Эсиллт к груди. — Ты сильная. Я знаю. Ты все преодолеешь.

На краткий миг Эсиллт прильнула к аббатисе, позволив себя утешить. Но затем снова отстранилась.

Пристально глядя в глаза Элевайз, она произнесла:

— Не будьте ко мне добры, аббатиса!

— Но…

Эсиллт заплакала. Вытирая слезы, она встала, направилась к прачечной, потом обернулась, попыталась улыбнуться и сказала:

— Берегите вашу доброту для других. Как бы сильно я ни хотела принять ее, я не могу.

Улыбка исчезла.

— Я ее не стою, — шепотом добавила Эсиллт.

Она вошла внутрь и закрыла дверь.

Некоторое время Элевайз сидела в солнечных лучах, сосредоточенно размышляя. Она испытывала сильное желание немедленно позвать Эсиллт и задать ей несколько прямых вопросов.

Но принесло бы это какую-нибудь пользу?

Не лучше ли дать Эсиллт успокоиться, прийти в себя? Боже милостивый, ведь дитя, возможно, все еще не оправилось от потрясения!

Элевайз все более и более убеждалась, что знает, почему Эсиллт была в лесу и почему она не могла — и не хотела — объяснить это. Аббатиса подумала, что Эсиллт — благородная девушка. По-своему.

Вздохнув, Элевайз встала и отправилась на поиски сестры Калисты.

Немного позже, направляясь в церковь аббатства — до Часа шестого оставалось еще полчаса, и Элевайз хотела помолиться в одиночестве, — она тщетно пыталась побороть раздражение, оставшееся от разговора с сестрой Калистой.

Несмотря на все попытки аббатисы, несмотря на брошенное в лицо девушки обвинение, что она чего-то не договаривает, Калиста упрямо повторяла одно и тоже: «Пошла погулять в лес и, очарованная цветами и деревьями, потеряла счет времени».

Опустившись на колени, Элевайз тихо начала:

— Боже Всемогущий, молю, помоги мне найти истину…

Единственное, в чем Элевайз была абсолютно уверена: пока еще она не приблизилась к истине ни на йоту.