ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 11

Классик, дай я расскажу тебе о пикнике с женщиной-призраком и о том, что я видела и делала после. Как жалко, что ты не смогла пойти со мной, потому что еда была ужасно вкусная, гораздо лучше крекеров с арахисовым маслом; женщина принесла замечательное угощение — темное жирное мясо, как будто с куриного бедрышка (хотя я не уверена, что это было оно), на льняной салфетке с круженной оторочкой. И яблочный сок. И половину фунтового кекса. Я съела не так много, но достаточно, чтобы меня начало клонить в сон.

Но подожди, сначала о том, как я ждала женщину-призрака.

Конечно, она никакой не призрак. Ты это знала. Ее зовут Делл, и она живет в дальней мескитовой роще, в домике из серого и красно-рыжего камня. Я проследила за ней после пикника, но она об этом не знает. По крайней мере, мне так кажется.

Но сначала я чуть ли не час ждала ее на лугу, рядом с кошачьими глазами. Было ясно, дул легкий ветерок. Время от времени джонсонова трава начинала шелестеть, как будто кто-то бродил в ее зарослях, но на самом деле это был только ветер. Как ты знаешь, я накрасила губы и нарумянила щеки. Руки у меня были чистые (я помыла их на крыльце из бутыли с водой, поливая себе то на одну ладонь, то на другую; потом я даже провела передними зубами под ногтями, чтобы вычистить из-под них грязь).

И вот, когда я совсем уже решила, что Делл забыла про меня, она появилась из зарослей джонсоновой травы, окликая меня по имени, точнее, по его половине:

— Роза, Роза, Роза!

В одной руке она держала плетеную корзинку для пикника, в другой — клетчатое одеяло.

Из-под колпака раздалось:

— Давно ты тут сидишь? Нет, наверное. Кошачьи глаза на месте. Ничего не испорчено. Так что ты здесь всего несколько минут, я думаю.

Все тот же гортанный голос, будто мужской, и то же квакающее бормотание.

— Скорее, девочка. Нечего зря время терять, у меня еще дел по горло.

И она скрылась там, откуда пришла, в зарослях сорго, так что пришлось мне вставать и догонять ее вприпрыжку.

Скоро я оказалась в совсем неизвестном мне месте, вдали от Рокочущего и от железнодорожных путей. И тут Делл спросила:

— Кто твои родители — койоты? Ты их ребенок? Или ты прямо из-под земли выросла? Откуда ты взялась?

Но я не совсем поняла, о чем это она.

— Я живу в Рокочущем, — ответила я, — а до этого в Лос-Анджелесе, но сейчас нет, сейчас в Рокочущем.

— Рокочущем? Дитя рока, можно сказать. Ты дитя рока.

Непонятно было, шутит она или говорит всерьез.

— Там мой папа, — продолжала я, — а еще Классик, и Джинсовая Модница, и Стильная Стрижка, и Волшебная Кудряшка.

— Ты говоришь чепуху, — сказала она. — По-моему, ты грубая и вульгарная. Мне жаль тебя.

Мы шагали по месту, где молотили, под нашими ногами шуршала побелевшая солома, сухая и колючая.

— Смотри, веди себя хорошо, — сказала она. — Ты на моей земле. Здесь все принадлежит мне, до последнего дюйма.

И она встряхнула одеяло, отчего узор шотландских клеток развернулся перед моими глазами и опустился на землю. Но мне сидеть на нем было нельзя. Так она сказала. Я сидела прямо на мякине, отчего у меня снова зачесались ноги.

Классик, ты помнишь наши чаепития? Я устраивала тебя и другие кукольные головки вокруг бумажного полотенца в палатке у телевизора. А потом делала вид, как будто наливаю чай в ваши крохотные пластмассовые кружки.

— Вы мои гости, — говорила я вам. — Позвольте мне за вами поухаживать.

Ветерок копошился в одеяле, отчего оно морщилось по краям. Когда я наклонилась вперед, чтобы поправить уголок, Делл сказала:

— Оставь его в покое. — Это было ее чаепитие. Она и хозяйничала. Она принесла льняные салфетки и чашки с надписью «Дикси». А я была почетным гостем.

— Хорошо пахнет, — сказала я. — А я руки помыла.

Тут она должна была сделать мне комплимент насчет того, как я хорошо выгляжу.

— Тс-с-с, — зашипела она на меня вместо этого. — Перестань чушь молоть, будь добра.

Она достала из корзинки три завернутых в фольгу тарелки и термос и расставила их по углам одеяла. Потом села на середину, отчего стала похожа на толстого джинна на ковре-самолете (кстати, сетку с лица она уже убрала, круг в воздухе очертила, пчел заговорила, в ладоши похлопала, через плечо поплевала).

А потом, осторожно сняв затянутыми в митенки пальцами фольгу с тарелок, она начала меня угощать.

— Кусочек вот этого. — Тонкая полоска мяса. — Немного этого. — Фунтовый кекс.

— Смотри, не урони ни крошки, больше ничего не получишь. Яблочный сок.

Еды было мало. Зато, как я уже говорила, она была вкусной. Этакий скудный пир. Покончив со своей порцией, я стала смотреть, как ест Делл, и от этого, кажется, продолжала насыщаться. Расстелив на коленях салфетку, она брала еду прямо из общих тарелок — мясо, три ломтя фунтового кекса, — а термос был у нее вместо кружки.

Но не думай, что я на нее обиделась, Классик. Напротив, я была очень довольна.

Я слышала, как она прерывисто дышала с набитым ртом. На меня она не смотрела. Как будто я и не существовала вовсе. Как будто это я была призраком. Она яростно жевала, отправляя затянутыми в перчатки пальцами в рот кусок за куском, и постанывала с полным ртом, как будто разговаривала сама с собой во время еды.

Затемненное стеклышко ее очков да еще то, что она все время бормотала во время еды, делали ее в моем воображении похожей на пирата. Колышущаяся вокруг нас джонсонова трава превратилась в океан. Мы были на необитаемом острове, а пикник был нашим сокровищем. И я представляла себе, как Делл говорит:

— Аргх, да! Отличная добыча!

Я рыгнула и ощутила во рту привкус копченого мяса, приятное напоминание о съеденном. Потом я растянулась на соломе и закрыла глаза.

Уснула ли я? Наверное. Но меня разбудил взрыв на каменоломне, и, открыв глаза, я сразу заметила, что одеяло исчезло. Корзинка тоже. Там, где еще недавно стояли тарелки, теперь бродили рыжие муравьи, обшаривая солому в поисках крошек.

А Делл — подол домашнего платья развевался на ветру, колпак сбился на сторону — топала с корзиной наперевес в неизведанную землю, к тесной кучке мескитовых деревьев в дальнем конце поля. И тогда я пошла за ней, стараясь держаться позади, чтобы она меня не заметила. Я превратилась в шпионку, тайного агента Джелизу-Розу, преследующую Женщину — Похитительницу Провизии. Ее имя мне еще только предстояло выяснить.

Есть такая песня. Поднимите меня к сладчайшему Иисусу и прибейте гвоздями подле Его кривого креста. Мой отец часто ее пел. О, что за радость — быть распятым подле Господа нашего и спастись. Мне надо было сказать тебе об этом раньше, Классик. Но я скажу сейчас…

Делл вовсе не живет в пещере. Ее не удавили и не утопили в болоте, а королевы-матери всех светлячков не существует (или я об этом уже говорила?): свет, который мы видим за деревьями, исходит от ее дома; даже днем над входом горит ярко-желтый фонарь — и вовсе не для того, чтобы кто-нибудь, сбившись с пути, нашел дорогу к ее дому, а скорее наоборот, чтобы никто не вздумал туда зайти.

Ее дом притаился в глубине мескитовой рощи, ветхий, точно хижина какой-нибудь сказочной ведьмы. Но двор оказался ухоженным; там не было ни одной травинки. И даже грязь была аккуратно приглажена, видимо граблями. А по обе стороны дорожки из гравия, окаймленной причудливой формы камнями, были разбиты грядки с помидорами и кабачками.

Но это еще не все, Классик, я заглянула внутрь. Я сделала это очень осторожно, прокралась вдоль крыльца на цыпочках и заглянула в отворенное окно — но и это оказалось непросто. Все окна были закрыты изнутри. Занавески опущены. Как будто обитатели боялись солнечного света. И все же я ухитрилась заглянуть внутрь. Уголок одной шторы отогнулся, и я, вывернув, как могла, шею, увидела то, что было внутри.

«А вдруг, — думала я про себя, — ты окажешься ведьмой. Или вампиром. Может, колпак нужен тебе для того, чтобы прятаться от солнца, иначе ты растаешь. Поэтому ты и притащила меня на свое поле — ты уже начинала таять».

Но Делл не растаяла. Она была в гостиной, или столовой. Не помню точно где. И колпак она сняла. Ее руки деловито закручивали волосы в пучок на затылке. Потом она вынула изо рта шпильки, воткнула их в волосы и сказала:

— Кролика убьешь сам, у меня сегодня и так дел по горло. Или ты считаешь, что ты тут единственный, кому есть чем заняться? В таком случае ты ошибаешься. Да ты наверняка так и не считаешь. Так ведь?

Сначала мне не было видно, с кем она говорит. Мне вообще почти ничего не было видно, кроме самой Делл. В комнате стояла такая темень, что невозможно было ничего разглядеть, но она поправляла волосы у самого окна, а рядом с ней на столе горела лампа. Помню, я еще подумала, что в доме как будто уже ночь, — наверное, что-то случилось с часами. И я представила себе, как ночью она раздвигает все шторы и дом светится в темноте. Все наоборот.

— Я не могу убить кролика, Делл, не могу, и все тут, и ты это знаешь.

Значит, ее звали Делл. Я повторила про себя это имя. Делл.

Человек, который назвал ее по имени, оказался мужчиной, — или мальчиком? Я не поняла. Голос был протяжный и тонкий, почти девчачий.

— Ты меня слышишь? Каждый раз, когда я режу кролика, мне плохо. Я не буду его резать.

Мужчина. А голос как у дурачка. Как у моего отца, когда тот прикидывался недоразвитым и начинал гоняться за мной по всей квартире, приволакивая ногу. Он перекашивал рот и приставал ко мне с вопросами:

— А ты тоже особенная? А я особенный, Джелиза-Роза. Ты меня любить? Ты со мной дружить? Ты такая холёсенькая. Я твой особенный друг. — Я ненавидела, когда он так притворялся. Видеть не могла его лицо, бессмысленное и перекошенное. И терпеть не могла, когда он так говорил — медленно, тяжело ворочая языком и брызгая слюной. От этого мне становилось не по себе.

— Я уже набила себе живот, — сказала Делл. — Что я, прислуга тебе? Или жена? Свет на мне клином сошелся? Сам себя накормишь, понял? Сам знаешь, как это делается. Ты уже не ребенок, Диккенс. Совсем не ребенок.

И тут появился он, держа в руке красную свечу, которая освещала его узкий подбородок. Делл стояла к нему спиной; его длинное лицо и синие очки для плавания поверх ее плеча. Она называла его Диккенс, и широкий шрам разделял его лысый череп надвое, как будто он носил прическу из собственной кожи.

— А у меня в животе пусто, — сказал он. — Ни крошки мне не оставила. Слышишь? Ты мне ни крошки не оставила.

Мне стало его жалко. Голос у него дрожал. И он казался таким печальным, как будто вот-вот заплачет.

— Твой живот скоро будет ужинать, — сказала Делл. — Тогда кролика и получишь. Но не на обед. Никакого обеда. За ужином тебя накормлю, слышишь? Но надо сначала почитать мамочке, а уж потом идти убивать кролика.

Тут она повернулась и вышла из комнаты, а он за ней, неся свечу, которая мигала в темноте между ними. Я еще постояла у окна и послушала, но они не появлялись. Ничего не было слышно. Кругом все стихло. Тогда я повернулась и пошла домой.

И знаешь, Классик, в тот вечер в Рокочущем я тебе солгала. Я сказала тебе, что Делл и Диккенс сами пригласили меня в дом. Я сказала, что мы танцевали, показывали карточные фокусы, и пели песни, и ели «Наттер-баттерсы» с серебряного подноса. Вранье. Делл не включала радио, и мы втроем не брались за руки и не получали сообщения от моего отца (какое, я все равно не скажу, потому что это тайна). И она не шептала мне на ухо, что я ее лучшая подруга. Нет, ничего такого она никогда не говорила. И не провожала меня домой. Я вернулась одна.

Но про кролика я не солгала. Думаю, это ты знаешь. По крайней мере, я думаю, что дыра среди корней мескитового дерева, которую я обнаружила недалеко от дома Делл, была кроличьей норой. Я как раз шла по тропинке, когда вдруг ее увидела. Дыра была такая большая, что я запросто могла бы просунуть в нее голову, но я побоялась нагнуться и заглянуть в нее. Вместо этого я отошла подальше: так меня точно не засосет внутрь.

— Она хочет тебя убить, — сказала я дыре, надеясь, что если кролик дома, то он меня услышит. — Она хочет сварить из тебя ужин, так что лучше прячься. А то они тебя съедят.

Я говорила тебе о том, что я ему сказала, Классик? В тот вечер, когда мы устроились отдохнуть у ног моего отца, я рассказывала тебе о том, как я предупредила кролика? Нет, наверное. Ну вот, теперь рассказала. И знаешь, мне очень жаль, что потом я показала тебе эту дыру. Правда жаль.