"Страна приливов" - читать интересную книгу автора (Каллин Митч)Глава 10Сидя на ступенях крыльца, я набирала в рот воды из галлонной бутыли и брызгала на волосы Классик. Никакого шампуня в Рокочущем не было, поэтому приходилось притворяться. Я ногтями скребла ей голову, как будто она была намылена. От воды ее рыжие волосы стали коричневыми. Я называла ее мисс. — Как вас причесать сегодня, мисс? — И еще: — Может быть, вам будет интересно взглянуть на наши эксклюзивные продукты для ухода за волосами, мисс? Но она велела мне мылить ей голову как следует, а не болтать. — Да, мисс. Посетитель всегда прав, даже когда он ошибается. Так что я запустила пальцы в волосы Классик, добралась до ее пластиковой кожи и заткнулась. Будь она моей матерью, я бы постучала кулаком ей по голове, как по двери, но не так сильно. Потом я разжала бы кулак и медленно развела пальцы в стороны. У матери от этого всегда мурашки по коже бежали. — Как будто разбиваешь яйцо. — А теперь ты мне. Мы делали это по очереди. Моя мать и я. Разбивали яйца друг у друга на голове. Иногда мы пускали в ход обе руки, и тогда оба кулака разжимались, кончики пальцев расползались повсюду, стекая на лоб, за уши, на шею, скользкие, маслянистые. Аж мурашки по коже. Я всегда любила эту игру. «Паук» — еще одна игра, от которой мурашки бежали по коже. — По спине ползет паук… Пальцы карабкаются по спине к плечу. — Ущипнет… Пальцы впиваются в лопатку. — Подует… И дует в шею, а ногтями — по спине вниз. — Ну вот, теперь у тебя мурашки. Так оно и бывало. Тело покрывала гусиная кожа, шершавая, в бугорках. Тогда я принималась тереть руки и шею, чтобы они скорее прошли. — Еще раз, — просила я мать, когда все бугорки исчезали. — Один разочек. — Ты и перед этим то же самое говорила. — Честное слово. Всего один разочек. А иногда мы мыли друг другу голову. Только без воды и шампуня. Мы делали это в спальне. Понарошку. Мать всегда говорила: — Могу ли я предложить вам что-нибудь из наших эксклюзивных продуктов по уходу за волосами, мисс? — Нет, спасибо, — отвечала я. — В другой раз. Мне хотелось, чтобы она массировала мне кожу головы молча. Я закрывала глаза и, хотя знала, что долго массаж не продлится, всегда мечтала о том, чтобы он длился вечно. Когда она меня так гладила, я могла даже заснуть — вот было бы здорово! Но Классик не засыпала. Пока я сбрызгивала ей волосы, она широко открытыми глазами смотрела куда-то через двор, на серые облака, которые закрывали небо. Солнце пряталось; где — мне не было видно. В то утро туман прильнул к земле, накрыв собой все. В отцовской спальне я раздвинула занавески на окне в изголовье. — Мы летим, — сказала я Классик, представляя, будто Рокочущий парит среди облаков. Но когда я оделась и вышла с кувшином воды на крыльцо, туман уже поднялся. Старый дом благополучно спустился с хмурого неба прямо на бабушкин участок. Я выжала волосы Классик, стряхнула капли воды с рук и сказала: — Будет гроза. А потом наводнение, и Рокочущий поплывет вдаль, а мы вместе с ним. Чтобы волосы Классик не разлохматились после сушки, я разгладила их ладонями. — Ну вот, теперь ты вся сверкаешь, –сказала я ей. — Прямо чище мыла. Но Классик сделала вид, будто не услышала. Она злилась на меня за то, что я вымыла ей голову без шампуня. Она думала, будто я помыла ей голову слюнями. А слюни воняют. Я объяснила ей, что вода была из кувшина, а я только набирала ее в рот и разбрызгивала ей на волосы, чтобы не намочить их слишком сильно. — Что же мне делать? — спросила я. — Я хочу чем-нибудь тебя порадовать. — Хочешь, проверим радио? Если оно все еще там… — А ты хочешь? — Да. Мы были одного мнения. Держа Классик высоко в воздухе, чтобы ее волосы сохли быстрее, я со всех ног бросилась к железнодорожному полотну. Когда мы вскарабкались по насыпи, я присела на корточки в высокой траве, но женщины-призрака нигде не было видно. Тогда я спустилась на ее лужок, где после дождя пахло земляной сыростью. Грозовые тучи клубились над полем, а сквозь них виднелось подернутое дымкой солнце, круглое как луна. Мы с Классик сразу направились туда, где накануне остался наш подарок. — Она была здесь, — сказала я, присев рядом с камнями на корточки. Приемник исчез. — Она его нашла. — И посмотри, что она сделала… Камни лежали по-другому, на равном расстоянии друг от друга, образуя цифру восемь; в середине каждой петли красовался свежий кустик колокольчиков. Для меня это был знак, выражение признательности, что-то вроде спасибо. А благодарность требовала ответа. Поэтому я посадила Классик под куст колокольчиков в одну из петель и начала передвигать камни. Но я никак не могла придумать, что бы такое из них сделать. Рисовать еще один круг бессмысленно. Квадрат или стрелу — глупо. И тогда я решила нарисовать улыбающееся лицо. — Универсальный знак дружбы, — говорил о таких картинках мой отец. — Во всем мире, от Японии до Голландии и Мексики, он означает одно и то же. — Когда у него просили автограф, он никогда ничего не писал, а всегда рисовал улыбающуюся мордашку и ставил под ней свои инициалы. В моем альбоме для рисования, который назывался Большой Вождь, мы с отцом мелками рисовали картинки, часами просиживая за обеденным столом. Я рисовала подсолнухи, или Барби, или фигурки из палочек на парашютах. А он всегда рисовал черный круг с ухмыляющимся ртом и запятыми вместо глаз и носа, — мордашки были разные, но всегда узнаваемые. Он заполнял ими страницу за страницей. Однажды он даже нарисовал американский флаг из одних красных, синих и белых улыбающихся мордашек. А еще когда он укладывал меня спать, то пел иногда такую песню: Мои руки ворочали камни, а я напевала эту песенку. Женщина-призрак увидит мой универсальный символ дружбы и улыбнется, а может, даже посмеется. И станет насвистывать какую-нибудь свою песенку, веря, что на свете есть кто-то, кому она не безразлична. На следующий день я планировала вернуться и посмотреть, что она сделает с камнями. Но все вышло по-другому. Надо было мне вовремя обратить внимание на Классик, которая смотрела мимо меня, онемев от ужаса; ее голубые глаза стали огромными и немигающими. Но я ничего не заметила. Я была слишком занята работой, обеими руками вдавливая камни в землю. Облака разошлись. Позади меня неожиданно сверкнуло солнце. Огромная тень скользнула по моей спине и упала на неоконченную улыбку, — я сразу узнала широкий силуэт женщины-призрака в криво сидящем сетчатом колпаке. Я застыла на месте; сердце едва не выпрыгивало у меня из груди, руки дрожали. — Девочка, — пробасила она, — что ты тут делаешь? — Голос у нее был низкий, как у мужчины, как у моего отца с утра, скрипучий и хриплый. Язык меня не слушался. Ноги тоже. Руки тряслись. Тень шелохнулась. Я услышала, как она топает, приближаясь ко мне. Краешком глаза я видела подол ее домашнего платья и облепленные грязью коричневые сапоги. Потом она остановилась напротив меня и, попинав носком сапога камни, сказала: — Так дело не пойдет. Ты испортила мои кошачьи глаза. Кошачьи глаза? Так, значит, это была никакая не восьмерка. Кошачьи глаза, с колокольчиками вместо зрачков. Я медленно подняла голову, переводя взгляд с белого передника на серые митенки, потом на тропический шлем, со всех сторон затянутый сетчатым колпаком. Руки она сложила на груди. За частой сеткой виднелось лицо: крупный нос, тяжелая челюсть, очки в золотой оправе. «Призрак, — подумала я, — пожалуйста, уходи. Мне страшно». — Ты что, немая, вандалка? — спросила она. — Говорить не умеешь? Я покачала головой. — Что это значит? Да или нет? — Мне страшно, — выдавила я. — Вандалке страшно, — сказала она. — Так оно и должно быть, полагаю. Наверное, она перепутала меня с кем-то другим. — Я не Вандалка, — сказала я ей. — Что? — Я не Вандалка. Я Джелиза-Роза. — Какая роза? — Джелиза… — У-гу, — сказала она, кивая. Повторила про себя мое имя, перекатывая его во рту, точно камешек. Потом продолжила: — Ну, вандалка, или как там тебя зовут, ты поняла? — Нет. Она сняла с груди руки и сказала: — Ну и ладно, не важно. Потом она вздохнула и снова потыкала ногой камни. Солнечный свет едва просачивался через нависшие облака, а я, пораженная ужасом, сидела на корточках, пальцами касаясь земли, и вдруг почувствовала, что парализовавший меня страх начинает утихать. Не обязательно убегать прямо сейчас, можно подождать немного. — Пчелы есть? Я недоуменно пожала плечами. — Один укус, и наступит паралич, — сказала она. — Один укус, и я, скорее всего, умру. — Вы же и так мертвая, — сказала я ей. Женщина-призрак так ахнула, как будто это я ее напугала. — Это надо же сказануть такое! — возмутилась она. — Что ты за ребенок! Я снова пожала плечами. — Ну ладно, увидишь пчелу — или услышишь, — скажешь мне, понятно? Я кивнула. — Если пчела меня ужалит и я умру, ты будешь виновата. Ее митенки взлетели к колпаку, подбирая ткань, натягивая сетку вокруг шлема. Волосы у нее на лбу казались неестественно желтыми; глядя на них, я вспомнила выцветшие уголки хрупких от времени газет, которые отец хранил в своем шкафу, там были такие заголовки: КОРОЛЬ РОК-Н-РОЛЛА УМЕР. Лицо призрака? «Не-а», — подумала Классик. Но она была белая. Кожа розоватая, второй подбородок, выражение лица рассеянное, — а еще ее обветренное лицо было морщинистым, злопамятным и каким-то милым. В ее очках не хватало левого стекла, зато правое было темным и непроницаемым. — Оставайтесь, где вы есть, — бормотала она, обводя рукой круг в воздухе. — Не творите разбоя здесь. Я не совсем поняла, о ком она говорит: о нас с Классик или о пчелах. Она хлопнула в ладоши, один раз. Повертела головой и сплюнула. — Это их отпугнет на время, — сказала она мне. — Хочешь верь — хочешь не верь, но обычно работает. Потом она встала на колени и начала изучать произведенный мной беспорядок. При этом подол ее платья надулся и встопорщился вокруг нее, точно опустившийся на землю парашют. Она протянула руку к перевернутым камням, покачала головой и начала складывать кошачьи глаза заново. — Видишь, у всего свое место, — говорила она, ворочая камни. — Даже у самой мелкой вещички. А когда лезешь не в свое дело –сдвигаешь вещи с их мест, — то получается беспорядок. И тогда исчезает свет. Все превращается в хаос. Она замолчала, увидев Классик, которая сидела под колокольчиками. — А это тоже мне? — Это Классик. Она моя подруга. Она извлекла Классик из-под куста, зажав ее между большим и указательным пальцами, и отшвырнула в сторону, словно вонючий носок. — По-моему, тебе надо тщательнее выбирать себе друзей. Держи. Я протянула руку и аккуратно взяла Классик. А сама не спускала глаз с беспалых перчаток, которые прихлопывали землю, поправляли стебельки колокольчиков, отбрасывали камни. — Вам помочь? — Нет, конечно. Вообще-то тебе уже пора. Я все сказала. Ты ослепила кошку на один глаз. — Но я могу помочь. — У-гу, ну так иди и помоги. Я хочу сказать — уходи. Так ты мне и поможешь. Ты не здешняя. Она сощурилась — один глаз на виду, другой спрятался за темным стеклом — и стала похожа на пирата. Потом взялась за край сетки и с размаху натянула ее себе на лицо, точно дверь захлопнула. Это было нечестно; я ведь и в самом деле могла помочь ей с ее садиком. А она перестала обращать на меня внимание. — Вы не настоящий призрак, — сказала я, вставая. — Да уж надо полагать, не настоящий. Пока. «Чертова старуха», — подумала я. И я пожалела, что отдала ей радио. Она меня даже не поблагодарила и еще нагрубила Классик. И я ушла. Повернулась и побежала прочь. Но когда я карабкалась по насыпи, она окликнула меня. — Роза-Джелиза, — сказала она, — а что ты умеешь еще? Я сделала вид, что не слышу. А когда я оказалась на путях, то выпрямилась, обернулась и, нахмурившись, посмотрела вниз, на ее лужок. Она как раз вытирала перчатки о передник, искоса поглядывая на меня. — Девочка, а что еще ты любишь делать, — она показала рукой на кошачьи глаза, — кроме как портить вещи? Я не знала, как ответить, и потому ляпнула первое, что в голову пришло: — Я люблю драться с белками. А еще — есть. Она ненадолго умолкла. Почесала подбородок под сеткой. — Это хорошо, — сказала она наконец. — Если придешь сюда завтра в полдень, мы с тобой поедим, годится? А теперь иди, иди туда, откуда пришла, к своим. Я все сказала. Приходи завтра, только подружку свою не бери, от нее одни неприятности. Я тут же просияла. — О'кей, — сказала я. По дороге домой я сначала смеялась, потом хихикала. Подбросила Классик в воздух и поймала. Если дух оказался не дух, то тогда он, может быть, друг. А завтра мы вместе поедим, а может, даже подавим друг на друге яйца. Но Классик была безутешна. Всю дорогу домой она дулась. — Она тебя совсем не ненавидит, — утешала я ее. — Ну вот нисколечко. Но Классик не верила ни единому моему слову. Да и я тоже. В конце концов, от нее одни неприятности. |
||
|