"Северные рассказы" - читать интересную книгу автора (Климов Анатолий Матвеевич)

ПАДОРГА

Весь экипаж воздушной службы Енисейской линии вызвали в политотдел. Разговор шел о возможностях доставки в далекие уголки эвенкийской тайги и глухоманные тундры Таймыра проекта новой Конституции Союза ССР, выработанной специальной Конституционной комиссией VII Съезда Советов Союза ССР во главе с товарищем Сталиным.

Летчики брались доставить газеты до некоторых районных центров, около которых была бы, по их выражению, «какая-нибудь лужа, в которую можно плюхнуться, как гусаку».

— А дальше? До таежных станов эвенков, до глубинных тундровых стоянок ненцев?

— Это, пожалуй, нам не взять. Как лететь-то? В тундре — болота да кочки, в тайге — леса и пади. Ни воды — большой и широкой нет, ни земли — луговой, раздольной не найдешь. Кругом аварии, а не места.

Между тем, весть о новом «большом Красном законе»[57] в этот же день достигла стойбища оленеводов и охотников, кочующих около Игарки. К вечеру в город приехали летними санками делегаты — ненцы, эвенки, кеты, селькупы, якуты. Они явились в политотдел и попросили:

— Давай бумагу с большим Красным законом.

— Вы из соседних с Игаркой колхозов, товарищи? — спросили их.

— Мы из тундры.

— К вам на днях поедут работники, помогут разобрать проект Конституции,

— Зачем так скажешь? Один день позднее — худо. Сейчас надо. Тундре новый закон вышел, тундра его просит к себе скорей.

— Через три дня самолеты доставят проект в Туру, Байкит, Хатангу, на Пясину, к озеру Куэн-Куэлю...

— Железная птица, — перебил начальника политотдела безволосый старик Айва-Седа, что значит «Лысый», проживший в снегах сто шестьдесят лет и зим[58], — хорошая птица. Она быстрая, как пуля, как вольный олешек. Но железная птица устанет — ей встать на тундру негде. Она принесет закон только ненцам в стойбищах Брата Моря[59].

— Как же быть, люди свободных лесов и тундр?

— Падоргу пускать надо — она везде пройдет, — торжественно проговорил старик, — так ли, народ тундр и лесов? Время ли пустить падоргу, люди? Я сказал.

— Надо пустить!

— Ты хорошо сказал, отец!

— Падорга — а...

Одобрили остальные делегаты слова старейшего.

— Какая падорга, товарищи? — удивился начальник. — Что это за безногая, бескрылая штука, что пойдет быстрее самолета? Растолкуйте мне это...

— Слушай, улахан[60], — сурово перебил его Айва-Седа, — не смейся над нашими законами. Они живут, ой, много-много лет и зим в снегах живут вместе с нами. Законы эти — крепки и честны всегда. Законы эти — законы нашего народа. Смеяться над ними нельзя — они не прощают обид.

— Ты это напрасно, старый следопыт, — успокоил его начальник. — Я знаю много законов вашего народа и среди них не вижу плохих. Просто я не знаю об этом новом законе. Расскажи.

— Слушай, улахан. Давно мы живем здесь, привыкли. Стан от стана далеко стоит — не увидишь, пешком не дойдешь. Троп оленьих, следов собак нет от чума к чуму. По звездам, по ветру ходим от стойбища к стойбищу. Однако знаем все, что где делается: мор ли олений, болезнь ли худая, огонь в лесах идет ли, замор ли в реках. Говорка такая от чума к чуму идет — весть.

— И есть у нас закон в тундре, который мы редко-редко заставляем жить — трудный он, большой и хлопот с ним много. Оттого он самый крепкий, уважают его везде. Имя ему — падорга. Вся земля наша снежная и морозная знает: пошла падорга, значит, большой разговор идет, разговор обо всем народе, о всех стойбищах и чумах, обо всех олешках. Такая падорга быстрее железной птицы идет, на груди, у самого сердца, везут эту весть люди лесов и тундр. Дорогая есть весть, ждем мы ее всегда. И для нее храним падоргу народа.

— Сказывали люди, что в большом стойбище — Москва называется — наш самый хороший человек — Сталин звать его — закон дает всем народам. Тундровому и лесному народу правду несет он. Правда ли это?

— Для такой вести падоргу пустим давай, улахан, народ наш поможет.

И вот...

по болотам немеренных километров Таймыра, через мхи и бурные потоки тундровых речек, около курганов предков, не доживших до этих счастливых дней...

...сквозь леса — дремучие и непролазные, по бестропным чащам и урманам туруханской могутной тайги, по трескучему валежнику и бурелому, минуя камни отрогов Пай-Хоя...

...мчалась, как ветер, — на тряских санках, на спине ездового оленя, за удалой собачьей сворой тунгусских лаек, — как порыв бури, торжествующая весть о новом «большом Красном законе», что везли усталые, но счастливые гонцы у себя на груди, около сердца.

Падорга!

...Вокруг чума тихо: деревья дремали на безветрии, сытые собаки, свернувшись в комок, повизгивали во сне, как вдруг из чащи на поляну вылетела потная упряжка собак и помчалась к чуму. Возница еще издали показывал хозяину чума бумажный пакет с пером куропатки. Через две минуты хозяин чума верхом на олене мчался дальше...

Падорга!

...Ночь спустилась на мхи густой, черной пеленой. Оленевод на шкурах спит... Но кто это трясет за плечо? В темноте пришелец безмолвно сует в руки сонного ненца письмо. Хозяин недоуменно ощупывает бумагу, как неожиданно рука его натыкается на перо птицы, воткнутое в угол пакета. Падорга! Через минуту эстафета мчится дальше.

Ни бездорожья, ни усталости, ни ненастья не признает северная экстренная народная эстафета — падорга. Сквозь пурги и метелицы, через ледяные заливы морей идет большая весть. От чума к чуму, от стойбища к стойбищу, из уст в уста пробирается весть во все уголки Севера. Пакет с пером птицы молниеносно доставляется, в самые дальние, оторванные уголки.

Письмо с пером птицы должно лететь, как птица!

— Удивительный народ, — рассказывали потом летчики. — Прилетаю на Толстый Нос, встречает мало народу. «Где, — спрашиваю, — народ, что-то не видно, на промыслах?». «Нет, — отвечают, — на собрании, говорку Сталина слушают». А я думал обрадовать — вот, мол, и вот, новая Конституция, читайте, обсуждайте.

— У меня еще интересней, — рассказывает другой. — Сел, а они вместо «здравствуй» письмо дают: «Обратно шибко ходи, нашу бумагу Сталину отвези». Оказывается, уже резолюцию приняли. Ну, думаю, как раз поспел.

— А между прочим, газету с проектом Конституции все забирают. Потом я в чумах у них бывал и видел — вывешивают они ее на стенках чума.

Собрание суглана эвенков на Черной Речке, обсуждавшее проект новой Сталинской Конституции, длилось шесть дней. И не было уставших. Сотни людей внимательно вслушивались в каждое слово «Большого закона». Простые и великие сталинские слова были близкими, понятными и родными.

В конце собрания слово взял старик, всеми уважаемый охотник Бенетося — «Песцовая гибель».

— Люди, — сказал он, — мой отец имел доброе богатство — славу как лучший охотник в лесах Хури-Инда. Никто из эвенков не мог бить белку только в глаз, как мой отец. Никто не мог в начале зимы ходить за диким оленем, по вязкому рыхлому снегу подряд три дня и ночи, как мой отец. Никто не мог лучше отца читать след зверя в лесах и тундре. Такой был мой отец. Мать Руно знаю плохо. Помню только, как плакала она всегда, сидя у костра, и пела печальные песни. Плакала, а слезы не текли из глаз — горе высушило их.

— Маленький я был, но помню горе, о котором плакала мать. Это горе каждую зиму приходило с Лены в станы к озеру Хури-Инда. С первыми снегами на диких нартах приезжали к нашим чумам купцы. Купцы привозили спирт, водку, бисер. Когда они приезжали, — приходило горе в чумы. Охотники шли к факторщикам с шкурками зверя и возвращались без них. За спирт, за бисер, за деревянные иконы отдавали охотники зверя. Не оставалось в стойбище пушнины — угоняли купцы на Лену, в Туруханск. Они уезжали, а горе оставалось у бедняков.

— За купцами приезжали попы-миссионеры. Они пели в чумах эвенков длинные песни, поили нас красным вином, отнимали имя и говорили, что наши боги плохие, что мы ушли теперь в новую, веселую веру. Ночами они ходили пьяные по чумам и требовали за крещение песцов и соболей.

— Сколько ни пропадал отец в тайге, сколько ни промышлял дикого, сколько ни распутывал следов песца и лисиц — все отбирали купцы и попы. Худо жили, ой, худо шибко.

— Перед смертью позвал меня отец и сказал: «Всю жизнь я ходил по тропе охоты и искал землю счастливую и свободную, как олень в тундре. Ищи и ты ее, она есть».

— Теперь эта тропа отыскалась. Тропа эта прошла и по тундре. Новый закон, который Сталин дал, — нашего народа закон. Уважать его, любить и беречь будет наш народ. Я сказал!