ИНТЕРМЕДИЯ

Из-под двери кабинета пробивалась тонкая полоска света.

Сестра Ирэн слегка приоткрыла створку и заглянула внутрь, император сидел за своим рабочим столом и изучал какие-то бумаги.

— Заходи, — сказал Гаррис. — Я скоро освобожусь. Она прошла в комнату и устроилась в кресле, стараясь не звенеть цепями. Служанки помогли ей принять ванну и переодели ее в чистую одежду. С юбкой проблем не возникло, а вот рукава блузки пришлось распарывать и сметывать заново уже на теле. Жрице даже попытались уложить волосы в какое-то подобие прически, по никто так и не озаботился, чтобы избавить ее от металлических оков. Гаррис не обращал на цепи никакого внимания, словно и не видел их, а сама сестра Ирэн пока не поднимала этот вопрос.

Император дочитал свиток, сделал пару пометок на полях, перечеркнул несколько строк, поставил на документ свою именную печать, откинулся на спинку кресла и зевнул.

— Скоро утро. Ты вообще когда-нибудь спишь? — поинтересовалась сестра Ирэн.

— Сплю, — сказал Гаррис. — Редко. Дел много. Построение Империи отнимает уйму времени, знаешь ли.

— Над какими документами работал?

— Как обычно, — сказал Гаррис. — Указы, распоряжения…

— Списки приговоренных к смерти… — подсказала она.

— И помилованных тоже.

— И многих ты сегодня помиловал?

Гаррис заглянул в последний документ, над которым он работал.

— Троих.

— А скольким подписал смертный приговор? Гаррис снова пробежался глазами по списку.

— Почти трем десяткам. Двадцать семь человек, ест быть точным.

— Кто эти люди?

— Убийцы, дезертиры, предатели. Шпионы.

— И волшебники.

— Всего двое.

— Ты казнишь волшебников, Церковь Шести казнит волшебников…

— Должно же быть у меня хоть что-то общее с врагом, — сказал Гаррис. — Но я хочу уточнить. Я казню волшебников, а церковники убивают всех, кого заподозрили в колдовстве. — И в чем разница?

— Они подозревают, — сказал Гаррис. — Я знаю точно Поэтому разница в порядках цифр.

— Ну да, — сказала сестра Ирэн. — А еще у вас разные мотивы. Инквизиторы считают, что волшебство неугодно Шести, а ты просто устраняешь конкурентов.

— Вовсе нет, — сказал Гаррис. — В моем случае все чуточку сложнее.

— Неужели?

— Сарказм не к лицу служительнице культа любви, сообщил Гаррис. — И потом, рассуди сама, какие они мне конкуренты? В мире не осталось ни единого чародея, способного на равных противостоять мне в магическом поединке.

— Тогда зачем ты это делаешь?

Гаррис набил трубку. Огонек пламени, вырвавшийся из мизинца его левой руки, облизал табак, и мужчина выпустил к потолку клуб дыма.

— Дело вовсе не в устранении конкурентов, — сказал он. — Волшебники должны быть уничтожены, но совсем по другой причине.

— И по какой же?

— Полагаю, тебя не устроит, если я просто скажу, что их время прошло?

— Ты прав. Не устроит.

— Тем не менее это так, — сказал он. — Так уж повелось что волшебник — это человек, который стоит вне общества. Человек, ныне скрывающийся от общества и считающий, что он стоит выше него. Не признающий законов ни государственных, ни церковных. Человек вне морали, вне представлений о добре и зле. Когда-то волшебники были необходимы нашему миру. Вполне вероятно, что без них мы бы не имели того, что имеем сейчас, но теперь необходимость в их существовании отпала, и они приносят только вред. Волшебники живут, согласуясь со своими собственными принципами, бесконечно далекими от принципов неволшебников. И жизненные ценности у них слишком разные, чтобы они могли сосуществовать рядом друг с другом. Волшебники и неволшебники, я имею в виду.

— Очень интересная позиция, если вспомнить о том, что ты сам являешься чародеем.

— Как будто об этом можно забыть, — сказал Гаррис. — Вот и посмотри на меня. Я именно такой человек, которого я сейчас описал. Я не представляю добро или зло, хаос пли порядок, свет или тьму. Я действую во имя необходимости. И действую так, как я эту необходимость понимаю. Ты можешь представить, что было бы с этим миром, если бы в нем было много таких, как я?

— Неужели никак нельзя достичь равновесия?

— Равновесие — это миф, — сказал Гаррис. — Суть равновесия есть компромисс, а компромисс — это решение, которое в равной мере не устраивает обе принявшие его стороны. А сие означает, что рано или поздно, но, скорее всего, рано, равновесие будет нарушено и все начнется сначала.

— Что начнется?

— Ну, если оперировать понятными тебе терминами… — Гаррис поерзал в кресле и перекинул ногу через подлокотник. — В мировой истории периоды хаоса сменяются периодами порядка. И наоборот. Порядок рождается из хаоса, какое-то время существует, а потом все рушится и снова наступает хаос и властвует до тех пор, пока не будет построен новый порядок. Равновесие, о котором ты говоришь, — это не порядок, а лишь его иллюзия. Для того чтобы разрушить иллюзию, требуется куда меньше сил, чем для того, чтобы разрушить порядок, и хаос придет снова.

— И в чем же разница, если это и есть закон мироздания?

— Разница в продолжительности периода стабильности, — сказал Гаррис. — Что ни говори, а обычным людям куда легче живется в периоды стабильности, нежели время власти хаоса.

— Я все еще не понимаю, при чем тут волшебники.

— Мир долгое время был погружен в хаос, — сказал Гаррис. — Свирепствовали стихии, по земле бродили чудовища, да и под землей и водой их тоже хватало. Для обуздания всех этих безобразий миру нужны были маги Но теперь чудовищ уже не осталось, стихии подвластны людям, а последняя Подземная война кончилась полной победой жителей поверхности. То есть проблем, которые можно решить исключительно магическими способами, уже нет, а сами маги остались. Но, повторю еще раз, никакой необходимости в их существовании уже нет.

— И поэтому всех магов надо уничтожить?

— Да, — сказал Гаррис. — Вот так это и работает. Времена меняются, независимо от того, нравятся нам эти перемены или нет. Собственно, эпоха рыцарей тоже заканчивается. Рыцарь с магическим мечом справится с драконом, но хорошо вооруженный и организованный отряд он не остановит. Да и прогресс не стоит на месте… Взять тот же порох. За всю историю магических войн было всего несколько чародеев, способных уничтожить заклинанием целый город. А при помощи пороха это может сделать любо дурак. Собственно, только дурак и способен на такое Мир становится меньше и логичнее. При новом порядке места для магов попросту не остается.

— Тем не менее в нем остается место для тебя, не та ли?

— Я не просто маг, — сказал Гаррис. — Я император. К тому же исключение только подтверждает правило для всех остальных, неисключительных случаев.

— А почему я все еще в цепях?

— Потому что ты моя пленница, — ухмыльнулся Гаррис. — А поскольку ты являешься служительницей культа, у тебя есть сакральная сила, которую я использую для своих зловещих ритуалов. Кстати, каждую ночь я высасываю частичку твоей души. Это на всякий случай, просто чтобы ты знала.

— Кто-то на самом деле в это верит?

— Многие. Надо же людям во что-то верить, — император ухмыльнулся, но на этот раз ухмылка его была невеселой. — Раньше эти цепи оберегали тебя от моей солдатни. Теперь они оберегают нас обоих. Пока ты в цепях, ты пленница в моих апартаментах. Как только их с тебя снимут, ты обретешь статус гостьи, и кто-то может подумать, что ты значишь для меня нечто большее, чем просто материал, необходимый для зловещих ритуалов.

— Ты боишься, что меня сочтут твоим слабым местом?

— Да. И теоретически это может выйти боком нам обоим, потому как у императора не должно быть слабостей. По крайней мере, на данной стадии построения Империи и столь очевидных.

— Я не думала, что ты настолько несвободен в своих действиях.

— На самом деле у меня глубокий внутренний конфликт, — сказал Гаррис. — С одной стороны, я чародей и магия дает мне свободы больше, чем любому другому разумному существу в нашем мире. И, как чародей, я могу делать все, что мне взбредет в голову. Но с другой стороны, я правитель, а правитель не может игнорировать то, что о нем думают его подданные. И я ловлю себя на мысли, что я все больше становлюсь правителем, а не чародеем. Мне важно, чтобы люди делали то, что мне нужно, не просто потому, что я так приказал. А потому что так правильно. На одном страхе империю не построить.

— Тем не менее ты не возражаешь против того, что тебя боятся. И даже делаешь так, чтобы тебя еще больше боялись.

— Да.

— Я встречала много странных людей, но ты — самый странный из них.

— А я даже и не удивлен, — сказал Гаррис.

— Ты будешь еще сегодня работать?

— Нет, — сказал Гаррис, вытаскивая трубку изо рта. — Пойдем в спальню, моя прекрасная пленница.

— Пойдем, мой страшный повелитель.