"Ветер полыни" - читать интересную книгу автора (Пехов Алексей Юрьевич)

Глава 13

Последнее плаванье оказалось для капитана Дажа и команды «Огнерожденного» неудачным. За день до отплытия какая-то протухшая селедка шепнула на ушко начальнику порта, что на шхуне везут пыльцу счастья.[19]

Контрабанду, несмотря на надежный и ни разу не подводивший тайник, нашли, а Дажа прижали к стенке. Никакие доводы, что наркотик предназначен для личного пользования (что, разумеется, было ложью, в особенности, если учитывать огромное количество золотистого порошка) не подействовали. Он рассчитывал выгодно загнать товар в Морассии, а в итоге восточную дрянь конфисковали, да еще пришлось заплатить огромный штраф. К тому же, в лапы чиновников перекочевали еще три лишних сотни. Именно благодаря этой огромной взятке капитан избежал тюряги и сохранил за собой корабль — шхуну обязательно продали бы с торгов, как это было принято по закону Империи.

За ним оставили «доброе» имя, но отпускать из гавани и не подумали. Разбогатевший начальник порта намекнул, что придется провялиться на солнышке месяц, если не больше. До тех пор, пока все не утихнет. Даж счел за лучшее подчиниться. Гораздо приятнее валяться вместе с приунывшей командой на палубе, чем кормить блох в каталажке.

Заплатившие за проезд пассажиры то ли прознали о его неприятностях, то ли просто раздумали уезжать, но за те недели, что «Огнерожденный» болтался на якоре, о светловолосом парне и его девчонке не было ни слуху ни духу. Даже за задатком не пришли. Впрочем, ничего удивительного капитан в этом не находил. Он больше двадцати лет занимался контрабандой и в людях разбирался прекрасно. Ребята были непростые…

Дни сменялись днями, а городские тараканы-чиновники и пальцем не шевелили, чтобы ускорить освобождение корабля из-под ареста. Моряки бы так и проторчали в бухте, пока шхуна не обросла ракушками по мачты, но тут случилось то, что случилось.

Тревожный набат колоколов и рев труб заставил приунывшую команду высыпать на палубу.

— Кажется, началось, — первый помощник мрачно изучал закутанную в дождливую пелену Альсгару.

— Как бы не отдать Мелоту душу, — сплюнул за борт один из матросов.

— Рюк, — обратился капитан к первому помощнику. — Всех людей по местам.

— Надеешься смыться?

— Если получится.

Пока неудачливые контрабандисты ждали большого переполоха, чтобы под шумок скрыться, произошло следующее. Вначале в северной части Портовой сторонки, как раз напротив того места, где стоял «Огнерожденный», появился мальчишка. Морские волки никак не могли понять, что тот делает, пока не принесли из каюты смотрительное стекло. Ребенок что-то рисовал на песке.

Затем из-за складов, опрометью выбежал какой-то мужчина, мальчик бросился прочь, а на берег выползла тварь, от вида которой Даж едва не уронил бесценный волшебный глаз[20] в море.

Капитан решил, что ему снится кошмар. Он не поленился, ущипнул себя побольнее, но… не проснулся. Страшное видение не исчезало. В тучи ударили столбы желтого света, берег заволокло дымом. Сверкало. Грохотало. Ревело. Когда дым рассеялся, моряки увидели, что тварь сдохла. Мужчина сидел без движения, а перед ним на песке лежал ребенок. Было непонятно — жив тот или мертв.

Снова заухало, теперь правее и гораздо дальше. За старыми складами и бараками. Там, явно, тоже не все было в порядке, но какая на этот раз напасть пришла в Гавань, с палубы видно не было. И, наверное, к лучшему.

Кто-то из команды молился, кто-то тихо, с отчаяньем богохульствовал, но все сходились в одном — пора поднимать якорь. Прилетевший из Альсгары огромный камень рухнул на здание, где находился начальник порта, проломив крышу и обрушив стены. Капитан смекнул, что теперь до «Огнерожденного» вряд ли кому будет дело, и завопил во всю луженую глотку:

— Не спать, устрицы!!! Якорь поднять! Паруса ставить! Давайте, ребятушки! Давайте!

— Капитан! У нас гости! — предупредил рулевой.

Прыгая по волнам, к ним приближалась лодка.

— Рюк! Распорядись, чтобы притащили арбалеты!

Он не собирался брать на борт лишних попутчиков.

Матросы поспешно крутили ворот, поднимавший из воды якорную цепь. Даж поднял смотрительное стекло. Разглядел троицу, пытающуюся подойти к судну.

— Вот и свиделись, клянусь спрутом, — с досадой буркнул он и приказал помощнику:

— В Бездну арбалеты! Нашлись наши пропавшие пассажиры, якорь им вместе со всеми ветрами в задницу!

…На третий день бесконечно долгого сна Лаэн я отчаялся. Всезнайка Шен пытался убедить меня, что целебное сновидение занимает гораздо больше времени, чем обычное.

— Она грезит и выздоравливает, — втолковывал мне Ходящий, когда я метался из угла в угол нашей маленькой каюты.

— Может, ее пора разбудить?

Он задумался.

— Не советую.

— Почему? — я нахмурился, ощущая, как поднимается раздражение. — Хотя бы на один вопрос ты можешь ответить конкретно?

— Я считаю, это не пойдет на пользу ее мозгу. После того, что случилось, ей требуется долгий отдых, иначе она может сойти с ума. Давай подождем. Уверен, с ней все будет хорошо.

Одни и те же слова. За дни изнуряющего плавания я успел выучить их наизусть и порядком от них устал… Хотел поругаться с Целителем, но понял, что это без толку и махнул на него рукой. Раз он не в состоянии вылечить себя от морской болезни, чего уж говорить о других. Я решил подождать еще сутки, и был вознагражден — Лаэн открыла глаза на следующее утро.

Она жестом показала, что хочет пить.

— Как ты?!

«Неплохо, — последовал короткий ответ. — Горло пересохло. Не могу говорить».

— Где? — наконец спросила Ласка, оторвавшись от кружки.

— Капитан Даж и его команда оказались столь любезны, что решили нас дождаться, — усмехнулся я.

— Ты, должно быть, шутишь! — она округлила глаза. — Этот спрут сказал нам, что никого не будет ждать. «Огнерожденный» давно должен был уйти в Золотую Марку.

— Обстоятельства изменились, — на дне кружки еще оставалась вода, и я поставил ее рядом. — Не знаю, что у ребят произошло, но для нас — очень удачное стечение обстоятельств. Даж решил вспомнить о том, что мы заплатили ему за проезд.

Она все еще не очень отошла от сна и вяло кивнула:

— Надо умыться. И причесаться. Не вижу себя в зеркале, но, наверное, похожа на чучело.

— Выспалась?

— А я спала? — ее брови удивленно приподнялись. — Да… кажется, ты прав… Выспалась. Ну… вроде того. Плохо помню, что снилось. Яркие краски и… горела… степь кажется… Пламя до горизонта…

— Но тебе лучше?

— Пожалуй, — подумав, ответила Лаэн. — Поведай, что я упустила?

Я исполнил ее просьбу, рассказав о Гисе, его ученике, демоне и том, как мы попали на шхуну. Выслушав, она попросила еще воды. Затем тихо ойкнула и испуганно посмотрела на меня.

— Куда мы плывем?!

— Не беспокойся, — утешил я. — Прекрасно помню, что сейчас Золотая Марка не то место, куда мы должны стремиться. У Дажа не было возможности выйти в открытое море и двигаться на юг. На тех направлениях можно нарваться на набаторский флот. А они проверяют все суда. Наш капитан не желает, чтобы кто-то шнырял по его посудине, поэтому в Марку он собирается возвращаться обходными путями. Через Гроган. «Огнерожденный» идет вдоль берега. На север. Спустя несколько дней, повернет на запад, но перед этим нас высадят где-то в южной части равнин Руде. Оттуда на лошадях до Радужной долины не больше двух недель. Как раз в первые дни осени окажемся на месте.

— У нас нет лошадей, — на всякий случай напомнила она.

— Ну, нам не впервой их находить, — ухмыльнулся я. — Хотя меня заботит предстоящая дорога. Равнины Руде могут быть также опасны, как и восточные территории. Из степей новости в Альсгару приходят с большим запозданием. Можем нарваться. К тому же, мы теперь не одни.

— Шен? Как он?

— Страдает с того самого момента, как здесь оказался! — фыркнул я. — Целитель не слишком хорошо переносит море. Предпочитает как можно больше времени проводить на палубе, а не здесь. Не так мутит.

— Могу его понять. Это помещение больше всего похоже на китовую утробу. На очень маленькую китовую утробу.

— Но-но! — я шутливо погрозил ей пальцем. — Перед тобой лучшее из худшего, что есть на этом прославленном корыте! Единственная на всем «Огнерожденном» каюта. Между прочим, берлога Дажа.

— Когда ты говорил, что он был любезен, я тебе, конечно, поверила, но чтобы он был любезен настолько…

— Ну, в этом виновата не его доброта, а наши сорены. Я счел, что тебе нечего делать в промокшем трюме с грязной командой. Поэтому туда отправился капитан.

— О, как ты жесток! — она деланно закатила глаза.

— Ничего. Его грел звон соренов в кармане. Кстати говоря, новую одежду тоже пришлось купить у капитана. Тряпки у них мужские, но я тебе подобрал на глазок. Примеришь?

— Обязательно. За Шена тоже пришлось платить?

— Да. Даж заключил сделку с нами, но не с ним. Пришлось расстаться с частью того, что подарила Башня, иначе малыша выбросили бы за борт. Я решил, что Целителю еще рано принимать соленую ванну.

— Даже не буду спрашивать, сколько с тебя содрала эта акула.

— Ну и не надо, — улыбнулся я. — Учитывая, что в городе стало жарковато, цена поползла вверх. До начала войны за такие деньги можно было отвезти на Западный материк тысячу человек.

— Бездна с ними, с деньгами. К тому же, они принадлежат Башне, а не нам.

— Схожу за Шеном, — произнес я, поднимаясь.

Она кивнула и вновь уронила голову на подушку.

Непогода и не думала исчезать. «Огнерожденный», несмотря на прыть, никак не мог вырваться из ее цепких лап. Небо от горизонта до горизонта было низким, свинцовым и хмурым. Слава Мелоту — хоть дождь закончился.

Ветер, порывистый и зябкий, прилетал с юго-востока. Он надувал паруса, заставляя шхуну задирать нос на крутых волнах неспокойного моря. Качка присутствовала, но я бы не назвал ее ужасной. Правда, Шену для того, чтобы почувствовать себя неуютно, и этого хватило за глаза.

Несмотря на хреновую погоду, он проводил на палубе целые дни, возвращаясь в «утробу кита» лишь с наступлением темноты.

Целитель сидел на носу судна, закутавшись в купленный у моряков парусиновый плащ. Издали Ходящий больше всего напоминал нахохлившегося и растрепанного воробья. Вид у него был совершенно несчастный и подавленный. Хоть плачь от жалости.

— Послезавтра нас высадят, — вместо приветствия сказал я. — Можешь плясать.

Он кивнул, показывая, что услышал меня. Затем все же ответил:

— Хорошо бы, чтобы «послезавтра» наступило как можно раньше. В море я чувствую себя неуютно.

— Ты бы поел. Сразу полегчает.

— Какая забота. Ты ли это?

— Утешься. Я забочусь не о тебе, а о себе. Если ослабнешь от голода, у нас появятся лишние проблемы.

Целитель бросил на меня злобный взгляд:

— Нисколько не сомневался, что ты еще та скотина.

Я безразлично пожал плечами, показывая, что не собираюсь оспаривать это утверждение. Он сразу остыл и спросил все еще неприветливо, но уже без злости:

— Что тебе от меня понадобилось?

— Да, в общем-то, ничего. Раз ты решил продолжить голодовку, я удаляюсь.

Он махнул рукой, мол, валяй, не задерживаю. Правда, почти сразу же окликнул:

— Как Лаэн?

— Проснулась.

Ходящий подскочил, словно его укололи пониже спины:

— А сразу сказать не судьба?! Она в порядке? Как голова? А ее Дар?!

— Насчет Дара не знаю, — скорость его вопросов меня смутила. — Сам спроси, если тебе это интересно.

Шен, пытаясь подстроиться под качающуюся палубу, поспешил к каюте. Я последовал за ним, но когда мы вошли, Лаэн уже снова спала.

Мое солнце еще дважды просыпалась и, спустя короткое время, вновь проваливалась в сон. Делать было совершенно нечего, так что большую часть времени я откровенно скучал.

Даж собирался высадить нас на берег ближе к вечеру. А пока мы с Шеном выбрали удобный уголок на палубе и стали резаться в «Блазгов и кочки».[21] Целитель оказался отличным игроком и за три партии обжулил меня на несколько солов.

Наша забава отвлекала матросов, и капитан неодобрительно хмурился. Но молчал. Мы заплатили за проезд, и он счел ниже своего достоинства придираться к нам из-за таких мелочей, как фишки. Лишь пару раз рыкнул на команду, чтобы морские волки занялись работой.

Погода в этот день выдалась просто чудесная. Ясное небо, яркое солнце, теплый ветерок, ласковое море и почти никакой качки. Ученик Цейры немного повеселел и перестал смотреть на меня букой.

— Почему вы выбрали для себя такую жизнь? — внезапно спросил Ходящий, расставляя белые, черные и красные фишки на исходные позиции.

— Ты про гильдию? — уточнил я, внимательно наблюдая за его ловкими пальцами. С Шена станется подменить фишки. В игре — он еще тот жук.

— Да.

— Ты что, жрец Мелота, чтобы я перед тобой душу изливал? — довольно неприветливо ответил я.

— Это такой секрет?

— Да нет. Просто мы не выбирали. Жизнь выбрала за нас.

— Ну-у-у, — протянул он, разочарованно сморщившись. — Жалкое оправдание даже для тебя. Не в твоих правилах обвинять во всем судьбу и тяжелую жизнь.

— Правда? — я бросил кубики и отсчитал положенное число ходов. — А что в моих правилах? Ты так хорошо меня успел узнать? Порой человек зависит от обстоятельств, а не обстоятельства — от человека. Так получилось. И точка. Я не склонен ни о чем жалеть. Вот только не подумай, что я жалуюсь или плачусь в твой новенький парусиновый плащ. Он все равно непромокаемый.

— То есть, ты считаешь нормой убийство незнакомого тебе человека за деньги? — Целитель «съел» мою красную фишку на правом фланге и захватил линию.

— А ты считаешь нормой прибить знакомого человека бесплатно? — я выровнял положение с помощью черной.

— Не играй словами.

— А кто играет? Если уж у нас зашел такой благочестивый разговор, то тебе придется понять, что я не вижу разницы между убийством за деньги и убийством по любой другой причине. Убийство остается убийством вне зависимости от того, получил ты за него сорен или нет. Цель не оправдывает средства, малыш. Совершивший такое — однозначно не добрый парень. И его вряд ли ждут Счастливые сады и горячий шаф холодными вечерами.

— То есть, ты признаешь, что это, грех?

— Признаю, — мне удалось отыграть у него еще одну линию. — Просто не люблю чистоплюев.

— Кого это ты назвал чистоплюем? — насторожился он.

— Тебя, конечно, — я продолжил атаку, прорвав его авангард.

— Почему?

— Не строй из себя невинного ягненочка. Гнуса не ты ли пришил?

— Эй! Эй! Я убивал не за деньги!

— Ну, скажи еще, что из благородных побуждений, — рассмеялся я и «сожрал» пару белых фишек на левой части поля. — Я только что сказал, что не вижу разницы, дали тебе за это сорен или нет. Чем ты слушал?

— Между прочим, я спасал твою жизнь.

— Вот как? Давай смотреть правде в глаза, парень. Ты «спасал мою жизнь» всего лишь по двум причинам. Первое, — я загнул палец, — без меня и Лаэн ты бы никогда не нашел дорогу из леса. Второе — мы были нужны Башне. Вот почему Гнус мертв, а я жив. Но никак не из-за широты твоей благородной души. Не обманывай в этом ни меня, ни себя.

— И все равно я считаю, что убивать за деньги человека, который тебе совсем ничего не сделал — мерзко, — не сдался Шен, и подкинул кости.

Я вздохнул:

— Мы возвращаемся к тому, с чего начали. Убивать вообще мерзко. И это, — хочешь, верь, хочешь, не верь — я готов признать в любое время. В моем ремесле нет ничего благородного, высокого, святого, светлого или героического. Тот, кто полагает работу убийцы романтичной, ужасно интересной и втайне мечтает стать таким же, считая это чем-то донельзя привлекательным — полный, непроходимый, бесконечный придурок. Он, скорее всего, ни разу не высовывал носа из собственного дома. Место таким умникам — рядом с теми, кто верит в чистый мир, честные сделки с йе-арре, непорочных чиновников, благородных магов и несчастных, угнетенных людьми Высокородных, воющих о своей свободе под каждым кустом. Пойми, я не прошу считать меня хорошим. Но, если честно, меня несколько злит, что других, убивающих пачками ради призрачной благой цели или глупых идеалов, записывают в герои и святоши. Открою тебе страшную тайну — чаще всего в основе всех их поступков лежат или деньги, или власть. Или то и другое. Мудрецы со светлыми идеалами, мечтами облагородить вселенную и прочими тухлыми бреднями обычно в нашем мире не задерживаются.

Он долго смотрел на меня, затем махнул рукой и уткнулся в игральную доску:

— Тебя невозможно переубедить.

— Конечно.

— Неужели ты не понимаешь, что брать деньги за убийство это… это гаже некуда?! — вновь взвился он.

— Не понимаю. Это гораздо лучше, чем убивать просто так. Или из-за косого взгляда. Или плохого настроения. Или потому, что у тебя болит зуб.

— Тоже мне! Нашел причину!

— Если ты мне скажешь, что по этим причинам некоторые субчики не убивают, то я, пожалуй, буду хохотать до ночи. Такое случается сплошь и рядом. Раскрой глаза. Кстати не отвлекайся. Твой ход.

Он надулся. Помолчал, просчитывая игру, передвинул черную фишку назад на два поля и выставил вперед три красных, смешав этим все мои коварные планы. Я выругался сквозь зубы, думая, как восстановить пошатнувшееся положение.

— То есть, ты считаешь себя хорошим парнем? — Целитель продолжил меня донимать.

— Ты плохо слушаешь, — с бесконечным терпением ответил я. — Тебе сказали, что я не святой сподвижник Мелота. Я такой, какой есть. Не больше и не меньше. Но мразью и мерзавцем себя не считаю. Извини. Есть работа, а есть я. И это совершенно разные вещи.

— Когда Серый не на охоте, он — чистая душа, — съязвил Шен.

Я ответил ему только после того, как мы завершили партию, и я проиграл в шестой раз подряд:

— Когда мы месили кровь в Сандоне, у нас в отряде был человек по имени Мартин. Он, к сожалению, попался в лапы к Высокородным, и из его останков вороны устроили шикарный пир. В одной беседе этот парень сказал замечательную вещь. «В человеке не может жить одно зло или одно добро. Меня тошнит от людей, которые так считают. Даже самый гнусный злодей может быть храбрым в бою и способным совершить добрый поступок. Например, пощадить проигравшего или спасти умирающую от голода и холода псину. А самый отчаянный герой может оказаться способным на трусость, подлость и предательство». Так что не стоит тебе, друг мой, судить других. Иначе кто-то обязательно поспешит осудить тебя.

— Еще партию?

— Пожалуй.

На этот раз я поступил хитрее. Почти без боя отдал ему первые три линии на доске и часть черных фишек, совершил перестановку красных в тылу, отвлек белыми и стремительным ударом прошел через все поле, довершив разгром безжалостным «пожиранием» его замешкавшихся сил.

— Ловко, — одобрил он. — Так почему все-таки гийян?

Я вздохнул. Упрямый баран.

— Я с луком на «ты» с самого детства. Впервые убил, когда мне стукнуло одиннадцать. Позволь умолчать о причинах, иначе решишь, что я оправдываюсь. Тот парень подох в канаве с моей стрелой в шее, и туда ему и дорога. А я через некоторое количество лет оказался там, где кипела война. И торчал у Сандона, пока Высокородным не запихали мирный договор в глотку. «Стрелки Майбурга». «Красные стрелы», как нас называл Дом Тумана. А Дом Бабочки нарек «Призраками». За службу, как и все солдаты Империи, мы получали хорошие деньги. Гораздо большие, чем многие другие вояки. Если хочешь знать, мы зарабатывали сорены тем, что входили в страну дубов и грабов и убивали остроухих. Лишали их возможности прийти к нам и устроить кровавую резню в деревнях. Это продолжалось год за годом. Схватки, засады, рейды, отступления и вновь бои. Большая часть моей жизни прошла в проклятых лесах, где я с луком в руках искал Высокородных для того, чтобы отправить их в Бездну.

— Тебе нравилось?

— Воевать? Да. Какое-то время. Но я достаточно быстро устал от крови и смертей.

— И все-таки остался.

— Ты когда-нибудь видел деревушку, которую посетили рыжие ублюдки из Дома Бабочки? Поверь, картина совершенно неаппетитная. Подобное зрелище либо ломает, либо начинаешь воевать с гораздо большим усердием, чем раньше. На счастье или на беду, у меня был как раз второй случай. Я стал делать работу не просто хорошо, а прекрасно. Из лучших стрелков, в число которых входил и я, собрали отряд. Нас было четверо, и мы успели неплохо узнать Сандон. Уходили парами, но чаще поодиночке. Без всякой поддержки рубак. Затем, если везло, находили какую-нибудь Высокородную шишку, выпускали из нее душу и сматывались. Сорок из Высших семей за два года — если подумать, совсем неплохой результат. Мы заставили тех, кто считал людей не более, чем овощами — относиться к нам с уважением. Оказалось, что эльфы ценят лишь тех, кто бьет их по зубам.

— Ты гордишься этой работой?

— Скажем так — я не испытываю никакого стыда от того, что сделал. Готов с радостью торговать с йе-арре, сколь переменчивыми бы они не были. Ничего не имею против блазгов — это мудрое племя, и они всегда поддерживали людей. Даже с радостью спляшу с ниритами их варварский танец теней, но Высокородные… Я ненавижу их всем сердцем. Они — выродки, которых следует уничтожить, пока они не собрались с силами и не уничтожили нас. Но вряд ли то, что я испытываю, можно назвать гордостью. Просто не хочу, чтобы мои дети жили под гнетом Высоких домов. Думаю, мои товарищи, если б они были живы, сказали бы тебе то же самое.

— Они погибли?

— Да. Троих из четверых остроухим удалось поймать. Остался только один. Серый.

— И он пережил войну.

— Понимаешь, Шен. Иногда война не заканчивается никогда. Особенно, если это касается Высокородных. Мы подарили тварям десять лет мира. Десять бесценных лет на то, чтобы они пришли в себя после поражения на Гемской дуге. Император совершил глупость, подписав с дельбе Васкэ мирный договор. Остроухих надо было уничтожить в тот год, когда они приползли к нам на коленях, моля о пощаде и мире, которого мы добивались от них больше трех веков. Ты же знаешь, чем все закончилось. Благодаря эльфам, Перешейки Лины оставлены, а те, кто поселился в Необжитых землях, оказались в ловушке. Сейчас, впрочем, как и всегда, Высокородные не на нашей стороне. Так что я пережил не войну, а всего лишь затянувшееся перемирие.

— Хорошо, пускай перемирие, — легко согласился он. — Но ты-то в течение десяти лет продолжал убивать. Людей.

— Глупости. В гильдии я был меньше двух лет. Все остальное время мы с Лаэн жили тихо и мирно.

— Два года достаточный срок для того, чтобы пришить многих.

— За мной по контрактам от Молса восемь душ. Девять, если считать Ходящую.

Шен вылупился на меня в немом изумлении.

— Что? Ожидал большего? — усмехнулся я. — Прости. Не оправдал твоих надежд. Но я интересовался только сложными заказами. На очень серьезных и опасных людей. Столь серьезных, что соренов всегда хватало. Так что «мирных» смертей на моем счету не так много, как ты рассчитывал.

Он смутился, затем яростно сверкнул глазами:

— Это тебя нисколько не оправдывает!

Наивная вера Шена в свои слова была просто смешна. И я мог бы попытаться убедить его в этом. Взять, к примеру, мой четвертый заказ.

Благородный. Из опоры трона императора. Большой человек. И опасный. Опасный настолько, что, судя по слухам, даже столичные ребята за него не взялись. У него было все. Удача. Ум. Деньги. Женщины. Власть. Но последней ему показалось мало. И он решил стать Наместником. Похвальное желание, надо сказать. Вот только нынешний Наместник не собирался уступать свое место. Поэтому Благородный Шагор задумал устроить маленький мятеж. Не знаю, на что он рассчитывал. Возможно, счел, что император до последнего момента не узнает о его планах, подобные случаи в истории имелись. А может, все было спланировано еще в Корунне. Не им, а теми, кто летает повыше. В общем, весь север стоял за него. А весь юг — за нынешнего Наместника. Если бы началась драка, то ее услышали бы даже в Счастливых садах, потому что тихо и по своему желанию Наместники уходят редко. В провинции вспыхнула бы самая настоящая гражданская война. Во всяком случае, до тех пор, пока регулярные имперские войска не решили ее в пользу сильнейшего. Но к тому времени многие простые души отправились бы в Бездну.

Шагора охраняли отлично — не подобраться. Но мы с Лаской взялись за дело. И сделали все хорошо. Не подкопаешься. Молс был нами очень доволен. Вот и думай, что лучше. Одна жизнь за тысячу, или тысяча за одну — чтобы Шен считал, что все «по-честному». Благородный хотел крови — он ее получил. А что очередной имперский полководец не приобрел перевязь через плечо за усмирение мятежа, и на улицах не устроили новый парад — по мне, невелика потеря.

Но я не стал этого говорить. Ни к чему.

— Не спорю. Я тебе не нравлюсь? Мне на это плевать, парень. На всех плевать, кроме Лаэн. Я живу только ради нее. До всех остальных мне нет никакого дела, впрочем, как и им до меня. Не чувствую себя обязанным расшибать ради них лоб. Для меня есть только Ласка. Остальные пусть катятся в Бездну.

— Мерзкая позиция. Когда будешь подыхать, никто не протянет тебе руку.

— Гийяны вообще мерзкие люди, малыш. А насчет протянутой руки — я не тешу себя глупыми надеждами.

— Вам всю жизнь придется расплачиваться за свои преступления. Где бы вы ни были. Так случилось с тобой и Лаэн, когда вас поймала Башня. Так будет и с другими. Прошлое — мстительная штука. Оно достанет даже из Бездны. А жить в постоянном страхе, что сейчас кто-то придет за твоей головой, что тебя опознают стражники на улице, что ночью вновь явятся кошмары… Я бы такого себе не пожелал. Тебе никуда не деться.

— Возможно, ты прав. Но я как-нибудь разберусь с этим.

— Ты отличный плотник. Я видел. Зачем вновь взялся за лук? Если так хотелось пострелять, стал бы охотником за головами. Любой феодал или город с радостью наймут такого опытного человека, как ты. Или шел бы в армию. Там всегда нужны хорошие стрелки.

— Мне нравится убивать за деньги невинных людей! Ведь ты это хотел услышать? Теперь доволен?! — разозлился я.

Он ничего не сказал, лишь укоризненно посмотрел на меня и стал складывать фишки в мешочек.

Я посылал и буду посылать всех советчиков, как мне жить, в Бездну. Они на одной стороне жизни, а мне выпала «удача» оказаться на другой. И не им судить, что хорошо, а что плохо.

Никто никогда не желает пачкаться. Все любят презрительно морщить благородные носы, говорить «как все это мерзко», учить жить, а затем бежать на площадь и бросать цветочки под вымытые от крови копыта коня какого-нибудь вернувшегося с войны полководца. Пожалуй, именно поэтому я не люблю большинство людей. Они умеют, желают и хотят понимать только себя, но не других. И не видят дальше своего носа, называя белое чистым.

А я в последнее время начинаю сомневаться, что это «чистое белое» есть вообще.

Лаэн сидела на кровати. На полу, у ее ног, валялся целый ворох одежды из корабельных сундуков Дажа. В этой куче мое солнце смогла найти вполне приличные штаны из старой потертой кожи, пару рубашек (одна шелковая, с широкими рукавами и не слишком удобным воротником, другая — шерстяная, куда более теплая) и некое подобие короткой куртки.

— Штаны немного тесноваты, — она заметила мой оценивающий взгляд.

— Тебе идет. Выспалась?

— Да. Что такой хмурый?

— Шен пытался учить меня жить. А я держал себя в руках, чтобы не дать ему в зубы.

— Получилось?

— У меня — да. У него — не очень. Посмотри на это, — сказал я, протягивая стрелу с костяным наконечником.

Она с явной опаской взяла вещицу двумя пальцами и поднесла к глазам.

— Откуда у него эта мерзость, хотела бы я знать.

— Она — не единственная. Стоит задуматься, зачем он таскает их с собой, а?

— М-да, — Лаэн придирчиво изучила наконечник.

— Он успокоит Тиф?

— Что? А… Тиф. Вне всякого сомнения. С Проклятой случилось бы то же самое, что и с Ходящей, которую мы отправили в Счастливые сады. Никто из носителей Дара не выживет. Я уже рассказывала о подобных артефактах. Их создали задолго до появления Лепестков Пути. Гинора говорила, что в последний раз Башня такой штукой воспользовалась, чтобы убить Скульптора. Затем много веков это оружие считалось утерянным. Полагали, что их украли Круги Сдиса. Но «Выжигающих нити» спрятали, и очень надежно — артефакты выплыли только во время Темного мятежа. Во всяком случае, Гинора говорила, что Оса — одна из лидеров восстания — погибла с помощью ножа из такого материала. Но в войне Некромантов их не использовали — это точно.

— Почему? С Проклятыми можно было бы покончить очень быстро.

— Не знаю. После мятежа артефакты вновь спрятали и «нашли» только теперь. Уверена, что Шен их получил от Цейры Асани. Как и мы.

Она вернула мне стрелу.

— Осталось понять, для чего ему их дали.

— Не думаю, что из-за нас. Ее плетение в моей «искре» — гораздо более действенное средство контроля, чем вспыльчивый мальчишка с костяшкой в руках. Это не в духе Матери. Мы и так у нее на крючке, зачем отдавать бесценные предметы Целителю, который не слишком умел?

— Убить — это не магией швыряться, — возразил я, вспоминая о том, как ловко Шен наколол Гнуса на нож.

— Думаю, ты не прав, дорогой. Он с нами. Во всяком случае, до Радужной долины.

— Мне бы твою уверенность, — вздохнул я. — Что с Даром?

Она помолчала, затем ответила неохотно:

— Тиф опять выжала меня досуха. Потребовалась сила всей «искры», чтобы противостоять ей. Теперь я мало что могу. Потребуется время, прежде чем Дар вернется. Но на пару припрятанных в рукаве фокусов меня вполне хватит. — А затем мысленно закончила: «К тому же, я в состоянии разговаривать с тобой, не открывая рта».

— Ладно. Прорвемся. Война идет на востоке, западная часть равнин Руде вряд ли представляет для нас опасность. Никакой магии Сдиса и прочей дряни тут быть не должно. Если что приключится, справимся своими силами.

В этот момент в дверь постучали и, не дожидаясь нашего ответа, на пороге появился капитан Даж. Хмурым взглядом изучил каюту и помрачнел еще больше:

— Если Гроган вам не по вкусу, то самое время нас покинуть. Не передумали?

— Нет.

— Тем лучше. Матросы приготовили шлюпку, и ваш друг уже сгружен на банку. Можете отчаливать, как только соберете вещи.

— Как насчет того, чтобы уступить нам арбалет?

Даж задумчиво прищурился.

— Так и быть. Уступлю. Бесплатно.

— С чего такая щедрость? — памятуя о том, сколько он содрал с нас за одежду и каюту, я не мог удержаться от язвительного замечания.

— Для добрых людей мне арбалетов никогда не жалко. Прошу на палубу.

Я кивнул. Утомительное морское путешествие, наконец, подошло к концу.