"Последнее танго в Бруклине" - читать интересную книгу автора (Дуглас Кирк)Глава IXЭллен складывала бумаги – опять ужасно тяжелым оказался у нее день, – когда в библиотеку вошла Голди. При виде ее Эллен только присвистнула: ну и ну. Голди сделала новую прическу в стиле «эфиопская принцесса», заплетя волосы в мелкие косички, и на ней было черное с золотым платье, как на солистке в цыганском ансамбле, – всюду мониста и цепочки. – Господи, Голди, это что, новая форма для медсестер? – Послушай меня, подруга, у меня только что смена кончилась, я двенадцать часов не разгибалась, между прочим. А я не собираюсь всю свою жизнь посвятить этой зачуханной больнице. Хочу вечер провести где-нибудь в городе, и чтобы все было по-настоящему. – Ты с Абдулом поедешь? – С дураком этим? Нет уж, лучше пойду на ежегодную встречу Черных сестер милосердия, там обед бывает неплохой. И правило одно: на всех должно быть что-то черное, – наслаждаясь собственной шуткой, Голди хрипло рассмеялась. – Повеселись хорошенько. Да и мне отсюда пора. – Кстати, ты как, привыкла к своему жильцу? – Голди помедлила, о чем-то думая. – Он ведь у тебя уже целый месяц? – Ровно месяц. Но я его жильцом не считаю, он мне как товарищ. Или постоянный корреспондент. – Ну-ка, ну-ка, объясни. – Во-первых, мы друг друга почти и не видим, только записки оставляем, – она вытащила из кармана помятый листок, протянула Голди. «Милая Эллен, – написано было там, – ужасно неприятно опять вас беспокоить, но дело в том, что потек унитаз. (Тут был рисунок: бачок, по которому катятся крокодиловы слезы.) Нельзя ли сообщить управляющему? Спасибо вам заранее. Преданный вам помощник по хозяйству Бен». Под этим рукой Эллен было приписано: «Сообщу». А еще ниже снова почерк Бена: «Унитаз и я приносим вам глубокую благодарность». И еще рисунок: из унитаза высунулась рука с букетом цветов. Голди чуть не лопнула от смеха. – Видала? Вот так, а потому – это во-вторых – я и говорю, что он очень неплохой человек, Голди. Сначала, не спорю, мне от него чуть тошно не сделалось, но потом я увидела, что он очень даже ничего. Деньги платит, в мои дела не лезет. Хотя, конечно, меня и дома-то почти не бывает, я все у Рихарда, книгу надо кончать. – И скоро закончите? – Да уже все, в издательство отослали, ждем теперь, что скажут, когда прочтут. – И скоро дочитают? – Не сегодня-завтра. – Ну, удачи вам. – Спасибо. Слушай, ты же на свой прием опоздаешь. – Ой, точно, лечу, а то еще и из клиники не выйдешь, там эти защитники павианов опять демонстрацию устроили. – Опять! Бедный Рихард, ну когда они оставят его в покое! Да, а я-то что же… – Эллен взглянула на часы, – мне же надо его перехватить, пока он не уехал в Колумбийский университет на лекцию, может, договоримся вместе поужинать потом. Наконец-то выставив Голди, Эллен заторопилась в кабинет Рихарда. Половина седьмого, хирургическое отделение словно замерло. У сестер перерыв на ужин, а те, у кого смена кончилась в пять, давно ушли. Секретарша Рихарда как раз запирала кабинет, когда появилась Эллен. – Вот хорошо, что вы пришли, – затрещала она. – Мне, понимаете, уходить пора, а тут как раз этот факс… – Она протянула ей листок. – Поздравляю, рукопись принята к печати. Эллен почувствовала, как у нее громко забилось сердце. – Грандиозно! А где Рихард? – У него обход, не хотелось его отрывать, но надо сообщить непременно. Можно я вас попрошу? – Ну конечно. Эллен прочла текст три раза подряд, и с каждым разом лицо ее становилось все счастливее: Эллен не терпелось увидеть, как просияет лицо Рихарда, когда он это прочтет. Она уже представляла себе суперобложку книги: белая, блестящая, а посередине большое красное сердце, фамилия и заглавие крупными черными буквами, а на обратной стороне, разумеется, его красивое лицо. Вот так будет эта книга лежать на журнальном столике в ее квартире, да нет, в их общей квартире. Она помчалась к телефону, набрала по внутренней связи номер дежурной сестры и услышала, что доктор Вандерманн, закончив обход полчаса назад, уехал. То ли лекция в университете сегодня чуть раньше, то ли пытается избежать встречи с защитниками животных. Можно, конечно, позвонить ему в пансион, оставить сообщение у администратора или на автоответчике, но как-то уж слишком буднично получится. И тут ей пришла в голову блестящая мысль, даже глаза загорелись от восторга. Она взглянула на календарик: как там у него завтра складывается день? Так, утром он оперирует, известно, что в третьей операционной. Ну, так она положит записочку на столик, где все его инструменты, приготовленные на завтра, уже разложены в стерильных упаковках. Только он войдет в операционную и сразу же увидит. И она быстренько черкнула: «Отличная новость – рукопись принята к печати, отпразднуем сегодня, ладно?» Уж как-нибудь она сдержится, не станет ему сегодня звонить, хотя ужасно хотелось бы, зато какой утром его ждет сюрприз! Там, где располагались операционные, стояла полная тишина, только легким гудением напоминала о себе система подъемников, скрытых в стенах, – по ним все необходимое круглосуточно доставляется и в палаты больных, и в кабинеты врачей. Как она и предполагала, инструменты к завтрашней операции уже были приготовлены, правда, не на столике, а на тележке рядом с той самой операционной, где она смотрела, как он, подобно Богу, кого-то возвращает из мертвых. В последнюю минуту она решила, что лучше всего прикрепить записку к монитору, уж там он ее непременно заметит. Чуть не захихикав от восторга, она прокралась в полуосвещенную операционную и замерла. У нее сжалось горло, она замигала, не веря собственным глазам, словно увидела только скверный сон, который сейчас пройдет. Но он не прошел. Рихард, усевшись на краешек операционного стола, откинулся, широко расставив ноги, а Джина приникла к его промежности – и только вздымалась вверх – падала вниз копна ее рыжих волос. Потрясенная, не сознавая, где она и что делает, Эллен выскочила из операционной и помчалась по коридору, ничего перед собой не различая из-за нахлынувших слез. Она бежала все быстрее. Куда, зачем, об этом она не думала, лишь бы не останавливаться, лишь бы прогнать эту картинку, испепеляющую ее при каждом воспоминании. Обогнула угол, кинулась дальше, не представляя, куда ее занесло. Ткнулась в стену, прижалась к ней лицом и зарыдала в голос. Вдруг она почувствовала, что кто-то поглаживает ее по плечу. – Оставьте меня, – пробормотала Эллен, захлебываясь от рыданий. Не нужно ей никаких состраданий, ничего ей сейчас не нужно. – Все в порядке, уверяю вас, только уйдите. – Милая, ну успокойтесь, пожалуйста, – ласково говорила сестра Кларита. – Чем я могу вам помочь? Эллен попробовала привести себя в чувство, чтобы монахиня, не заподозрив дурного, ушла, но слезы все не отступали и не прекращались. Сестра Кларита терпеливо ждала, мягко и ласково поглаживая Эллен по спине. Когда, наконец, Эллен чуточку пришла в себя, сестра протянула ей платок. С благодарностью схватив его, Эллен принялась утирать потоки слез на щеках. – А вам не кажется, дорогая моя, что самое время попить чайку из ромашки? Пойдемте-ка. И, не дождавшись ответа, взяла Эллен за руку, повела за собой. Ощущая свою полную беспомощность, Эллен позволила себя увести по коридору, потом вниз по лесенке. Куда это они направляются? А, все равно. – Вы уж мне поверьте, – втолковывала ей сестра Кларита, – какие там лекарства ни напридумывают, а лучше чая из ромашки ничего нет и не будет. Эллен молчала. Сестра Кларита все тянула свою песню: – А в каморке моей вы ведь не бывали, да? Там очень уютно, скажу я вам. Да, в общем-то, это целая квартира, особенно если вспомнить, какая келья у меня в обители была. Кажется, они теперь были в подвальном этаже – вон по потолку какие-то большие трубы тянутся. Пациентов, конечно, сюда не водят. Эллен думала, что все работающие в больнице монахини живут в специально для них оборудованном корпусе дальше по улице, однако сестра Кларита всегда не как все. Словно читая мысли Эллен, она объяснила: – Раньше тут и другие сестры жили, а теперь предпочитают, отработав, уйти. Но я лучше уж всегда буду поблизости, если вдруг что понадобится. Она отперла узенькую дверь, ввела Эллен в комнату. – Посидите тут, отдохните, а доктор Кларита пойдет лекарство приготовит. Эллен окинула взглядом скудно меблированное помещение без окон. Длинный деревянный ящик, вроде комода, тонкая накидка черного цвета, на стене распятие и перед ним скамеечка, на книжном шкафчике лампа размерами со свечу. Да еще узкая раковина, а под ней закрытые полочки для посуды. Сестра сняла чашку с облупившимися боками, плеснула воды и включила кипятильник. Эллен смотрела, не говоря ни слова, как ягненок сознающий, что его ждет заклание, и смирившийся со своей судьбой. Прошла минута-другая, сестра Кларита, точно на роликах – под одеянием ног ее не было видно, – подкатилась к ней, и в руках у нее был чай из ромашки. Долгий глоток – ох, горячо! Эллен отхлебнула еще. По ее телу будто побежали теплые волны. Волшебное питье сестры Клариты. – Спасибо вам, сестра, действительно, помогает. – Это были самые первые ее слова с той минуты, как монахиня нашла ее рыдающей в коридоре. – Спасибо большое. Сестра Кларита так и просияла. – Да не за что меня благодарить, что вы. Лучше расскажите, что такое с вами приключилось, глядишь, я и тут чем-то помогу. С Эллен чуть не случилась истерика. Рассказать вот ей? Да видите ли, сестра, дело в том, что я застукала своего хахаля: вытащил свой причиндал из штанов, чтобы этой сучке, сестре, которая с ним в операционной работает, было удобнее дотянуться до него губами. Недурно прозвучит, особенно в этом вот месте. Эллен что было сил замотала головой. – Ну хорошо, не хотите говорить – не надо. Богу-то все видно. На Него положитесь в трудную минуту, на Него одного. Эллен была ей так благодарна, уверившись, что больше вопросов не последует. Удивительная она, эта сестра Кларита, ничего толком не знает, но каким-то непостижимым чутьем уловила: до глубины души потрясена эта ее пациентка сегодняшняя. Да что уж там, она просто замечательная, сестра Кларита то есть. Ведь монахиня – значит, мужчина ни разу в жизни к ней не прикоснулся, но она вовсе не чувствует себя из-за этого обделенной. Помогает другим, ободряет их, и в этом для нее истинное счастье. Как-то она призналась Эллен, что двенадцать лет провела в очень строгом монастыре, предаваясь созерацанию с утра до ночи, – она принесла обет и молчала все эти годы. Наверное, оттого и умеет так внимательно слушать. И даже без слов понимать чужую боль. Эллен допила остатки чая и ощутила в себе какую-то странную умиротворенность. Когда она переступила порог своей квартиры, Бен сидел перед телевизором. – Привет, незнакомка! – крикнул он ей. Всякий раз, как они сталкиваются друг с другом, он преисполнен радости. – Вы поглядите-ка! – На экране была скоростная трасса, а прямо посередине ее пылал автомобиль. – Хоть бы раз в жизни что-то хорошее в новостях показали! – Бен покачал головой. – Хотя для вас, которые в больнице работают, такие новости в самый раз. Еще один пациент, тащи его на операцию! При слове «операция» Эллен вздрогнула, точно ее хлестнули кнутом. С минуту она стояла оцепенев, только подрагивал подбородок, а потом разрыдалась. Бен, ошарашенный таким поворотом дела, кинулся к ней со всех ног. – Что с вами? Неужели из-за этого? – он кивнул в сторону телевизора. – Но ведь случай несмертельный. – Он обнял ее, прижал к себе, точно стараясь задушить ее боль голыми руками. – Ну полно, полно же, – приговаривал он, гладя ее волосы. Совсем не похож Бен на сестру Клариту, но ведь, надо же, и он тоже сумел ее успокоить, хотя бы немного. Рыдания стихли. – Вот так-то лучше. – Бен усадил ее на кушетку. – Минуточку, хорошо? Не уходите, прощу вас. Она слабо кивнула. Он побежал на кухню и вернулся с бокалом в руке. Подал бокал Эллен, и она проглотила его одним духом. Тут же у нее запершило в горле, она попробовала выплюнуть, только было уже поздно. Эллен чувствовала ужасный вкус во рту. Какой кошмар, в жизни такой гадости не пробовала. – Господи, да вы что… – выдавила из себя она. – Что это? – Луковый сок. – Луковый сок? Ах, так это луковый сок? – и Эллен безудержно расхохоталась. – Ну, сами ведь видите. Все как рукой сняло, вот вы уже и смеетесь. А минуту назад плакали навзрыд. – Чудовище вы настоящее, вот вы кто, – ответила она, не в силах подавить смех. – Шуточки надо мной шутите? – Клянусь вам, никакие это не шуточки. Старое русское средство, вот и все. Еще спасибо скажите, что я туда ничего добавлять не стал. Эллен покачала головой: – Старое русское средство, говорите? А от чего? – От гриппа. – От гриппа? На кой черт мне лечиться от гриппа? – Я ничего другого и предположить не мог, когда вы в таком виде заявились. – Теперь уже смеялся и он тоже. – Знаете, всякий раз теряюсь, когда вижу плачущую женщину, такое чувство, что я, как младенец, беспомощен. – Хорошо, я вас прощаю. А у вас не припасено старое русское средство, чтобы снять вкус лука во рту? – Припасено, не сомневайтесь. – Он пошел на кухню и вернулся с ломтиком лимона. – Клин клином, так, что ли? – Эллен впилась в лимон с жадностью изголодавшегося в пустыне. – Стало быть, так, – Бен говорил властно, уверенно. – Выкладывайте, что случилось? Что там за трагедия такая? Больница сгорела до фундамента или еще что? Она помотала головой. – Или вашего друга в шею погнали? Эллен смежила веки и сидела молча. Опять затрясся подбородок, вот-вот она снова утратит контроль над собой. – Ясно, след взят правильно, какой-то непорядок с этим вашим приятелем, да? – Не совсем, но в общем вы почти угадали, – прилив ярости вернул ей силы. – А точнее? Она вскочила на ноги. – Вот что, я не хочу его видеть и прошу больше никогда о нем не упоминать, поняли? – Ах даже так! Ну, ничего, мне-то кажется, что все не может быть до такой степени плохо. Послушайте, Эллен, что он такое натворил? – Бен, взяв ее за руку, усадил Эллен рядом со собой на кушетку. Она молчала. – Знаете, у меня дочь психотерапевт, так она считает, что в подобных случаях лучше выговориться. Глядя прямо перед собой пустыми глазами, Эллен тяжело вздохнула: – Понимаете, пришел факс, что его рукопись принята к печати. И мне захотелось сделать ему приятный сюрприз… – голос ее прервался. – И что? – Ну, я пошла его искать, а вот это было зря, совсем зря. – Так вы нашли его? – Да, в операционной… он сидел на столе, а эта сестра, с которой она работает, стояла на коленях и лицом прямо туда… ну, вы поняли. Бен тихо присвистнул. – Фу, кошмар какой это увидеть. – Я с подонком этим больше слова не скажу, никогда. – Ну конечно, конечно, сейчас вы только так и способны о нем думать. Я понимаю. Вы в ярости, и уж точно есть причина. Но вы послушайте меня, прошу вас, не надо делать бесповоротных шагов, вот так сплеча, не подумав… – Не подумав? А что тут думать, когда он такое устроил? – Она еле сдерживала снова подступавшие слезы. – А еще говорил, что хочет, чтобы мы поженились… И я ему верила… а он… – Эллен, бедная вы моя, я все понимаю, – прервал ее Бен, боясь, что тоже заплачет на нее глядя. – Он нанес вам жестокую обиду. Но ведь сами подумайте, мы все друг друга когда-нибудь обижаем, только больше или меньше, вот и все. Даже если любим человека – все равно. Надеяться можно на одно: те, которые тебя любят, постараются обижать пореже. Но чтобы совсем нет – так не бывает. – Причем тут обиды? Он просто вел себя со мной, как предатель. – Ну полно вам, зачем уж так резко рвать? Перетолкнулся разок прямо в операционной, так это еще не повод. – Я бы такого в жизни не сделала! – Эллен, но ведь мужчины из другого теста. – Ах бросьте, пожалуйста, наслушалась я всей этой бредятины: женщины одно, мужчины совсем другое… – Да успокойтесь же вы наконец и послушайте, что вам говорят! Она закусила губу и затихла. – Я же не к тому, что мужчины вольны вставлять кому ни попадя. Но так бывает, и все оттого, что они дураки. Я вам точно говорю, я же сам мужчина. – Что, по собственному опыту судите? – Конечно, у меня самого такая история была году в пятьдесят восьмом-пятьдесят девятом… – В пятьдесят девятом я родилась. Он улыбнулся. – Да, времени порядком уж прошло. Так вот, Милт тогда в Голливуде работал, и одна его клиентка, актриса, приехала в Нью-Йорк – роль получила в пьесе. Он ее ко мне и прислал, чтобы физику подтянуть. Ну, вы понимаете, Эллен, молодая женщина, красивая… нет у нее никого. И она сразу положила на меня глаз. Теперь Эллен слушала не перебивая. – Знаете, я ведь любил свою жену. Мы прожили вместе тринадцать лет, а может, и все четырнадцать, причем очень счастливо. Но перед знаменитой киноактрисой я не устоял. Она прислала роскошную машину, и меня привезли к ней на Манхэттен. Всего один раз это было. – А что потом? – Наш брак чуть не развалился, – со вздохом сказал Бен. – И жаль, что не развалился. – Вот это вы напрасно. Напрасно! – Бен говорил убежденно. – Мы ведь после этого еще двадцать лет прожили, и все было хорошо. Справились, и брак наш после этого только окреп. – По-моему, вы мне какую-то мыльную оперу рассказываете. – Наш брак ничего общего не имел с мыльными операми. – Извините, если обидела, только, видите ли, мы ведь с Рихардом не в браке. И даже живем врозь. Я звала его ко мне переехать. Теперь понятно, почему он не захотел. – Эллен, я одно вам хочу напомнить: всего пару часов назад вы были в него влюблены – не надо так быстро все чувства на помойку выкидывать. Может, какие-то особые причины были, из-за чего так получилось. Может, на него тоска нашла, а все с этой медсестрой для него, может, было так, все равно как мальчишки сами себя приходуют… Эллен передернулась: опять эти мужские разговорчики, провалились бы они. – Послушайте, я вам сейчас одну тайную открою, о которой мужчины никогда не говорят… понимаете, после оргазма приходит чувство бессилия, и тогда на мужчин накатывает страх. – Почему? – Потому что он боится, что все у него получилось в самый последний раз. Вот видите, у мужчин по этой части все понятия особенные. Для женщины, если я правильно понимаю, самое главное – это чувство испытывать сильное. А мужчины – они больше о самих себе думают. – Я тоже хочу думать о самой себе. И никому не позволю второй раз из меня круглую дуру сделать. Как в пословице, на воду теперь дуть стану. Зазвонил телефон. Эллен не тронулась с места. На том конце все не клали трубку. – Ответите? – не выдержал Бен. – Нет, мне ни с кем говорить не хочется. – А может, это мне звонят? – Вот и отвечайте. Он снял трубку: «Алло!» – С минуту царило молчание. – «Кто говорит?» Прикрыв трубку ладонью, Бен прошептал: «Это ваш друг». – Пошел он в задницу. – Эллен, прошу вас, подумайте над тем, что я вам говорил. Ответьте ему. Она смотрела на него пристально, с недоверием. – Ну, пожалуйста… Спотыкаясь, Эллен подошла к телефону. – Привет! – Рихарду, видимо, очень весело. «Еще бы, – подумала она, – этому засранцу отстрочили, вот он и радуется всему на свете. Но вслух сказала: – А, привет, Рихард, – словно ничего и не произошло. Бен облегченно вздохнул: кажется, ему все же удалось заставить ее на все это посмотреть глазами мужчины. – Очень хорошо, что ты звонишь, Рихард, у меня для тебя прекрасная новость: рукопись принята к печати… – Чудно! Давай это отпразднуем. Поужинаешь со мной? – Поужинать? Замечательно! – Ну, допустим, через час в «Гриле», идет? – Превосходно, – и она повесила трубку. Бен так и сиял. – Ну, вот видите. И вам самой стало легче. Правда же? Не надо стесняться, все хорошо. – Да уж куда лучше, – по ее лицу блуждала нехорошая улыбка. – Какая вы умница, что меня послушались. Она молча прошла на кухню, вытащила из холодильника коробочку с маслом и стала намазывать ломоть хлеба. – Зачем вы? Вам же через час ужинать с Рихардом. – Черта с два поеду я на этот ужин. Пусть сидит там меня ждет, скотина. Так и вижу, какая у него сделается рожа, когда поймет, что я его, как дурачка, разыграла. – А вы прямо кремень, – засмеялся Бен. – Ничего подобного, – оборвала она его. – Просто… – голос опять задрожал, на глазах появились слезы, – просто я стараюсь учиться на собственных ошибках. Ножик прыгал у нее в руках, на бутерброд капало, как ни старалась она собрать в кулак свою волю. Бен, глядя на нее, думал, что вот оно, зрелище беззащитности и уязвленности, – веки плотно сжаты, но из-под них текут струйки и размазываются по щекам, а масло тает на хлебе. Он отнял у нее ножик. – Вам сегодня масло не годится. – А что годится? – Ужин, и на этот ужин приглашаю вас я. Она затрясла головой, но он мягко подтолкнул ее к дверям спальни. – Идите переоденьтесь, мы поедем в «Кейдж и Толнер». – Но это жутко дорогой ресторан. – Ничего, только приведите себя в порядок. Она очень постаралась: летнее платье, удачно подчеркивающее, что в ней есть что-то южное, томное, голубой шелк и белый кружевной воротничок. – Ну видно, что глаза зареванные, а? – Как будто шутит, но голос все тот же, напряжение в нем, недоверие. – Красные, хотите вы сказать? Так это только патриотично, ведь Четвертое июля было на прошлой неделе, а я у вас сочетание самое подходящее: красное, синее, белое. Она рассмеялась. Мило с его стороны, что он пытается снять с ее души эту тяжесть. Она потихоньку его разглядывала, сидя рядом, когда он вел машину, весь поглощенный дорогой. На нем был красивого покроя летний костюм оливково-зеленоватого оттенка, а к нему бежевый галстук на белой рубашке. Вкус у него есть, не откажешь. Усы тщательно подстрижены, отлично подчеркивают очертания губ, скулы тоже твердо прорисованные, кожа – нигде нет складочки лишней. Просто – корабль викингов, если взглянешь сбоку. – Это очень мило с вашей стороны, – проговорила она. – Не надо, что вы. – Почему не надо? – Погубите мою репутацию несентиментального человека. – Да она и не такая уж верная, репутация эта. – Она добавила мягко: – Я ведь тоже только с виду жесткая. И откинулась на сиденье, стараясь приглушить боль в спине. Он покружил на Бороу-холл, пытаясь отыскать местечко для парковки на боковых улочках, поближе к Фултон-молл, закрытой для транспорта. И в конце концов нашел – да какое хорошее: прямо напротив ресторана! – Вот повезло, смотрите-ка. Он подрулил к обочине, стал разворачивать машину, но вдруг резко затормозил. Эллен чуть не стукнулась лбом о ветровое стекло. Потрепанный «бьюик», который шел сзади, стремительно рванулся на опережение. – Эй, ты, сволочь! – заорал Бен так громко, что слышно было во всем квартале. «Бьюик» оказался прижат к самому тротуару, заехав на пешеходную часть передними колесами. Водитель, загорелый темноволосый парень с косичкой на затылке, тут же отозвался: – Ты как меня назвал, идиот старый? – Пожалуйста, прошу вас, – Эллен схватила Бена за рукав, – поищем другое место. Но Бен уже не сдерживал свой гнев. – Бен… ну не надо, Бен, не надо… только этого еще не хватало! Не слушая ее, он вылез из машины. Парень тоже вылез из своей и стоял к нему лицом. – Извинись, гад. – За что это? За то, что ты меня парковаться не пустил? Сейчас извинюсь, как же. – Это мое место, понял, и вали отсюда, пока цел. Бен лихорадочно прокручивал в голове варианты: можно коленом в пах, можно ребром ладони по кадыку, как в карате, а еще лучше растопыренной пятерней в глаза… – Бен, прошу вас, ради меня – не надо! – В ее голосе чувствовалась настоящая мольба. Ладно, ей уж и без того сегодня досталось, как бы совсем не доконать. – Черт с тобой! – хмыкнул он. – Почертыхайся на здоровье, – осклабился парень из «бьюика». Еще секунду Бен посмаковал в своем воображении картину – удар слева, нос так и вдавливается ему в череп, – потом примирительно сказал: – Ладно, раз это твое место… – Ну и молодец, мозги-то, видать, не совсем еще проржавели, – и парень, довольный собой, затопал назад к машине. – Я вами горжусь, – сказала Эллен, когда он вернулся. – С какой стати? Я же себя повел, как трус. – За то, что вы меня послушались, – и она коснулась губами его щеки. Ничего, не такое уж и унижение, зато она хоть чему-то порадовалась. Он завернул за угол и нашел другое незанятое местечко. – Легко отделались, – сказал ему метрдотель. – Я всю вашу стычку из окна наблюдал, он ведь вас и покалечить мог, знаете ли. – Ага, – буркнул Бен. – Видно, день у меня сегодня такой везучий. «Кейдж и Толнер» – старый ресторан, знаменитый морской кухней и внутренней отделкой, сохранившейся с начала XIX века. Столики, застланные белыми льняными скатертями, вытянулись вдоль узкого зала шеренгами, как солдаты, а в старинных зеркалах по стенам видны были отблески газовых рожков, отбрасывавших мягкий свет. – Какое чудесное местечко, – заметила Эллен, – никогда тут раньше не была. – Теперь, надеюсь, захотите прийти еще, – сказал лощеный официант в белых перчатках, подавая меню. – Что будете пить? – Водку с тоником для меня, и побольше водки, пожалуйста, – сказала Эллен. – Мне сегодня надо что-нибудь покрепче. «Ах вот как, она уже пробует шутить», – подумала Эллен. – А мне просто воду, – сказал Бен. – Вы вообще не пьете? – Иногда, редко. – Он взял меню. – Начнем с креветок, хорошо? – Сию минуту, – официант двинулся вниз. Эллен увидела их отражения в одном из матовых зеркал. Бен нервно теребил салфетку. Она улыбнулась. – Все переживаете этот случай там, на стоянке? – Конечно, такое ведь никому нельзя спускать. – Уж и никому. Почему вам непременно надо выходить победителем? Он взглянул на нее исподлобья. – Потому что в Бруклине иначе не выжить. – И вы всегда так считали? – Видите ли, – Бен разгладил усы, – когда я был мальчишкой, Бруклин разделялся на зоны, воевавшие одна с другой, – еврейская была зона, ирландская, итальянская… У деда была молочная на Канарси. И чтобы до нее добраться, мне приходилось или давать огромный крюк, или идти напрямик через ирландскую территорию. – И вы, само собой, шли напрямик. – Точно. – А что потом? – А потом они с тебя требовали платить им «дань», так это называлось, а неплативших били. – Вы хоть раз заплатили? Бен покачал головой. – А колошматили вас часто? Бен поднес к губам свой стакан, улыбнулся не без самодовольства. – Разве мое лицо производит впечатление изуродованного побоями? Эллен засмеялась, чокаясь с ним. – Пью за вашу скромность, сэр. Весь вечер он заставлял ее смеяться. И только когда они вернулись домой и она улеглась, когда вновь на нее нахлынули картины прошедшего дня, у Эллен опять стало тяжело на сердце. Все равно она так благодарна Бену за то, что он всячески старался отвлечь ее, заставить думать о другом, не об этой боли, от которой у нее все горело внутри. Он даже про диету свою забыл, заказывал только те блюда, которые, знал, ей понравятся. Когда он попросил принести суп из крабихи, она с недоумением переспросила: – Из крабихи? А почему не из краба? – Потому что вкусные только девочки. – Ну, конечно, совсем как в жизни, – заметила она, принимаясь за свою порцию, – все бы вам нас есть да есть. Бен захохотал. Ей нравилось, что веселится он совсем как подросток. Так и видишь его в детстве на улицах Бруклина: вот куда-то несется, вот с Милтом раскатывает на аттракционах. Она прислушивалась к шуму душа, ровному, мерному, успокаивающему, и слезы, которые весь вечер она от себя гнала, опять подступили. Ах Рахирд, Рихард, ну как ты мог! Эллен плакала, уткнувшись лицом в подушку, чтобы не услышал Бен, и так продолжалось, пока не осталось сил ни думать, ни плакать, ни упрекать, и тогда она провалилась в сон. На своей половине Бен, улегшись, тоже прокручивал перед глазами события этого вечера. Прекрасно он провел время, прекрасно… Уж сколько лет такого вечера у него не было! Как ее глаза сияли, когда зажглись газовые рожки. Чудесная она девушка, так обо всех заботится, о бродягах этих своих, и за что только судьба так сильно ее ударила… За столом он все время болтал, рассказывал одну нелепую историю за другой, пока она не перебила его: – А знаете, Бен, отчего мне так больно… не просто оттого, что он меня не любит, предал меня, нет, самое ужасное… что он через меня переступил, взял и отбросил раз стала не нужна. – Ничего он вас не отбросил, Эллен, просто немножко обманул, вот и все. – Все, вы правда думаете, что это все? – Она невесело засмеялась, думая о чем-то своем. – Похоже, со мной дело совсем скверно. Столько лет ухлопала на психотерапию, а все коту под хвост. – Не понимаю. – Ну, как вам объяснить, это ведь с детства у меня, как и все остальное… Вскоре после того, как я родилась, отец ушел от мамы – он пил сильно, отец мой, ему вообще нельзя было семью заводить. А мама… мама очень это тяжело переживала. Она и меня-то на свет родила, чтобы заставить его жениться, а теперь на тебе, пожалуйста. Мне кажется, она одного хотела, чтоб я сгинула куда-нибудь. Правда, бить она меня никогда не била, но только все равно жестоко со мной обращалась, уж лучше бы ударила разок-другой. Она вот что мне каждый день твердила: «Еще раз меня не послушаешься, я возьму и умру, а у тебя будет злая мачеха, и станет она тебя лупить с утра до ночи». Ему больно было такое слушать, но ей рассказывать – еще больнее. И он молча ждал, когда она выговорится. – А я, когда такое слышала, ужасно пугалась. Ночами спать не могла. Крадусь тихонечко к маме в комнату, чтобы удостовериться: не умерла она, вон спит и ровно так дышит. – Эллен залпом осушила свой бокал. – Вот почему я так боюсь, что меня выбросят раз не нужна. Бену хотелось приласкать ее, но она, словно извиняясь, что повергла его в мрачное настроение, переменила тему. – Слушайте, а расскажите еще про Милта, как вы с ним озорничали. И он старался припомнить что-нибудь особенно смешное. Когда вошли в квартиру, она, отправляясь к себе, легонечко клюнула его в щеку. Он и сейчас чувствует прикосновение ее губ. Бен повернулся на другой бок, уставившись в стену, отделявшую его комнату от ее спальни. В каких-то десяти футах она от него, всего каких-то десять футов их разделяют, не больше. «Спокойной ночи, – прошептал он. – Пусть тебе что-нибудь хорошее приснится». |
||
|