"Долговязый Джон Сильвер: Правдивая и захватывающая повесть о моём вольном житье-бытье как джентльмена удачи и врага человечества" - читать интересную книгу автора (Ларссон Бьёрн)

8

Снова придя в себя, я увидел косматую бороду, обеспокоенные, но весьма благожелательные глаза и ворох ярко-рыжих волос на фоне пасмурного неба.

— Не волнуйся, — произнёс голос из бороды. — Всё будет в порядке.

Я с трудом приподнялся до полулежачего состояния и опёрся на локоть. Всё моё тело, начиная от подошв и кончая макушкой, ныло и саднило. Я стал развалиной вроде «Леди Марии», грудой щепы, годной только на растопку.

Незнакомец поднёс к моим губам фляжку, и я почувствовал, как ром обжигает мне горло и разливается по нутру. Я следил за его распространением, пока он не достиг конечностей, и от вернувшегося к пальцам тепла боль не усилилась.

— Где я?

— На Косе Висельника, — ответил незнакомец.

Тут только я вспомнил туннель и сообразил, что хотя бы не утратил дара речи. Потом в мою смятенную голову и душу проникли и слова незнакомца.

— На Косе Висельника!? — повторил я за ним. — Я ничего такого не сделал.

Незнакомец, чёрт бы его побрал, рассмеялся в лицо мне, несчастному, полумёртвому горемыке.

— Ой ли? — сказал он. — Тогда бы ты не боялся палача, тем более после всего перенесённого. Ладно уж, не волнуйся! Насколько мне известно, виселицы здесь никогда не было.

Незнакомец издал условный свист, и рядом мгновенно выросли двое дюжих мужчин. Они положили меня на одеяло, подняли и легко, как ребёнка, понесли. С левого борта я видел поросшие лесом склоны, с правого доносился шум бурунов, который по мере нашего продвижения вперёд становился всё глуше. Переговаривались мужчины на каком-то тарабарском наречии, но тот, что нашёл меня, время от времени объяснял по-английски, где мы находимся и куда держим путь.

— Тут рядом Тобар-на-Дан, родник поэта, — сказал он чуть погодя. — Здесь любил сидеть один из наших бардов, играя на арфе и рассказывая свои истории. Он бродил с этими рассказами по свету, но всякий раз возвращался к своему источнику. Вернулся даже затем, чтобы повеситься. Отсюда и название косы. Не подумай, здесь не вешали простых людей вроде нас с тобой.

— Он повесился? — прохрипел я, только что восставший из мёртвых. — Какого рожна человек может захотеть спустить флаг и сдаться?

— Сие никому не ведомо, дорогой друг, — отвечал незнакомец. — Но нашего барда стала подводить память. Он забывал свои истории, ошибался и вынужден был начинать сначала. Говорят, кто-то видел, как он с горя и отчаяния вырвал у себя целую прядь волос и расцарапал в кровь руки. Его повести были тысячелетней давности и с незапамятных времён повторялись слово в слово. Бард жил ими и боялся, что совсем забудет их. Что бы ему было тогда делать? Рассказывать другие? Выдумывать новые? Да его бы никто не простил.

Вскоре незнакомец продолжил объяснения:

— Это Восточная коса, у которой можно войти в гавань Кинсейла. Вон там торчит Булман-Рок, весьма опасная подводная скала. Напротив неё — остров Сэнди-Коув, а за ним — сама Сэнди-Коув, то есть Песчаная бухта, замечательнейшая из укромных бухточек, в которую очень просто заходить даже ночью.

— Ночью? — удивился я.

— Чистые руки иногда тоже хотят спрятаться в тень, — ответил незнакомец, и все трое рассмеялись.

Я впал в забытье и продрал глаза лишь на следующее утро, когда обнаружил, что лежу в постели, на соломенном тюфяке и простынях грубого холста, а рядом даже потрескивает огонь, который согревает моё закоченевшее, изболевшееся тело. Мне никогда не докучали воспоминания, и уж тем более я не жил ими, но, возвращаясь мыслями к прошлому, я, помимо ноги, чаще всего припоминаю именно этот миг. Обмануть смерть, вырвав из её когтей лакомый кусок в виде меня, — о таком райском блаженстве можно было только мечтать.

Блаженство дополнялось и тем, что, протерев зенки, я увидел перед собой приятное гладкое женское личико. Молча улыбнувшись, женщина вышла из комнаты, и в дверях навстречу ей упали солнечные лучи, которые, просветив белую полотняную кофточку и длинную юбку, обозначили мне контуры её тела. Чуть погодя она вернулась с едой и питьём, а следом за ней появился человек, спасший мне жизнь (как иначе назвать то, что он сделал для меня?).

— Спасибо, — растресканными губами проговорил я.

Незнакомец лишь покачал головой, словно отклоняя благодарность, и справился о моём самочувствии. Я честно сказал, что главное — я жив, всё остальное несущественно.

— Меня зовут Данн, — сказал он. — Это моя дочь Элайза, а находишься ты в посёлке Лейзи-Коув, под Кинсейлом.

Кивнув, я хотел было тоже представиться, но вспомнил, как говорил капитану Уилкинсону, что беру командование его судном на себя! Значит, я, стыдно признаться, бунтовщик, а на виселицу попадают и за куда меньшие провинности.

— Ты можешь гостить у нас столько, сколько захочешь или сколько тебе будет нужно, — прибавил Данн.

— Я расплачусь, — ответил я и потянулся к поясу.

На месте его не оказалось.

— Пояс под кроватью, — объяснил хозяин. — Вернее, всё, что осталось от него и его содержимого, когда мы выудили тебя из воды.

— В нём я хранил всё, что осталось от моего папаши, — с облегчением вздохнул я. — Похоже, контрабандное наследство. И ещё капитал, заработанный потом и кровью за десять лет на «Леди Марии».

— Происхождение твоих денег меня не интересует, — сказал Данн. — Если ты настаиваешь, можешь подкинуть шиллинг-другой за еду. И давай закончим разговор об этом.

Закончим так закончим, мне было только лучше, потому что я не находил слов. Меня приняли в дом на том лишь основании, что я лежал при смерти и не мог выкарабкаться без посторонней помощи. Конечно, мои хозяева видели оставшуюся у меня наличность, но, насколько я понял, они вовсе не ради выгоды тряслись надо мной и вообще обращались по-человечески.

— На «Леди Марии»? Она, кажется, возит табак из Чарльстона? — уточнил Данн.

— Возила, — сказал я. — Вчера она затонула возле Олд-Хеда, с командой и всем прочим. Похоже, выжил один я. Меня выбросило за борт, перед тем как она наткнулась на риф и раскололась пополам.

— Мы подозревали, что случилась беда. Сегодня из Песчаной бухты вышло много рыбацких судов. Вчера слишком штормило, даже для нас, которые хорошо знают здешнее море. Просто не припомню так внезапно налетевшего и такого свирепого урагана. Тебе повезло, что вы успели обогнуть мыс Олд-Хед. Наверное, благодаря этому спасся и кто-нибудь из твоих товарищей.

— Мы не успели обогнуть его, — тихо проговорил я. — Нас понесло на скалы в заливе Уэст-Хоулопеп.

— Что-что? Как же ты очутился у Косы Висельника?

Я закрыл глаза и снова представил себя в горном туннеле, по которому меня несёт, словно обломок кораблекрушения, а сзади чуть слышно доносятся предсмертные крики команды. Потом, к своему ужасу, я увидел внутренним взором малыша Керуэна и услышал его вопль. Что делает у меня в голове он? Ведь по всем правилам он должен был умереть. Умереть, прежде чем сумел разобраться, стоит ли жить.

— От рыбаков есть новости? — спросил я.

— Не знаю. Мы тут живём на отшибе. За новостями и продуктами надо вести судно в Кинсейл. Сегодня вечером я как раз собирался туда. Всё разузнаю и завтра вернусь.

— Я пойду с тобой.

— Тебе разумнее будет побыть здесь, — покачал головой Данн. — Дать отдых душе и телу.

Я согласился, поскольку всё ещё чувствовал себя разбитым и не в своей тарелке. Но время тянулось невыносимо медленно. Мои силы подпитывала лишь Элайза, её высвеченный солнцем силуэт, когда она ходила и выходила из дверей. Она заглядывала спросить, не нужно ли чего, поправить сбившееся одеяло. Её заботливые руки побрили и вымыли меня. Наши взгляды встречались и тут же отводились в сторону. По мере приближения вечера я всё больше приходил в растерянность и смятение. Я приписывал это своим заблуждениям в отношении женщин: откуда мне было знать, что некоторые из них могут поставить человека вроде меня на колени, причём не ради их обращённой ко мне задницы?

С наступлением сумерек Элайза снова вошла и подсела к кровати. Она молча взяла мою руку и держала её в своих ладонях, пока совсем не смутила меня. Я лежал не шевелясь, напряжённо, точно проглотив аршин.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.

— Лучше, — отвечал я. — Намного лучше.

— Тебе повезло. Если б на тебя не наткнулся мой отец, ты бы погиб. Наверное, тебя вело к нам провидение. Ты должен благодарить Бога за то, что остался в живых.

— С чего это он помог именно мне и не пошевелил пальцем, чтобы спасти других? Нет, я предпочитаю благодарить самого себя и норфолкского индейца, у которого я выучился плавать. И твоего отца, который подобрал меня. И тебя, которая ухаживает за мной.

— Может, так было задумано: чтобы ты попал сюда.

— Что ты имеешь в виду?

Вместо ответа она впилась в меня взглядом не хуже пиявицы. Вот ещё напасть, подумал я, только что человеку подарили новую жизнь, ему бы радоваться и не знать хлопот… А меня смущает, можно сказать, сбивает с панталыку какая-то баба. Разве так я собирался жить, когда «Леди Мария» доберётся до гавани?

— Давно в море? — не сводя с меня соблазняющего взора, спросила Элайза.

Я прикинул.

— Месяца четыре.

— И всё это время без женщины?

— Да, — выдавил из себя я.

— А сейчас хочешь?

Возможно, я кивнул, но, если по правде, я точно помню, я совсем ополоумел, потому что тут Элайза скинула платье, забралась под одеяло и прижалась ко мне. Все мои мысли улетучились, и Джон Сильвер, чёрт бы его подрал, перестал существовать, во всяком случае, в том виде, к которому привык и в котором хотел бы оставаться.

Когда я снова очнулся, лежащая рядом Элайза кокетливо и довольно улыбалась.

— Ты мог бы составить счастье женщины, — сказала она. — Ты не похож на других. Ласковый и нежный.

Она вытащила на поверхность мою руку.

— Никогда не встречала моряка с такими руками.

— Я тоже.

— Ты действительно моряк?

— Да, а кем мне ещё прикажешь быть?

— Мне и до тебя попадались моряки. Кое-кто ходил в море с отцом, с другими я познакомилась во Франции, куда он иногда берёт меня. Но у них руки были загрубелые, мозолистые, в шрамах. А у тебя… это чтобы лучше ласкать женщин? Ко мне ещё ни один мужчина не прикасался так, как ты.

Я был в недоумении. Что-что? Я как-то по-особому прикасался к ней, ласкал её? Но в памяти царила пустота. Очевидно, некоторое время я не владел собой, и от такого открытия по спине побежали мурашки. Разумеется, у меня были до неё женщины, даже много женщин (чем ещё заниматься морякам в порту), однако тех я просто-напросто брал — спереди, сзади, сверху или снизу, как придётся, без церемоний и вывертов, что до, что после… Откуда мне было научиться ласкать женщин? Я был опытный матрос, бывалый мореходец. Я хорошо шил паруса и сплеснивал тросы, вязал кнопы и другие узлы, но чтобы я имел особый подход к женщинам, такого мне слышать не доводилось.

Это и многое другое я попытался объяснить Элайзе, однако доходили ли до неё мои слова? Если честно, я скорее заговаривал ей зубы, не зная, что сказать.

— Я ещё не встречала такого, как ты, — призналась она, когда я умолк, — и не только в смысле рук.

Она взяла мою руку и положила её себе между ног. Я попробовал убрать руку из этого тёплого места (клянусь тем немногим, что для меня свято), но мурашки на спине мгновенно исчезли, и… да позволено мне будет так выразиться… случилось то, что должно было случиться. Джон Сильвер вовсе перестал работать головой и превратился в кусок воска, который начал таять в руках Элайзы, не оставляя после себя ничего, кроме наслаждения, если не сказать прямо-таки счастья. А в чем ещё может заключаться счастье для нашей братии?

Потом Элайза свернулась клубочком, и я всю ночь сжимал её в объятьях, как будто она была по меньшей мере Флинтовым сокровищем. Когда с восходом солнца она проснулась и, потянувшись, снова превратилась в женщину, я забыл про свои мурашки и громко воскликнул:

— Не будь я Джон Сильвер, если и мне когда-нибудь попадалась такая, как ты!

— Джон Сильвер — хорошее имя, — улыбнулась Элайза.

Я готов был проглотить язык. По недомыслию я не только отрезал себе путь к отступлению (меня ведь могли списать как погибшего)… я, и это было куда хуже, нежданно-негаданно отдался во власть другого человека.

Данн вернулся ближе к вечеру. Элайза кинулась ему на шею так, словно не видела его несколько лет или не надеялась снова с ним встретиться. Она что-то шепнула отцу на ухо, многозначительно посмотрев на меня, и выскользнула из его объятий.

Данн просиял.

— Я рад, что ты поправился, — сказал он.

— Это её заслуга, — признался я.

— Да уж, представляю, — не без лукавства и в то же время с пониманием заметил он.

Я удивлённо вгляделся в невинную рожицу Элайзы.

— Моя дочь — взрослая женщина, — продолжал Данн, — она сама принимает решения и отвечает за себя. Я мало что могу с этим поделать, даже если б у меня было такое желание.

— Его зовут Джон Сильвер, — сказала Элайза.

— Ах вот как… — обернулся к ней отец.

В голосе его зазвучали новые нотки, и теперь хозяин дома посмотрел на меня с сомнением, словно в нерешительности.

— Что-нибудь случилось? — забеспокоилась Элайза.

— Как посмотреть, — отозвался Данн.

— На что посмотреть? — спросил я.

— На то, кто ты такой и кем хочешь быть. Если ты хочешь до конца своих дней оставаться Джоном Сильвером, случилось не самое лучшее.

Данн не спускал с меня глаз.

— Из всего экипажа «Леди Марии» выжил один человек, — продолжал он. — Его зовут капитан Уилкинсон. Он утверждает, что судно затонуло из-за поднятого на борту мятежа. И что возглавлял мятеж некий Джон Сильвер.

Паршивый врун! Вот, значит, как он задумал спасти свою хреновую репутацию! Ради неё капитан решил отправить меня на виселицу — если это ему удастся и если я остался в живых. Или опорочить моё имя — если я погиб. И это он, который палец о палец не ударил, чтобы спасти мою драгоценную жизнь!

Вероятно, вид у меня в эту минуту был устрашающий, потому что Элайза с Данном отпрянули. Но вот Элайза сделала шаг вперёд и коснулась моей щеки. И тут во мне что-то прорвалось: я, который потом наводил на всех страх и ужас, разревелся, как последний сопляк. А что мне оставалось делать? Либо расплакаться, либо рвануться искать капитана Уилкинсона, чтобы собственными руками придушить его (переплюнув капитана Барлоу), за что меня уж точно отправят на виселицу.

Вместе со слезами пришла мысль о малыше Керуэне, который, стоя на юте, единственный смотрел за корму, пытаясь разглядеть, что сталось с Джоном Сильвером, который утверждал, что ему начхать на «Леди Марию» со всей командой и причиндалами, от киля до более не существовавших мачт, в том числе и на самого Керуэна.

— Чудовищная несправедливость! — воскликнул Данн. — Деспоты вроде Уилкинсона остаются жить, а матросы погибают! Отвратительнее этого Уилкинсона не сыскать ни в одном океане, чёрт бы его подрал!

Эта вспышка гнева привела меня в чувство.

— Ты знаешь Уилкинсона? — осведомился я.

— Кто ж его не знает? — вопросом на вопрос ответил он. — Все мореходцы наслышаны, что капитан Уилкинсон хуже самого дьявола, если б дьяволу взбрело в голову выйти в море. Впрочем, зачем это ему? — горько усмехнулся Данн. — Уилкинсон и иже с ним и так уже достаточно высоко подняли его знамя.

Данн обнял меня за плечи.

— Нам нужно кое-что обсудить. Прежде всего надо сварганить новую жизнь для Джона Сильвера, который, насколько я понимаю, позавчера испустил дух… во всяком случае, на ближайшее время.

Мы прошли в комнату и сели у камина. Данн попросил меня рассказать о себе, с начала и до конца, ведь теперь, когда я испустил дух, моя прежняя жизнь как бы закончилась. Я поведал ему всё, кроме чудесного проникновения сквозь гору, поскольку оно было слишком неправдоподобно.

— Ты плакал по Керуэну? — спросила Элайза, когда я завершил свой рассказ.

— Ещё чего? — отозвался я. — Кто-нибудь из моряков погибает в каждом плавании. Это, конечно, печально, но всех не нажалеешься.

— Можешь не оправдываться, — сказал Данн. — Как бы то ни было, несчастных случаев на сегодня довольно. Теперь надо решить вопрос с Джоном Сильвером.

— Он останется тут, — без колебаний заявила Элайза.

Я пристально посмотрел на неё.

— Чего вытаращился? — осведомилась она.

— Да что-то никак не раскушу тебя.

— И не надо, — отвечала Элайза. — А если б и раскусил, какой был бы прок?