"Левая рука тьмы" - читать интересную книгу автора (Ле Гуин Урсула К.)

14. ПОБЕГ

Когда оба, Обсле и Джегей, оставили город, а привратник у дверей Слоси отказался меня впустить, я понял, что настало время обращаться к врагам, потому что от друзей толку не было. Я пошел к Шуссгису, и мне удалось шантажом запугать его. Так как у меня не было столько денег, чтобы прямо купить его, я пустил в ход свою репутацию. Среди тех, кто был склонен к вероломству, мое имя предателя многое значило само по себе. Я сказал ему, что оказался в Оргорейне как агент фракции Благородных Кархида, которая планирует покушение на Тибе, и что он, Шуссгис, предназначен быть моим контактером с Сарфом, и если он откажется дать информацию, которая мне нужна, я сообщу своим друзьям в Эренранге, что он двойной агент на службе фракции Открытой Торговли, а это, без сомнения, дойдет и до Мишнора и до Сарфа — и этот болван поверил мне. Он тут же выложил мне то, что я хотел знать, и даже осведомился, доволен ли я.

Непосредственная опасность от рук моих друзей Обсле, Джегея и других мне не угрожала. Они обеспечили свою безопасность, принеся в жертву Посланца, и верили, что я не причиню им неприятностей. Пока я не пошел к Шуссгису, никто в Сарфе, кроме Гаума, не считал меня достойным особого внимания, но теперь они должны будут сидеть у меня на пятках. Мне же было необходимо покончить со всеми делами и скрыться от них. Так как у меня не было возможности откровенно поговорить с кем-нибудь в Кархиде, так как почту можно было прочитать, а разговоры по телефону или связь по радио подслушать, я в первый раз отправился в Королевское Посольство. Во главе его стоял Сардон рем ир Ченевич, которого я хорошо знал по встречам еще при дворе. Он сразу же согласился переправить Аргавену сообщение о том, что случилось с Посланцем и где он сейчас находится в заключении. Я доверял Ченевичу, умному и честному человеку, что послание не будет перехвачено, хотя не мог и предположить, как Аргавен его воспримет или что сделает с ним. Я хотел, чтобы у Аргавена была эта информация на тот случай, если корабль Посланца внезапно опустится из туч; в то время я еще лелеял надежду, что он успел связаться с кораблем до того, как Сарф арестовал его.

Я все время подвергался опасности, а после того, как вошел в посольство, опасность стала непрерывной. Выйдя из его дверей, я сразу же направился в грузовой порт Южной стороны: и день Одстрет месяца Сасми еще не подошел к полудню, как я покинул Мишнор так же, как и попал в него, то есть грузчиком на машине. У меня с собой был мой старый пропуск, хотя он уже несколько устарел, чтобы с его помощью я мог получить новую работу. Подделывать бумаги в Оргорейне, где их проверяют по пятьдесят два раза на дню, слишком опасно, но рисковать мне было не в новинку, и старый приятель на Рыбьем Острове показал мне, как это делается. Я нахально присвоил себе другое имя, но ничто другое не могло спасти меня и дать мне возможность через весь Оргорейн добраться до берега Восточного моря.

Когда караван машин миновал Мост Кундерер и покатил по просторам Мишнора, мысли мои были целиком на западе. Осень уже уступала место зиме, и я должен был добраться до своей цели прежде, чем дороги закроются для оживленного движения и пока я еще могу кое-что приобрести. Когда я был в Администрации Долины Синотт, я видел Добровольческие Фермы и говорил с их бывшими заключенными. Я с тревогой припоминал, что мне довелось увидеть и услышать. Посланец, так тяжело переносящий холод, что накидывал плащ, когда температура достигала всего тридцати градусов, не переживет зимы в Пулефене. Это заставляло меня спешить, но караван двигался не торопясь, меняя путь от города к городу, то к северу, то к югу, разгружаясь и снова беря груз, так что мне потребовалось не меньше полумесяца, чтобы добраться до Этвена, лежащего в устье Эсагеля.

В Этвене мне повезло. Разговорившись с человеком из Пропускного Пункта, я услышал о торговцах мехами пестри, которые живут выше по реке, узнал, как охотники с лицензиями добираются по реке на санях или вездеходах через Тарренпетский Лес почти до самых Льдов. И в ходе разговора о ловле капканами у меня родилась мысль взять на себя эту роль. Пестри с белым мехом водятся в Земле Керма и на Плоскогорье Гобрина; они предпочитают места, куда не доносится дыхание ледников. Я охотился на них в дни моей молодости в хвойных лесах Керма, почему же не поохотиться на них сейчас в хвойных лесах Пулефена?

Здесь, на северо-западе, в таком отдалении от Оргорейна, на обширных диких пространствах к западу от Симбенсина люди появляются и исчезают, как им нравится, потому что тут не хватает Инспекторов держать всех под постоянным надзором. Что-то из остатков прежней древней свободы. Этвен — это невзрачный порт, сложенный из серого камня у залива Эсагел, улицы которого постоянно продуваются сырым ветром с моря, и большинство его обитателей — немногословные, откровенные и суровые моряки. Я с благодарностью говорю об этом городе, где ко мне пришла удача.

Я купил лыжи, высокие сапоги для снега, капканы и провизию, получил охотничью лицензию, выправил все прочие документы в Бюро Сотрапезничества и ушел из Эсагеля вместе с группой охотников, которых вел старик по имени Маврива. Река еще не встала, и на дорогах пока еще использовался колесный транспорт, потому что на побережье даже в этот последний месяц года дождило куда чаще, чем шел снег. Большинство охотников решило дожидаться, пока окончательно не установится зима, когда они смогут подняться по Эсагел на вездеходах, но Маврива решил пораньше уйти на север и расставить капканы на пестри, когда они пойдут из лесов по путям миграции. Маврива был знаком с Плоскогорьем, Северным Симбенсином и Огненными Холмами, как мало кто, и в эти дни, когда мы поднимались вдоль реки, я узнал от него много того, что мне пригодилось впоследствии.

В городке Туруфе я откололся от группы, сказавшись больным. Они пошли дальше к северу, я же свернул на северо-восток, держа путь к высоким предгорьям Симбенсина. Несколько дней я провел, изучая окружающую местность, а затем, спрятав почти весь свой груз в отдаленной долине в двенадцати или тринадцати милях от Туруфа, я вернулся в город, войдя в него на этот раз с юга. Словно готовясь к охоте с капканами, я купил лыжи, снежную обувь, провизию, меховой спальный мешок и зимнюю одежду — все заново, кроме того, я приобрел плиту Чабе, палатку из искусственной кожи и легкие сани, на которые все можно было погрузить. Затем мне осталось лишь ждать, когда дожди перейдут в снегопад и грязь заледенеет: погода должна была скоро измениться, потому что я провел больше месяца, добираясь из Мишнора в Туруф. Ко дню Архад месяца Терна ударили морозы, и снег, которого я так ждал, выпал густым слоем.

Ранним утром я преодолел электрическую изгородь Пулефена, и все мои следы тут же были занесены снегопадом. Сани с грузом я оставил в русле ручья, протекавшего через лес к востоку от Фермы, и со мной были только снегоступы; встав на них, я пошел прямо через главные ворота Фермы. Там я показал бумаги, которые подделал, сидя в ожидании в Туруфе. Теперь на них была «синяя печать», представлявшая меня как Тенера Бента, условно осужденного, в соответствии с которой я должен был отбыть тут два года в роли стражника. Бдительный Инспектор, конечно же, придрался бы к этой потрепанной бумаге, но бдительных тут не оказалось.

Ничего нет легче, чем попасть в тюрьму. Я был даже несколько разочарован.

Мой начальник отругал меня за то, что я явился на день позже, чем было указано в моем приказе, и послал в бараки. Обед уже кончился и, к счастью, сегодня уже было слишком поздно для получения форменных сапог и мундира, когда мне надо было бы расстаться со своей добротной одеждой. Оружия мне не выдали, но я нашел возможность стащить его, зайдя на кухню и потребовав у повара накормить меня. Пистолет у повара висел на гвозде над очагом. Я украл его. Наносить смертельные раны он не мог, скорее всего, оружие стражников и не было предназначено для этого. На этих Фермах людей не убивали, а просто не мешали голоду, холоду и отчаянию делать свое дело.

Здесь было тридцать или сорок надзирателей и сто пятьдесят или сто шестьдесят заключенных, большинство из которых повалилось спать, хотя только что миновал Четвертый Час. Меня сопровождал молоденький надзиратель, который взялся мне показать заключенных. Глядя на них, спящих в слепящем свете большого помещения, я преисполнился надежды, что мне повезет в первую же ночь, пока я еще не вызвал подозрений. Все лежали, укрывшись с головой в своих деревянных ящиках, как дети в утробе матери, с бесстрастно закрытыми глазами. Все, кроме одного, слишком длинного, чтобы он мог спокойно разместиться на своем месте, с темным, как череп, лицом, с провалившимися закрытыми глазами, со свалявшимися длинными волосами.

Удача, которая привела меня в Этвен, теперь дала мне в руки целый мир. Я никогда не обладал особыми дарованиями, кроме четкого понимания, когда надо хвататься за большое колесо судьбы и вращать его, после чего я начинал действовать. Я подумал о предсказании, на которое в прошлом году в Эренранге не обратил внимания, и решил, что этого больше не повторится. Было большим счастьем снова ощутить прилив уверенности в себе, ощущение, что я снова могу управлять моей фортуной, которая теперь будет подчиняться только мне, как сани, летящие по крутому склону.

Так я продолжал изображать из себя тупоголового типа, отличающегося разве что лишь неумеренным любопытством, они оставили меня на ночную смену; к полуночи я вместе с другим стражником заступил на смену, и мой напарник крепко уснул. Я же продолжал неустанно ходить по помещению, время от времени приглядываясь к нарам. Разрабатывая план действий, я чувствовал готовность и тела и духа войти в дотх, потому что в душе я никогда не уклонялся от вызова, который мне бросали силы Тьмы. Незадолго до рассвета я снова зашел в спальное помещение и из пистолета, украденного у повара, послал в мозг Дженли Ая импульс в одну сотую долю секунды, после чего, стащив его с ложа, вскинул тело на плечи и понес в караульное помещение.

— Что случилось? — сонным голосом спросил другой стражник. — Да оставь ты его!

— Он мертв.

— Еще один? Клянусь потрохами Меше, зима еще не очень холодная. — Он повернул голову, чтобы посмотреть на лицо Посланца, которое болталось у меня за спиной. — А, это тот, Извращенец. Клянусь Оком, я не верил тому, что рассказывают о кархидцах, пока не увидел его. Ну и уродина. Всю неделю он провел на нарах в стонах и вздохах, но я не думал, что он вот так возьмет и скончается. Ладно, иди кинь его где-нибудь снаружи, где он полежит до рассвета, и не стой тут как дурак с мешком турда…

Идя по коридору, я остановился у дежурки, и хотя меня как стражника не должны были останавливать, я разыскал стенную панель, на которой были все выключатели и тумблеры тревоги. Табличек над ними не было, но охрана нацарапала буквы, чтобы не утруждать мозги в спешных случаях. Решив, что буквы «Ог» обозначают «ограждения», я повернул выключатель, отключив ток во внешней системе ограждения Фермы, а затем вышел, продолжая нести Ая на плечах. Проходя мимо стражника в дежурке у дверей, я сделал вид, как мне невыносимо тяжело нести этот груз, хотя сила дотха настолько наполняла и вела меня, что я боялся показать наблюдателю, как невесом был для меня этот груз. Я мог нести или тащить тело человека, гораздо тяжелее меня.

— Мертвый заключенный, — сказал я, — и мне приказали вытащить его из барака. Куда его кинуть?

— Не знаю. Тащи куда-нибудь. Сунь под навес, чтобы не занесло снегом, а то мы его потеряем, а следующей весной он начнет смердеть. Идет снег педитта. — Он имел в виду то, что мы зовем снег — сове, плотный и сырой, наилучшее из того, что мне было надо.

— Ладно, ладно, — сказал я, выволакивая мой груз наружу и поворачивая за угол барака, который скрыл меня от глаз. Я снова взвалил Посланца на плечи, прошел к северо-востоку несколько сот ярдов, перебрался через безопасное теперь заграждение и, спустив груз с плеч, перелез через поваленное дерево, еще раз положил Дженли себе на плечи и, сколько было сил, поспешил к реке. Я не успел удалиться от изгороди на порядочное расстояние, когда услышал пронзительную трель свистка и ослепительное сияние прожекторов. Снегопад скрывал мою фигуру, но он не был такой обильный, чтобы через несколько минут засыпать следы. И все же, когда я спускался к реке, они еще не напали на мои следы. Под деревьями была сухая земля, и я двинулся на север, то и дело бредя по воде, когда земля исчезала из-под ног; речушка, стремительный небольшой приток Эсагеля, еще не замерзла. Вставал рассвет, и я прибавил шагу. Следуя по ходу ручья, уходившего в лес, я добрался до ущелья, где были спрятаны мои сани, к которым я привязал Посланца, навалив на него и вокруг него весь груз, чтобы получше укрыть его, и набросил сверх всего маскировочное полотнище; затем я торопливо переоделся и наскоро перекусил, потому что огромное напряжение дотха стало сказываться острым чувством голода. После того я двинулся на север по Главной Лесной Дороге. Прошло довольно много времени, и мне навстречу вышла пара лыжников.

Теперь на мне были одежда и снаряжение бродячего охотника, и я рассказал им, что стараюсь встретить команду Мавривы, которая ушла на север в последние дни месяца Гренде. Они знали Мавриву и, посмотрев охотничью лицензию, не усомнились в моей истории. Они не предполагали, что беглец может двинуться к северу, потому что в той стороне от Пулефена нет ничего, кроме густых лесов и Льдов; чувствовалось, что они вообще не очень заинтересованы в поимке беглого. И почему они должны были иначе вести себя? Они ушли вперед и только через час снова миновали меня, возвращаясь обратно на Ферму. Одним из них был тот парень, с которым я виделся на вахте. Он ни разу не посмотрел мне в лицо, хотя оно было перед ним полночи.

Когда они окончательно скрылись из виду, я свернул с дороги и весь день описывал широкий полукруг по лесу, который должен был вывести меня к подножию холмов на востоке от Фермы, после чего мне надо было взять направление прямо на восток и пробираться сквозь дикие нехоженые дебри к скрытой долине над Туруфом, где я укрыл все свое снаряжение. Пробираться, таща за собой сани, на которых лежал груз значительно больше моего веса, было нелегко, но снег был плотный, начинавший твердеть, и я был в дотхе, не оставлявшем меня. Мне никогда не приходилось находиться в таком состоянии больше часа, но я знал, что кое-кто из Стариков могли работать с полной мощью день, ночь и даже еще дольше. В таком состоянии меня ничего не беспокоило, кроме заботы о Посланце, который давно уже должен был прийти в себя после той небольшой дозы сонорного удара, которым я наградил его. Он лежал не шевелясь, а у меня не было времени заняться им. Неужто его организм и его тело так отличаются от наших, что легкий паралич для нас означает для него гибель? Когда колесо судьбы начинает вращаться под вашими руками, вы должны очень внимательно следить за своими словами: а я дважды назвал его мертвым, да и тащил его, как носят трупы. Когда я нес его через холмы, ко мне пришла мысль, что, может быть, он и в самом деле мертв — а тогда исчезла бы и моя удача. От всего этого я потел и чертыхался, сила дотха утекала из меня, как вода из разбитого кувшина. Но я продолжал делать свое дело, и дотх не покинул меня, пока я не добрался до убежища у подножия холма, где расставил палатку и вплотную занялся Посланцем. Я открыл коробку с высококалорийными кубиками суперпищи, которыми, в основном, и питался, но сделал из них похлебку, потому что он предельно отощал. На его руках и груди были язвы, натертые грубым спальным мешком. После того, как я промыл и перевязал раны и уложил его в теплом меховом спальнике, укрыв, как мог, от зимнего холода, больше ничего для него сделать я не смог. Непроглядная темнота ночи и воздаяние за то, что я по своей воле заставил тело и дух работать с предельным напряжением, тяжело навалились на меня. Лежа в темноте, я понимал, что могу доверять только себе и ему.

Мы уснули. Падал снег. Всю ночь и день и еще ночь, когда я спал, провалившись в сон танген, непроглядно пуржило — шел первый большой снегопад зимы. Когда наконец я проснулся и выглянул наружу, палатка была до половины завалена снегом. Синие тени вперемежку с пятнами яркого света лежали на снегу. Далеко от нас на востоке в небо поднималась серая струйка: то были дымки Аденшрека, селения, расположенного ближе всего к нам на Огненных Холмах. Вокруг небольшого возвышения палатки лежали кучи, сугробы, горы снега — нетронутого и белоснежного.

Силы мои только начинали восстанавливаться, и я чувствовал себя слабым и сонным, но, едва только встав, я дал Посланцу похлебку, понемногу кормя его с ложки. К вечеру этого дня, если он и не пришел полностью в себя, к нему стала возвращаться жизнь. Он приподнялся с криком, словно охваченный ужасом. Когда я нагнулся к нему, он попытался оттолкнуться от меня, но усилие это было чрезмерно для него, и он потерял сознание. Этой ночью он много разговаривал на языке, которого я не понимал. Его звуки странно звучали в темноте и тишине этого заброшенного места, и я слушал, как он бормотал на языке, который принадлежал другому миру, откуда он был родом. На следующий день мне пришлось нелегко, потому что, когда я ухаживал за ним, он принимал меня за одного из стражников Фермы и был преисполнен ужаса, что я впрысну ему какие-то лекарства. Он переходил с орготы на кархидский, мешая и путая их, он просил меня «не делать этого» и боролся со мной с силой, которую ему придавал страх. Это происходило снова и снова, а я еще не вышел из тангена, был слабым и вялым в движениях и желаниях, и чувствовал, что не в силах заниматься им. В этот день мне показалось, что они не только накачали его лекарствами, но и устроили ему промывку мозгов, превратив в дебила или слабоумного. И представив себе это, я подумал, что лучше бы ему было умереть, когда я тащил его через лес и что удача окончательно покинула меня и меня стоило бы арестовать, когда я покидал Мишнор, и сослать на какую-нибудь отдаленную Ферму, на которой я тащил бы свой крест. Когда я очнулся от забытья, он смотрел на меня.

— Эстравен? — спросил он слабым шепотом, полным изумления.

Мое сердце подпрыгнуло. Я успокоил его, помог ему прийти в себя; в эту ночь оба мы спали крепко и хорошо.

На следующий день ему уже стало значительно лучше, и он сел, чтобы поесть. Раны на его теле затягивались. Я спросил его об их происхождении.

— Не знаю. Думаю, что от инъекций, они все время кололи меня…

— Чтобы предупредить кеммер? — Об этом я слышал от человека, сбежавшего или освобожденного с такой Фермы.

— Да. И от других, о которых я не знаю, от разных сывороток, чтобы развязать мне язык. Мне было от них очень плохо, но они продолжали вводить их. Что они хотели выяснить, что я мог им рассказать?

— Они могли не столько спрашивать, сколько стараться приручить тебя.

— Приручить?

— Насильственным вливанием составов, корректирующих поведение, сделать тебя покорным. Такая практика известна и в Кархиде. Или, может, они производили эксперимент и над тобой, и над другими. Мне рассказывали, что технику промывания мозгов при помощи лекарств они опробывают на заключенных Ферм. Услышав это, я засомневался, но теперь верю.

— У вас в Кархиде есть такие Фермы?

— В Кархиде? — сказал я. — Нет.

Он раздраженно потер лоб.

— Мне кажется, что и в Мишноре утверждают, будто у них нет ничего подобного.

— Совсем наоборот. Они хвастаются ими и показывают слайды с Добровольческих Ферм, где возвращают к нормальной жизни людей с отклоняющимся поведением и где предоставляется убежище инакомыслящим. Они даже могут показать вам Добровольческую Ферму Первого Района, как раз недалеко от Мишнора, прекрасную вывеску со всех точек зрения. Если вы считаете, что у нас есть Фермы в Кархиде, мистер Ай, вы слишком переоцениваете нас. Мы не столь изобретательный народ.

Приняв лежачее положение, он долго смотрел на светящуюся печь Чабе, которую я раскалил так, что от нее шел обжигающий жар. Затем он перевел взгляд на меня.

— Я припоминаю, вы что-то говорили мне утром, но думаю, я был еще не в себе. Где мы и как мы здесь очутились?

Я снова рассказал ему все.

— И вы просто… вышли вместе со мной?

— Мистер Ай, любой из ваших заключенных, да и вы все вместе, могли бы в любую ночь выйти за пределы Фермы. Если бы вы не были истощены, измучены, деморализованы и накачаны лекарствами, если бы у вас была зимняя одежда, и если бы у вас было, куда идти… В этом-то и заключается ловушка. Куда вы пойдете? В город? У вас нет бумаг, а без них вы ничто. В пустыню? Там нет укрытия, а без него вы ничто. Летом, как я предполагаю, на Ферме Пулефен куда больше стражников. Зимой же вас надежно охраняет сама зима, и они используют ее в этом качестве.

Слушал он меня невнимательно.

— Но вы не могли бы пронести меня и сотни футов, Эстравен. Пройти такое расстояние, почти пробежать несколько миль со мной на плечах в темноте…

— Я был в дотхе.

Он помолчал.

— Вы сами ввели себя в него?

— Да.

— Вы… вы один из Хандарраты?

— Я был воспитан в Хандарре и провел два года в Крепости Фастнесс. Многие в Земле Керма принадлежат к Хандарре.

— Я считал, что после дотха предельное напряжение организма приводит к беспамятству…

— Да, человек впадает в глубокий сон, который называется танген. Он длится куда дольше, чем период дотха, и когда организм начинает восстанавливать силы, очень опасно противостоять этому. Я проспал почти двое суток. Я и сейчас в тангене, например, на гору мне не подняться. В это время одолевает и жуткий голод; я съел большую часть запасов, которых, как я планировал, хватит мне на неделю.

— Ладно, — скрывая раздражение, торопливо сказал он. — Вижу, что могу доверять вам, а что мне еще остается делать, как не положиться на вас. Вот я, а вот вы. Но я не понимаю… Я не понимаю, зачем вы все это делали.

Здесь мой гнев чуть не вырвался наружу, и мне пришлось уставиться на ледоруб, лежащий рядом с моей рукой, и так я сделал, не глядя на него и ничего не говоря, пока не почувствовал, что гнев мой улегся. К счастью, в сердце моем в этом состоянии не было ни огня, ни стремительности слов и действий, и я сказал себе, что он невежественный человек, чужак, измученный и запуганный. Утвердившись в своей правоте, я сказал наконец:

— Я считаю, что есть и моя ошибка в том, что вы явились в Оргорейн и очутились на Ферме Пулефен. И я старался исправить ее.

— Вы не имели отношения к моему приезду в Оргорейн.

— Мистер Ай, мы смотрим на одни и те же события разными глазами. Я был неправ, считая, что оба мы одинаково оцениваем их. Разрешите мне вернуться к событиям прошедшей весны. Я начал уговаривать Короля Аргавена подождать, не выносить решения относительно вас и вашей миссии хотя бы полмесяца, до Церемонии Замкового Камня. Ваша аудиенция была уже подготовлена, и было бы неплохо, чтобы она состоялась, пусть даже и без ощутимых результатов. Я думал, что вы все это понимали, но тут я ошибался. Слишком многое я предоставил на волю случая; я решил не обижать вас советами, я думал, что вы чувствуете и понимаете опасность, исходящую от того, что Пеммер Хардж рем ир Тибе стал членом кьоремми. Если бы у Тибе были весомые причины опасаться вас, он мог бы обвинить вас в том, что вы служите какой-то фракции, и тогда Король Аргавен, который вообще очень легко поддается страхам, приказал бы убить вас. Пока Тибе рвался наверх и обладал властью, я хотел, чтобы вы не показывались на виду и жили в безопасности. И так уж случилось, что вместе с вами я потерял все. Я был обречен на падение, хотя не знал, что оно состоится в тот вечер, когда мы беседовали с вами, но никто из премьер-министров Аргавена не занимал эту должность слишком долго. Получив приказ об Изгнании, я уже не мог связаться с вами, хотя вас и оскорбило мое неблагородство, но тем самым я уберег вас от еще большей опасности. Я явился сюда в Оргорейн. Я пытался как-то дать вам понять, что вы тоже должны отправляться в Оргорейн. Я обратился к тем, кому я доверял среди Тридцати Трех Сотрапезников, чтобы обеспечить ваше появление в Оргорейне, и без их помощи вы не попали бы в страну. Они видели, и я поддерживал это их стремление, в вас путь к обретению власти, путь, позволяющий избежать растущего соперничества с Кархидом, к восстановлению свободной торговли, возможность вырваться из когтей Сарфа. Но они были полны опасений, они боялись действовать. Вместо того, чтобы оповестить о вас, они вас скрывали, и поэтому потеряли предоставлявшиеся им возможности. Они выслали, продали вас Сарфу, спасая собственные шеи. Я слишком полагался на них, и в этом была моя ошибка.

— Но с какой целью… зачем нужны все эти интриги, все эти тайны, заговоры, стремление к власти — зачем все нужно, Эстравен? За что боретесь вы?

— За то же, за что и вы; за союз моего мира с другими мирами. А что вы думали?

Мы сидели и смотрели друг на друга по обеим сторонам раскаленной печки, словно пара деревянных болванчиков.

— Вы хотите сказать, что если даже один Оргорейн вступит в союз…

— Пусть это будет хотя бы Оргорейн. За ним скоро последует и Кархид. Вы считаете, я буду вести игры с шифтгреттором, когда так много поставлено на карту для всех нас, для моих соплеменников? Какое имеет значение, какая страна первой проснется, лишь бы она просыпалась побыстрее.

— Черт возьми, как я могу верить во все, что вы говорите! — взорвался он. Из-за слабости он еще еле говорил. — Если все это правда, вы должны были раньше объяснить мне все, еще прошлой весной, что избавило бы нас обоих от путешествия в Пулефен. Ваши старания ради меня…

— Потерпели неудачу. И подвергли вас опасности, причинили вам и боль, и унижение. Я знаю. Но если бы я из-за вас вступил в открытую схватку с Тибе, вы были бы сейчас не здесь, а гнили в могиле в Эренранге. А теперь тут есть несколько человек и несколько в Кархиде, которые верят вам, потому что слушали мои рассказы. Они еще могут нам пригодиться. Моя самая большая ошибка была в том, как вы говорили, что я не открылся полностью перед вами. Я не привык к таким поступкам. Я не привык ни давать, ни принимать советы и поношения…

— Я не хотел быть несправедлив к вам, Эстравен…

— И все же вы несправедливы. Это странно. Я единственный человек во всем Геттене, который полностью верит вам, и я единственный человек на Геттене, которому вы полностью отказываете в доверии.

Он опустил голову на руки. Наконец он сказал:

— Простите, Эстравен. — В этих словах были и извинение и признание.

— Суть дела в том, — сказал я, — что вы и не можете и не хотите поверить в то, что я верю вам.

Поднявшись, потому что затекли ноги, я почувствовал, что дрожу от гнева и усталости.

— Научите меня своей телепатии, — сказал я, стараясь говорить спокойно и без вражды, — своему языку, который не знает лжи. Научите меня ему и потом спрашивайте, почему я сделал то, что сделано.

— Я хотел бы так поступить, Эстравен.