"Пропавший мальчик, пропавшая девочка" - читать интересную книгу автора (Стауб Питер)

Глава 8

В следующие два дня Марк чувствовал, будто балансирует между двумя враждебными силами – домом на Мичиган-стрит и своей матерью. Обе силы требовали и отбирали у него огромное количество времени и внимания, причем дом делал это в открытую, мать же – исподволь и неявно. Будто охваченная коварным скрытым недугом, Нэнси Андерхилл незаметно выскальзывала из дома по утрам, так же незаметно возвращалась к вечеру и больше почти ничего не делала. Она «отдыхала», что означало у нее исчезать на несколько часов за закрытой дверью спальни. Если верить Филипу Андерхиллу, высокочтимому эксперту в области умственных и физических особенностей современного женского населения США, особенно в лице его собственной супруги, то поведение матери Марка в настоящий период – давно ожидаемая и затяжная негативная реакция на брань, которую она ежедневно слышит в газовой компании, не говоря уж о симптомах, характерных для всех женщин в период неизбежных физико-гормональных изменений. Иными словами, она ложилась в кровать и спала все дни напролет во время приливов. Но на взгляд Марка, мама выглядела так, будто она вообще потеряла сон, к тому же он очень сомневался, что у нее климакс Из того, что он знал из обязательных уроков по сексуальному образованию, женщины в этот период должны быть эмоционально возбужденными. Ничего похожего в поведении его матери не было. А лучше бы было. Лучше раздраженная мегера, чем унылый бесплотный дух.

Отец Марка едва ли не с облегчением воспринимал изменения в поведении жены. Теперь, когда она все-таки стала жертвой унижений, которым подвергалась на работе, Нэнси необходимо было отдохнуть перед следующим психологическим этапом – осознанием того, что ей следует уволиться из этой мерзкой конторы. Филипу всегда претила мысль о том, что жена работает. Он свыкся с ней в период, когда понадобилась зарплата Нэнси для оформления поручительства и выплаты за машину, но с того момента, как Филип переехал в офис директора в Куинси, он просто терпел.

Филип был доволен, что Нэнси возвращалась с работы вымотанная, был доволен теми самыми вещами, которые тревожили Марка. Марк считал, что его мать радовалась «отвлечению внимания», которое давали ей неимущие или разозленные клиенты, а также компания сплетниц, состоящая из Флоренс, Ширли и Мэка. Со своей новой проблемой Нэнси встречалась не на работе – она носила ее постоянно с собой как сознание болезни. Проблема пугала ее. И это пугало Марка, Он никогда не считал свою мать трусихой, но нынче она выглядела так, будто какой-то особый страх резко, прямо на ходу, остановил ее.

И пока она не могла либо отказывалась говорить об особенностях этого страха, она сконцентрировала внимание на сыне. Она вела себя так, будто он единственное, что ее сейчас волнует. Каждый раз, возвращаясь вечером домой, Марк не мог избежать ее расспросов. Разговор, который мать заводила с ним, по большей части касался распорядка его дня: куда он идет, с кем, когда вернется домой? Поскольку правда прозвучала бы чересчур странно, Марк неожиданно для себя приучился выдумывать задания и поручения, которые прежняя Нэнси раскусила бы в мгновение ока, Сходить проведать молоденьких щенков к однокласснику, родители которого занимаются разведением собак; заглянуть в окружной музей и побродить среди экспонатов; пройти по «туристской тропе» вдоль бережка Киннинник-ривер, где он любил гулять в раннем детстве. Сейчас, когда ему исполнилось пятнадцать, он уже не дружил с парнишкой, чьи родители разводили колли, и диорамы с испуганными индейцами и мистером и миссис Неандертальцами в музее Миллхэйвена утратили прежнюю притягательность. И его чудесным образом не догадывающиеся ни о чем родители ни за что на свете не узнают, что «туристской тропы» давным-давно нет – ее уничтожили еще в ту пору, когда сокращение бюджета привело к тому, что берега Киннинник-ривер вновь обрели первозданный заброшенный вид, укрывшись густыми зарослями, со временем ставшими, по слухам, популярным местом, где геи снимали себе пару.

Марк не любил лгать матери, но он считал, что правда поднимет массу новых вопросов, ни на один из которых у него не было ответа Не мог он объяснить, почему его буквально загипнотизировал дом на Мичиган-стрит. И сейчас он уже не стал бы возражать против слова «одержим». По сути, Марку было по душе состояние одержимости – оно поглощало большую порцию его беспокойства о матери. Когда его внимание концентрировалось на пустом доме, мать словно оказывалась на другом краю земли.

Или на Луне. Дом будто вытягивал из его рассудка обычные заботы и занимал там их место. Хотя Марк знал, что его идея абсурдна, сам дом номер 3323 по Северной Мичиган-стрит он воспринимал как более активного партнера в этой одержимости, чем самого себя. Ощущение, что дом обладал энергией и даже, возможно, способностью к некой страсти, овладело Марком, когда они с Джимбо остановились перед ним со скейтбордами в руках. Когда они вернулись на Мичиган-стрит, Марк чувствовал в себе лишь малую часть дневной нерешительности. Половина его хотела прошагать по выложенной плитняком дорожке и пройтись крадучись вокруг дома; вторая половина – только постоять на тротуаре, окинув внимательным взором скаты крыши, крыльцо, окна фронтона. Окна, в тот полдень темные до загадочной черной непроницаемости, сейчас, пару дней спустя, казались обычными тускло-черными окнами нежилого дома. Чтобы разглядеть за ними что-либо, надо было поднести фонарь к самому стеклу.

А что может высветить луч фонаря? Пустую комнату. Нет смысла даже думать о том, чтобы забраться в дом. Марку никакого дела не было до его пыльных, сто лет нежилых комнат.

И все же что-то влекло его к боковой дорожке, заставляя сопротивляться раздраженным предложениям Джимбо вернуться домой и посмотреть телевизор.

Через двадцать минут Джимбо удалось уговорить его уйти. Они отправились к Монэгенам и несколько часов провели в комнате Джимбо, мучая «моторолу» с пятнадцатидюймовым экраном, переключая с музыкальных видео на сквернословные мультики и обратно. В десять тридцать Марк спустился вниз, изо всех сил стараясь не смотреть влюбленными глазами на Марго Монэген, когда говорил «спокойной ночи» ей и краснощекому Джеки, наливавшему в стакан хорошую порцию виски «Пауэрс». Затем он пошел домой мимо пустующих веранд и освещенных окон, видя перед собой лишь тупое лицо Шейна Ослендера и надеясь, что тот сбежал в Чикаго, или Новый Орлеан, или еще куда, где «травка» была в изобилии; затем свернул по дорожке к своему крыльцу, поднялся и открыл незапертую входную дверь. Его сердце вдруг сжалось от мрачного предчувствия, и он тут же понял, что причина тому – раздраженный возглас отца.

– Всем шампанского! – Филип взглянул на свои часы. – Он сегодня пришел за пять минут до срока.

– Я был у Джимбо, мы телик смотрели.

Лежавшая на диване мать села и спросила.

– Весь вечер был у него?

– Почти, – ответил он. – Мы ходили ненадолго к фонтану.

– Мне очень не нравится толпа у фонтана, – проворчал Филип. – От нее только и жди беды.

Поднявшись наверх, Марк включил радио. Старая песня Принца полилась как ядовитый аромат. Марк расшнуровал мокасины и бросил их к шкафу. Затем стянул обе футболки и бросил их на пол, туда же последовали носки. Потом почистил зубы и более-менее помыл не вымытые раньше части тела, вернулся в свою комнату, на ходу подобрал с пола джинсы и засунул одежду в плетеную корзину с крышкой. За этими немудреными делами Марк вдруг вспомнил, что его окно выходит прямо на переулок, а значит, и на задний двор дома на той стороне переулка Он выронил одежду, подбежал к окну и высунулся по пояс во влажную ночь.

Свет из его окна и окна кухни, расположенной под его комнатой, бросал вытянутые бледные прямоугольники на пятнистый внутренний дворик. За прямоугольниками света можно было разглядеть лишь контуры и неясные намеки на контуры. Слабый отсвет лежал на досках поваленного забора, тянувшихся к едва обозначенному лунным светом переулку. За силуэтом восьмифутовой стены маячили густые темные кроны деревьев. Марк смутно припомнил, что огромные деревья поднимались за бетонной стеной. И тут вдруг разочарование, жгучее осознание потери полыхнуло в груди. Никогда не разглядеть ему из своего окна задний двор того дома. По крайней мере до октября, когда закончится листопад.

Сколько таких октябрей он…

…и ни разу не пришло ему в голову взглянуть на..

Марк включил лампу над кроватью, выключил верхний свет и побрел назад к кровати, на ходу читая книгу, что несколько дней назад взял с полки на кухне, – никем из домашних еще не прочитанный экземпляр одного из дядиных романов с автографом автора «Филипу и Нэнси: кое-что для первых часов после полуночи. С любовью. Тим». Бравшийся за книги, мягко говоря, нечасто, Марк с большой неохотой решился «попробовать на вкус» творение дяди. Но вскоре он понял, что ему нравится «Расчлененный». Сюжет книги, пронизанный ужасом, увлекал, заставлял читать дальше, а судя по названиям улиц, действие происходило в Миллхэйвене. Через двадцать минут строчки поплыли и начали сливаться. Марк выключил свет и без усилий провалился в сон.

Как таксисту снятся шоферские будни, пекарю – буханки, так Марку снилось, что он стоит на тротуаре перед заброшенным домом, только теперь он уже не заброшен. Мужчины и женщины, некоторые с детьми, собирались на узеньком крыльце, входили и выходили через дверь. Когда бы Марк ни взглянул на окна фронтона, он видел гостей, посетителей, священников – людской поток лился через переполненную гостиную. Среди них также были полицейские, пожарные с топорами в костюмах с желтыми полосами, моряки с белыми гюйсами, курьер-водитель UPS, босс его отца, человек в гидрокостюме с аквалангом… и какие-то дети лет четырех, с которыми он ходил в детский сад, но с тех пор не встречался. Когда бы ни открывалась входная дверь, из дома неслась веселая музыка. Марк чувствовал непреодолимое желание подняться на крыльцо и присоединиться к празднику, но загадочное отвращение удерживало его. Он чувствовал недоверие, неловкость, неуместность своего присутствия здесь: в отличие от мистера Бэттли, который был не в счет, знакомыми ему здесь казались только малыши из детского сада.

Он уловил чей-то взгляд и ахнул: с крыльца ему подмигнула Гвинет Пэлтроу! А рядом с ней – не кто иной, как Мэтт Дэймон, ухмылявшийся как безумец, – махнув рукой, он крикнул Марку:

– Эй, Марк, давай к нам!

Там же, рядом с Мэттом Дэймоном, стоял – ну, точно – Винс Вон, а из-за его спины выглядывали… Уж не Стивен ли Спилберг под ручку с Дженнифер Лопес?

– Ты же из нашей компании, Марк, – пропела ему, улыбаясь, Гвинет. – Господи, какой же ты дурашка!

Сопротивляться Гвинет Пэлтроу? Оттолкнуть от себя Гвинни? Он ступил с тротуара на дорожку и пошел навстречу компании. По мере того как он приближался к дому, люди с крыльца стали просачиваться в дом: первыми – Стивен Спилберг с Джей Ло, за ними Бен Аффлек – которого он впервые в жизни видел – и Мэтт Дэймон, потом Гвинни. К тому моменту, когда Марк добрался до крыльца, лишь двое тощих, как скелеты, полицейских остались у двери и пристально глядели на него вниз, фуражки сдвинуты на затылки, воротники расстегнуты. Зубы у них проступали из-за сморщенных губ, как у мертвецов. Костлявые полицейские подались к Марку. От дома вдруг потянуло затхлостью и гниением – запах тлена был как нудно-фальшивый вой шарманки. Один из копов потянулся взять его за руку, и Марк понял, что этот мерзкий шакал, не более живой, чем рисунок на египетской гробнице, хочет познакомить его с Шейном Ослендером. Он дернулся назад, сердце зашлось от испуга, и Марк понял, что не успел Покрытая грязью рука шакала уже вцепилась в его рукав. Марк в ужасе закричал и без всякого перехода обнаружил себя сидящим на кровати – дышал он так, словно пробежал марафонскую дистанцию.

Постепенно паника улеглась, он выбрался из кровати и подошел к окну. Там в ночи что-то происходило: крупный черный силуэт будто протаял сквозь колючую проволоку на стене и – как показалось Марку – спрыгнул в переулок. Может, это был кот; может, спрыгнул он за стену, а не в переулок. Вновь пробудившимся ужасом, обжигающе холодным, как сухой лед, мазнуло его желудок и легкие. Да какой кот – разве бывают коты размером со свинью? Он уже был почти уверен, что это спрыгнуло в переулок.

Страх нарисовал в его воображении крупное уродливое существо, плавно пересекающее проулок и переползающее бесполезный забор отца. Не в силах двинуться с места или отвернуться, Марк впился взглядом в темень. Оно было здесь… Нет, никого… Нет, точно здесь! Слишком напуганный, чтобы закрыть окно перед страшной надвигающейся неизвестностью, он положил ладони на подоконник и высунулся. Едва уловимое движение в темноте внизу подсказало ему, что существо сползает по забору вниз и движется к дому. Скоро оно будет на полпути к дому, а затем… Два ярких глаза, холодные и отражающие свет, как стальные шары, вперились в него. Передернувшись от ужаса, Марк резко подался назад, больно ударившись головой о нижнюю планку фрамуги.

Примерно секунду в нем жило ощущение, будто он проснулся второй раз. Дом, Мэтт Дэймон и Гвинет Пэлтроу, мерзкие полицейские с торчащими зубами и грязными лапами – все это было сном во сне.

Однако он был не в постели, а все еще стоял у окна, и затылок жутко саднило. Непроходящая острая боль от макушки к затылку, казалось, пригвоздила его ноги к полу и цепко удерживала в реальности. В целом все было так, словно его вышвырнули из сна Марк нерешительно пригнулся и снова выглянул из окна Холодные глаза исчезли; а может, их и не было вовсе. И разумеется, никакое чудовище не ползло к дому. Марк наполовину опустил раму и лег в кровать. Сердце бешено колотилось.

Слишком взбудораженный, чтобы закрыть глаза, Марк лежал без сна, как ему показалось, остаток ночи до утра На самом деле он уснул спустя полчаса, как лег. Если он и видел сны, они растворились в памяти в тот самый момент, когда мать, отправляясь к автобусной остановке на бульваре Шермана, хлопнула входной дверью и разбудила его. Отец уже наверняка внизу, привычно отыскивает в свежей газете повод для раздражения и поглощает самоубийственный завтрак четыре чашки кофе и сахарное печенье, каждый кусочек которого он щедро намазал маслом У Филипа летом было совсем мало работы, полагал Марк, но каждое утро отец вставал, как обычно, рано, чтобы прибыть в Куинси за минуту-другую до восьми. На рабочем месте отец шуршал газетами или разговаривал по телефону до пяти вечера, когда уже нечем было оправдать свое нежелание идти домой. Значит, чтобы оттянуть встречу с отцом до второй половины дня, Марку необходимо отложить свой выход на кухню еще минут на пятнадцать.

Прежде чем выскользнуть из кровати и на цыпочках пробежать по коридору в ванную, он подошел к окну взглянуть туда, где, как он сейчас не сомневался, происходили события его второго жуткого полусна. Задний двор казался столь же мирным, как и всегда Покосившийся забор по-прежнему не доставал до земли; на колючей проволоке не видно ни обрывков, ни клочьев шерсти. Марк внимательно вглядывался – не было ни отпечатков ног, ни следов животного, ни вообще каких-либо следов, кроме его собственных и Джимбо, оставленных за последние недели две.

Спустившись вниз, Марк сразу же отправился на кухню, вышел на двор через черный ход и тоже ничего нового не увидел – никаких признаков вторжения. Утрамбованная земля между полосками и островками травы хранила лишь несколько отпечатков его башмаков. И разумеется, никаких следов копыт, лап или какого-нибудь хвоста, оставленных переползавшим через забор существом, которое он себе вообразил.

Булыжники мостовой переулка не хранили свежих отметин или пятен. Разумеется, ничего со стены не свалилось. Ничто и никто – а уж крупный зверь в особенности – не смог бы преодолеть витки колючей проволоки, не оставив никаких следов.

С некоторой долей облегчения, испытываемой человеком, избавляющимся от последствий пагубной привычки, или от несчастной любви, или от действия снотворного, Марк вернулся в кухню, чтобы позавтракать молоком с корнфлексом. Словно имитация пустого дома, утренний выпуск «Леджер», помятый после отцовского чтения, нарисовался в центре кухонного стола. Однако на этот раз Марк точно знал, что привлекло его внимание. Заголовок на первой странице «Опасение за судьбу исчезнувшего подростка». С фотографии, помещенной сразу под заголовком, на Марка смотрел Шейн Ослендер, смотрел не прямо в глаза – чуть в сторону. Эту фотографию показывали ему и Джимбо в парке Шермана.

В заметке сообщалось, что Шейн Ослендер, студент-второкурсник академии «Холи нэйм», проживавший в районе Норт-сайд, числится пропавшим без вести уже пять дней. Последний раз его видели выходящим из своего дома с намерением присоединиться к вечерней тусовке в парке Шермана, которая позже стала причиной жалоб проживающих рядом в связи с чрезмерным шумом и нарушающим общественный порядок поведением молодежи. Есть подозрения, что на этих тусовках происходит торговля наркотиками, но у полиции нет фактов, что сын Ослендеров стал жертвой преступников, связанных с наркобизнесом Они, однако, опасались, что это исчезновение может быть связано с пропажей пятнадцатилетнею Трэя Уилка, который десять дней назад гостил у своего одноклассника, поздним вечером отправился к себе домой, но до дома так и не дошел. Ведущий оба дела сержант Франц Полхаус заявил, что любая связь между этими исчезновениями будет тщательнейшим образом расследована и полиция в постоянном поиске всех возможных ключей. Сержант Полхаус заявил корреспонденту газеты, что на данный момент он воздержится от ответа на вопрос о безопасности двух пропавших мальчиков, поскольку шансов на счастливое завершение дел с каждым днем все меньше. На вопрос о предполагаемом времени и вероятности благополучного возвращения пропавших подростков сержант ответил: «Здесь, в Миллхэйвене, у нас не так много опыта действий в подобных ситуациях».

Еще один взгляд на фотографию Ослендера вызвал болезненный укол памяти. Фрагмент ночного кошмара вдруг предстал перед глазами Марка что-то дикое и беспощадное тянет костлявую руку, чтобы выдернуть его из жизни. Мурашки побежали по телу, и редкие черные волоски на руках встали дыбом. Марк в спешке перелистнул газету на страницу с новостями искусства и заскользил взглядом по афише кинотеатров. Заняться ему было нечем до тех пор, пока Джимбо Монэген не встанет с постели, а в дни летних каникул это происходило не раньше одиннадцати.

Марк опустил посуду в мойку. С двойной целью – чтобы избавить мать от ненужных волнений и не лишить себя свободы передвижений по вечерам – он свернул газету и сунул ее в мусорную корзину.

Так и не придя ни к какому решению, он побрел к двери черного хода. Ноги сами принесли его к тому месту на чахлой траве и голой почве, где жуткое существо вроде бы задрало рыло и взглянуло на него. Марк улыбнулся и подумал, что надо бы написать дяде Тиму, что «Расчлененный» навеял племяннику первоклассный ночной кошмар. Может, народ ему все время пишет: «Ваша книга напугала меня до смерти! Спасибо вам!» Однако в себе он особой благодарности не находил.

Марк обнаружил, что под этот мысленный диалог со своим дядей он незаметно для себя перебрался через поваленный забор и дошел до середины переулка Этим утром восьмифутовая стена выглядела так же уродливо, будто предостерегала его: «Не подходи!» – но это не казалось Марку зловещим. Ведь очень многие для защиты собственности прибегают к средствам, которые другим кажутся чрезмерными.

И где он сейчас шагал, как не по узкому переулочку к Таунсенд-стрит? А в конце переулка куда повернул – на восток к бульвару Шермана, где он может убить немного времени, слоняясь без дела по магазинам, или же на запад, к Мичиган-стрит?

До Марка вдруг дошло, что он повторяет свой маршрут вчерашнего дня, когда он свернул на углу Таунсенд и Мичиган на своем скейтборде. На этот раз ему хотелось убедиться, что фронтон дома сейчас таил в себе для него не больше притягательности, чем бетонная стена. Марк хотел, чтобы его мир вернулся к нему.

Он обогнул угол, предварительно прошелся взглядом вдоль всей Мичиган-стрит и почувствовал, что воздух в легких обратился в холодный пар. Прежде чем Марк успел разглядеть детали, его нервные окончания зарегистрировали острое чувство неправильности: знакомая Мичиган-стрит поразила его тем, что на протяжении пяти-шести секунд ощущалась как вражеская территория. И только после этого он обратил внимание на удивительную, абсолютную тишину. Будто иссушенная и лишенная жизни Мичиган-стрит стал плоской, как перспектива на рекламном щите. Скип, свернувшись калачиком у себя на крыльце, лежал недвижимо, словно мертвый. Колени Марка ослабели и задрожали, сердце забилось с перебоями.

С загадочной, самоуверенной властностью, наводившей на мысль, что он уже давно находится здесь, четким силуэтом на фоне безжизненного неба на вершине холма, на который взбиралась Мичиган-стрит, вырисовывался крупный плотный мужчина Возможно, он стоял здесь, отвернувшись от Марка, с самого начала, а мальчик из-за своего потрясения не заметил его. Чувство неправильности исходило от этого человека, от его повернутой к Марку спиной фигуры. Марк видел всклокоченные черные вьющиеся волосы, спускавшиеся за воротник, широченную спину в черном пальто, которое казалось железным листом от плеч до колен. Властное, мощное ощущение неправильности неслось от незнакомца потоком.

Нет, подумал Марк, этот тип не все время стоял на вершине холма. Он придумал место действия и поместил в него себя. Он придумал и создал эффект, а цель его была – привлечь внимание Марка. С ясностью, которая порой следует в кильватере за ужасом, мальчик догадался, что ему подали предостерегающий сигнал. О чем его предостерегали, существо на вершине холма позволит ему понять позже. А пока достаточно лишь понимания того, что он предупрежден.

В самом центре ужаса цветком распустилось озарение.

«Ух ты! – осенило вдруг Марка. – Так это его я видел ночью! Это он перебрался через забор и залез к нам на задний двор».

Ему смутно припомнилась задранная вверх морда и глаза цвета стали, отыскавшие его в окне.

И тут один из новых, забавного вида «крайслеров» повернул налево на вершине улицы и прокатился точно мимо того места на тротуаре, где спиной к Марку стоял этот тип. С крыльца вдруг поднялся спавший Скип и неторопливо два раза гавкнул. Вслед за дворнягой мистера Хилльярда выпрямил спину и Марк. Почва под ногами у него качнулась справа налево, затем – вправо, прежде чем вновь стать твердью.

Марк почувствовал, что все тело снаружи и изнутри била мелкая дрожь: руки, ноги, желудок, сердце, внутренности трясло. Почти смешно было смотреть, как дрожат его руки. Колени ходили ходуном, и Марк с удивлением отметил, что в широченных джинсах этого не было заметно. Внезапно он взмок от пота.

«Попробуем так. Сделаем вид, что у нас как бы расчет вчистую, – решил про себя Марк. – Теперь пойдем наверх и взглянем на дом так, будто до этого момента ровным счетом ничего не произошло».

Он собирался постоять пару минут напротив дома, гнившего изнутри. А когда надоест там торчать – уйти.

Ему вдруг припомнилась фраза из книги дяди: «На карту, – подумал он, – сегодня была поставлена целостность мира». Ну, хорошо, а насколько целостен сам мир? На этот раз, решил Марк, он посмотрит на дом совсем по-иному. И что можно будет увидеть – он непременно увидит. Если там, под крышей, нет ничего, кроме голых стен, он убедится, что воображение надо держать в узде.

В тридцати футах перед ним на чуть покатой лужайке дом как бы едва заметно сместился, на деле оставаясь на прежнем месте. Марк замер, стоя так же недвижимо, как несколько минут назад лежал Скип. Дом выглядел в точности так же, как и вчера, однако чувствовалось, что в нем что-то изменилось. В какой-то своей внутренней форме, определить которую Марк и не надеялся, дом приспособился к его присутствию. Марк ждал Холодные капли пота щекотно скользили по бокам. Невольно он сжал кулаки, и мускулы на икрах и бицепсы невыносимо напряглись. Глаза, казалось, нагревались от того, как сконцентрировался его взгляд. Всем телом Марк ощущал, что противостоит непреклонной силе.

Он не осмеливался моргнуть.

Интересно, пришло вдруг ему в голову, – он как-то умудрился не заметить едва уловимое изменение оттенка темноты за правым окном фасада. Слишком зыбкое, чтобы точно определить его, отличие едва не ускользнуло от внимания. Марк не был до конца уверен, было ли это наяву или он все сочинил. Сейчас темнота за окном представляла собой однородную темно-серую непроглядную массу. Секунду спустя он вроде бы заметил, как произошло еще одно легкое изменение, намекая на некое присутствие за окном чего-то материального и движущегося.

Мысль о том, что эта грузная фигура с вершины холма Мичиган-стрит таращилась на него из темноты, вызвала внезапное давление на его мочевой пузырь. За окном нечеткая доля главной тени подалась чуть вперед и приобрела очевидную материальность. Второй шаг тени – и теперь Марку будто бы удалось рассмотреть то, что можно определить как голову человека над человеческим телом, помельче, чем у существа с улицы, так напугавшего его. Еще один скользящий шаг вперед – и темная фигура попала в более четкий, но все еще размытый фокус.

Фигура показалась Марку слишком маленькой и хрупкой, и она могла принадлежать только девушке. Человек, находившийся в доме, подошел к окну поглядеть на него, а заодно и показать себя ему. Она маячила в темноте за окном, заявляя о своем существовании в точности так, как заявил о своем существовании дом Взгляни на меня, приглядись, я здесь. Дом и его обитатель сделали Марка своим избранником То, что он был избран, означало приглашение, вызов, некий пакт. Что-то решилось. Он не знал, что именно, но решение было принято в его пользу.

Марк шагнул вперед, и существо внутри дома отступило назад, в темноту, в невидимое. Если Марк хочет сохранить ею расположение, то не должен заходить дальше.

И тут за спиной прозвучало:

– Слышь, а тебя кроме этого больше ничего не интересует?

От неожиданности Марк подскочил Джимбо вышел у него из-за спины и рассмеялся. Затем ткнул своим скейтбордом Марку в бок:

– Неслабо ты подпрыгнул!

– Просто не ожидал, – сказал Марк. – А ты чего так рано?

– Мама начала чудить, когда увидела утреннюю газету. Помнишь, коп нам показывал фотку пропавшего пацана?

– Шейна Ослендера. Да, я тоже читал про него. И что – запретила тебе ходить к фонтану, да?

– Пришлось дать ей слово… – вздохнул Джимбо. – Ну у тебя и видок! Ты что, всю ночь не спал?

Марк не мог рассказать Джимбо ничего из того, что случилось с ним с тех пор, как они расстались. Он чувствовал, что все это глубоко личное, как тайна, предназначенная для него одного.

– Да нет, спал отлично. Как младенец. Как бревно. Как мертвец. А скажи-ка, чувак, мне одну вещь. Как думаешь, дом этот правда пустой? Совсем-совсем?

– Опять двадцать пять, – проворчал Джимбо. – Спишь и видишь сходить на свалку пострелять крыс?

– Нет. Джимбо, без дураков, как ты думаешь?

Джимбо бросил раздраженный взгляд на дом, затем посмотрел на Марка:

– Ага, значит, ты решил начать с этого? Узнать, пустой он или нет?

– Это только часть моего плана. Предположим, он пуст. В таких кварталах, как наш, пустующий дом – как бельмо на глазу.

– Ну да, пока народ не привыкнет… – сказал Джимбо. – И что здесь такого? Что-то я не пойму, к чему ты клонишь.

– К тому, что я, может, на днях заберусь туда. Чтобы убедиться наверняка.

Джимбо всплеснул руками и отступил на шаг:

– Сбрендил? Приспичило посмотреть? Так смотри в окошко!

Марк знал, что не может сделать этого. Силовое поле удерживало его на расстоянии, не давая сойти с тротуара Ему было проще тайком вломиться в дом, чем подойти по дорожке, взойти на крыльцо и заглянуть в окно, в котором виден темный силуэт.

– Зайдем ко мне, я возьму доску, – сказал он.

Весь остаток дня они скатывались с горок строительного мусора, пригорков и широких бетонных ступеней на заброшенной стройке в Берли, что в нескольких минутах на автобусе от дома Марк с трудом сдерживался, чтоб не говорить о доме номер 3323 по Северной Мичиган-стрит, и Джимбо был так ему за это благодарен, что взял на себя труд обходить опасную тему всякий раз, когда разговор приближался к пресловутому дому. Они нашли себе укромное местечко. Никто из ребят постарше не показывался – никто не потешался над ними и не покушался на снаряжение. Им не встретилось ни одного надменного скейтбордиста-одиночки – как это порой бывало, – который попытался бы пристыдить их, сравнивая свою блестящую технику катания с их техникой. Оба, Марк и Джимбо, сделали по три неудачных попытки перепрыгнуть трехфутовый разрыв в бетонном парапете; они оцарапали запястья и заработали синяки на голенях – пустяковые ссадины. Около полудня друзья скатились на квартал пониже к закусочной подкрепиться двойными чизбургерами с беконом, картофелем фри и шоколадным коктейлем и, пока с жадностью уплетали все это, пришли к согласию, что Эминем изменил хип-хоп навсегда, ну да, и что Стивен Мерритт лучше всех исполнял песни Стивена Мерритта. После ланча они покатили обратно на своих прекрасных досках на стройку и, потирая свежие ушибы, решили еще разок попытаться перелететь через этот чертов парапет. Каждый из них сделал по одной послеобеденной попытке и, говоря словами Эминема, спросил у мира, может ли он уделить им немного внимания. Оставшуюся часть дня все было так – если не считать нескольких несерьезных падений, – словно они оба никогда не ошибались. Они сели в автобус и вернулись на бульвар Шермана в счастливом и гордом изнеможении, поглаживая ссадины и синяки, как медали. Никогда больше они не разделят друг с другом такие простые радости; это был последний раз, когда они могли веселиться вместе, как положено мальчикам, которыми они были.