"Том 7. Дядя Динамит и другие" - читать интересную книгу автора (Вудхауз Пэлем Грэнвил)

Глава седьмая

Часы над конюшней отбивали четверть (что означало одиннадцать сорок пять), когда Галли вышел из галереи с поддельной ню. Он надел башмаки на резине и ступал мягко, как и подобает грабителю. Стараясь не поскользнуться на дубовых ступеньках, он прошел через холл к выходу и отодвинул засовы (задвигал их Бидж перед тем как нести напитки в гостиную, т. е. — в девять тридцать). Выходя, он пожалел на мгновение о растраченных впустую годах — вот так, очень давно, выходил он во тьму, чтобы обменяться мыслями с той, у которой теперь есть внуки.

Изображать белую сову ему не понадобилось, ибо крестник сам вышел из кустов.

— Я уж думал, вы не придете, — сказал он, ибо с непривычки совсем извелся. Пришел он в одиннадцать пятнадцать, и ему казалось, что он дышит букетом свиньи с раннего детства.

Галли, с обычной своей деликатностью, заметил, что часы над конюшней спешат. Джон отвечал, что извела его тьма, и Галли согласился, что это она умеет.

— Ничего не поделаешь, днем — опасно, — пояснил он. — Помню, я это говорил одному пеликану, Биллу Боумену. Влюбился, а родители его девицы увезли ее в Кент. Естественно, он написал ей письмо, предложил бежать, а передать это письмо хотел с их садовником. Я отговаривал…

— Зачем нам тут стоять? — спросил Джон; но слова его пропали даром.

— Да, так я отговаривал. «Влезь по водосточной трубе, — советовал я, — а сперва швырни камешек в окошко. Влезь и все изложи. Иначе ничего не выйдет». Он туда-сюда, брюки жалко, — и наутро пошел искать садовника. Ну, дал ему денег, дал письмо, а это, естественно, был отец девицы. Погнался за ним с вилами. Главное — деньги не вернул! Это подумать, заплатил целый фунт за то, чтобы продираться через изгородь, спасаясь от вил! Так что днем — опасно. Кстати о письмах, почему тебе не написать своей красотке?

— Прошу вас, — сдержанно сказал Джон, — не называйте ее так вульгарно.

— Надо же ее как-то называть! — обиделся Галли.

— Хотя бы «мисс Гилпин».

— Ну, знаешь! В общем, понятно. Почему ты ей не напишешь?

Джон покачал головой, что не очень разумно, когда собеседники — в темноте.

— Ничего не выйдет. Надо увидеться.

— Вообще-то ты прав. Букмекера, к примеру, уломаешь только лицом к лицу — погладишь по руке, снимешь с рукава пушинку… С девицами — то же самое. Как их поцелуешь в письме?

Джон задрожал.

— А в замок попасть никак нельзя?

Надежда в его голосе тронула доброго Галли. Он хотел бы подбодрить — но не мог.

— Никак. Не успеешь ты войти, Конни скажет своим клевретам: «Выбросить его!», и еще прибавит: «Пусть перевернется два раза в воздухе». Задержаться на десять минут помогли бы фальшивые усы. Тогда бы ты отрекомендовался слесарем. Один пеликан…

Однако история пеликана, проявившего интерес к трубам, осталась нерассказанной. Как мы неоднократно сообщали, Галахада Трипвуда нелегко остановить, но фонарик, приближающийся во тьме, это сделать может.

Джон тоже увидел свет и мгновенно исчез. Галли последовал его примеру, решив, что факелоносцу не стоит рассказывать о злополучном пеликане. Собственно, они с Джоном уже обменялись картинами.

Вернувшись в замок кружным путем, он задвинул засовы, чтобы не огорчать Биджа, который подумал бы, что это — его оплошность, и пошел к себе.

Галерея была недалеко от его комнаты, но он решил не спешить — повесить картину он успеет, до утра еще шесть часов, а вымыться надо. Словом, он взял свою любимую губку и направился в ванную.

Рассказ о слесаре-пеликане прервал сам лорд Эмсворт. Обычно в это время он спал, но тревожные мысли выгнали его из постели, словно шило, пропущенное сквозь матрас.

Да, ветеринар сказал, что благородное животное — в прекрасной форме, беспокоиться не о чем; и все же граф беспокоился. Ветеринары — тоже люди, они могут ошибаться. Могут они и скрыть из жалости неизлечимую болезнь.

Граф долго не мог уснуть, а когда уснул — радости это не прибавило. Сон, великий целитель, не справился со своим делом. Страдальцу приснилось, что он пришел к Императрице и вместо небесной красоты увидел истинный скелет, словно несчастная свинья взбиралась на горные вершины или победила в спортивной ходьбе от Лондона до Брайтона.

От ужаса он проснулся. Обычно, моргнув раз-другой, он засыпал снова, но теперь встал, надел халат, сунул ноги в шлепанцы и взял из комода фонарик, ибо хотел убедиться, что страшное видение — только сон.

Возможно, в спокойном состоянии он бы удивился, что дверь не заперта, но о спокойствии не было и речи.

Фонарик был не так уж нужен, зато на него слетелись, словно только его и ждали, все насекомые, которые живут в сельской местности летучими бандами. Подходя к обиталищу Императрицы, граф глотал шестого комара.

Стояла тишина, разве что где-то вдали проехала машина, а поближе — закричала белая или серая сова. Свинья не издавала ни звука, и граф не сразу понял, что в такое время она просто спит. Для Галахада, чья личность сложилась в «Пеликане», начинался вечер, но для приличной свиньи это — глубокая ночь. Еще восемь часов она не выйдет из домика.

Однако ему хотелось ее увидеть, и он поддался соблазну. Перелезть через перила — как говорится, дело плевое; поскользнуться и упасть ничком — еще легче. Все это его не смутило. Увидев, что Императрица спит ангельским сном, граф понял, как беспочвенны его кошмары. Три года подряд получала она медали по классу жирных свиней, и, выйди сейчас на помост, все бы закричали: «Победа!» Юлий Цезарь, приближавший к себе тех, кто потолще, принял бы ее без единого слова.

Возвращался лорд Эмсворт, как на крыльях. Все к лучшему, думал он, в лучшем из миров; и только дойдя до замка, изменил свои взгляды. В лучшем из миров не запирают засовы, когда ты ненадолго вышел.

Домовладельцу все ж неприятно, когда он не может войти в свой дом, и мы не будем осуждать лорда Эмсворта за то, что он огорчился. Конечно, человек сильный легко решит затруднение, если легкие у него в порядке. Много лет назад восьмой граф, вернувшись с ежегодного обеда Верных Шропширцев, орал так, что все обитатели замка, не свалившиеся в истерике, кинулись открывать, и он, швырнув свою трость в дворецкого, проследовал в спальню.

Сын его и наследник растерянно глядел сквозь пенсне на запертую дверь. В отличие от предшественника, он отнюдь не был уверен, что хозяйка (в данном случае — сестра) воздержится от упреков. Его покойная матушка прыгала вверх на шесть вершков, когда муж к ней внезапно обращался.

Мысль о Конни парализовала девятого графа. Комары, мошки и жучки в большинстве своем решили, что он обратился в соляной столп; как же удивились они, когда он задвигался! Ему пришло в голову, что при такой погоде герцог оставит открытым выходящее в сад окно. Акробатом лорд Эмсворт не был, по трубам не взбирался, но войти в открытое окно, доходящее до пола, мог не хуже других. Полный надежд, он обошел угол и, словно к магниту, направился к этому окну.

Туда же двигалась и кошка, днем обитавшая в конюшне, по ночам — бродившая. Кошки любопытны; ей захотелось узнать, что там, в комнате. Когда граф переступал порог, она, за неимением лучшего, исследовала домашнюю туфлю.

Ноги, появившиеся рядом, понравились ей больше. Да, они странно пахли, но о них можно потереться. Оставив туфлю, кошка обратилась к ним, а их владелец испытал то же самое, что испытывал в детстве, когда склонный к шуткам приятель орал ему сзади в ухо. Девятый граф исполнил па, которым в лучшую свою пору славился Нижинский.[8] Раздался грохот, какой раздался бы, окажись в посудной лавке особенно буйный бык.

Напомним, что леди Констанс постаралась устроить все в комнате как можно лучше. Среди прочего она сочла нужным поставить туда круглый столик, а на него — бокал с розой, чашу с сухими лепестками, часы, календарь и свою свадебную фотографию. На все это граф и налетел, закончив антраша.

Грохот еще не утих, когда зажглись лампы и в их свете предстал герцог. На нем была лимонная пижама в малиновую полоску.

При всех своих недостатках трусом герцог не был. Услышав, что к ним ворвались ночные мародеры, другие закрылись бы простыней и тихо ждали их ухода; другие — но не он. Герцог гордился тем, что не терпит всяких глупостей, так будет ли он терпеть их от воров, решивших поиграть в футбол? Вооружившись бутылкой минеральной воды, он кинулся в бой с пылом ассириян, идущих, по меткому выражению поэта, как на стадо волки, — и увидел лорда Эмсворта.

Воинственный дух был этим обижен. Приятно ли вооружиться до зубов — и увидеть перед собой слабую улыбку хозяина? Особенно раздражала улыбка. Как будто мало ворваться в час ночи, чтобы станцевать pas seul![9] Нет, этот Эмсворт определенно рехнулся.

Незваный гость тем временем решил хоть что-нибудь сказать. В конце концов этого требует простейшая вежливость. Улыбнувшись еще слабее, он произнес:

— Добрый вечер, Аларих.

— Добрый? — взвился герцог. — Чем, интересно узнать? И почему вечер? Поздняя ночь. Что ты здесь делаешь?

— Я шел к себе, — объяснил граф. — Кажется, я тебя побеспокоил,

— Еще как!

— Прости, пожалуйста. Столик свалил… Я нечаянно. Это кошка.

— Какая кошка? Тут нет никаких кошек.

Граф смотрел на него именно тем взором, который доводил до умоисступления леди Констанс, леди Дору, леди Шарлотту, леди Джулию и леди Гермиону.

— Наверное, ушла, — предположил он.

— Если была.

— Была, как не быть!

— Это ты так думаешь.

Пока они обменивались этими репликами, герцог подошел поближе к графу, чтобы поднять бокал, чашу, часы, календарь и фотографию, и несколько удивился.

— Эмсворт, — сказал он, — от тебя чем-то разит.

Графу тоже казалось, что он ощущает запах, скажем так, свежего сена.

— А, да! — воскликнул он. — Да, да, да. Конечно. Я упал у нее, Аларих.

— Что?

— Я ходил к Императрице и упал. Там не очень чисто. Герцог не первую минуту дул в усы, но не с такой силой.

Они взлетели вверх. Летописец еще не упоминал, что уши его походили на ручки античной амфоры. В данном случае это важно, потому что он им не верил.

— Ты ходил к своей поганой свинье в такое время? — едва ли не робко спросил он.

Легко ли слышать, когда так говорят о троекратной чемпионке? Но бедный граф не смел возразить.

— Да, Аларих. Парадный вход заперли, и я пошел к тебе.

— Нет, — настаивал герцог, — почему ты вообще к ней пошел? На это лорд Эмсворт ответить мог.

— Мне приснилось, — сказал он, — что она похудела. Герцог издал какие-то гортанные звуки. Усы взметнулись, глаза чуть не вылезли. Дрожащей рукой он отер лоб.

— И ты… ночью… — Он помолчал, как бы признавая безнадежность речи, и закончил: — Иди, ложись.

— Да, да, — согласился с ним лорд Эмсворт, что бывало нечасто. — Спокойной ночи, Аларих. Надеюсь, тебе тут удобно.

— Вполне, — отвечал герцог, — когда по ночам не валят мебель.

— Конечно! — обрадовался граф. — Конечно, конечно, естественно.

И пошел к себе, оставляя шлейф свиных благоуханий, но на полпути ему пришла в голову хорошая мысль. Надо будет почитать, иначе теперь не уснешь, а в галерее осталась интересная книга о свиньях. Он читал ее вчера утром, когда ходил туда посмотреть на новую картину. Кстати, посмотрит и сейчас, очень уж эта ню похожа на н е е… Войдя в картинную галерею, граф включил свет.

Выйдя из ванной, свежий и розовый Галли решил заняться делом, чтобы свалить бремя с души.

Продвигаясь по коридору, он испытывал то чувство, которым вознаграждается добродетель. Да, у Джона еще далеко не все в порядке, но все ж одной заботой меньше. Хоть галерея не разорится. Эти приятные мысли прервало неприятное зрелище — под дверью, ведущей в галерею, виднелась полоска света.

Осторожности ради он отступил во тьму и подождал, пока выйдет тот, кто его опередил. Кто это, он еще не понял, фамильное привидение — исключил: конечно, они бродят ночью, но света не зажигают. Кроме того, по преданию, их собственный призрак носил голову под мышкой, а это мешает смотреть на картины.

Когда он подумал, что загадка неразрешима, из двери вышел его брат и направился к лестнице. Галли припомнился вечер, когда, стремясь развлечь загрустившего друга, он еще с одним альтруистом отвел к нему свинью, предварительно обмазанную фосфором, и для верности ударил в гонг. Друг бежал по лестнице в таком же оживлении, как лорд Эмсворт; и Галли испугался за брата.

Однако медлить он не мог. Вбежав в галерею, он поскорее повесил свою ню, вернулся к себе и только закурил, как услышал стук и сказал: «Войдите!»

— Галахад! — воскликнул граф, входя. — Как хорошо, что ты не спишь!

— В такую рань? Что ты! Садись, Кларенс. Очень рад. Что случилось?

— Я очень испугался.

— Полезно для надпочечников.

— Хочу попросить совета.

— Пожалуйста. В чем дело?

— Надо ему сказать?

— Кому?

— Алариху.

— Что?

— Что его картину украли. Ее нет.

— Ну что ты, Кларенс!

— Нет и нет! Я хотел ему сразу сказать.

— Скажи.

— Но засомневался. Понимаешь, я его уже разбудил, он очень сердился.

— Как же это?

— Я ходил к ней, вошел на ее участок…

— На участок?

— Понимаешь, она спала, я шел посмотреть — и упал.

— То-то я чувствую! Приоткрой окно, а? Так что ты говорил?

— Я вернулся, а дверь закрыли. У Алариха открыто окно. Только я споткнулся о кошку.

— О кошку?

— Она меня пнула головой, я прыгнул и свалил столик. Аларих проснулся и не поверил, что это из-за кошки. Очень неприятно.

— Да уж, приятного мало.

— Вот я и хочу узнать, будить его снова или нет.

Галли задумался. Конечно, он мог сказать: «Сперва посмотрим, как там картина. Знаешь, оптические иллюзии…» Сказать он мог, но уж очень хотелось разбудить герцога. А как хорошо для его эндокринной системы! Живет себе тихо в поместье, адреналину взяться неоткуда…

— Да, Кларенс, — сказал Галахад, — Идем, сообщим все.

— Идем?

— Я не оставлю тебя одного.

— Не оставишь?

— Конечно.

— Спасибо тебе, Галахад!

— Не за что, Кларенс, не за что. В конце концов не одним же бойскаутам делать добрые дела!

Заснул герцог скоро — он был не из тех, кому приходится считать овец. Лорд Эмсворт ушел совсем недавно, а он уже храпел вовсю, но мгновенно умолк, когда Галли постучал ногой в дверь, крича при этом: «Эй, поднимайся!»

Герцог поднялся, точнее — сел в постели. Сперва он решил, что замок — в огне, но передумал, когда лорд Эмсворт проблеял в скважину: «Можно тебя побеспокоить?» Эта учтивейшая фраза вышвырнула его из постели на тропу преступлений. Нет, больше выдержать нельзя! Он распахнул дверь, увидел еще и Галли и утратил (вероятно, к счастью) дар речи. Пришлось самому Галахаду начинать разговор.

— Доброе утро, Данстабл, — сказал он. — Выглядишь ты прекрасно. Боюсь тебя огорчить. Кларенс видел поразительные вещи. Расскажи о них, мой дорогой.

— Э, — сказал граф.

— Это еще не все, — заверил Галахад.

— Ты знаешь, который час? — спросил герцог, обретая утраченный дар.

— Два часа ночи! Галли кивнул.

— Да, в это время лучше спать, — согласился он, — но сперва послушай. Расскажу я, Кларенс слишком расстроен. Мы принесли тебе поразительные новости. Я думаю, твои заплетшиеся кудри[10] встанут, как иглы на взъяренном дикобразе. Знаешь эту картину, как говорится, — «ню»?

— Два часа! Нет, третий!

— Она висела в галерее. Заметь, «висела». Сейчас не висит.

— Что ты порешь?

— Это правда, Аларих, — вмешался лорд Эмсворт. — Я туда зашел за книгой, а ее нет. Картины, не книги.

— Что же из этого следует? — сказал Галли. — Ее похитил человек, которому нравится жанр голой натуры.

— Что!

— Подумай сам.

Растерянность вскоре сменилась праведным гневом. Герцогу редко приходили в голову мысли, но не надо Шерлока Холмса, чтобы разгадать эту тайну, справится и доктор Ватсон. Уподобившись цветом полоскам своей пижамы, герцог вздул кверху усы, и глаза его вылезли из орбит, как у какой-нибудь улитки.

— Траут! — закричал он. А в объяснение прибавил:

— Траут, чтоб ему треснуть! Траут, змея собачья! Траут, чертов гад! Надо было знать. Платить не хочет, вы подумайте! Ничего, я ему покажу! Я его допеку! Он мне вернет картину!

Заметив, что лорд Эмсворт смотрит на него, как золотая рыбка, с которой его часто сравнивали сестры, Галли поспешил на помощь.

— Данстабл собирался продать картину Трауту, — пояснил он, — но Траут, видимо, решил сэкономить деньги.

Герцог тем временем излагал свои планы:

— Я ему скажу: «Давай, гони картину!» Я ему голову сверну! Галли заметил, что мера эта очень помогает.

— Где его комната?

— Не знаю, — отвечал Галахад. — Где его комната, Кларенс? Граф очень удивился, что от него ждут сведений.

— Откуда мне знать, Галахад? В замке пятьдесят две комнаты. Многие вообще заперты — вот та, где ночевала Елизавета, и залы какие-то, но мистер Траут не в них. Куда-нибудь Конни его засунула.

— Тогда, — сказал рассудительный герцог, — пойду спрошу Конни.

Как на беду, девятый граф снова стоял рядом со столиком, на который герцог водрузил бокал и чащу (пустые), часы, календарь и фотографию Джеймса Скунмейкера с леди Констанс. Когда страшные слова достигли его сознания, он дернулся, столик упал в привычной манере, герцог воскликнул: «Ну, Эмсворт!», а Галли предупредил, что это может войти в привычку. Но граф отмел укоры.

— Аларих! — вскричал он.

— Что еще?

— Не буди Конни!

— Ха-ха!

— Я не знаю, что она сделает!

— Что ж, пойдем, узнаем, — предложил Галли. Он был добр и не хотел стимулировать надпочечники брата, а потому прибавил: —Ты, Кларенс, не ходи, мы справимся. Спи, милый принц,[11] и ангельское пенье тебя утешит. Пошли, Данстабл.

Мы не скажем, что леди Констанс обрадовалась посетителям. Она скорее растерялась, и взгляд, сперва обратившийся к Галли, напоминал о Медузе. Правда, увидев герцога, она помягчела; Галахад был способен на все, но Аларих не разбудил бы ее без очень весомой причины.

Герцог и начал беседу. Человек слабый испугался бы этой царственной женщины в косметической маске, слабый — но не он.

— Конни! — сказал он. — Где ты поселила этого Траута? Леди Констанс спросила в свою очередь:

— Почему ты бродишь по дому в такой час?

Тут герцог нашелся сразу. Не для того он лез по лестнице, чтобы отвечать на всякие вопросы.

— Не в этом дело. А вообще, я ищу этого гада.

— Зачем? — не унялась леди Констанс. — Подожди до утра.

— Не могу, — отвечал герцог. — Он сбежит. Надеюсь, еще не сбежал.

Леди Констанс настолько не была готова к такой напряженной беседе, что обратилась за помощью к своему брату Галахаду.

— О чем он говорит, Галли?

— Очень просто, Конни, — отвечал добрый Галахад. — Он думает, что Траут украл у него картину и где-то спрятал. Насколько я понимаю, он хочет его пытать, пока он не выдаст тайника. Очень разумно. Всегда дает плоды.

Как ни убедительны были объяснения, леди Констанс поняла не все.

— Аларих, — спросила она, — почему ты подозреваешь мистера Траута?

— А кто еще может украсть?

— Почему ты думаешь, что ее украли?

— Картины сами не сбегают.

— Все равно не поняла.

— Если она исчезла, кто-то ее взял. Эмсворт был в галерее и видел, что ее нет.

— Кто, Кларенс? — Леди Констанс мгновенно успокоилась. — Неужели ты ему веришь? Ты же знаешь его. В детстве он говорил, что у него под кроватью живут индейцы.

— Вызови Траута! — вскричал герцог.

— И не подумаю. Пойдем в галерею, посмотрим сами. Через несколько минут она продолжала:

— Ну, вот видишь! Герцог ответить не мог.

— Я же говорила! Кларенс, как вылитый. Может быть, разрешишь мне лечь и заснуть, если удастся?

Она ушла, превосходя гордостью всех своих предков женского пола, хотя многие из них специализировались на этом грехе; а Галли пощелкал языком.

— Расстроилась, — сказал он.

— Как и я, — прибавил герцог.

— Странно, что Кларенс так ошибся.

Герцог выразил свои чувства, фыркнув особенно громко.

— А что странного? Он не рассеянный, он слабоумный. Идет ночью к свинье, потому что видел сон. Потом заходит ко мне и швыряется столами. Лепечет о каких-то кошках. А главное, не видит картин. Надо бы вызвать врача.

Галли задумчиво поглаживал подбородок, а иногда протирал монокль.

— Врача — не врача, — сказал он, — но психиатр не помешал бы.

— Кто?

— Такой тип, который расспрашивает о детстве и выясняет, почему вы кричите в театре: «Пожар!» Обычно причина в том, что у вас в шесть лет отняли петушка.

— Знаю, знаю. Кладут на кушетку и дерут три шкуры. Я думал, их называют фрейдистами.

— Это научный термин.

— Я слышал о таком Глоссопе.

— Сэре Родерике? Да, он самый известный.

— Пригласим.

— Он уехал в Америку, газеты писали.

— Жаль.

— Но, — продолжал Галахад, — по удивительному совпадению, я сегодня утром говорил с его ассистентом, Халлидеем. Он не хуже Глоссопа. Все говорят, исключительно одарен.

— Ты его уговорил бы?

— Конечно! Он будет рад. Все дело в Конни.

— А что?

— Пригласит она его? Ей не надо знать, что Кларенс болен. Женщина, сам понимаешь. Разволнуется. Ты не смог бы ее убедить, что он твой друг?

— Убедить? — Трубное фырканье огласило галерею. — Зачем? Я его сам приглашу.

— Превосходно! — сказал Галли. — Позвоним ему завтра с утра.