Часть II. Люди и звезды...

«Разумен ли ты, Гомо Сапиенс?» — напечатала Лена название статьи и призадумалась: кажется, пахнет тавтологией. Ладно, потом можно будет исправить. Главное сейчас — не упустить основной ход мысли, постараться вспомнить все, о чем накануне говорила с Невским и Вороновым... Интересно, почему он обиделся, когда она спросила: не бывает ли им, физикам, порой страшно заниматься своими изысканиями, пытаясь проникнуть в тайны тайн материи?

А вот статью-то нужно завтра сдавать, так что не стоит отвлекаться... И онз снова принялась писать.

«Порой кажется, будто мир обезумел. Такое впечатление подкрепляется полной уверенностью в том, что мир этот, как и полагается всякому настоящему сумасшедшему, никогда и никому в этом не признается. Даже себе самому. Да и как, в самом-то деле, мы можем признать себя идиотами, если на каждый идиотский поступок у нас заранее готово вполне логичное, безусловно рациональное объяснение? Мы даже самодовольно улыбаемся: вот ведь какие мы хитрые! И все правильно — сумасшедшие, они бывают очень хитрые. Даже больше того: хитроумные. Но вот здесь-то и начинается всякая чехарда и неразбериха: как же могут совмещаться такие понятия, как хитрость, ум и... безyмие?

Если в дом к вам приходит человек и зажигает дымовую шашку, вы вправе усомниться в его психическом здоровье и со спокойной совестью можете вызывать милицию или квалифицированную помощь из ближайшей психиатрической лечебницы. А вот если руководители промышленного предприятия отравляют атмосферу в большом городе, ни у кого не возникает сомнения в их психическом здоровье: размах, знаете ли, — он сам за себя говорит!

Или, скажем, так. Человека, который деловито подсыпает в поданный ему обед песок либо препараты, выдуманные для уничтожения насекомых, или же губит зеленые насаждения во дворе, где играют его дети, мы, согласно общепринятым стандартам, относим к разряду полных кретинов. А когда человечество в целом начинает добывать и концентрировать расщепляющиеся материалы, отравлять атмосферу и океаны, калеча собственную генетическую программу... Когда могучим напряжением научной мысли на-гора выдаются ДДТ, ЛСД, непобедимые штаммы болезнетворных бактерий, аппараты Дельгадо и прочее, у нас тоже не возникает никаких сомнений в отношении разумности вида Человека Разумного. В лучшем случае мы пространно рассуждаем о том, что знание попало в злые руки.

Время от времени, с чувством глубокого умиления и собственного несоизмеримого превосходства, мы любим поговорить об уме братьев наших меньших — животных и птиц. Известно ведь, что еще Энгельс признавал за ними способность к логическому мышлению. Но никак не диалектическому: предвидеть негативные последствия позитивных для настоящего поступков может только человек.

Только как же это получается? Ни одно животное не наносит вреда среде своего обитания, не умирает там, где живет, — это присуще лишь чеповеку. Ни одно животное не убьет другое без Жизненной на то необходимости — на это способен лишь человек. И вообще животные не настолько разумны, чтобы травить себя и себе подобных наркотиками, ядохимикатами и радиоактивными веществами!

Да, насколько все выглядит просто, когда вопрос о степени разумности ставится в отношении индивидуума, конкретной личности! И как всё сразу запутывается, едва речь заходит о виде в целом...

Оказывается, количество переходит в качество в данном случае весьма своеобразно: некоторое множество сумасшедших может образовать эту самую разумную систему, разумный вид! Но вот как же быть с этим видом, который так старательно и небезуспешно использует развившиеся в нем способности к мышлению, чтобы как можно быстрей, надежней и эффективней загадать, искалечить, а потом и вовсе уничтожить среду своего обитанияту самую обширную систему, в рамках которой только и возможно его существование?!

Тут нам, конечно, могут возразить: так уж и «весь вид!» Так уж и «все человечество»! Ведь раздаются же трезвые голоса, есть и реальные силы, борющиеся против такой вот деятельности! Что ж, все черно: раздаются. И силы есть, Порой значительные. Но какова же их эффективность, каков конечный результат?»

Лена перечитала написанное, задумалась. Кажется, получается еще злее, чем вчера. Больше того: некоторые мысли, повороты пришли только теперь, словно сами по себе... Откуда? Странно. Она еще раз перечитала некоторые, особенно удавшиеся абзацы и удивилась еще больше: у нее вдруг возникло убеждение, что это не ее мысли... Но чьи же?! Вроде бы сзади или сбоку никто не пристраивался, не диктовал... Фу, ерунде какая! Стоп! Где-то там в подсознании, кажется, все время копошилась мыслишка о чужом, инопланетном разуме, — как бы он реагировал на поведение землян, ознакомившись с плодами их деятельности?

И Лена снoва принялась стучать на своей портативке:

«Давайте попытаемся взглянуть на самих себя со стороны, глазами гипотетических братьев по духу и разуму. Можно предполагать что они не станут дифференцировать голоса и силы, но просто констатируют: a ведь эти двуногие из отряда приматов привели свою биосферу в состояние, непригодное для дальнейшего существования на планете современных им форм жизни, для самих себя. Не сегодня-завтра они вообще могут взорвать ее — так, в «рабочем порядке», при постановке очередного эксперимента методом «тыка». Они ведь нередко пробуют, не зная хорошенько, что именно у них получится, а уж потом начинают подводить теории. Наверное, в этой системе будет еще один пояс. Вот так они скажут. Потом, может быть, поинтересуются: «Как же вы, ребята, дошли до жизни такой? Неужто нарочно?» «Да что вы, конечно же нет! — с присущей нам искренностью и горячностью ответим мы. — Это всего лишь негативные последствия нашего технического прогресса, НТР. Вообще-то мы старались сделать как лучше».

«Обождите!— поморщатся братья. —Вы же давно видите, что у вас получается, мягко говоря, не то? Что все почти результаты вашей деятельности оказываются противоположными целям? Что вы скоро можете ухайдакать и самих себя и биосферу?». «Ага, — въедливо заметим мы, — значит, вы против технического прогресса вообще?» От такого вот аргумента, по нашим понятиям, любой здравомыслящий голос начинбет хрипеть, заикаться, после чего хозяин голоса машет руками, и бормоча под нос нечто нечленораздельное, спешит покинуть трибуну... Но наши братья, наверное, просто посмотрят на нас и... ничего не скажут. Промолчат. Потом они, может статься, исследуют и тщательно взвесят наши возможности и намерения.

И, надо думать, ужаснутся: да ведь эти сапиенсы не сегодня-завтра намерены выйти в Большой космос, в иные системы, на другие миры, чтобы и там наводить свои порядки! Нет, надо как-то изолировать этих психов, что-то нужно с ними делать, пока не поздно... И, можно предполагать, сделают.

Вот ведь какая получается нелепица: мы, можно сказать, всей душой — туда, а нас — тоже со всей душой — оттуда... Так что же делать?»

Лена не знала — что делать и как делать. Наверное, завтра, когда рукопись прочтет завотделом, он спросит: «Так что же делать?» «Может быть, — предложит Лена, — нам следует, прежде всего, победить в себе остатки детского антропоцентризма. Нам нужно сломить в себе эту идиотскую гордыню, проистекающую из поистине дьявольских постулатов, вроде: «Человек — царь природы», «венец творения» и тэдэ. Человек, прежде всего, часть природы, в лучшем случае — гребень эволюции. И если человек сам погибнет, в порядке самодеятельности, природа сумеет воссоздать это двуногое. А вот если он погубит природу, его песенка спета...» Так она скажет. И хорошо, что записала, пока не забыла... Что еще? Она снова перечитала написанное — и снова у нее возникло это странное чувство реальности невозможного, невероятного: кто-то смотрел на нее с доброй улыбкой и, укоризненно покачивая головой из стороны в сторону, ждал ответа... А в воздухе будто звучал еще все тот же, самый главный вопрос: «Вы же отлично видели, что у вас получается, мягко говоря, не то?».

Потом вдруг ее приподняла какая-то теплая, могучая волна, и Лена, отдаваясь ей, с пугающей отчетливостью осознала вдруг ярко вспыхнувшую в мозгу мысль-приказ: «Пиши!».

Она склонилась над машинкой, и пальцы ее заработали с удивительной быстротой. Раньше о такой вот технике она не смела бы даже мечтать... А сознание будто раздвоилось. Она наблюдала себя откуда-то со стороны, и ей доставляло удовольствие, что она так быстро, совершенно не задумываясь, пишет довольно дельные вещи. В то же время она сознавала и то, что ее внимание сделалось предельно сконцентрированным на беге рождающихся и гаснущих мыслей-стремительном потоке мышления, который мчался будто даже вне ее, во всем окружающем пространстве. Но она каким-то необъяснимым образом ощущала себя частью этого потока, исполнителем его воли. Она понимала, что обязана донести до людей то, что ей сейчас предлагается.

В то же время ощущение раздвоенности не оставляло, делалось все отчетливее. Она уже не боялась потерять основную линию — пальцы подчинялись ей безусловно, им будто уже не было никакого дела до того, что думеет журналистка Балашова о себе и о происходящем. Они выстукивали то, что им предлагалось, оставляя Лене сколько угодно времени заниматься самоанализом и гадать о таинственных процессах в собственной психике...

«Похоже, что я настроилась не какую-то волну, думала Лена, глядя, как бегут по листу все новые строки. — Любопытно, что скажет по этому поводу Новский? Неужто неверен постулат, согласно которому в мозгу может существовать только один очаг возбуждения, одна доминанта? Или это какаято патология мышления? Ой, мамочки-, как бы не свихнуться...»

Она размышляла о происходящем, а пальцы ее продолжали летать над клавиатурой портативки.

Она размышляла и одновременно читала то, что у нее получается, улыбаясь самой себе, довольная собой и всем происходящим. И вдруг ей показалось, что она пишет что-то не то... Или не так?

Лена мысленно сказала себе «стоп!» и перечитала несколько последних абзацев.

«Любое живое существо концентрирует в себе то лучшее, оптимальное, наиболее гармоничное, что есть в среде его обитания. И если это существо наносит хоть какой-то вред, ущерб среде своего обитания, тем самым оно губит себя.

Всей своей сущностью вы вписываетесь в природу, вы жадно ловите малейшее ее движение, каждое ее дыхание, чтобы жить. Вы получаете из среды громадное количество информации, идущей мимо «официальных» органов чувств, специализированных на получение сиюминутной информации.

Так основная масса сведений о среде проходит мимо вашего сознания. С лихорадочной поспешностью миллиарды бит этой информации обрабатываются в нервных центрах и используются подсистемами, органами, тканями. Цель одна — любыми средствами удержать ваш организм на поверхности жизни, не дать ему рассыпаться, предоставив одновременно возможность сознанию и разуму развивать заложенные в них потенции, совершенствоваться. Запомните, это очень важно: жизнь нельзя создать, как нельзя создать материю, ее атрибуты — пространство или время. Можно создать лишь условия, в которых будут реализованы заложенные в материи потенции, — условия для возникновения и развития жизни, любых ее форм, на различных химических и энергетических основах.

Но можно создать и такие условия, в которых дальнейшее существование и развитие жизни окажется невозможным. И пока вы, люди идете по пути наименьшего сопротивления, — ведь разрушать всегда лeгче, чем создавать! — вы создаете условия, в которых дальнейшее существование жизни становится проблематичным...»

Лепи обecкураженно поморгалa — потом выдернула лист и принялась вписывать поверх «вы, люди», а «МЫ, люди»! Это же МЬ! создаем такие условия, в которых... Это МЫ вписываемся в природу... Мы получаем миллиарды бит... А это нужно вообще убрать: «Запомните, это очень вaжно...» Конечно, все надо перепечатать: всякий срaзу же догадается, что там было написано раньше.

И задумается: а все ли дома у Лены? И чего это она вдруг надумала поучать человечество с позиций инопланетного разума? Ну, а потом — оргвыводы: «Может, поедешь отдохнуть? Есть путевочка... И места там тихие...» Так и в дурдом угодить недолго!

И она скова принялась писать, почувствовала, что теперь пишет уже без подсказок.

«Действительно, изданы соответсгьующиз законы, существуют даже солидные институты, а которых трудятся ученые мужи от экологии; возникают многочисленные общества, ведется разъяснительная работа всеми средствами массовой информации.

В результате все поняли и осознали простую истину: природу-матушку любить надобно! Но есть и другая истина, которая доходит до нас не менее успешно: «а воз и ныне там»...

Лена перечитала свой «довесок», недовольно поморщилась, покрутила головой: не то! Потом вздохнула и дописала такие слова:

«А как было бы хорошо, если бы каждый из нас время от времени гляделся в зеркало и задавал себе этот вопрос: разумен ли ты, Гомо Сапиенс?»

Оставив лист в машинке, Лена естала, потянулась и увидела свое отражение в зеркале. Улыбнувшись, подошла к нему вплотную и. глядя в глаза самой себе, спросила: «А разумна ли ты, Лена?»... Кто из нас, сапиенсов, не любит рассматривать своего двойника в Зазеркалье, находя в нем все новые симпатичные, неповторимые черты? И кто из нас признается в этом?» А кто не знает, что такое вот рассматривание хорошо лишь до определенных границ? Ибо потом мы начинаем удивляться: мы вдруг ощущаем себя во власти ничем не обоснованного, непонятного сомнения — вроде бы это не я? Я — не я... А кто же? И спешим оставить это занятие: как бы чего не случилось, что-то со мной не то получается. Может быть, этo потому, что человек, глядя на отражение собственного лица, начинает понимать, что лицо его, даже глаза — все это далеко не его «я»? Так, оболочка...

А вот Лена, наверное, слишком долго рассматривала свое отражение — любовалась здоровой свежестью лица, которого еще не коснулась косметика, своей гибкой, спортивной фигурой, задорным блеском ярко-синих глаз. Любовалась до тех пор, пока не мелькнула шальная мысль: «Да, это красиво!» Вот тут-то и возникло сознание отчуждения: «Это совсем не та «я»!

«Нужно отойти, хватит!» — с неудовольствием подумала Лена. Но какая-то непонятная сила все еще продолжала удерживать ее из месте, заставляла смотреть... Потом возникло ощущение, стремительно переходящее в уверенность: так это же не я смотрю, это на меня смотрят! И — ожидание: что же будет дальше?

А дальше было так: женщина в зеркале улыбнулась, покачала головой, и Лена вздрогнула: она ведь чувствовала, отлично сознавала, что остается совершенно неподвижной. Губы женщины приоткрылись, и Лена услышала:

— Пишешь?

— Так надо же... вступиться, — с трудом ворочая языком и губами, неуверенно сказала Лена.

— Так, — улыбнулась Лена в зеркале. — Ну, что ж... Леонов — вон на твоей полке стоит — тоже написал книгу «Русский лес», тоже в защиту. Прикинь — с килограмм наберется? Теперь посмотри тираж. А вот известно ли тебе, что на один лишь выпуск «Нью-Йорк таймc» расходуется столько же деревьев, сколько их в Булонском лесу? Тaк какое же количество деревьев защитил Леонов?

— Значит... Значит, совсем He нужно писать про это? — удивилась Лена и села в кресло так, чтобы не терять из вида женщину в зеркале, которая так и осталась стоять. — Так что же делать? Вообще ни о чем не писать?

— Почему же? Только поменьше нужно шуметь в глобальных масштабах и поболыье обращать внимания на сущность человеческую Нужно рассказывать людям о человеке — о его совести, природе и назначении в этом мире. Остальное придет само, если тебя услышат. И если те, кто услышит, проснутся. Тогда люди станут задумываться не только о лесе или атмосфере, — они почувствуют и до конца осознают свою личную ответственность за все сущее, за биосферу в целом, за рбзритие потенций материи в системном этапе... звонят.

Лена вздрогнула, подняла голову, — она и не заметила, как задремала. Из передней неслись телефонные звонки.

— Слушаю, Балашова... Сергей Иванович?! Здравствуйте, как хорошо, что вы позвонили! Тут у меня... Я такое порасскажу...

И тут же поняла, что ничего и никому она нз расскажет: слишком уж глупо будет она выглядеть с таким рассказом. А Невского, как видно, и не интересовало ее сообщение, он торопился сообщить свои новости.

— Слушай, Ленок, только не падай в обморок. Лучше будет, если ты сядешь. Дело вот в чем. Тебя, меня, Кирилла и еще двоих товарищей приглашают... в космос. Ты села? На контакт с «Черным принцем»... Алло, ты слушаешь? Лека!

— Да, да, Сергей Иванович, я вас слушаю. Вы уж простите, я немного вздремнула и видела сон. А теперь вот пытаюсь сообразить: вдруг все еще сплю? Это вы как — всерьез или разыгрываете? Что случилось-то, в самом деле?

— Вот это самое и случилось. Придется нам отправляться в околоземное пространство. Причем в кратчайшие сроки. И еще «причем»: без всякой подготовки... Каково? Это тебе не спортивные самолеты-вертолеты, призы брать! Чего опять замолчала? Ты хоть представляешь, что это такое? Ладно, собирайся, сейчас мы за тобой заедем.

«Час от чесу не легче!» — подумала Лена, осторожно кладя трубку. В самом деле, не продолжается ли еще этот сон? Сон...

Она снова подошла к зеркалу.. Секунда, вторая... И вдруг чего-то испугалась: вот сейчас все может начаться сначала: ее изображение оживет, примется действовать самостоятельно. А что там, в машинке? Интересно...

Лена подошла к журнальному столику, взяла исписанные листы, пробежала их по диагонали. Все правильно, все на месте. Даже исправления фломастером — торопливые, с нажимом... Значит, что-то все-таки было? И этот разговор с собственным отражением? Мистика да и только! Теперь еще этот «Черный принц». Конечно, она немало слышала об этой диковине, и теперь память услужливо подсовывала ей наиболее информативные сведения, но в каком-то новом, неожиданном ракурсе. «Черный» — это по аналогии с кибернетическим тердлином «черный ящик», о котором известно только то, что есть у него вход и выход, но о том, что делается внутри — аллах ведает. А почему «Принц»? Наверное, заносчивость: ни на один сигнал землян отвечать не желает. Задается в общем-то. Почему? Не пришло время для разговора? А теперь вдруг пришло? Раз уж приглашают...

Несколько лет назад один из любимых писателей-фантастов Лены выступил со статьей в альманахе научной фантастики — «Что летает над Землей?» Статью прочли многие, но поскольку напечатана она была в этом сборнике, мало кто отнесся к ней всерьез: так, «может быть, а может и не быть». Автор — изобретатель, писатель, ученый.

Ему, как говорится, гипотезы строить сам бог велел... Но Лена как-то сразу поняла, почувствовала: это нечто гораздо большее, чем просто научная гипотеза. Она будто прикоснулась к краешку какой-то громадной Истины и потому бросилась на поиски дополнительной информации, переворошив горы литературы, имеющей отношение к вопросу.

Но, к сожалению, не нашла ничего нового-квинтэссенция собранной информации уже содержалась в статье этого писателя. А потом — потом заела текучка: нужно было готовиться к дипломной par боте и соревнованиям в авиаклубе, поддерживать отношения с давними друзьями, чтобы не прослыть белой вороной или гордячкой, работать.

— Когда только ты все успеваешь? — удивлялись знакомые. Многим, очень многим из них недоставало времени на самое главное; на то, чтобы расти.

Их заедало совсем другое: быт. Лена в ответ только посмеивалась: а я ведь давно живу при коммунизме!

— Ну, даешь! До коммунизма нам еще — ого-го-о...

— Так это ж — вам, — подшучивала над ними девушка. — А я — уже тут. — И объясняла: каждый сам для себя делает из своей жизни рай или ад. Люди иной раз очень даже сильно расстраиваются и теряют трудоспособность, здоровье из-за того только, что у кого-то появилась какая-то модная, штуковина, а у них пока нет..

— Но ведь это всего лишь прихоть, псевдопотребность, не так ли? — спрашивала Лена. — Вы слишком часто вспоминаете, чего у вас нет: дачи, машины, своего вертолета, лишних комнат... Что вы не можете себе иной раз позволить есть то, что вам хочется! Вы не можете никак почувствовать себя счастливыми, хоть у вас есть и пища, и приличная одежда, и надежная крыша над головой, и в будущем вам не грозит ни безработица, ни нищета... Так вот и получается, что всe эти псевдопотребности портят вам жизнь, связывают вас, отнимая самое драгоценное, что есть у человека, — его внутреннюю свободу... И тут она обычно (если беседа развивалась необходимое количество времени) оставляла шутливый тон, начинала употреблять все более жесткие, колючие слова. — Вы позволили вещам поработить себя, забыли о своей человеческой сущности, о своем назначении! Вся история человечества — это стремление к освобождению от второстепенного во имя главного. Когда обезьяна впервые взяла в лапы камень — неважно, для защиты или нападения, для изготовления из него орудия труда, — она превратилась в человека, освободившись от множества неудобств, сопровождающих развитие животного мира. Но вот вы, освободившись от угроз социального характера, сами себе навесили ярмо, которое не позволяет вам поднять голову, и кроме выколачивания из жизни материальных благ теми или иными способами, аь че в состоянии больше ни о чем думать по-настоящему, в полную силу! Я же считаю, что у меня есть все! Да, так, именно все для того, чтобы жить, думать и узнавать тысячи интереснейших вещей. Несколько часов ежедневно я занимаюсь общественно полезным трудом: бегаю по заданиям редакции журнала, собираю необходимую информацию. Остальное время — мое! Даже то, которое я трачу на обработку информации. Ведь работать в полную силу — значит работать творчески. Я занимаюсь литературой, спортом... Потом еще немного музыки, живописи... Разве это не коммунизм?

— Гогда зачем наращивать материально-техническую базу?

— А вот наращивать нужно! — говорила Лена. — И вовсе не обязательно довольствоваться «самым малым». Довольствоваться нужно тем, что есть и что в данный момент обеспечивает жизненные потребности, Иными словами, в своих желаниях надо бы исходить из того, чего данная личность заслуживает и что может выделить в ее распоряжение общество... В принципе только две вещи удовлетворить невозможно: информационный голод и прихоти. Какой бы мощной ни была материально-техническая база, как бы широко и полно ки удовлетворяла она потребности людей, она никогда не сумеет удовлетворить все их прихоти, их псевдопотребнoсти. Значит, нужно пoстарaться прoсто исключить их, научиться бороться с желаниями иметь то, что «можно, но не очень нужно.». В этой борьбе больше всего помогает человеку стремление удовлетворить свой информационный голод: прихоти отступают на задний план автоматически, а потом и вовсе атрофируются... Нет, в коммунизме хорошо, друзья! Вы только попробуйте...

Глядя на Лену, никто не сомневался в том, что ей не просто хорошо, а даже отлично живется. И многие пытались следовать ее совету, пробовали. Но далеко не у всех и не сразу получалось. Наверное, слишком крепко сидела еще в людях эта позорящая достоинство человека привычка — оценивать других людей по чисто внешним признакам, судить о них по количеству и качеству личного имущества: «По одежке вcтречают.» А вот что касается второй части пословицы, так она интерпретировалась несколько иначе: «Умная у него голова, жaль только, дураку досталась!.

Резкость и оригинальность, бескомпромиссность суждений быстро привела к тому, что вокруг Лены не осталось равнодушных: ее любили до обожания или ненавидели. Она легко и просто дружила с людьми, почти всегда «приходилась ко двору», и нередко случалось так, что, добившись с превеликим трудом аудиенции у кого-либо из маститых, — «только десять минуток, это же для молодежного журнала, для вашей смены!» — она оставалась на час и более, вступала в ожесточенные споры, после чего, как само собой разумеющееся, следовало приглашение «посидеть в домашнем кругу за чашечкой кофе» или же «в воскресeнье к нам на дачку милости просим, по грибам — для здоровья весьма полeзно...» Конечно, немалую роль игрaлa и ее броская красота, обаяние, В этом отношении Лена лгалa себе, как не умела лгать другим. В то же время она отлично разбиралась и понимала когда ее принимают всерьез, а когда...

Физик Воронов и кибернэтик Новский принимали ее всерьез. Особенно после того случая, когда получили основательный нагоняй за опоздание на Ученый Совет — «все по милости этой девчонки».

Лена сумела их «разговорить», они увлеклись и совершенно забыли о времени... А потом, поскольку разница в возрасте была всего-то на десять-пятнадцать лет, а женская мудрость заведомо старше мужского ума на несколько порядков, установились между ними просто хорошие, дружеские отношения. В результате Лена далеко не всегда «успевала» произносить отчество маститых. До сих пор она никогда не позволяла себе пользоваться их расположением для каких бы то ни было сторонних целей и была бы глубоко уязвлена, если бы ей просто намекнули на такую возможность. И вот теперь, после телефонного звонка Невского, вдруг Призадумалась: а что, если кто-то из них сделал ей «протекцию», — настоял перед кем-то на ее участии в группе контакта с этим «Принцем»?!

Нет, вряд ли. Наверное, если судить по тону Невского, для них это тоже было полной неожиданностью. Да и кто в наше время поверит, будто человека можно отправить в космос вот так, сразу, без длительной подготовки?! Значит...

Как бы там ни было, события разворачиваются весьма интересно, все кстати: в журнале давно уже не было сенсационных материалов, после которых «хочется продолжения», как любит говорить начальник отдела. Теперь такой материал сам просится в руки, и это очень здорово.

Под окном мяукнули в три голоса сирены — позывные автомобиля Невского. Лена выскочила на балкон, помахала рукой — «я уже готова, бегу!»

— Значит, куда мы теперь? — спросила Лена, едва Невский тронул машину с места.

— Маршрут такой, — ответил Воронов, — Шереметьево, Байконур, околоземное пространство и... «Черный принц».

— А времени в обрез, — сердито сказал Новский, резко тормозя перед «кирпичом». — И всегда вот так, как нарочно...

— Дайте-ка мне руль, — сказала Лена. — У меня реакция острее,

— Ну, никакого тебе почтения к старшим, — проворчал Невский, меняясь местами с девушкой. Гони, сейчас дадут зеленый!

Наконец выбрались на шоссе, и Лена, развив предельную скорость, потребовала: «Теперь рассказывайте!»

— Ха! — сказал Воронов. — Мы сами-то знаем только то, что тебе по телефону уже сообщил Сергей: «Черный принц» наконец-то снизошел до разговоров с нами. Причем шпарит открытым текстом и по-русски: пришлите мне Леночку Балашову, хочу познакомиться с этой принцессой. Ну, а в качестве почетного королевского эскорТa почему-то назначил физика, кибернетика, генерального конструктора космических кораблей и... кого-то еще, забыл. В общем все это смахивает на какую-то авантюру, хотя в ее орбиту и вовлечены весьма серьезные и ответственные дяди... М-да. Так что особенно размышлять нам не преходится — приказ есть приказ. Вот только как мы уложимся во времени, ума не приложу. Все остальное наверняка предусмотрено или находится в стадии додумывания. Может, там уже какая-нибудь новая конструкция есть, мы даже перегрузок не почувствуем... Хотя...

Низко над шоссе прострекотал вертолет службы движения. Обогнав машину, он снизил скорость, потом снова ушел вверх, вперед, опустился на проезжую часть дороги.

Выбравшийся из вертолета сержант милиции, придерживая планшет и кобуру, бросился навстречу остановившейся в пяти метрах машине, вскинул руку к козырьку фуражки.

— Прошу извинить, товарищи, есть среди sac физик Воронов?

— Я Воронов.

— Мы получили приказание догнать вашу машину и передать вертолет в ваше распоряжение. Там останется только пилот, а мы перейдем сюда, машину доставим по указанному вами адресу. А это... Извините, эта гражданочка? У нас ведь только два места.

— «Гражданочка» полетит с нами, — жестко сказал Новский. — А ваш пилот поедет с вами. Лена, предъявите властям свои права.

Сержант долго и придирчиво рассматривал удостоверение Лены на право вождения спортивных самолетов и вертолетов всех классов, сличил копию с оригиналом и, тяжко вздохнув, сноаа приложил к козырьку кончики пальцев.

— Счастливого пути, товарища.

Пилот вертолета оказался красивым белобрысым парнем. Вновь прибывших он встретил широкой улыбкой, но, когда ему сообщили, что сержант приказал передать машину Лене, заскучал и посерьезнел. На удостоверение глянул только мельком, покачал головой.

— Вообще-то не положено... Да и машина не новая, с капризами, а на маршруте грозы. До Шереметьева около ста километроа, как бы не сковырнуться вам ненароком.

— Вот именно, — сказала Лена, бесцеремонно откидывая боковое сиденье и оглядывая канистры с горючим, какие-то запчасти, ветошь, комбинезон... — Во мне весу ровно столько, сколько во всем этом барахле. Давайте-ка все это хозяйство в нашу машину, А мы как-нибудь поместимся.

Едва вертолет избрал высоту и лег на курс, а пилот сообщил, что минут через десять они 6yдyт на аэродроме, Лена обратилась к Воронову.

— Кирилл, надеюсь, вы уже успели примиряться с тем, что я считаю безвозвратно потерянным время, в течение которого не получаю ни бита информации... И не вздыхайте, пожалуйста, что там за сенсация с Солнцем?

— Ох, уж эта пресса, — покрутил голевой фиаик. — Нигде от нее нет спасения — ни нз пляже, ми на воде, ни в воздухе... Представляешь, Сергей, в прошлом году плывем рядом, ты ведь знаешь, топор.

— Ну, это уж ты слишком. Да, так вот, плызем, значит, а она с ножом к горлу: какова структура организованной плазмы? Степень, методы управления? В силу ряда причин, о которых тебе может поведать Сергей, оптимальные условия для жизни возникают на стыке двух или нескольких сред, имеющих различные физические параметры. Так что, если говорить о разумных обитателях на Солнце, это еще куда ни шло. Но вот о Солнце в целом... Мы населяем Землю. Если теперь кто-то в космосе услышит наши радиопередачи, станет ли он считать, будто Земля в целом разумна? Да и сам человек не может в целом рассматриваться как мыслящее образование. И даже его мозг имеет строго локальные зоны, где осуществляются процессы мышления. Надо полагать, и в этих зонах имеются более или менее активные участки, нейроны, молекулы, атомы... Серега, я пока еще не слишком заврался?

— «Пока» не то слово, — мрачно буркнул Новский. — Как давно? Это подходит больше. Не слушай этого болтуна, Леночка. Мыслит система в целом, а не отдельные участки. К процессам мышления, хоть и текут они в головном мозгу, не остаются равнодушными ни один орган, ни одна клетка. Кровь должна постоянно обеспечивать работу мозга. Значит, в процессе мышления принимают участие все подсистемы и компоненты, зесь организм: и сердце, и легкие, и печень, и почки.. Спроси у этого физика: где появляется электрический ток? Где «бьет», на концах проводников? Если ты выскажешь такое предположение, он сразу же влепит тебе пару, отберет книжки и заставит привести родителей. Надо знать: электрический ток вырабатывается в системе, состоящей из статора, ротора, силовых полей. Но это же — физика! Точная наука! А кибернетика — это так, шурум-бурум, деленное на два. Мышление, Леночка, — это процесс обработки информации, и в нем участвуют все нейроны, все синапсы. А прием информации из среды обеспечивается рецепторами, нервными волокнами, тончайшими биохимическими процессами. Так что можно утверждать: процесс мышления осуществляется не только всей биосистемой в целом, но и ее индивидуальным биомагнитным полeм, принимающим на себя всю полноту информаии из среды. Значит, если говорить о Солнце как o мыслящей системе, то и оно перерабатывает информацию не только «всем телом», но и своей аурой, простирающейся далеко за орбиту Плутона. А вот физическая сторона этого процесса...

— Коллапс... — сказано совсем тихо, почти неслышно,

— Вы что-то сказали... э-э-э... молодой человек? — обескураженно спросил Новский. Пилот кивнул.

— Меня зовут Гришей, Сергей Иванович. Ваши работы я читал, — учусь на заочном... Одновременно интересуюсь и физикой. Так вот, мне кажется, что стремление к выравниванию любых структур, свойственное физическому коллапсу, сродни стремлению замкнутых систем к энтропии: Мозг, как замкнутая система, постоянно выводится из равновесного состояния информационно-энергетическими воздействиями и в поисках нового равновесного состояния на наименьшем из возможных энергетических уровней вырабатывает определенное решeние...

— Ба, Серега! — закричал Воронов. — А ведь в этом, разрази меня гром, определенно что-то есть!

— Ну, времечко, — удивленно сказал кибернетик. — Пилот вертолета подсказывает новые пути создания искусственного интеллекта, журналистка торопится на встречу с инопланетным разумом, а блюстители порядка отдают своего стрекозла в полное распоряжение малознакомых дядей...

— Они мне верят, — сказал пилот. — А вас я знаю...

— Пожалуйста, — попросила Лена, — кто-нибудь из вас обязательно должен мне напомнить, как только будем на месте, я должна поцеловать Гришу в его умный лобик.

Улыбнувшись, она посмотрела в зеркальце заднего обзора, нашла угол, под которым можно было видеть лицо пилота, и... зажала рот ладонью, чтобы не вскрикнуть: ей вдруг показалось, будто на нее смотрят не два, а три глаза! И третий — чуть выше линии обычных глаз, в центре лба, — как раз там, куда она только что нацепилась со своим поцелуем...

«Какая странная оптическая иллюзия, — мысленно сказала она себе, стараясь успокоиться. — Или это просто в зеркальце трещина?» Все еще боясь чего-то, она снова всмотрелась, — третий глаз был на месте. Теперь она видела, что глаз этот совершенно не похож на обычный: он отсвечивал красноватым светом, а в его зрачке чудилась бездонная глубина, да и все его выражение, если только можно было говорить о выражении одного глаза! — нисколько не напоминало выражение обычных человеческих глаз, «Что это еще за чушь?! — кусая губы, думала Лена. И в то же время чувствовала, как ее завораживает, лишает воли, парализует этот взгляд — странный взгляд издалека. — Вот сейчас попрошу его повернуться... Отберу управление... Нет, нет смысла... Ах, как бы я сейчас поспала... И воoбще, все идет отлично».

Веки ее сомкнулись, плечи опустились. Она уже не слышала, как Невский, который вдруг тоже начaл клевать носом, бормотал ей: «Никогда не отклaдЫвай на завтра то, что можешь сделать послезавтра... Целуй здесь... Здесь и теперь... Или никогда... Или никогда... И нигде...»

Потом он уснул, за ним уснул и Воронов, но уже не видела своих спутников.

Еще со времен Королева так повелось, что дисциплина на космодроме, на всех участках, так или иначе связанных с космосом, была абсолютной. Там, где счет ведется на секунды и доли секунд, где малейшая ошибка в любом звене может повлечь за собой безвозвратные потери человеческих жизней и громадный материальный ущерб, любая расхлябанность, сомнение или промедление не могут быть терпимы.

С одной стороны, с таким коллективом легко работать. С другой — невероятно трудно: «Слово — не воробей...» Величайшая ответственность за каждое слово, жест, практически мгновенно претворяемые в действие, будящие колоссальные энергетические мощности, — все это накладывает неизгладимый отпечаток на выражение лица и глаз, сковывает движения, а мысль заставляет находиться в постоянном, сверхчеловеческом напряжении, приучая к величайшей концентрации внимания, быстроте и остроте всех реакций. И потому никто особенно не удивился ни стремительному взлeту Николая Аверина, успевшего в двадцать пять лет защитить докторскую, а в двадцать семь стать академиком, ни его быстрому возмужанию на посту Генерального.

Его находчивости и выдержке могли бы позавидовать бывалые и знаменитые военачальники... Но ни огромный авторитет, ни высокий пост, ни глубокие знания не мешали Аверину оставаться Человеком. Таким его знали в течение многих лет. И потому сегодня никто не узнавал его — перед ними вдруг начал говорить и действовать будто совсем другой человек, резкий и нетерпеливый, жесткий до жестокости. Люди удивленно переглядывались, но терпели: так, наверное, случается с каждым человеком, достигшим заветной цели своей жизни, либо оказавшимся на ближних подступах к этой цели: сейчас будет финиш — все силы в последний бросок!

Но очень немногие догадывались о том, что было истинной причиной метаморфозы, приключившейся с Николаем Авериным, Потому и списывалось все на нервное перенапряжение, неожиданное усложнение задач в связи с удивительными, прямо-таки невероятными событиями, которые вдруг принялись не то что громоздиться друг на друга, а затеяли форменную чехарду.

«Чехарда, самая настоящая чехарда!» — в который раз повторял для самого себя Аверин, пытаясь разложить эти события в хронологическом порядке, чтобы хоть как-то увязать их в причинно-следственные ряды. И все рассыпалось... «А если попробовать с конца? — мелькнула странная мысль. — Только вот с какого конца? От настоящего момента начинать пятиться или с момента достижения цели — установления контакта с представителями недомой цивилизации, предложившими людям встретиться на борту «Черного принца»? Пожалуй, имеет смысл начать именно отсюда...

Итак, допустим, мы наконец-то встретились, братья по духу и разуму. А вот почему они настаивают именно на космическом рандеву — это, в конце-то концов, их дело. Однако встрече должна предшествовать стыковка... Стыковка!

Кто из ученых или космонавтов не лелеял эту дерзновенную мечту несколько лет назад, когда удалось осуществить первую стыковку космических кораблей двух стран с различным социальным строем? Многие были склонны расценивать это техническое достижение как решающий шаг на пути решения проблем стыковки с «Черным принцем». Однако стыковке «Союза» с «Аполлоном» предшествовали длительные тренировки на земле, в которых отрабатывались мельчайшие детали, заранее обговаривались бесчисленные варианты, предусматривались различные осложнения... В космосе мелочей нет!

А здесь? Придется действовать вслепую, целиком и полностью полагаясь на предусмотрительность и совершенство космической техники неведомых пришельцев! Ладно, будем пятиться дальше.

Полет не был запланирован, но два корабля и два экипажа — основной и дублирующий — удалось подготовить за три дня. А до этого? Почти одновременно с получением приглашения — сногсшибательная новость: «Солнце разумно»! Кажется, вот тут-то и завязывается основной узелок.

«Черный принц» — посланец гуманоидной цивилизации или полпред Солнца? И какие сюрпризы ждут людей, идущих на этот контакт? Воздух, давление, гравитация... Задача с тысячами неизвестных, которая потребует предельного напряжения всех физических и моральных сил... Бой!

Конечно, проще всего было бы установить постоянно действующую радиосвязь и обговорить предварительно максимум деталей. Но это оказалось практически неосуществимым: с момента своего обнаружения «Черный принц» ни разу не отзывался ни на какие сигналы. И лишь совсем недавно от него было принято лаконичное послание: «Ваши представители будут приняты на борт базы для переговоров...» Далее шли пространственно-временные координаты. И все. Мало того, что «Принц» после этого игнорировал все запросы, он еще и повел себя совсем уж странно: то полностью поглощал все посылаемые к нему радиоволны, то отражал их, то заставлял огибать сферу, в которой находился, по самым неожиданным траекториям.

Кто-то из ученых, вкладывая в тон иронию, дабы не быть понятым всерьез, высказал предположение, что «Черный принц» ведет себя как нестабильное коллапсирующее образование. Однако шутки не получилось. Мысль понравилась, ее принялись интерпретировать и развивать на все лады. В конце концов сошлись на том, что пришельцы демонстрируют землянам свои безграничные возможности по управлению силовыми полями с целью внушить им уверенность в благополучном исходе встречи.

И все-таки главное противоречие, оснгчной парадокс заключался даже не в разумности Солнца, не в странном поведении представителей неведомой цивилизации и не в запутанности обстоятельств...

... В течение не одного столетия люди прямо или кoсвенно признавали постулат о множественности Обитаемых миров, искали следы пришельцев, жили надеждой на встречу с инопланетным разумом. И вот тут-то и оказалось, что чисто техническая, даже научно-теорeтическая и философская, мировоззренческая готовность к встрече с таким будущим еще далеко не означает готовность психологическую. Только теперь Аверин до конца осознал и прочувствовал разницу между абстрактными рассуждениями о сказочном могуществе гипотетических цивилизации и действительным соприкосновением с таким могуществом... Здесь-то, наверное, и таятся корни подсознательного страха — корни социальные, психологические. Действительно, можно предполагать, что «Черный принц» в течение столетий (если не тысячелетий, а то и миллионов лет) собирал и пересылал в какой-то центр всю информацию о развитии жизни на планете Земля. Но ведь это означает, что некто, весьма могущественный и мудрый, контролирует развитие жизни вo всех ее аспектах; что в случае крайней необходимости он всегда готов вмешаться, если уже не вмешивается инкогнито в те или иные процессы... И если вдруг все эти предположения окажутся объективной реальностью, — чем же этот «некто» отличается от бога?!

Но что же делать?

«Сбылась мечта...» Но — «прежде, чем мечтать о чем-то, подумай хорошенько: вдруг сбудется?» Сбылось... И если бы не сегодня, а завтра, какое в принципе это имеет значение? Мощность и последствия психологического удара вряд ли сделались бы меньше со временем. Нет, жестче! Ведь человечество с каждым днем все глубже познает мир, все решительней вмешивается в естественные и исторические процессы, все больших эффектов добивается. И, следовательно, со временем все боль ше кичится своим могуществом. А тут вдруг...

Но, может быть, все не так уж страшно? Может быть, они получили строжайший наказ — не вмешиваться в жизнь и развитие человечества, ограничиваясь лишь наблюдением, сбором информации?

Все может быть... Только в любом случае наблюдатель оказывает воздействие на объект наблюдения!

Сам факт его присутствия — уже воздейстзие!

А выводы? Решение? Просить их как можно быстрее убраться восвояси, предоставив земному человечеству решать свою судьбу самостоятельно?

А если они стремятся к контакту с целью налаживания каких-то взаимовыгодных отношений? «Мы-вам, вы — нам»... Или хотят предупредить о какойто неведомой опасности, предложить объединение сил? В конце-то концов не такие уж мы и слабые.

Однако все это — гадания на кофейной гуще.

Ясно одно: на контакт должен идти он сам либо кто-то из ученых-социологов. Впрочем, последнее: исключается: время для полетов в космос этой категории еще не пришло. Только вот почему они не хотят вести переговоры по радио или телевидению? Почему настаивают на личном и немедленном антакте?

Аверин передернул плечами, нажал кнопку внутренней связи и, склонившись к микрофонам, попроcил: «Соедините меня с Москвой». Но тут же удивленно поднял брови, услышав в ответ голос дежурного оператора: «Николай, только что приняли вторичную радиограмy. Позвольте зачитать текст?» Или весь напрягся, ожидая чего-то совершенно необычного. И не ошибся.

«Космодром Байконур, Генеральному конструктору Николаю Аверину.

В состав группы контакта предлагаем включить: Кирилла Воронова, физика; Сергея Невского, кибернетика; Елену Балашову, журналистку; Григория Панченко, пилота вертолета — в качестве первого пилота корабля контакта; Николая Аверина, Генерального конструктора — в качестве бортинженера. Подтверждение Москвы будет получено вами через пятнадцать минут.

Группа контакта прибудет в Байконур через сорок минут. Старт — через шестьдесят минут..,»

Это все, Николай Антонович. Давать теперь Москву?

— Черт! — Аверин хватил кулаком по столу так, что лежащий на противоположном конце блокнот подпрыгнул. — Не нужно, будьте все время на приеме.

Значит... А вот «значит» все это только одно: они не просто наблюдают и собирают информацию, но определенным образом еще и контролируют, по каким-то неведомым каналам направляют каждый шаг, имеют возможность оценивать, выбирать...

Нет, каково?! Пилот вертолета — первый пилот космического корабля контакта! Да что за чушь такая?! И сам он, Генеральный, — в качестве бортинженера! Идиотизм? Недоразумение? При всем желании и наличии самой необузданной фантазии трудно предположить, что какие бы то ни было приборы позволяют им располагать необходимой информацией для принятия подобных решений!

А если не приборы, значит — люди? Их люди среди нас?! Мистификация, да и только! Неужто они совершенно от нас неотличимы? Бред, абсурд...

— Николай Антонович, Москва!

Аверин мгновенно собрался. Из динамиков донесся знакомый, с чуть заметной хрипотцой голос уставшего человека.

— Ну что, Генеральный, сильно паникуешь?

— Я нич-че-го не понимаю, Иван Алексеевич. Похоже, что они взялись командовать. И всерьез. Однако их требования...

— Ну, зачем же так-то вот... Мы тут прикидывали по-всякому, да только времени, сам понимаешь, маловато. Давай-ка немного подредактируем: не нами командуют, а нам подают команду. Улавливаешь разницу? Вот так-то. В общем мы тут считаем, что нужно пока принять их yсловия... А там будет видно. Как у гебя со здоровьемто, сдюжишь?

— Об этом я меньше всего... Eще вопрос, Иван Алексеевич!

— А не два?

Аверин рассмеялся.

— Точно: два. Первый: с каких это пор пилоты вертолетов начали без подготовки пересаживаться к пультам управления космических кораблей?

— Спроси чего полегче, Коля. Но ты ведь будешь рядом? Вот и порядок. Второй я знаю, — здесь тоже полный порядок: Елена Балашова — умнющая женщина, отличный товарищ, спортсменка. Теперь, если у тебя нет больше вопросов, разреши пожелать всяческих успехов. Будет возможность — держи связь. Оттуда.

Сергей Невский поймал за пуговицу Аверина, оттащил его в сторону и проникновенно сообщил:

— Я немного физиономист, а потому без особенного труда читаю десятки вопросов — у вас в глазах. Так вот, чтобы не осталось никаких недомолвок, скажу сразу: мы сами в этой истории ничего не понимаем.

— Ну, тогда все отлично, — улыбнулся Аверин. — А то я уж было начал сомневаться в своих умственных способностях... А это вы куда еще?!

Вопрос был обращен к Грише Панченко, который пер к подъемному лифту небольшой, но, по-видимому, весьма тяжелый ящик.

— Так, безделица, — широко улыбнулся пилот. — Сувенирчики. Для инопланетян.

— Послушайте, «пер-рвый пи-лот»! — вскипел Аверин. — Неужели вы не знаете, что у нас рассчитывается каждый грамм массы?! Да что же это такое творится?!

Он беспомощно оглядел присутствующих, — тут собралось довольно много людей: все, кто мог оторваться от лихорадки предстартовой подготовки, чтобы поглядеть на невиданный экипаж. Бы л я среди них и космонаегы, те, что должны были полететь и вдруг почему-то не полетели...

Не ответив, Григорий поставил ящик, на землю, где-то что-то нажал. Вверх и в сторону отскочила крышка, и взглядам собравшихся представилась небольшая панель с несколькими кнопками.

— Подойдите сюда, — пригласил пилот Аверина, — дайте руку...

Он снова нагнулся, ткнул куда-то или передвинул какой-то рычажок, и собравшиеся ахнули: Генеральный и пилот взмыли метров на пять вверх.

— Иногда даже тяжести способны облегчать, тихо сказал Григорий беспомощно повисшему в воздухе Аверину. — Теперь будем спускаться. Держитесь, держитесь...

«Наверное, антигравитатор, — подумал Аверик, и от этой мысли ему сделалось совсем неуютно. Вот тебе и «пилот вертолета», — додумал он, мягко опускаясь на землю и обретая привычную тяжесть.

Но чудеса только начинались...

Многочисленные операторы, журналисты и свободные от работы сотрудники, поспешившие в укрытие после того, как люки были задраены, оказалась свидетелями еще небывалого в истории космонавтики старта: корабль вдруг отделился от всех трех ступеней ракеты-носителя и, замерев на несколько секунд в неподвижности, чуть склонился к югу, а потом с невероятной скоростью рванулся сверх. Через несколько секунд от него остался лишь след уплотненного воздуха, а пирамида ракеты-нoсителя являла теперь собой дикое, несуразное зрелище.

— Не менее тридцати «же», — пробормотал один из космонавтов. — Это ведь там... В лепешку! Товарищи, как там со связью? Есть связь? Да что вы молчите?

— Связи нет. Корабль не отвечает.

Аверин молча наблюдал, как Панченко устанавливает свой ящик в центре кабины, что-то налаживает, к чему-то прислушивается... Потом он почувствовал какое-то легкое головокружение и, недовольно поморщившись («нервы, что ли, стали сдавать?») направился к своему месту, отведенному по штатному расписанию бортинженеру. Остальные тоже успели разместиться и, судя по их спокойным лицам, чувствовали себя вполне сносно. Кабина корабля, рассчитанная на семь человек, свободно вместила пятерых, оставляя место даже для небольших передвижений.

— Послушайте, пилот, — недовольно сказал Аверин, глянув на часы, — может быть, вы все-таки займете свое место? Мы должны были стартовать полторы минуты назад.

— А мы и стартовали девяносто секунд назад, — ответил Григорий, снимая шлем и стаскивая с себя скафандр. — Кстати, советовал бы и вам снять эти доспехи, Николай Антонович. Остальным тоже. Полная безопасность гарантируется.

Аверин растерянно поморгал, потом вскочил, бросился к пульту. Пилот улыбнулся.

— Не трудитесь включать обзорные экраны или открывать иллюминаторы, вы все равно ничего не увидите. Мы движемся в свернутом гравитационном поле по пеленгирующему лучу нашей базы. С планеты мы невидимы тоже, — из этого поля не может вырваться ни один квант электромагнитной энергии. Но и мы не в состоянии видеть того, что у нас за бортом. Придется немного потерпеть.

— Потрясающе, — пробормотал Воронов. — Серега, ущипни меня, вдруг проснусь?

— Послушайте, а как же ракеты-носители? — спросила Лена.

— А я их оставил там, на космодроме, — сказал Гриша. — Николай Антонович предупредил меня о недопустимости лишнего веса,.

Аверин почувствовал себя совершенно обессиленным и опустился в кресло.

— По-видимому, мы уже вступили в первую фазу контакта?

— Вы очень наблюдательны, Николай Антонович, Но мне казалось, что вы констатировали этот факт еще там, когда мы с вами беседовали над головами провожающих. Строго говоря, прецеденты бывали и раньше, но уж таково свойство психики всех разумных существ: за деревьями они иной раз не видят леса.

— Значит... вы точно такие, как мы?

— И такие, — выпрямляясь во весь рост, сказал пилот, внимательно глядя в лицо Аверину. — И немного не такие, — он поднял руку ко лбу, и Лена снова увидела то, что показалось ей плодом оптической иллюзии, а то и галлюцинации — еще там, в вертолете: в центре лба, чуть выше линии обычных глаз, появился третий. Но длилось это всего лишь мгновение — глаз исчез так же неожиданно, как появился. Однако теперь уже у нее не оставалось никаких сомнений — это действительно было, это есть!

— Лю-бо-пыт-но! — сказал Ноаский. — Вот теперь я окончательно поверил, что можно ни о чем не беспокоиться.

Он весело подмигнул Воронову и принялся стягивать скафандр. Лена не замедлила последовать его примеру, но Аверин, казалось, уже ничего не видел и нe слышал. Он весь был погружен в какие-то невеселые мысли, на его лбу собрались морщины, вокруг ртa залегли тяжелые складки.

— Мы можем связаться с Землей? — спросил он Григория. Тот отрицательно покачал головой.

— Пока нет. Но разве мы нуждаемся в их помощи?

— А вы подумали о тех, кто остался там?

— Да. Увязав воедино кое-какие детали, они поймут, что ничего страшного случиться с нами не может. Вы будете поддерживать связь с базы. А теперь прошу внимания: вам придется пережить несколько непривычных, а потому неприятных минут. Сейчас нет времени на детальные объяснения... Главное — помните: с вами ничего страшного не случится. Зато вы собственными глазами сумеете увидеть любопытные картины энергетических инверсий, выход в нуль-пространство с последующим переходом в новые измерения и свернутое время. Я включаю обзорные экраны.

Он сел наконец в кресло пилота и уверенно проделал все необходимые манипуляции на пульте.

Глазам людей представилось усеянное мириадами звезд небо, а в самом центре экрана, заслоняя звезды, повис небольшой, абсолютно черный круг.

— Вот это и есть цель нашего путешествия, — сказал Григорий. — Наша база или, как вы называете ее, «Черный принц».

Вокруг черного кружка вспыхнула ослепительно-белая корона, тотчас распавшаяся на три лепестка, стремительно вытягивающихся, трепещущих. Потом белый цвет лепестков разложился на семь цветов радуги, а черный кружок в центре исчез.

Вместо него появились три светлых, — эти кружки образовались из сияющих лепестков. Сомкнувшись, кружки показали треугольник отрицательной кривизны, вокруг которого разливалось и вибрировало море чистейшего света, буйство красок. Эта картина напоминала переливы северного сияния, но ничего подобного по красоте людям еще не доводилось наблюдать.

Потом возникло довольно странное ощущение: людям показалось, будто что-то стремительно уходит из их тел. Но это было не знакомое чувство невесомости — тело теряло не вес, а саму плоть...

Еще более странные явления происходили в сознании: оно будто начало мерцать, то покидая людей, то снова возвращаясь, заставляя погружаться в небытие, чтобы тотчас опять вернуть к жизни. Все эти ощущения нельзя было назвать болезненными, даже неприятными. Неприятной, тревожащей была только их необычность.

В короткие периоды просветления Аверин пытался соединить воедино разрозненные впечатления, однако это удавалось ему с большим трудом.

Он видел, что звезды почему-то расположилась по краям, по стенам громадного туннеля, в котором с невероятной скоростью мчится корабль, В то же время звезды бежали во все стороны от какойто точки, расположенной прямо по их курсу. Периоды небытия все увеличивались, сознание возвращалось на все более короткие мгновения, лотом наступило нечто совсем неопределенное, что нельзя было бы назвать ни сном, ни явью, — какая-то бесцветная, бесструктурная неопределенность, и последняя мысль, которую осознал Аверин, была не из радостных: «Кажется, это конец. Это — смерть». И он снова погрузился в небытие.

Но вот опять забрезжила искра мысли. Сделав какое-то безотчетное усилие, он приказал себе: «Нужно собраться!» И тут же почувствовал, как тело нaливается силой жизни, а открыв глаза, увидел ту же серую неопределенность, в которой не было ничего, — ни cвeтa, ни звука, ни движения...

Аверин напряг зрение — здесь же вот должна быть его рука, только что лежавшая на подлокотнике кресла! Да, рука оказалась на месте, он сразу же увидел и почувствовал ее, как только вспомнил.

Значит, это у него что-то со зрением? Нарушилось поступление крови к мозговым тканям, к зрительному центру... Еще усилие, и он видит пульт управления, затылок сидящего в кресле Григория. А где остальные? Ага, вот же они — Воронов, Балашова, Невский... Кажется, все в порядке, но смутное беспокойство все еще не оставляло его: чего-то всетаки не хватает.

Он словно по кусочкам собирал этот неведомо как и почему исчезнувший мирок и никак не мог понять, что еще в нем должно быть. Попытался поднять руку — не получилось. Тогда он представил, что уже поднял ее — в то же мгновение рука оказалась перед самыми глазами... Это было внове и казалось невероятным, Он не чувствовал упадка сил, в нем, в его сознании бурлила какая-то энергия, но именно какая-то, и он не имел понятия, как с ней поступать, как использовать ее.

Может быть, здесь представление о действии эквивалентно самому действию? Ладно, потом разберемся... Интересно, как чувствуют себя остальною?

Он еще не успел внимательно присмотреться к лицам товарищей, как обстановка изменилась снова: стены корабля сделались совершенно прозрачными, и куда бы он ни направлял взгляд — всюду сияли звезды, хотя от пустоты людей по-прежнему отделяли прочные стены корабля. Это не виделось, но безусловно ощущалось.

— Мы прибыли, — поднимаясь, сказал Григорий. — Можно выходить, не надевая скафандра.

— Ку-уда? — удивленно спросил Новский. — Прямо в космос?

— Смотрите внимательно. Не спеша, не напрягаясь.

Стены будто вообще перестали существовать.

Вместо них открылась необозримая перспектива сводчатых залов, переходов, небольших помещений с какими-то механизмами... Все это было призрачно и прозрачно, а где-то там, внизу величественно плыл в бездонных глубинах бирюзовый шар родной планеты.

— Но где же все это помещается? — спросил пораженный Аверин, вертя головой во все стороны. — Здесь, по крайней мере, сотни километров в радиусе! А «Черный принц»... Или мы внутри?

— Совершенно верно, — кивнул Григорий. — Но здесь иное пространство-время. Ваши измерения «Черного принца» извне дают величину, не превышающую нескольких десятков метров. Однако в этот объем при желании можно было бы «вместить» всю Солнечную систему, десятки и сотни звездных систем: просто это информационное пространство. Немного позже мы постараемся объяснить вам сущность этого парадоксе, а сейчас нас ждут более неотложные дела. Прошу!

Он направился прямо туда, где только что была прочнейшая стена, прошел сквозь нее, словно через пустое место и, оглянувшись, ободряюще улыбнулся.

— Ну, смелее! Будет лучше, если вы на какое-то время забудете о своей способности удивляться. Эта полезная вещь сейчас может принести только вред — ваше сознание окажется. Перегруженным эмоциями.

Лена двинулась первая, за ней Аверин, потом Нeвский и Воронов. Пространство, еще недавно занятое стеной, не оказало никакого сопротивления. Но едва они вышли за пределы корабля и огляделись, вокруг все изменилось: стены первого зала потеряли прозрачность и осветились мягким зеленоватым светом, пол под ногами начал слегка пружинить, появилось привычное ощущение тяжести.

Потом они прошли еще через несколько помещений и остановились в небольшом зале, в центре которого увидели круглый стол, несколько легких стульев, три из которых были уже заняты — здесь их ждали двое мужчин и одна женщина, удивительно похожая на Лену, При появлении людей они встали, подняли вверх руки приветственным жестом. Люди повторили этот жест, несколько секунд прошло в молчании — встретившиеся внимательно изучали друг друга. И вдруг окружающее пространство будто заполнилось неизъяснимым дружeлюбием и бесконечным взаимопониманием. А потом раздался голос похожей на Лену женщины.

— Мы приветствуем наших дорогих гостей от имени их далеких потомков, преклоняющихся перед их мужеством и дерзостью. Мы приветствуем вас и от имени ваших далеких предков — трехсот миллиардов звезд, чью цивилизацию уполномочены Представлять в этом секторе пространства. Мы пришли, чтобы помочь вам и самим себе. Ибо без вас мы бессильны. Теперь нам предстоит сообща решить, что сумеете вы взять на себя в своем времени из того, что мы сумеем предложить вам из нашего. Прошу садиться.

Два обычных глаза женщины смотрели радушно, в них сияла улыбка. Третий — внимательно, изучающе, бесстрастно... Новский сделал шаг вперед и, немного смущаясь, сказал:

— Не знаю, каким образом вы намерены строить беседу, но эти ваши глаза.. Прошу извинитъ меня, — чисто психологический нюанс.

— Считайте, что вы их не видели и не видите, — улыбнулась женщина, и третий глаз мгновенно исчез с ее лба. — И вообще каждый из вас имеет здесь ничем неограниченные возможности воспринимать окружающий мир так, как ему больше всего хотелось бы. Пусть каждый представит себя в привычной, наиболее удобной для него обстановке. Это не чудо — все дело в технике. Настраивайтесь, представляйте.

... Аверин вдруг увидел себя за знакомым до мельчайших деталей столом в своем кабинете.

И тотчас в нем появилось чувство полной уверенности в себе, спокойствия. Но тут сквозь распахнутые окна повеял теплый ветерок с озера — как там, должно быть, славно сейчас! И вот он уже видит у самых своих ног тихую воду, слышит шуршание камыша, тихий плеск волны, все тело впитывает приятную прохладу. Опершись на локоть, он полулежит на теплом песке, глядя на незнакомую улыбающуюся женщину, которая сообщает весьма интересные вещи...

... Лена, задрав голову, придирчиво и чуть ревниво наблюдает за полетом легкого спортивного самолета, который пилотирует ее подружка Оля.

Ишь, какие выкрутасы! Но тут она, кажется, уже выдохлась, сейчас будет заходить на посадку... Да, о чем только что был разговор? Она смотрит на незнакомую, но так похожую на нее женщину, — да ведь это она говорила с Леной из Зазеркалья!

Теперь разговор продолжается...

... Воронов с неудовольствием оторвался от изучения сложных кривых, чтобы возобновить прерванный разговор... О чем? Да, она все еще здесь: какая милая, добрая улыбка! Стоит послушать внимательно, уж слишком все это ново, непривычно...

... Новский наслаждается ароматами хвойного леса, шорохом ветвей, а откуда-то издалека доносится удивительно чистый, приятного низкого тембра женский голос... Да вот же она — эта незнакомая, милая женщина, удивительно похожая на Лену!

Кто бы мог предположить, что он когда-нибудь услышит так много нового, интересного?!

... Все они видят ее, видят себя, оставаясь одновременно в той обстановке, которую каждый себе представил. Сознание будто раздваивается: они отлично понимают, что выдуманный ими мир — это только выдуманный мир, но это никак не влияет на ощущение полного и глубокого покоя, удовлетворения окружающим. Они помнят, что находятся на борту космической базы, но это нисколько не влияет на их способность к восприятию и осмысливанию того, что говорит эта женщина. В то же время каждый понимает, что все это — лишь преамбула к большому и, может быть, трудному для обеих сторон разговору, но у них не возникает и тени сомнения относительно того, что все идет как нужно...

— Кто мы, откуда, как оказались в вашем времени и какие надежды на вас возлагаем, вы поймете лишь после некоторых предварительных разъяснений. Прежде всего, Николай Антонович, мы просим извинить нас за то, что предложили вам, Генеральному конструктору космических кораблей, войти в состав группы контакта в качестве бортинженера при нашем пилоте. Согласитесь: все предусмотреть невозможно. И хоть нам хорошо известны технические параметры ваших кораблей, никто лучше вас не сумел бы разобраться и ликвидировать те или иные непредвиденные осложнения. Кроме того, мы намерены передать вам чисто техническую информацию, касающуюся еще неизвестных вам способов движения в космическом пространствеименно для этого нам и понадобились вы, как человек, обладающий достаточной широтой взглядов и готовый расширить их еще более.

Почему мы настояли на первом контакте с вами именно здесь, на базе, но не на планете? Прежде всего, для нас ничего нового на планете быть не может, мы всегда в курсе любых событий. К тому же, если бы мы просто пришли к вам и рассказали в своих достижениях и возможностях, что-то показали, этого было бы недостаточно. Здесь же вы получите возможность многое увидеть своими глазами, поймете сущность некоторых интересных Процессов и явлений, чтобы потом рассказать о них современникам. Для этого нам понадобилась журналистка, которая пишет о науке и ученых... Нам понадобился один из ведущих ученых-физиков вашего шэемени — только он в состоянии поднять и нести в ваше время информацию, которую мы предложим вам для овладения анергией термоядерного синтеза и закладки основ новой физической теории, включающей сущность и механизмы гравитации и способной подвести вас к преодолению светового порога. Мы остановили свой выбор на Воронове...

Наконец, вы, Невский, ближе всех в бионическом плане стоите к решению проблемы искусственного интеллекта, без которого принципиально невозможен выход в Дальний космос и какие бы то ни было действия в высших пространствах и свернутом времени, а также при оперировании бесконечными величинами в случав достижения засветовых скоростей. Мы могущественны, но лишь в своем времени.

Самостоятельно, без вашей помощи и самого активного участия, мы не в состоянии даже в малейшей степени окалывать влияние на события в вашем времени. Попытки такого вмешательства в прошлом вели нас к плачевным результатам. Приведу самый простой пример. Во многих ваших современниках, не исключая и вас самих, время от времечи начинают словно бы говорить, а порой и активно действовать личности, диаметрально противоположные по образу мыслей, желаниям и устремлениям.

Внутри вашего сознания принимаются вести полемику два совершенно разных человека, один из которых стоит на позициях «хочу» или «не хочу», второй — на позициях «должен» или «не должен».

И вот когда личное, субъективное «хочу» вдруг начинает не совпадать с объективным «должен» либо отказывается подчиняться долгу, наступает глубокий психологический конфликт, который психиатры вашего времени классифицируют как «расщепление личности», а человека отправляют для лечения в соответствующую клинику...

По сути своей — это острый конфликт между прошлым и настоящим, между вашим настоящим и вашим же будущим. От предков вы унаследовали не только генетическую программу, но и обывательские, мещанские наклонности, которые в своем времени вправе рассматривать как рецидивы, последовательно и беспощадно бороться с ними. Но одновременно в вас заложены и потенции к дальнейшему развитию, и реализация этих потенций будет всецело зависеть от того, насколько вы станете прислушиваться и следовать советам из будущего. Для этого мало победить в себе предка, нужно победить еще и современника, прочно утвердиться на позициях будущего и помочь сделать это остальным. Ни перед кем и никогда не ставятся непосильные задачи, но далеко не все находят в себе силы и мужество для того, чтобы хотя бы взяться за их выполнение... Сейчас вам еще трудно осознать и прочувствовать реальность того, что я пытаюсь показать лишь в самых общих чертах. В вашем времени люди еще не научились читать «открытую книгу» тайн Природы, над вами все еще давлеют обветшалые догмы и дутые авторитеты.

И в то же время формулы, которыми вы пользуетесь, с достаточной точностью отражают сущность многих физических процессов, позволяют вам выходить в Ближний космос, предсказывать движение и конфигурацию небесных тел. Вы считаете, что если наука удовлетворяет требованиям вашего технического прогресса, на этом ее роль может считаться исчерпанной. И поэтому не слишком сетуете на отсутствие возможности решения ряда проблем в причинно-следственном плане. Современная вам наука слишком увлеклась числом, анализом. Вы думаете, будто «во всяком знании столько науки, сколько в нем математики». А ведь это — глубокое заблуждение! Есть громадная область явлений, которые принципиально не могут. быть выражены формализованным языком, алгоритмизированы.

В каких единицах вы стали бы измерять, какими математическими терминами описывать такие явления, как любовь, вдохновение, страх или совесть?

Это невозможно. Но разве отсюда следует, будто ваша психология уже сегодня не может претендовать на звание научной дисциплины? Возьмем теперь немного глубже. Процессы мышления, текущие в мозгу разумного существа, до сих пор не нашли у вас никакой математической интерпретации. Парадокс: все ваши науки, все ваши точные знания получены вами благодаря наличию у вас «неточного», чуть ни «антинаучного» аппарата — головного мозга! Значит, ваше понятие научности, ваше науковедение нуждается в серьезной корректировке. Лишь при этом условии вы можете рассчитывать на появление у вес достаточно «сумасшедшей» теории, которую ваша наука ждет с превеликим нетерпением много лет,.

... Обстановка, придуманная каждым из землян, исчезла, осталась лишь женщина. Они снова увидали себя за круглым столом в небольшом зале, рядом с хозяевами космической базы.

— Меня зовут Эо, — продолжала женщина, — с Григорием вы уже знакомы, но здесь у него будет другое имя: Гаал. Слева от меня — Юон, справа — Лей. Каждый из нас будет вашим гидом на базе. Мы постараемся исчерпывающе ответить на все ваши вопросы, расскажем о некоторых важных или забавных вещах... Предлагается такое распределение: я буду сопровождать Балашову, Гаал — Воронова, Юон — Аверина, Лей — Невского. Если вы не возражаете, в дальнейшем мы будем называть вас только по именам... Спасибо. Так будет легче входить в психологический контакт. У вас есть вопросы, не терпящие отлагательства, Николай?

Аверин кивнул, поднялся.

— Мы сможем поддерживать связь с планетой?

Эо чуть улыбнулась.

— Не сразу. Позже вы поймете причины. Но если вы выйдете на связь, скажем, через час земного времени с момента старта?

— Не понимаю... Мне кажется прошло гораздо больше времени.

— Здесь иное время, Николай. Мы живем в свернутом времени, на этом основана вся наша экспедиция. Вы можете прожить на базе несколько суток, даже месяцев, а на Земле пройдут минуты и секунды... При желании с вашей стороны мы имеем возможность вернуть любого из вас обратно в то же мгновение, в которое вы стартовали. Сущность этого кажущегося парадокса вы поймете позднее. Итак, договорились?

Аверин улыбнулся, пожал плечами.

— Что ж, командуйте.

За свои тридцать лет Аверин повидал и пережил немало, в результате чего научился трезво оценивать и рассчитывать свои силы, критически, будто со стороны, рассматривать собственные слова и поступки. В то же время он научился распознавать и чужие характеры, оценивать возможности людей, их склонности, симпатии и антипатии. Это очень помогало в повседневной работе. Люди уходили от него окрыленные полученным заданием: Аверин всегда знал — где человек в состоянии проявить весь свой талант, выложиться до конца.

Конечно, для этого приходилось подолгу присматриваться к каждому, пристально вглядываться в его внутренний мир, и нельзя было сказать, чтобы такая работа доставляла yдовольствие, была легкой... Но именно это позволило ему стать Генеральным конструктором, руководителем большого количества людей, многие из которых — в этом он всегда отдавал себе отчет — были отнюдь не глупее и не хуже его. И все-таки принимали его руководство как нечто само собой разумеющееся. Он и сам удивлялся этому, пока не услышал случайно оброненную кем-то из пожилых коммунистов фразу: «Аверин у нас самый партийный. Такой, если и взгреет, так за дело и от имени дела, а чего ж на него, на Дело обижаться?»

... Идя рядом с Юоном, Аверин настороженно прислушивался и присматривался ко всему, что исходило от этого человека. Он вдруг поймал себя на мысли о том, что настороженность органически включает в себя и недоверие, порой даже антипатию, готовность к отпору и, проанализировав причины этого, улыбнулся: конечно же, его никак не устраивает, чтобы кто бы то ни было так или иначе посягнул на его мировоззрение! В то же время он понимал, что идущий рядом с ним человек может обладать гораздо более сильным интеллектом, не говоря уж о знаниях. Весьма вероятно также, что все они обладают глубокими знаниями и в области психологии, в той или иной степени владеют методами внушения, гипноза, и Аверин может сам не заметить, как они обратят его в свою веру... Ну, это мы еще посмотрим! — мысленно усмехнулся он и вдруг остановился, как вкопанный, широко раскрыл глаза: перед ним, насколько хватал глаз, раскрылся необъятный морской простор, шатер голубого неба с бегущими по нему легкими облаками, буйная зелень субтропической растительности, золотистый песок просторного пляжа...

— Неплохо придумано! — сказал он наконец, искоса глянув на своего гида. Юон отрицательно покачал головой.

— Ошибаешься, Николай. Все это — не плод воображения и не чудеса голографии. Перед тобой самая что ни на есть реальность. Если есть желание, можешь выкупаться. Только... Ну-ка, психологический практикум: смотри внимательно, чего здесь нет?

Аверин принялся оглядываться, напряженно ища «дефицит», а в сознании одновременно росло недоумение: «Черт их знает, — говорят вроде бы совершенно нормальным, современным языком... Да и чувство юмора, как говорится, нашенское...»

— Не видишь? — рассмеялся Юон. — Подскажу. Где твоя тень?

Аверин посмотрел вниз, огляделся, — действительно, тени нигде не было. Он поднял голову.

— А где Солнце?

— Видишь, есть предел и нашим возможностям, — ответил его гид более серьезным тоном. — На базе мы вынуждены пользоваться консервированным, запасенным впрок светом. Как это делается, Гаал расскажет Кириллу, а тот, сообразуясь с тезаурусом своих современников — остальным. Пока старайся верить на слово: этот рассеянный сеет и тепло по качеству нисколько не уступают тому, что вы обычно получаете от Солнца. Теперь давай-ка освежимся, потом подумаем о связи с планетой. Не возражаешь?

Аверин никак не предполагал, что в космосе ему придется купаться в море, а потому надел перед полетом самые что ни на есть ширпотребовские трусы. И заколебался — как-то этот потомок воспримет внешность своего предка? Но Юон словно начисто забыл о его существовании. Каким-то неуловимо быстрым движением он сбросил с себя костюм из зеленоватой чешуйчатой ткани и оказался обнаженным. Аверин невольно залюбовался, так красиво, сильно и гармонично было тело этого человека. Ему стало еще больше не по себе, когда он представил себя рядом: последнее время было недосуг заняться спортом, мышцы потеряли упругость...

Юон побежал к воде, мощным толчком послал тело вперед и, пролетев в воздухе не менее пяти метров, ушел в волну. Прошло десять, пятнадцать секунд, он ice еще не показывался на поверхности.

«А, была не была!» — подумал Аверин, стянул с себя все, что было, и, шлепнув ладонями по бедрам, гикнул по-мальчишески и бросился в воду.

Давно он не испытывал такого блаженства! А тут еще, откуда ни возьмись, появились два огромных дельфина, на одном из которых восседал хохочущий во все горло Юон. Второй дельфин подплыл к Аверину, защелкал, засвистал, повернулся боком и, скосив глаз, весело подмигнул, улыбнулся.

— Хочешь свеженький анекдот? — спросил Юон, все еще давясь от смеха. — Мур только что выдал, — он похлопал дельфина по блестящей спине. — Слушай. Улетели два космонавта в дальний поиск, а когда вернулись, оказалось, что на их планете прошли тысячелетия. Смотрят — все люди куда-то подевались, только звери, птицы и рыбы остались. Все живут хорошо, дружно, а если и кушают друг друга время от времени, то в меру и по суровой необходимости. Делать нечего, пришлось им налаживать контакты со звериным царством, звериной цивилизацией... Что же оказалось? Все люди отправились на поиски братьев по духу и разуму, чтобы поумнеть с их помощью, но пока только двое и вернулись. А звери тем временем поумнели. А потом какой-то дельфин спрашивает у этих космонавтов: ну а вы-то сами сильно изменились, очень поумнели? Нет, отвечают ему, мы oстaлись такими же, как были. А зачем же, дельфин спрашивает, столько времени киту под хвост?

Аверин улыбнулся.

— Для анекдота, пожалуй, немного тяжеловато. Юмор должен переть сам, но... «Киту под хвост», это, пожалуй, действительно смешно. Только это скорее притча, а не анекдот. Постой, постой, у вас что же, дельфины анекдоты рассказывают? Вы понимаете их?

— Прости, Николай, совсем забыл, что в вашем времени еще не научились понимать язык других видов... Да, неловко получилось. Ну, ничего, мы тебя этому быстренько научим. Правда, Росток?

Второй дельфин, что недавно подмигивал Аверину, издал новую серию щелчков и свистов, уперся взглядом в глаза человека, снова защелкал.

Аверин почувствовал, как он просовывает морду, потом туловище между его ног, поднимает вверх тело.

— Видишь, как все, оказывается, просто? — спросил Юон. — Неподалеку, километрах в пятнадцати, небольшой островок. Дельфины мигом доставят нас туда, а там находится наш пункт связи с планетой... Принято?

«Кажется, никакой агрессией или насилием здесь даже не пахнет, — подумал Аверин. — Уж больно они простые, хорошие... Главное — будет связь».

А вслух сказал:

— Подчиняюсь большинству: вас трое, я один.

И они помчались. Эту сумасшедшую гонку Аверин мог бы сравнить только с бегом реактивных катеров на подводных крыльях. Однако очень скоро он забыл и о катерах, и вообще каких бы то ни было признаках технического прогресса. Все вокруг дышало первозданной чистотой, ясностью и радостью бытия... Главное — будет связь!

Лена внимательно всматривалась в черты лица Эо, мучительно пытаясь найти в них то особенное, что почудилось ей еще там, на Земле, что отличало ее отражение от Эо. Где-то одновременно пряталось смущение: просто нетактично так пристально рассматривать человека! Однако Эо продолжала смотреть на нее с доброй, понимающей улыбкой, а потом, положив на плечо руку, заговорила.

— Не удивляйся нашему сходству. Долгие миллионы лет природа искала оптимальные варианты пропорций человеческого лица и тела, а найдя их, закрепила в генетическом коде. Таких вариантов немного — тысячные доли процента от числа живущих в вашем времени. Биологическая эволюция человека замедлилась, и на свет есе чаще стали появляться близнецы. Иногда они оказывались разбросанными в пространстве и времени, но порой были детьми одной матери. Все силы, все механизмы отбора с тех пор направлены на создание оптимальных вариантов психики. Здесь «выбраковка» оказалась еще более стремительной и беспощадной. Хотя бы в силу того, что в ней принял участие сам человек, силы социального прогресса. По мере роста общественного сознания увеличивалась политическая активность масс, которые делались все более нетерпимыми к атавизму в психике отдельных личностей. Это сложный и болезненный процесс, но таковы объективные законы развития любой цивилизации. Те, кто не «вписывается» в новые условия общественной жизни, не поспевает за моральным и нравственным ростом большинства, оказываются вынужденными уйти. В буквальном и переносном смысле этого слова. Они все болезненнее начинают ощущать свое несоответствие времени, свою никчемность — сначала в чисто моральном плане, а уж потом дает о себе знать и физиология. В их организмах появляются и накапливаются необратимые изменения, информационные шлаки, которые и ведут к выключению личности из общего процесса развития, а потом — и к выключению из жизни. Это очень серьезно, Лена: человек, начавший осознавать свою никчемность, презрение со стороны других людей, перерождается не только морально, но и физиологически. Именно здесьодна из причин появления злокачественных новообразований.

— Значит, им нужно помочь.

— Никто и ничто, Леночка, не сможет помочь человеку переделать себя, если сам он к этому не стремится, не прилагает достаточно сил для такой перестройки. Победить в себе зверя, подчинить свои базальные инстинкты требованиям разума, поставить «должен» выше «хочу» — такие задачи решаются только в личном плане. Конечно, любого человека можно заставить поступать в соответствии с интересами большинства, но нельзя заставить его хотеть так поступать. При малейшем ослаблении контроля со стороны, «сверху» в нем неизбежно проснется старое, выбрасывая его из настоящего и отрезая пути в будущее. А в конечном счете — отбрасывая сначала в прошлое, а затем и вообще в небытие.

— Тогда — объяснять. Терпеливо, настойчиво...

— Не думай, что это делаете только вы, в вашей стране и в вашем времени. В принципе, как бы ни был хорош человек, он всегда может стать еще лучше. Социальный прогресс, как и научно-технический, бесконечен лишь при одном условии: непрестанном движении вперед и вверх, ко все болев гармоничным и совершенным формам взаимоотношений между членами общества и обществом. Всегда было и всегда будет трудно подчинять свои личные интересы общественным. И чем полнее осознается такая необходимость, чем более эффективные результаты она станет давать, тем успешнее будет идти процесс общественного развития, тем счастливее, в конечном итоге, окажутся отдельные личности, потребности которых станут удовлетворяться все более полно. И в нашем времени случаются рецидивы, такова уж диалектика всякого развития, и никуда от этого не уйти... А теперь еще о сходстве. Я унаследовала и твой темперамент, даже образ мышления. И не только твой, разумеется, — множества женщин, живущих в вашем времени, живших до тебя и после тебя, которые генетически являются нашим подобием. Только вчера у меня была интересная беседа с женщиной, которая, как и ты, очень похожа на меня. И она показала себя с самой лучшей стороны... Но об этом позже.

До сих пор ты писала о науке своего времени, не боясь заглядывать в будущее, пропагандировать смелые гипотезы своих современников. Мы предоставим тебе возможность познакомиться с достижениями науки нашего настоящего — вашего будущего, чтобы ты, сообразно языку и знаниям твоих Современников, сумела ярко и доходчиво показать им цель, к которой имеет смысл стремиться и которая, безусловно, будет достигнута. Люди должны понять и до конца поверить, что наука, которая уже в ваше время становится значительной производительной силой, требует и значительных материальных затрат для своего дальнейшего развития. И потому имеет смысл нести определенные жертвы в настоящем, довольствуясь полным удовлетворением жизненных потребностей сегодня и откладывая удовлетворение прихотей на завтра. Ибо завтра это можно будет сделать несравненно проще и легче. А теперь смотри...

Эо подняла вверх левую руку. Зал погрузился в полумрак, и перед глазами Лены открылось звездноe небо, Млечный Путь. Это напомнило ей обстановку планетария, но здесь картине была потрясающе естественной, правдоподобной... Казалось, она вышла в глубокий космос и осталась совершенно беззащитной перед холодом мирового пространства, неведомыми и неисчислимыми опасностями... Но голос Эо, доносившийся теперь откуда-то издалека, быстро вернул ей спокойствие. Потом возникло ощущение, будто она куда-то стремительно летит, и вот уж Млечный Путь превращается в четко различимую двойную спираль, неописуемой красоты...

«Ты видишь нашу Галактику с расстояния в десять светолет, в вашем времени. А вот здесь, в слабом, внешнем продолжении этого галактического рукава, находится Солнечная система, которая совершает полный оборот вокруг галактического ядра за сто семьдесят шесть миллионов лет. Поскольку Галактика движется в определенном направлении, Солнечная система оказывается то не минимальном, то на максимальном удалении от скопления звезд в ядре. В четвертом измерении времени это выглядит так.»

Картина резко меняется, спираль Галактики превращается в концентрические круги, плавно переходящие один в другой, а центр обозначается теперь короткой яркой дугой, один из концов которой почти вплотную подходит к внутреннему кругу.

«Ты видишь картину движения в створе около пятнадцати миллионов лет, — продолжала Эо. — Чем ближе оказывается наша система к центру, посылающему громадное количество энергии и вещества во все стороны, тем «жарче» становится в окружающем ядро пространстве, тем большие катаклизмы происходят на планетах. Это — период галактического «лета»: время интенсивного горообразования, трансгрессий и регрессий океанов, миграции полюсов, сдвигов, поднятия или опускания материков, таяния льдов. Не противоположной стороне орбиты системы — галактическая «зима», Сегодня, в вашем времени, Солнечная система находится в начале галактической «весны», в наше же время «весна» подходит к концу, близится «лето». Теперь ты можешь представить себе, какие сюрпризы готовит нам космос? Какие силы, какие энергетические мощности понадобятся нам для того, чтобы защитить биосферу планеты, свести к минимуму возможные патологические последствия. Смотри...»

И снова произошла безмолвная смена картин.

Теперь Лена видела ослепительный диск. Солнца, вокруг которого двигались крохотные планетки. Она поспешила найти Землю, Луну, потом взгляд ее остановился на Марсе, скользнул к поясу астероидов. И сразу же, будто она сама вызвала это, вся перспектива заполнилась громадными и совсем крохотными осколками скал, летящих то совсем близко, то на значительных расстояниях друг от друга. Орбиты некоторых астероидов выпадали из общего потока, уходили далеко за границы Солнечной системы, чтобы когда-нибудь снова вернуться, превратиться в кометы или пересечься с орбитами планет.

«Движение в Поясе астероидов, — говорит Эо, — практически невозможно прогнозировать с помощью известных вам математических методов. Здесь может помочь лишь временное видение: для любых расчетов пришлось бы оперировать практически бесконечным количеством масс и силовых полей. Опасность столкновения планеты с вышедшими из Пояса астероидами можно предвидеть лишь за сравнительно незначительное время. Значит, человечество должно быть в постоянной готовности к отражению такой опасности. Сегодня вы располагаете термоядерными бомбами и средствами их доставки. Однако даже этих сил может оказаться недостаточно для отражения атаки астероида, подобного Икару...»

— Минуточку, — стараясь собраться с мыслями и прикрывая глаза, сказала Лена. — Как это случилось, что земные астрономы так ошиблись в расчетах? Уж не вы ли...

«Я не стану отвечать на этот вопрос, — после секундной паузы сказала Эо. — Столкновение с астероидом, которое грозит планете, галактическое лето, которое грозит всей системе, — все это еще далеко не самое страшное, что угрожает Галактике в целом. Массы протонов, выброшенные некогда галактическим ядром, сегодня, возвращаются, и путь их лежит через Солнечную систему... вашего и нашего времени. Мы сделали все, что могли. Смотри!»

Лена даже предположить не могла, что в космосе можно соорудить такие конструкции. Даже в перспективе, с расстояния в тысячи километров, они. выглядели циклопическими. Это были мириады ажурных металлических чаш, вереницы которых тянулись в бесконечность пространства... Будто для сравнения, на переднем плане копошились микроскопические фигурки людей в космических скафандрах, а чуть поодаль, у одной из конструкций, приткнулся крохотный кораблик, на котором, наверное, прилетели сюда эти люди...

«Это наш главный волнорез, — пояснила Эо. — Его протяженность — около тридцати миллионов километров, а сила действия генерируемого им панцирного поля распространяется на сотни астрономических единиц и надежно прикрывает планеты земной группы. Но мы не укладываемся в жесткие сроки. Слишком поздно был введен в действие искусственный интеллект, слишком долго человечество системы раскачивалось, были всякие неполадки с армиями космических роботов. Теперь это промедление грозит неисчислимыми бедствиями».

— А что же делать? — растерянно спросила Лена и вновь увидела себя в уже знакомой обстановке, увидела лицо Эо — такое знакомое, почти родное и чужое одновременно. Оно вдруг сделалось беспощадно строгим, это лицо.

— Ты спрашиваешь, что делать? Для этого мы и пригласили вас. Совсем коротко: всячески форсировать освоение космического пространства в своем времени. Но ты понимаешь, что такие работы под силу только объединенному человечеству. Следовательно, всячески форсировать процесс этого объединения, одновременно предупреждая возможность возникновения войны. Вы должны работать, не щадя ни сил, ни времени, ни самих себя.

— Но ведь ты показала мне то, что будет. Ваше время. Значит, для вас наше время — далекое прошлое. А то, что уже есть в вашем временинашем будущем, — это уже есть? Как же можно изменить это в нашем настоящем?!

По губам Эо скользнула улыбка, но Лена почемуто услышала тяжелый вздох.

— Мы очень надеемся, что Воронов не только поймет сам, но и сумеет разъяснить современникам сущность пространственно-временных трансформа-, ций. Для меня сейчас важно другое: ты поняла необходимость предельного напряжения сил в вашем времени?

— Да, но... Что изменится, если для вас уже все есть?

— Всякое будущее создается в настоящем, Леночка, как настоящее создавалось в прошлом. Представь: то, что я показала, — лишь вариант будущего, причем вариант не оптимальный. Оно может и должно быть лучше! Вот для этого вы и должны основательно потрудиться в своем настоящем. Если ты согласна, этого нам достаточно.

— Я верю тебе, — серьезно сказала Лена, — верю всем вам. И буду стараться.

Эо задумчиво посмотрела на нее.

— И мы верим вам, Лена. А теперь хватит умных разговоров. Ты любишь кататься на дельфинах, играть с ними? Удивляешься? Да, ведь в вашем времени эти контакты только нащупывались.., А какие замечательные анекдоты они рассказывают!

Остров, к которому они стремительно приближались, не был похож ни на что, виденное когда-либо Авериным, либо нарисованное его фантазией. Неведомо какие силы удерживали над волнами громадную массу базальтовых скал, покрытых слоем плодородной почвы, на которой вкривь и вкось разметались диковинные растения. Вглядевшись, Аверин подумал, что именно так ведут себя растения в условиях невесомости и при отсутствии точечных источников света, в оранжереях космических баз: им все равно, куда расти — от чего отталкиваться и к чему тянуться.

«Любопытно, а как же мы туда вскарабкаемся?» — подумал он. Потом огляделся и почувствовал, как у него перехватывает дыхание: вокруг все стремительно меняется. Линия горизонта, только что представлявшаяся выпуклой, теперь становилась вогнутой, края ее ползли вверх все быстрее, все стремительнее. У него мелькнула мысль, что они вдруг оказались совсем в другом пространстве — свертывающемся, грозящем замкнуть их в тесной сфере... Потом началось что-то и вовсе несуразное: слева и справа, спереди и сзади, снизу и сверху стали наползать какие-то строения, конструкции.

Стены были почти прозрачны, и Аверину показалось даже, будто он узнает очертания некоторых залов и переходов... Это смахивало на небрежно отредактированный сон, и ему становилось все более не по себе, тем более, что Росток и Мур начали проявлять признаки беспокойства, нетерпения.

— Стоп! — донесся до него повелительный голос Юона. — Дальше нашим друзьям путь заказан. Несколько непривычные впечатления, правда, Николай? Могу тебя порадовать: дальше будет еще непривычнее и, может, быть, неприятнее.

— Спасибо на добром слове, — хмуро отозвался Аверин. — Хотелось бы все-таки знать, что все это означает?

— — Просто мы прибыли в область центра нашей базы, — безмятежным тоном сообщил Юон. — Пространство здесь сворачивается, трансформируясь во время. Ты ведь хотел поговорить с Землей?

Это напоминание мгновенно влило в Аверина новые силы, и он понял, что сейчас готов пойти на все, претерпеть и смириться с любыми странностями этого мира, лишь бы получить возможность послать на Землю весточку о себе и своих друзьях.

И странности не заставили себя ждать. Он как-то пропустил момент, когда Росток вынырнул из-под него и вместе с Муром ушел назад, прочь от этого странного места. Потом Аверин почувствовал себя в невесомости, но и эта невесомость была здесь какой-то особенной: он мог посылать тело туда, куда нацеливался взглядом, и невольно вспомнил ощущения, испытанные еще в детских снах. Не нужно было шевелить руками или ногами, чтобы переместиться, но какое-то безотчетное усилие делать все-таки приходилось. И он делал его, бессознательно повторяя все, что делал Юон: вот сейчас — прямо вверх, за нагромождение этих нелепых обломков... Потом — в густые заросли, влево, чуть вверх, вниз, вправо, чтобы не зацепиться за ветки... А что там еще за колеблющееся розоватое марево впереди? Ага, туда-то и нужно.

Потом вокруг не осталось ничего, кроме быстро сгущающегося красноватого тумана...

«Стоп, достаточно! — это голос Юона, хотя его самого почему-то не видно... А, какое это теперь имеет значение? Главное — связь, будет связь!»

«Слушай внимательно и запоминай, Николай. Прежде всего, постарайся успокоиться. Потом представь, что видишь перед собой человека, с которым хочешь говорить в привычной для него и тебя обстановке. Постарайся безусловно поверить, что вы рядом, совсем близко друг к другу. Об остальном забудь и ничего не опасайся. Говори так, как говорил бы, находясь на планете... Ты уже там, где находится этот человек... Ты видишь его! Ты говоришь с ним... Говори, ведь он ждет!»

— Здравствуйте, Иван Алексеевич!

— А, Генеральный? Ну, как вы там?

— Все нормально. Пока осматриваемся.

— Так что они за люди? Или не люди вовсе? А как же это вы ухитрились махнуть в космос без ракет? Или тоже их работа?

— Конечно. Техника здесь выше всякого нашего разумения. Мы еще ничего не просили, сами предлагают: берите все, берите столько, сколько сумеете поднять и тащить. Я, конечно, имею в виду информацию. Ну, а... Ребята они отличные.

— Рад, рад... Постой, постой! А что это ты, братец, вроде бы... голый?

— Ох, простите, Иван Алексеевич. Это мы тут... купались. На дельфинах катались.

— Чего-о-о? Ага, понял. Это ты, Колюня, мне снишься.

— Да нет же, Иван Алексеевич! Я нахожусь на их переговорном пункте. Не знаю уж, как это все у них получается, но...

— Значит, это мы с тобой, вроде бы, наяву разговариваем? А пощупать тебя можно? Ну-ка.

«Стоп!» — голос Юона. Картина мгновенно смазывается, растворяется в красноватом тумане. Вокруг быстро светлеет, и Аверин скова видит вокруг себя диковинную растительность, остров, безбрежное море, горизонт которого снова стал выпуклым.

— На будущее, Николай, учти, — голос Юона строг, даже чуточку, кажется, сердит. — В таком виде связи непосредственные контакты совершенно исключены. В противном случае вы с собеседником рискуете поменяться местами и телами. Тоже.

Аверин покрутил головой, усмехнулся.

— Если бы я не был так. голоден, то потребовал бы от тебя немедленного разъяснения.

— Так вот: как бы ты ни был голоден, сначала получишь объяснения, а только потом — все остальное. Мы имеем категорическое указание-никогда и ни при каких обстоятельствах не демонстрировать в прошлом ничего, что не может быть объяснено и ггонято, — по крайней мере, принципиально, — как естественное и закономерное яв пение. Что произошло в данном случае, как мы осуществляем такую связь?.. Тебе ведь интересно знать это, не так ли? Слушай. Любое коллапсирующее образование поглощает из среды все виды энергии, которые распространяются в виде силовых полей. А присутствие силового поля можно обнаружить на довольно значительных расстояниях от его источника. Находясь в коллапсирующем образовании, либо в сфере действия его сверхмощного гравитационного поля, ты имеешь возможность одновременно с энергией силовых полей получать и всю полноту информации из среды. И не только из среды, — в данном случае и с планеты, от весьма удаленных объектов Галактики. До тех пор, пока ты не настроился на прием строго определенной информации, полнота всей вообще информации воспринимается тобой как красный шум. Но как только настроилсядостаточно ясно представил себе, что именно ты хочешь видеть, слышать или просто знать, — красный шум, выделив необходимую информацию, становится белым шумом, а ты получаешь то, что тебя интересовало... Красный туман — это следствие сдвига частот в красную сторону в непосредственной близости от объекта с вырожденной гравитационной массой. Здесь наш центр — геометрический, физический, энергетический и информационный, вокруг которого располагаются все остальные конструкции базы. В зависимости от состояния, в котором в данный момент находится центр, ты видишь пространство сомкнутым или разомкнутым, соответственно ведет себя и линия горизонта...

— Да, любопытное тут у вас пространство, — задумчиво сказал Аверин, пристально глядя на своего гида, на губах которого мелькнула и сразу же пропала лукавая усмешка.

— Я не могу объяснить тебе сейчас все и самым исчерпывающим образом, — покачал головой Юон. — Но можешь поверить: настанет день, когда тебе все и до конца будет ясно. Пока скажу лишь одно: пространство и время у нас не просто «любопытные» — эти атрибуты материи в базе организованы оптимальным образом как информационное пространство-время.

— Да, это действительно трудно так вот... с налета. Однако позволь! Поскольку между мной и моим абонентом шел диалог, должна существовать и афферентная, обратная, связь? А какова ее физическая природа?

— Совершенно правильно. Но ты вел беседу c дублем, с информационно-энергетическим контуром. Так мы называем копию оригинала, который в действительности, в физической реальности, остается на месте, В то же время между дублем и оригиналом осуществляется постоянная гравитационная связь. Таким образом создается эффект присутствия: тебе кажется, что ты находишься на планете, а твоему собеседнику, что он находится здесь.

— Ладно, допустим и... Отложим. Сейчас я с удовольствием чего-нибудь полопал бы. Как это у вас тут делается?

— Проще простого, — улыбнулся Юон. — Закрой глаза, открой рот и глотни несколько раз воздух.

Аверин недоверчиво покрутил головой, но всетаки проделал то, что ему посоветовали. Уже после второго глотка он ощутил, как в желудке исчезает сосущая пустота, чувство голода. Он сделал еще три глотка и понял, что больше не стоит, — желудок перестал протестовать окончательно.

— Теперь объясняй! — потребовал Аверин. Юон кивнул.

— Когда-то считали, что жизнь — это обмен веществ. Потом, когда поняли, что энергия эквивалентна массе, стали добавлять: «и энергии». Но постольку всякая энергия несет в себе информацию, — «обмен веществ, энергии и информации». Еще позднее, когда начались поиски решения проблемы искусственной пищи, пришли к выводу, что главное во всякой пище — запасенная в ней информация о положении дел в среде, к условиям которой должен приспосабливаться организм. Скажем, если пища была законсервирована какое-то количество времени назад, либо засолена или засушена, ценность ее во времени все более снижается: ценность всякой информации во времени подает. Потом задумались: а нельзя ли будет насыщать информационный голод биосистем вообще без веществ? Ведь именно информация позволяет организму строить свой метаболический вихрь таким образом, чтобы вписываться в среду оптимальным образом. Значит, чтобы обеспечить существование и развитие биосистем, достаточно насытить среду их обитания определенной информацией — организовать среду соответствующим образом. Либо научить биосистему избирательному усвоению информации за счет потребления из среды энергии, но не вещества.

— Те-те-те, — сказал Аверин. — «Прана»?

Юон засмеялся.

— Одно из наиболее замечательных свойств живой материи заключается в том, что она способна существовать и развиваться там, где это кажется принципиально невозможным... До каких только открытий не доходит природа, да и человек в том числе! Действительно, в вашем времени говорят о широчайшем диапазоне условий, в которых может существовать жизнь. При этом никто не отваживается провести четких границ: «а вдруг...» Так было и в данном случае. В Индии всегда было много людей, но далеко не всегда там было много пищи, вот эта беда и привела к открытию праны: оказалось, что стоит только научиться дышать определенным образом, концентрировать внимание, и необходимую для жизнедеятельности организма энергию и информацию можно получать прямо из воздуха, довольствуясь при этом чрезвычайно малым количеством вещества... Ты, конечно, понимаешь, что речь идет не о «воздухе», а о рассеянной в энергосфере планеты информации, поступающей от Солнца. Это, я бы сказал, самый простой и самый благородный путь развития для любых форм жизни, исключающий необходимость прохождения множества ступеней. Когда пищи много, можно с уверенностью говорить о том, что информация прошла множество ступеней, претерпела ряд метаморфоз, оказавшись труднодоступной для считшвмия и использования: информацию эту сначала поглотили и использовали растения, затем — животные и только лотом — человек. А какова этическая сторона этой, лесенки? Животные были вынуждены поедать растения, уничтожать. В свою очередь, человек оказался вынужденным поедать животных и тоже уничтожать их, А это далеко не всегда приятно. Многие в вашем времени с yдовольствием питаются трупами, но далеко не у каждого поднимется рука с ножом, чтобы прервать чью-то жизнь, потушить свет этой жизни в чьих-то глазах...

— Уж не хочешь ли ты сказать, что в вашем времени...

— Разве ты сам в этом не убедился?

— Тогда объясни: если все вы питаетесь таким вот образом, зачем и почему у вас сохранился язык, зубы, пищевод, желудок? Ведь любой орган, если он не упражняется, должен атрофироваться!

— А почему бы тебе не продолжить? — пальцы на ногах, волосяные покровы на голове... Нет, Коля, все это не так быстро происходит. Да и зачем? Если что-то в организме оказывается «не у дел», эволюция не спешит избавиться от этого, как от балласта. Сначала всегда идет переоценка ценностей: в таких-то процессах то-то и то-то больше не нужно. А может быть, где-нибудь еще пригодится? Не так-то легко природа расстается с тем, что было создано ценой множества проб и ошибок! И разве мы, люди, поступаем иначе? Разве мы торопимся отправить что-то на переплавку, в утиль только потому, что оно устарело? Природа — рачительный хозяин. Зачем зубы, зачем язык?.. Попробовал бы ты поговорить со мной без зубов и языка... — Юон повернулся в сторону моря и, сложив ладони рупором, крикнул: «Э-ге-эй, Му-ур, Росто-ок! Нам пора-а-а... — потом снова повернулся к Аверину. — Да и зачем это? Я мог бы прочесть тебе длинную и нудную лекцию о том, какие функции взяли на себя органы, ранее вынужденные расходовать до семидесяти процентов получаемой организмом энергии на пищеварение... К тому же за долгие миллионы лет Мы основательно привыкли к внешнему облику человека, выработали конкретные и вполне устраивающие нас эталоны красоты и гармонии человеческого лица и тела. Стоит ли менять все это? А вот и наши друзья...»

Он бултыхнулся в воду с пятиметровой высоты и почти тотчас же оказался верхом на Муре. Аверин последовал его примеру, а вынырнув и отдышавшись, увидел возле себя хитрую морду Ростока.

«Садись, поехали, человек из прошлого, вынырнувший в будущее!» — приветствовал его появление дельфин серией щелчков, Аверин обнял его голову, перевалил тело на мокрую, ласковую спину, поискал глазами Юона. Ага, вот и они..

— Ты говорил: «язык, зубы, разговаривать». У меня, знаешь ли, складывается такое впечатление, что вы способны к обмену информацией и без этих принадлежностей.

— Если ты имеешь в виду третью сигнальную систему, телепатию...

«Хотите свежий анекдот? — предложил Росток.— Совсем свежий!»

— Это не тот, который ты начал было рассказывать мне вчера? — поинтересовался Юон.

«Тот уже не свежий, — обиделся дельфин. — Я его уже и не помню. И вообще я анекдотов не запоминаю»'.

— Это как жe, — удивился Аверин.

Дельфин свистнул, фыркнул, застрекотал.

«Головы дельфинов совсем не для того предназначены, чтобы забивать их всяким несвежим хламом. Голова для того, чтобы думать, чтобы наслаждаться. Мы любим все только свежее — воду, воздух, рыбу и анекдоты. Несвежие анекдоты хуже тухлой рыбы».

— Да где же вы свои анекдоты берете?

«А мы просто смотрим на вас, слушаем... И выходит анекдот».

— Вот это действительно анекдот! — усмехнулся Аверин.

Юон скользнул со спины Мура в воду, Аверин проделал тот же маневр. Неторопливо плывя к берегу, раздумывал: неужто и в самом деле придется ломать все устоявшееся, искать какие-то новые опорные точки, вырабатывать новое мировоззрение? Конечно, спешить с этим не следует, однако...

Воронов отчаянно барахтался, пытаясь выбраться из водоворота мыслей, идей, неразрешимых противоречий, кyда бросил его Гаал. Порой ему казалось, будто в сознании все уже выстроилось в стройное здание всеобъемлющей гипотезы, но едва он пытался прикоснуться к ней своими прошлыми понятиями, представлениями, все мгновенно рассыпалось, как карточный домик. Он не мог смириться с мыслью о том, что новая, более обширная область знания может прийти в противоречие с менее обширной, требуя ее коренной ломки или перестройки... Это был явный парадокс!

Каждое последующее знание, по глубокому убеждению Воронова и большинства его коллег, должно не исключать, а включать в себя предыдущее в качестве частного случая, более узкой области. И потому он изо всех сил старался найти средства и способы, чтобы как-то примирить новое со старым, таким привычным и надежным, способным служить фундаментом дальнейшего развития...

Гаал с легкой улыбкой наблюдал за его стаоаяиями — все это легко читалось на лице физика. Но не спешил прийти на помощь: каждый должен самостоятельно выстрадать свое знание, заплатить за него дорогой ценой, ибо новые синапсы образуются лишь за счет перестройки старых. Должны возникнуть новые тропки, по которым помчится пытливая мысль, ища свое собственное, неповторимое видение мира, а потом и свое место, свою роль в этом мире.

Они сидели на мокрых камнях, a у ног их шуршали волны. В отличие от Аверина, Воронов не придавал ровно никакого значения своей внешности, и потому без всяких размышлений сбросил с себя вслед за Гаалом все одежки, тотчас с удовольствием отметив, что так думается гораздо легче.

В ушах его все еще продолжали звучать последние фразы Гаала: «В вашей науке о жизни нет физики, а в физике — жизни». Что говорить, сказано довольно категорично, однако... Справедливо? И стойкость высокотемпературной плазмы, ее «поведение» всецело зависит от ее жизнеспособности?

Еще Гаал сказал так: «Для того чтобы перенести звездные формы жизни на планеты, нужно подумать о том, чтобы формы эти имели тесный контакт со своей родиной — звездой».

Наверное, Гаал уже забыл о нем. Он молча смотрел в безбрежную даль, согнувшись в позе роденовского «Мыслителя», и вся его фигура была неподвижной, словно высеченной из глыбы гранита.

Воронов уже не раз бросал в его сторону косые взгляды, но Гаал делал вид, что не замечает их.

И Воронов, — в который раз! — пытался все заново взвесить и обдумать. Вместе с тем он хорошо понимал, что сейчас, сию минуту, просто не в состоянии обработать и разложить по полочкам полученную информацию, сделав ее собственным достоянием и руководством к действию. Для этого нужно время, и немалое. Однако молчание Гаала было не просто выжидающим — оно было н етерпеливо выжидающим и, следовательно, требовательным.

Наверное, вот так же трудно было когда-то людям привыкать к мысли о том, что не Солнце вращается вокруг Земли (что для всех было «вполне очевидным»), но Земля вокруг Солнца... Теперь ему предлагается не «укрощать» горячую плазму, а всячески оживлять ее, наделяя возможно более высокой организацией, системностью.

Может быть, это было бы очень здорово: а вдруг плазма эта сумеет подняться до высот разума и сознания? Тогда, конечно, она могла бы вести себя достаточно благоразумно, не нуждаясь ни в каких мерах принуждения. Ока занимала бы раз и навсегда отведенное в пространстве место, исправно отдавая в среду избытки своей богатырской энергии, постепенно развиваясь и совершенствуясь, как и подобает всякому разумному и сознательному...

А вдруг где-то здесь — кратчайший путь— к созданию могучего искусственного интеллекта, способного ломать причинно-следственные ряды, заглядывать в будущее? Впрочем, ерунда, конечно, — ни при каких обстоятельствах следствие не может опережать причину!

Последнюю фразу он произнес вслух, и тут только Гаал встрепенулся, заговорил.

— Вы в вашем времени считаете, что следствие афферентно связано с причиной. В действительности же связи гораздо глубже и значительнее: они могут быть и прямыми, эфферентными — на чисто информационном плане, в воображении. Вот здесьто и оказывается возможной чехарда. Вы, скажем, твердо верите, что человечество обязательно придет к высшим фазам коммунистического будущего, — это будет следствием ваших усилий. Но именно безусловная вера в это, знание следствия наделяет вас силой в больших и малых ваших деяниях, заставляя изменять не только мир вокруг себя, но и себя самих! Значит, следствие, которое ждет нас где-то в далеком будущем, оказывается весьма действенной причиной в настоящем. Именно на этом и зиждется органическая связь всех времен, единство прошлого, настоящего и будущего... И еще. Тебе должно быть отлично известно и понятно, что человек, не умеющий видеть будущее или не верящий в будущее, — это никчемный человек. От него не приходится ждать никаких свершений, а круг его забот ограничивается удовлетворением требований базальных инстинктов... Для общества такой человек — это пустоцвет, балласт, в его психике возможны любые патологии, рецидивы. Разумное существо тем разумней и перспективней, чем на большие отрезки времени оно способно проникать, используя увиденное в будущем для действий в настоящем.

— А ваш третий глаз временного видения функционирует именно в этой области?

Гаал посерьезнел.

— Боюсь, вы слишком серьезно понимаете временное видение. Тебе известно, что. в средние веча было распространено так называемое гадание, предсказания судьбы и прочая мистика. Впрочем, это докатилось в какой-то степени и до вашего времени... Теперь спрашивается: почему так живучи подобные предрассудки? Почему люди, несмотря на значительные успехи в области точных наук, все еще склонны порой верить этому? По-видимому, здесь было и есть какое-то рациональное зерно. А заключается оно в следующем. Глубинные, недоступные непосредственному, визуальному наблюдению процессы обязательно оставляют на поверхности те или иные следы, информацию, доступную считыванию. Она фиксируется и обрабатывается, на этой основе и делаются предсказания о возможных последствиях подспудных процессов. Но что интересно: уже в те времена люди сумели сформулировать довольно четкую истину: «Любые гадания по линиям руки, глазам, расположению планет... — это не сообщение о печати Рока или неотвратимости Судьбы, а предупреждение об опасности, которой можно избежать усилием воли». Иными словами, это некоторая вероятность развития событий в будущем. Может быть, наиболее вероятное следствие, необходимо вытекающее из создавшейся в настоящем обстановки. Но вот мы, зная результат и оценивая его значение для нас, всегда в состоянии повлиять на развитие событий определенным образом, чтобы изменить ход процесса, направить его в иную сторону, а тем самым получить иной результат. Временное видение присуще всему живому, без него жизнь на планете вообще оказалась бы невозможной. В ходе эволюции оно совершенствовалось, претерпевало определенные изменения. Это видение основывалось на обработке все большего количества информации, на все более точном знании параметров глубинных процессов... В конечном счете и появился специализированный орган — глаз временного видения. Он представляет собой вынесенный наружу участок мозга, ведающий функциями прогнозирования. Строго говоря, это не глаз, а коллапеирующее образование, «черная дыра», видимая лишь при определенных условиях и в инфракрасном диапазоне. Да и то активизируется и делается видимым этот глаз лишь в том случае, когда он функционирует, когда оказывается необходимым получить максимум информации из среды вообще или от конкретного объекта... А теперь, Кирилл, еще раа.

Ваши поиски в области термоядерного синтеза и методов управления им останутся на уровне знахарства до тех пор, пока вы не поймете, что плазма должна быть не просто организованной, не просто живой: плазменное существо должно видеть цель своего существования, коррелировать ее с вашими целями, эффективно использовать в своих и ваших интересах особенности трансформаций причинно-следственных рядов в информационных пространствах. Не сегодня-завтра вы должны будете вступить в качественно новую информационноэнергетическую область. До сих пор все используемые вами виды энергии получались за счет распада, разложения, падения... Теперь вы станете получать энергию за счет синтеза, непосредственно от одной из форм жизни. Следовательно, вы должны будете позаботиться о том, чтобы создаваемая вами жизнь получила возможность пространственно-временных трансформаций — А не слишком ли все это... субъективно?

— Кирилл, пойми же ты, наконец, что в процессах коллапса субъективное и объективное сливается в едином понятии бытия, как прошлое, настоящее и будущее — в вечном «теперь», в вечном мгновении. Вам предстоит перенести центр тяжести, направление основных усилий с энергетической основы на информационную. Вы должны понять, что энергия эквивалентна не только массе, но и информации. Ведь чем большими знаниями об особенностях объекта вы располагаете, тем меньше энергии вам приходится тратить на управление объектом, на процессы, текущие в нем. И обратно: дефицит информации требует избыточных количеств энергии и массы. «Знание — сила» — это не просто лозунг или название вашего журнала. Это реальность, обладающая вполне материальной силой. Информационно организованное пространство насыщено громадной энергией действия! Оно обладает и собственным силовым полем, способным оказывать существенное влияние на весьма удаленные объекты, — влияние положительное или отрицательное, в зависимости от того, какие мы преследуем цели, создавая информационную структуру того или иного пространства...

Наклонив голову, Воронов старался не упустить ни слова, не позволить мысли переключиться на что бы то ни было постороннее под влиянием «бокового» зрения или слуха. Он изо всех сил старался понять — как можно будет использовать все это практически, но...

— Может быть, допустим. Но это еще не физика, а философия, хоть она и представляет опредег ленный интерес; ты не мог бы порекомендовать нечто более конкретное? Совсем откровенно; со держится ли в программе развития наших контактов пункт, согласно которому вы сможете предоставить в наше распоряжение необходимые формулы, расчеты, чертежи?

Гаал энергично покрутил головой.

— Абсолютно исключено, Кирилл! Здесь вы должны идти сами. Если бы даже мы очень захотели дать вам что-то готовенькое, вы не сумели бы разобраться в некоторых важных деталях. Опыт прошлых временных экспедиций показал, что знание, не имеющее под собой практического опыта, ничего, кроме вреда, не приносит. У нас довольно узкая, ограниченная задача: объяснить принципы, предложить вам круг идей, помочь безусловно поверить в возможность их практического осуществления. А потом мобилизовать ваши силы, ускорить ваше развитие... Только так мы имеем возможность сжать время физического плана, приблизить ваше настоящее к будущему, освобождая заключенную во времени энергию действия.

Лена пришла в дикий восторг от моря, дельфинов. В отличие от своих друзей, она не торопилась ломать голову над вопросами о сущности и механизмах явлений, не спешила раздумывать и о том, как это капля способна вместить океан... Она принимала мир таким, как он есть, не стремясь анатомировать эту красоту, дифференцировать на составляющие высокие, захватывающие дух чувства.

Конечно, и это нужно, однако всему свое время и место. «Потом разберемся» — это было ее девизом и руководством к действию всякий раз, когда жизнь улыбалась ей, когда что-то безусловно нравилось или чего-то очень хотелось.

Сейчас ее все больше занимали мысли о Грише: она все отчетливее сознавала, чувствовала, как не хватает ей этого человека. И то странное обстоятельство, что Гриша вдруг превратился в Гаала, мало ее тревожило. Гаал так Гаал, не все ли равно?

Мы сумеем понравится и Гаалу! Ха, поду-умаешь, «звездный скиталец», да еще из будущего! А мы вот тоже не лыком шиты...

Нет, она не любила анализировать. И хотя ее успехи и ее известность проистекала, главным образом, из статей о науке и ученых, секрет этих успехов был не в скрупулезно точном изложении сущности какого-либо явления, открытия, а именно в восторженно-образном видении мира, в детскости восприятия всего нового, будто по волшебству оживавшего в ее изложении. Давно известное она умела видеть под каким-то неожиданным углом зрения, делая иной раз парадоксальные выводы, ошеломляя ими не только читателей, но и видавших виды ученых мужей. Здесь, на космической базе, она поняла, что иногда не следует спешить с выводами и обобщениями, а просто следует впитывать в себя совершенно новую, необычную информацию, ничего не отрицая априори, не ища и не требуя объяснений непонятному, а просто принимая на веру и радуясь, что тебе так сказочно повезло...

— А знаешь, Лена, кому обязаны люди чувством прекрасного? — заговорила Эо. — Дельфинам. Да, это так, не удивляйся. Ты видела на древнегреческих амфорах изображения детей на спинах дельфинов? Сегодня мы научились понимать друг друга, а в те далекие времена такое понимание могло существовать только между детьми и дельфинами, — взрослые начисто утрачивали такую способность. Родители никогда не протестовали и не опасались за судьбу своих малышей, которых дельфины уносили на себе далеко в море, — ничего страшного не могло с ними случитося. Но они даже не догадывались о том, какое влияние оказывают дельфины на эмоциональную сферу маленьких человечков... Даже тогда, когда человечки эти вырастали и начинали творить прекрасное, умное, дерзкое, качественно новое... То, что пережило века и тысячелетия, вошло даже в наше время как эталон величия и гармонии человеческого тела и духа, а наши зодчие и до сих пор оглядываются на бессмертные творения древнегреческих мастеров.., Почему ты не раздеваешься?

Чувство восхищения охватило Лену: «А ведь я так похожа на нее... И все-таки я не такая. Сколько же лет должно пройти, чтобы тело человеческое сделалось таким прекрасным?!» Эо «услышала», живо повернулась к Лене.

— Дело здесь не во времени, Леночка. Мне не хочется поражать тебя «чудом», поэтому тебе придется ознакомиться с некоторыми общими принципами... Вы признаете, что человеческая мысль, золя, идея способны обладать материальной силой, изменять мир, самого человека, как носителя и мысли, и воли... Не следует, конечно, забывать, что и мышление, и напряжение воли всегда основывается на физических, безусловно материальных, процессах. Но ты можешь управлять своим телом в гораздо более широких диапазонах, чем сегодня можешь мечтать. В зависимости от хода твоих мыслей, от образов, которые возникают в твоем воображении, резко меняются тончайшие биохимические процессы в твоем организме, меняется вся деятельность важнейших органов и желез. Обрати внимание, я сказала: «ход мыслей», «образы возникают». В вашем времени эти процессы все еще неуправляемы, спонтанны. Лишь очень незнаительное количество людей в состоянии подчинить себе, своей воле процессы мышления, дисциплинировать свой мозг — этот самый молодой и самый мощный, но одновременно и самый капризный, самый своевольный орган живого. Но, подчинив его своей воле, своему «я», научившись управлять воображением, ты оказываешося полной хозяйкой всему, что в тебе происходит, Ты всегда сумеешь вытеснить возникшие под влиянием внешних причин образы, если они действуют на тебя отрицательно, другими, которые вольют в тебя новые силы. То же — с мыслями, их направлением...

Однако это еще далеко не все. Силовые поля биосистем, которые питаются энергией организма и среды его обитания, также не остаются безразличными к образу твоего мышления, к воображению: их структура также соответственно меняется и может быть управляемой. В некоторых случаях ты можешь даже направленно посылать свернутые поля в пространство, отрывая их от своего тела, но в то же время не теряя с ними информационной связи и воздействуя на них определенным образом. Вот так!

Эо прикрыла глаза, а Лене показалось, будто она чувствует ее громадное внутреннее напряжение.

Через несколько секунд рядом с Эо возникло легкое синеватое облачко, стремительно вращающееся, уплотняющееся, вытягивающееся по вертикальной оси и принимающее форму человеческого тела, Еще мгновение — и перед Леной оказались две Эо, совершенно неотличимые друг от друга, глядящие на нее с одинаковой улыбкой, одновременно и мудрой, и веселой, чуточку даже озорной.

— Можешь теперь потрогать любую из нас, — одновременно сказали обе. — Различий не будет.

Лена сделала робкий шаг вперед, взяла за руку «новую» Эо, — рука показалась ей теплой, чуточку влажной, тяжелой...

— Но это лишь в первый миг дублирования, — сказала «новая» Эо. — Если мы теперь разойдемся в разные стороны и каждая из нас начнет действовать самостоятельно, сообразно условиям, в которых окажется, то постепенно станут появляться различия. А это все более станет затруднять процесс обратного слияния. Потому такие эксперименты лучше не затягивать...

Мгновение — и обе Эо слились в одну.

— Ты понимаешь, — продолжала она с той же улыбкой, — что, обладая способностью воссоздавать себя в неограниченном количестве копий, научившись управлять энергией своего тела, мы в состоянии воспроизводить и любой неодушевленный предмет. И здесь наши возможности практически неограниченны. Нам не нужны ни кисти, ни резцы, ни мрамор: все, что мы захотим и сумеем представить, Может быть материализовано за более или менее длительные промежутки времени. Ты поняла? Это совсем не «чудо», а закономерный и естественный результ длительного развития, настойчивых тренировок. Это результат укрепления воли и дисциплинирования мышления. Ну и, конечно, глубокого знания законов движения материи.. А вот и наши путешественники! Чего ты испугалась?

Лена, увидев Гаала и Воронова, быстро присела, схватила платье. Эо рассмеялась.

— Ох, я и забыла: «запретный плод»... Неужели тебе не приятно, когда тобой любуется мужчина, желает тебя, а ты чувствуешь ответное желание? Когда ты смотришь в его горящие страстью глаза, жаждущие слияния... Или это твоя скромность — только атавистические ухищрения, признанные разбудить агрессивные силы? О, я вижу, и Кирилл не торопится выбираться из воды... До чего же вы смешные, дорогие наши предки! Смелые до 6eзyмия, дерзкие до безрассудства, наивные до нелепости... Гаал, я тебе нравлюсь?

— Сегодня ты прекрасна, как никогда! — выскакивая на берег и поднимая ее на сильных руках, Гаал принялся покрывать поцелуями лицо и грудь Эо.

— Ты постоянно говоришь одно и то же! — капризно поморщилась Эо. — Мог бы придумать чтонибудь свеженькое... Подожди, не будь эгоистом и подари Лене Григория.

— Пожалуй, ты права, — сказал Гаал, опуская Эо на влажный песок. И Лена еще раз увидела «чудо»: такое же синеватое облачко, отделившееся от Гаала, приняло облик Григория Панченко — пилота вертолета, во всем повторяющего внешность Гаала.

Но это был явно не Гаал: молодой человек смущенно смотрел на обнаженную Лену, щеки его заливал легкий румянец, и он не знал, куда девать руки, что сказать или сделать...

Лена подошла к нему, взяла за руку, посмотрела в глаза.

— Ты, наверное, уже умеешь кататься на дельфинах? Я тоже хочу попробовать.

— Все это очень здорово и безумно интересно! — провозгласила Лена, освоившись на спине Мура. Ей не терпелось «разговорить» Гришу, которого она так неожиданно получила «в подарок» от Гаала и Эо. Вдруг они вздумают его забрать тем же способом, что и выдали? Пусть попробуют, она им устроит веселую жизнь! Интересно, а он так же реален, веществен, как та, вторая Эо? Но вот убедиться в этом, когда их разделяют более двух метров воды, трудновато. К тому же дельфины несутся во всю прыть.

Григорий молчал, и Лена всем своим существом ощущала его скованность, смущение, — от их наготы, от ее напористой агрессивности и еще чегото, чему трудно было бы даже подобрать подходящee название. Потом дельфин под ней издал серию каких-то странных звуков, и Лене показалось, что она слышит вопрос: «Тебе хорошо с нами, женщина из прошлого по имени Лена?» Но как ответить? Щелкать и посвистывать вот так она не умеет... Мысленно? Однако прежде, чем решить эту задачу, с губ слетел и ответ,

— Замечательно! А как зовут тебя, дельфин из будущего?

Новая серия щелчков означала: «Меня зовут Мур, а моего товарища — Росток. Ты должна ценить мгновения, когда тебе приятно. Потому что после приятного случается неприятное, и тогда тебе пригодится энергия радости, которую ты должна копить в такие вот мгновения».

«Хотите свежий анекдот? — откликнулся Росток. — Один дельфин тоже ценил приятные мгновения и никогда не забывал, что ему может понадобиться энергия радости. Он все время помнил об этом, даже когда ему было очень, очень приятно. Только почему-то такие мысли делали приятное все более неприятным, а когда на смену приятному приходило неприятное, он вздыхал и говорит «Наконец-то! Ну-ка, где моя энергия радости?» И тогда оказывалось, что ничего у него нет, все потрачено на ожидание неприятного... Правда, смешно?»

— Он хочет cказать, — улыбнулcя наконец Гриша, — что, живя и радуясь, не имеет смысла задумываться о возможных горестях в будущем, о неизбежности смерти. Наверное, Росток таким образом комментирует и дополняет Мура.

— Значит, ты тоже понимаешь? — обрадовалась Лена. — Но как же это у нас получается? Почему мы вас понимаем, Мур?

Вместо Мура затрещал Росток.

«Пора бы знать такие простые вещи, люди из прошлого! Есть языки внутривидовые, и есть всеобщий, понятный всем живым существам: это язык образов. В далеком прошлом случались на нашей планете пожары, землетрясения, штормы. Образ шторма был понятен и чайкам, и рыбам, и дельфинам — всем, кто жил в море. Такие образы могут передаваться по множеству каналов, совсем не обязательно в членораздельной речи или каком-то наборе звуков. Мы заставляем понимать себя не только щелканьем или свистом, хотя и здесь множество оттенков. Мы подключаем и свои биомагнитные поля, движение мышц и кожи... Просто мы сильно хотим, чтобы нас понимали, хотя сами и не всегда понимаем, как это получается, что нас понимают. Я вот тебе сейчас объяснил, а сам л-ак до конца и не понял. Это всегда так, когда начинаешь говорить на чужом языке, для чужого разума. И вы, если захотите, чтобы вас поняли, всегда найдете для этого способы, даже если вам рот заткнут. Вы даже глазами может сказать друг другу больше, чем могли бы сказать словами. Нужно только сильно хотеть. И пробовать. А вообще-то пусть вам Гаал про это рассказывает».

— А что вы знаете о нас, людях? — спросил Гриша.

«О людях мы знаем все, — сказал Мур. — Как о людях. И хорошо понимаем их. Только когда они принимаются свертывать пространство или превращать время в камбалу, а небо в воздушный пузырь, мы отказываемся понимать их».

Лена подумала, что сейчас она может задать дельфинам вопрос, с которым не решилась бы обратиться к Эо или Гаалу.

— Росток, а много людей в вашем времени? Тебя никогда не интересовали цифры?

«Цифры только все запутывают. А людей то очень много, то совсем мало. Люди — разные: основные и дубли. Основных совсем мало, что-то около сорока. В вашем времени действуют свыше четырех миллиардов. Только не у всех получается... Я хочу сказать, что не все соглашаются переходить в будущее. Это правда? Так мы слышали. Значит, почти все люди как дельфины: хотят жить только в настоящем».

— Ин-те-ре-ес-но, — сказала Лена. — Гриша, ты хорошо помнишь, как состоялось твое первое знакомство с Гаалом?

— Отлично помню! Это случилось, когда я поднял вертолет, чтобы идти вдогонку за вашей машиной. Ребята о чем-то заспорили, а я подумал: «Вот бы и мне махнуть с учеными в космос!» И тут же, ну, прямо сразу же, услышал: «Человек может добиться всего, чего он хочет. Конечно, если он сильно хочет, по-настоящему». Я даже улыбнулся, помню: что это еще за нелепость, откуда? А тот же голос так это спокойненько продолжает: «Я помогу тебе поверить в это. Я покажу себя а тебе и твое ближайшее будущее. Смотри». Я глянул и обомлел: во лбу у меня — третий глаз! А потом стали одна за другой наплывать картины: ваша машина, я опускаюсь, вы выходите, ребята тащат барахло из ящиков, потом — космодром, кабина корабля и я — в пилотском кресле. Потом все тускнеет, я опять вижу в зеркале свое лицо — теперь обыкновенное, без третьего глаза. И снова слышу тот же голос: «Решай, Григорий. В космосе, ты увидишь и узнаешь много интересного, познакомишься с далеким будущим человечества. Для этого необходимо лишь твое согласие. Ты должен позволить мне действовать вместо тебя там, где будешь чувствовать неуверенность, где твоих знаний окажется недостаточно...» Я спрашиваю, тоже мысленно: «А что для этого нужно?» Он отвечает: «Только одно: твое «да». «Пусть будет «да», — сказал я и тут же оказался вроде бы в роли стороннего наблюдателя. Кто-то вместо меня говорил, действовал, а я только пытался оценить и понять эти «свои» слова и поступки... Иногда радовался: все получалось очень здорово. Один только раз мне немного не понравилось... Помнишь, ты просила своих товарищей, чтобы они тебе напомнили, что ты должна меня поцеловать? А я... Точнее, не я, Гаал, заставил тебя и остальных заснуть. А потом ты, наверное, забыла...

— Нет, Гришенька, как же я могла забыть? Сейчас я к тебе перелезу... Мур, я ведь должна держать слово, как ты думаешь? Росток, а тебе не будет тяжело?.. О-ох, Гришенька... А теперь, если можно, доставьте нас на берег. Только скорее. Гриша, держи меня крепко! Еще крепче... Вот так.

Оставшись в одиночестве, Воронов, не торопясь, oделся и пошел по берегу в сторону, противоположную той, в которую убежали Гаал и Эо. Сейчас они, наверное, будут придаваться самым что ни на ecть земным радостям, думал он, а меня на некоторое время оставят в покое. Можно будет все хо. внько обдумать еще раз и взвесить... Интереснo, что сейчас поделывает Сергей?

И тут же увидел Невского. Тот сидел возле воды, шагах в тридцати, А потом произошло что-то совсем непонятное: Воронов был совершенно уверен, что он oстался на месте, хотя в то же самое время каким-то необьяснимым образом будто бы «слился» с Нeвским, почувствовал себя им. Последняя мысль, которую он осознал как собственную мысль его, Воронова, была такой вот: «Интересно, а бывает здесь когда-нибудь вечер?»

Невский поднял голову, чтобы поискать Солнце, и, не найдя его, почти не yдивился. Вокруг быстро темнело, Солнце могло прятаться где-то там, за eго спиной. Чуднoй все-таки это мир, странный мир... Кто бы мог предположить, что подобное возможно? Будто во сне все происходит... Что-то уж слишком упирал в их недавней беседе Лей на информационное пространство. И как можно истолковать его плутовскую улыбку? Почему он так старательно прятал глаза, когда Невскому удавалось припереть его к стенке тем или иным вопросом?

Почему на все такие вопросы от него нельзя было добиться ничего, кроме уклончивых «потом, потом...»?

Море, песок, небо... Только джунглей не хватает!

А ведь как было бы красиво: золотистый пляж, с одной стороны окаймленный лазурными волнами, с другой — пышной растительностью!

Он живо представил себе, как все это могло бы выглядеть, и в то же мгновение услышал какой-то шорох позади себя. Оглянувшись, почувствовал, как перехватило дыхание: там, где еще совсем недавно был кустарник, теперь стеной возвышались тропические джунгли — непролазная чащоба, оглашаемая истошным визгом обезьян, стрекотом цикад, птичьим гомоном... Новский снова повернулся к морю, — здесь все оставалось неизменным, и это немного успокаивало. «А ведь в таком вот лесочке, — мелькнула мысль, — наверняка могут водиться всякие разные зверюшки... Вроде тигров...» Он живо представил себе тигриную морду и сразу же ощутил на своей шее тяжелое дыхание. Еще не оборачиваясь, он уже знал, что за спиной его стоит тигр... Но что же это такое? Его мозг получил здесь каким-то образом способность предугадывать события, какие-то изменения в этом мире?

Или все это объясняется как-то иначе? Хм, тигр!

Ну, допустим, тигр. Если дельфины здесь умные, то и тигр, по крайней мере, обязан быть ручным.

Новский спокойно обернулся и, встретившись глазами с тигром, протянул руку, чтобы потрепать зверя по холке. Тот с готовностью опустил голову, змеиным движением скользнул под руку человека, осторожно потерся боком о его колено, блаженно сощурил глаза.

— Кис-киса-а, — приговаривал Нeвский, теребя тугую шкуру зверя, одновременно устраиваясь поудобней.

— Мры-а-у, — утробно мурлыкал тигр, обнажая в радостной улыбке белоснежные клыки.

«Однако! — подумал Новский. — Если такая киса вздумает рассердиться, лучше держаться от нее подальше...»

По телу хищника промчалась волна дрожи, в следующее мгновение тигр вскочил, раскрыл пасть, развернулся и, колотя хвостом по песку, припал на передние лапы, готовясь к прыжку. Новский почувствовал себя не в силах пошевелиться: его воля оказалась парализованной, как и тело, только где-то в глубинах сознания отчаянно барахтались какие-то несвязные мысли, образы...

«Вот сейчас он прыгнет, и...» Тигр прыгнул...

«Конец. Эх, Лей, почему ты меня оставил?»

— СИИНТ, стопор, снять! — раздался в ушах резкий, какой-то металлический возглас Лея. Новский открыл глаза, перевел дыхание, с немым удивлением уставился на своего гида. В глазах Лея читалось холодное бешенство. Зато тигра как не бывало, вокруг снова было светло, а Новский, даже не оборачиваясь, был уверен, что и джунгли исчезли. — Удивительная несобранность, полная безответственность, — заговорил наконец Лей, сверля глазами переносицу Невского. — А ты еще хотeл задержаться здесь подольше... Неужели и теперь не понял, что в таком пространстве-времени вам еще нет места, что для этого нужно дорасти?

— В каком это смысле? — обиженно спросил Невский. Лей коротко вздохнул, сел рядом.

— Поиcки, Сергей: для того и создаются эти тяжелые и плотные небесные тела-планеты, чтобы живые и разумны существа имели возможность пройти на них определенную школу совершенствования. Вы должны научиться понимать, что ни одно ваше желание, каким бы неосуществимым оно ни казалось, во времени не может остаться без последствий — когда-то и как-то оно обязательно исполнится, но при этом вам придется иметь дело и с «побочными продуктами», о которых вы не подозревали либо надеялись, что они окажутся не столь грозными. Там, на планете, у вас есть какой-то резерв времени между возникновением желания и его исполнение. Природа вашего мира такова, что для реализации желания всегда необходимы определенные силы, вещество, энергия. И главное, еще раз повторяю: время, время, время! Такое количество времени, которое позволит вам «передумать», отменить— то или иное желание, если вы поймете, что его исполнение чревато нежелательными последствиями не только для вас, но и для ваших ближних и дальних. Eсли же вы хотите чегото лишь для себя одного, а прочим исполнение этого желания ничем не угрожает, что ж, это не страшно, но вы ничему и не учитесь.

Здесь этого резерва времени нет. Практически мгновенно вы можете осуществить любые свои желания, материализовать любые образы, которые появятся в вашем воображении. Но вы еще не доросли по сознания необходимости контролировать свои мысли и желания, свои эмоции, — все это у вас возникает «само по себе», и мысли, и желания — это те же кошки, что «гуляют сами по себe. Вас нельзя оставить в одиночестве ни на секунду! А у нас ведь есть и другие задачи. Очень прошу тебя: впредь размышляй лишь об абстрактном. Особенно когда рядом нет кого-то из нас.

Oн исчез так же, как появился. Невский покрутил головой, хмыкнул, медленно поднялся, побрел по берегу... Все это Воронов видел уже собственными глазами — из собственного тела, а пережитoe казалось ему теперь каким-то мгновенным помутнением сознания... Или сном? Легко сказать — «контроль над желаниями й мыслями»! Или это есть именно то, самое главное, чему должны мы, люди, учиться на планете?

Чтобы потом, не нанося вреда самим себе и остальным, жить в таком вот будущем, где «все возможно», где все — «по щучьему зелению, по моему хотению»? А разве не на это нацелен, в конечномто счете, весь наш технический прогресс, зея наша кнопочная цивилизация? В самом деле: когда-то мы придумывали рычаг, чтобы с помощью незначительного мышечного усилия ворочать глыбы вещества. Потом — кнопка, включающая громадные мощности... Наконец, биоманипуляторы, позволяющие воспроизводить воображаемые движения механическими приспособлениями. Что ж, наверное, когда-нибудь и мы сумеем среду своего обитания организовать таким образом, что все ее компоненты окажутся в безусловном подчинении нам...

Наверное, здесь такая среда, такое пространство уже существует, а мы в нем являемся инородными телами. И наше место, к сожалению, пока еще не здесь — наше место на «тяжелой и плотной планете Земля», где мы должны пройти определенную школу, совершенствуя свой мыслительный аппарат, дисциплинируя эмоции... Веселый разговор!

От этих мыслей Воронов пришел а совершеннейшее уныние. И, как ни странно, откуда-то появилась и начала все более крепнуть уверенность в том, что и его друг, Сергей, с которым он только что «воссоединился» самым таинственным и непостижимым образом, думает о том же. И настроение у него аналогичное... Наверное, при первом же yдобном случае нужно будет попросить хозяев базы ответить на эти вопросы, расставить все точки над «и». Как можно скорее, а не «потом, потом»... Может быть, они хотят, чтобы мы сами «выстрадали» эти знания? А наиболее оптимальным вариантом считают намеки да осторожные подсказки? Что ж, и так может быть...

— Знакомьтесь, друзья, — улыбаясь, предложила Эо. — Это Лола Брайтон, журналистка из Соединенных Штатов. А это Лена Балашова, журналистка из Советского Союза. Обе вы пишите о науке, так что общий язык, думаю, найдете легко и быстро.

Лена и Лола посмотрели друг на друга удивленно, настороженно, веря и не веря: каждой казалось, будто она смотрится в зеркало и видит в нем собственное отражение... Или Эо повторенную я каждой из них. И только когда они пожали друг другу руки, обменялись несколькими ничего не значащими фразами, стали различать маленькие особенности. «Какой напряженный, настороженный взгляд, — отметила Лена. — Кажется, в любую уйду готова отразить удар или сама ударить...»

— Пoслал бог еще одну подружку, — констатировала Лола. — Но с этой, кажется, будет полегче: Смотрит — вся нараспашку..

— Мы решили познакомить вас, — продолжала, — потому что отныне вам придется работать cooбща. Точнее, делать одну и ту же работу, но а разных полушариях планеты, освещать различные стороны одной и той же проблемы. Я объясню. Каждой из вас не хватает времени на то, чтобы писать и постоянно быть в курсе событий в области ия термоядерной плазмой и построения ного интеллекта — одновременно..

— Смешно слушать, хмыкнула Лола. — Тебе ведь известно, с каким мы трудом прорываемся в Сан-Диего. Или вы намерены обеспечить нам постоянную поддержку своими штучками-дрючками? Сомневаюсь, чтобы нам это постоянно сходило с рук. Рано или поздно объявят меня ведьмой и поджарят на медленном огне... Впрочем, есть электрический стул.

Эо сделала такой жест рукой, будто отметала все сказанное Лолой. Лена решила, что имеет смысл вступиться, — ее коллеге действительно приходится работать в жутких условиях.

— Дело в том, Эо, что военно-промышленный комплекс в Штатах диктует свою волю правительству и самому президенту. Те области знания, о которых ты говорила, засекречены...

Эо снова сделала тот же жест, покачала головой.

— Зачем ломиться в открытые двери, друзья? Мы хорошо осведомлены о положении на планете и до кoнца отдаем себе отчет а трудностях, которые вам предстоит испытать. Но мы совсем не намерены толкать вас на путь «разглашения тайн». Ты, Лена, правильно оцениваешь причины, которые затрудняют получение информации в ваше время. В определенном смысле эти обстоятельства играют даже позитивную роль в общем развитии: вы изо всех сил стараетесь испугать друг друга, хотя уже сегодня наличными средствами можно не единожды уничтожить биосферу... Но, как бы там ни было, ваш научно-технический прогресс ускоряется.

— Два крoкодила ели друг друга и подавились, — ввернула Лола. — На этом закончились их прогрессивные начинания.

Эо крикнула куда-то в сторону: «Гаал, поставь на экспресс-транспорт дубль Петра, а то эта девчонка ртг не дает раскрыть!» Требование было выполнено практически мгновенно: перед ними возник Петр, одновременно похожий на Гаала и Григория.

— Вот теперь поговорим, — удовлетворенно кивнула Эо, глядя на вновь прибывшего. — Но будет лучше, если мы сядем. Садись и ты, Петр. Когда ты рядом, Лола ведет себя гораздо миролюбивее... Итак, девочки, говоря о вашей работе в будущем, я имела в виду другое. В работах Воронова и Новского, а также в аналогичных работах Вольфсона и Нормана есть не только военно-экономические, но и глубоко социальные, нравственные проблемы. А эти области принципиально невозможно засекретить, даже при самом сильном к тому желании. В то же время они имеют не меньшeе, а гораздо большее значение для человечества. Возьмем проблему искусственного интеллекта. В вашем времени и в вашей стране, Лола, над ней работают несколько институтов, которые находятся под опекой бдительных учреждений. Это закономерно: Пентагон надеется получить если и не сверхразум, то уж, во всяком случае, всякого рода «автономные выходы», имеющие военное значение.

Однако для нормальной работы этих институтов необходимы значительные денежные средства, большая часть которых выкачивается из карманов налогоплательщиков. А чтобы они не слишком роптали, им станут всеми правдами и неправдами внушать, будто искусственный интеллект сулит нации в целом сказочные блага... Вот ты и подключайся к этому хору: тебя уже знают, тебе верят, писать ты умеешь. Самой необходимой информацией тебя снабдит Норман... Гаал! Нормана на экспресстранспорт! Вот и хорошо, Если можете, мистер Норман, чуточку потерпите: позднее вам будут представлены исчерпывающие объяснения всего, что произошло с вами. Сейчас ответьте лишь на один вопрос: если вы окажетесь в роли одного из ведущих специалистов по решению проблемы искусственного интеллекта, вы не откажете Лоле в информации самого поверхностного, чисто социального и нравственного характера? Если она попросит...

Норман энергично пожал плечами, дернул головой.

— Лола прекрасно знает, что мы с Карлом всегда сделаем все, что она скажет... Кстати, а где Вольфсон? Только что был рядом! Куда это вы меня вытащили?

— Потом, Стив, потом, — улыбнулась Лола. — Здесь развертываются довольно-таки забавные перспективы. Давай, подружка, дальше.

— Значит, договорились. Я думаю, все достаточно наслышаны об этой истории: вычислительной машине была поставлена задача — найти оптимальный путь развития общества, свободный от кризисов, инфляции и прочих непотребств. Ответ был четким и однозначным: таким путем может быть только путь социалистического и коммунистического развития. Теперь подумайте: а что может рекомендовать искусственный интеллект? Можно не сомневаться: то же самое, но только гораздо обоснованней, весомей, еще решительнее! И вряд ли кто-то усомнится в обоснованности такой рекомендации, в способностях искусственного интеллекта. Особенно после того, как ты, Лола, разъяснишь это в своих статьях. Тебе нужно будет показать людям основные принципы обработки информации в коллапсирующих образованиях биосистемами всех видов и искусственным интеллектом. Вы понимаете — это ведь не «военная тайна».

— Как бы не похуже! — рассмеялась Лола.

— Скажи «получше», так будет правильнее, — подал наконец реплику Петр. Лола мгновенно оживилась.

— Конечно, я не так выразилась, Петр совершенно прав. Больше всего мне нравится то, что выступать можно будет с открытым забралом, и при этом никто не обвинит тебя в «красной пропаганде». Это ты здорово придумала, подружка!

— Это не я придумала, — серьезно сказала Эо. — Просто таковы законы развития всякой цивилизации. Моя роль сводится лишь к тому, чтобы интерпретировать их в конкретной обстановке. Теперь рассмотрим еще одну сторону. Ваши предприниматели все большее внимание уделяют автоматизированным системам управления производством, целыми отраслями. И, в меру сил своих, способностей и возможностей, прямо или косвенно способствуют ускорению процесса создания искусственного интеллекта. Рано или поздно, интеллект этот потребует, чтобы ему предоставили всю полноту власти в целях координации усилий нации в области экономики, а потом...

— Повернет ее на путь социалистического развития! — гаркнул Норман. — Вот это будет потеха! А где же мой Карл?

— Наверное, это произойдет не сразу и не совсем так, как вам кажется, мистер Норман, — сказала Эо. — Но ваша энергия и ваши эмоции делают вам честь. Равно как и ваши убеждения.

— Да, это будет действительно здорово, — сказала Лена. — Значит, Лола будет заниматься искусственным интеллектом, а я буду при ней переводчиком? Только ведь у нас никого не удивишь такой «новостью», — социализм лучше капитализма. А что мне делать с «разумной плазмой»? Какой от нее будет прок в деле объединения человечества? Я ведь тоже хочу подраться!

— Гаал, — сказала Эо, — мы немного устали. Сейчас пойдем купаться, присоединяйся.

«Смотри, — сказала Ростоку Милка, — сейчас будет еще три, и совсем свежих, анекдота... Где только они набирают этих людей?» «Чур, я забираю вон ту женщину, похожую на Лену, — сказал Росток. — Надо позвать остальных. Свистни им, Милка».

— Эх, самое бы время выпить, чтоб не свихнуться! — мечтательно произнес Норман, подходя к воде и опускаясь на корточки.

«Пей, человек!» — протрещал Росток, ударом мощного хвоста подгоняя к берегу волну и окатывая кибернетика с головы до ног.

— Эй, парень! — вскочил Норман. — Ты никак что-то сказал?! Не хулигань, так гостей не встречают...

Все рассмеялись, а Норман принялся стаскивать с себя мокрую рубашку, отжимать ее, потом, оглянувшись на остальных и сориентировавшись, стянул брюки. Лола и Петр сначала, колебались, глядя, как Эо, Лена, Гаал и Григорий снимают себя все признаки цивилизации и остаются в чем мать родила.

— Главное — не выделяться, — глубокомысленно изрекла Лола. — Давай, Петр, разоблачимся и мы. Тут такой порядок: все должны убедиться, что у нас не припрятаны микрофоны или пружинные ножи.

— Лола, а я не спутаю тебя с этими двумя? — спросил Петр, кивая в сторону Эо и Лены. — Так я отличал бы хоть по..

— Я себе так перепутаю! — погрозила ему Лола крепким кулачком — два раза окуну, один раз выну!

«Женщина из прошлого по имени Лола! — затрещал Росток. — Садись ко мне на спину, у меня есть для тебя свежий анекдот».

Лола выпрямилась, широко открыла глаза.

— Ты что-то сказал, зверюга?

«Я уже давно не зверюга, — дружелюбно улыбаясь и подмигивая, пояснил Росток. — Я веселый и мирный Дельфинус-Сапиенс, который очень любит, когда на его спине смеются красивые молодые женщины».

— О-ого, — сказал Петр. — Вот это — анекдот!

«Это не анекдот, — протрещала Милка. — Садись ко мне, и я расскажу тебе самый замечательный, совсем настоящий и очень свежий анекдот. Почти про тебя... Сел крепко? Теперь слушай. Один дельфин все время удивлялся и открывал рот — вроде тебя. Что бы ни увидел не берегу — сразу рот открывает. А однажды так сильно удивился, что вывихнул челюсть и не мог больше закрыть рот. И нырять больше не смог, а ловил только ту рыбу, которая поверху плавает... Правда, смешно?

— А разве все, что поверху плавает, хуже? — спросил Петр, силясь в то же время вникнуть во второй смысл притчи.

«Хуже, — протрещал Росток вместо Милки, — То, что на самой поверхности, обязательно либо дохлое, либо совсем тухлое. И вовсе не главное. Разве можно так перепутывать? А вот у меня тоже есть совсем свежий анекдот, женщина из прошлого по имени Лола. Одна дельфинка тоже очень боялась, что ее законный дельфин с кем-нибудь ее перепутает. Чтобы так не случилось, она обросла ракушками, понацепнла на себя водорослей и стала совсем ни на что не похожая. Дельфин посмотрел на нее, засмеялся и поплыл к другой, которая осталась похожей на дельфинку и ничего на себя не цепляла и не красилась... Правда, смешно?»

— Очень, — рассмеялась Лола. — Наши женщины только тем и занимаются, чтобы раскрасить себя и быть ни на что не похожими... А хочешь, теперь я расскажу тебе анекдот?

«Нет, — протрещал Росток. — Вы не умеете их придумывать».

— Но это не я придумала, — сказала Лола. — Вот послу...

Росток нырнул, а Лола, взмахнул руками, с удивлением прчувствовала, что буква «у» почему-то горько-соленая и совсем мокрая.

«Росток не любит тухлых анекдотов, — пояснила Милка, когда Лола уцепилась за ее плавник, а Петр подхватил журналистку под руку. — Теперь тебе придется звать другого дельфина».

— А у нас был такой поэт, Омар Хайям, — сердито сказала Лола, — Он учил, что лучше быть голодным, чем есть что попало, и лучше быть одному, чем быть с кем попало... Я его вежливо слушала, а он, видите ли, не желает... Да ну вас!

Она отпустила Милкин плавник и, высвободив руку из крепких пальцев Петра, пошла брассом к берегу. Петр скользнул в воду и поплыл следом.

— Э-эй, куда вы? —— крикнула Лена, плывущая рядом с Эо на другой паре дельфинов. В ту же секунду Лола увидела вынырнувшую в нескольких сантиметрах морду Ростока, — он скалил зубы, улыбался, весело подмигивал.

«Не сердись, женщина из прошлого по имени Лола. Просто у нас, дельфинов, считается некрасивым, недостойным рассказывать чужие анекдоты... И про это есть анекдот. Хочешь, расскажу?»

Лола усмехнулась. В самом-то деле, это просто смешно: человек сердится на дельфина только за то, что тот не захотел аыслушать анекдот... А что это еще за анекдот об анекдотах?

— Рассказывай.

«А ты сядешь ко мне на спину? А твой друг пусть опять садится к Милке, — посмотри, какая она грустная плывет сзади».

— Ладно уж, — Лола снова вскарабкалась на скользкую спину, уселась верхом. — Рассказывай, так уж и быть, послушаем.

«Один дельфин был такой ленивый, что не хотел даже придумывать анекдотов. Он решил, что легче запоминать то, что придумывают другие. И стал тренироваться — запоминать чужие. А когда назапoминал их столько, что больше в памяти ничего не ocтaлoсь, другие дельфины его прогнали, — ни на что он больше не годился... Правда, смешно?»

— Так что же это получается?— удивился Петр. Вы сами придумываете эти анекдоты по всякому поводу?

«Конечно, — сказала Милка, — если повод смешной. Вот у меня сейчас тоже придумался анекдот.. Один дельфин думал, что он самый большой, самый красивый и самый умный. А когда ему что-то не нравилось, он думал: сердиться ему или нет? А потом заметил, что когда он сердится, перед ним начинают подниматься на хвост или тереться об него, чтобы он не сердился. Иногда даже рыбу отдавали... Он понял, что удобнее сразу сердиться, — стоит или не стоит, действительно ли его обидели, или это ему показалось. Но потом другим дельфинам надоело смотреть на его вечно обиженную морду, они его и прогнали. Только тогда этот дельфин понял, что сердить себя не очень умно, потому что этим можно рассердить других... Правда, какой был глупый дельфин?»

— Правда, — сказала Лола. — Можно я поцелую тебя, Милка?

Лена и Эо легли на теплый песок рядом, голова к голове, чувствуя друг к другу горячую симпатию и такое удовольствие от возникшей вдруг интимной, сестринской близости, что, казалось, вся их предшествующая жизнь — такая крохотная, мотыльковая у Лены и такая необъятно длинная у Эо — была лишь прелюдией к этим минутам. Гаал и Григорий пристроились было рядом, но натолкнулись на такие удивленно-отрешенные взгляды женщин, что сочли за благо побыстрей перебраться в сторонку. В конце-то концов разве у этих странных женщин не может быть никаких секретов?

И разве им, мужчинам, совсем уж не о чем поговорить?

Казалось, в молчании прошла вечность. Но это было не обычное молчание, а весомое, многозначительное, наполненное любовью и глубоким взаимопониманием, в котором робкий ручеек времени вливается в могучий поток вечности, внося и свою посильную лепту в ликующий трепет звездных миров... Но вот Эо коротко вздохнула и, повернувшись на бок, оперлась на локоть, заглянула в самую глубину васильковых глаз Лены.

— Значит, тебе хочется подраться? Что ж, это очень древний, но весьма емкий, понятный мне образ. Ты молода, полна энергии, которую нужчо использовать в борьбе за будущее. С одной стороны, тебе будет много легче, чем Лоле, а вот с другой... Нужно будет много учиться, Леночка. Иногда и переучиваться, это неприятно. Ваше время уже достаточно наполнено информацией о энергетической плазме биосистем, так что для тебя готова. Однако в то время, как Вoльфсон в Штатах, а Воронов в твоей стране бускать подходы к горячей плазме, изучая загрности движения плазмы биосистем, — без не создать и каналов связи в системе искусстного интеллекта, — тебе придется заняться вoпросами взаимосвязи этой плазмы с эмоциональной сторонами жизни. Поверь мне: это значительно труднее, чем поиск тех. нических решений, чем даже создание математического аппарата... Трудности вот в чем. Кое-какие возможности программированного выделения Энергии плазмы я тебе уже показала. Индийская йога и техника релаксации Запада — это начальные ступени восхождения к подлинному могуществу человека будущего. Ты могла убедиться, что мы сумели стать полнрвластными хозяевами своего тела и всего, что с ним связано, — воли, мышления, эмоций, всех физиологических, биофизических и биохимических процессов, пространства и времени ёвоих циклов. Но путь к такому могуществу долог и труден. А лежит он через управление плазмой посредством систематических тренировок, большой внутренней работы каждого человека над собственной сущностью. Для этого всегда есть время. Чем бы вы ни занимались, какие бы вопросы ни решали, как бы ни были заняты. Нужно просто всегда, даже во сне, держать под неусыпным контролем все чувства и мысли, не позволять просыпатьcя атавистическим чувствам и наклонностям, ставить «должен» выше «хочу», уметь стойко, с улыбкой переносить лишения и мелкие неурядицы...

— Кажется, я начинаю понимать, — медленно сказала Лена. — И, надеюсь, Лола будет переводить мои статьи с большей пользой для нашего общего дела.

— Ты уже знаешь, о чем писать, — ласково улыбнулась Эо. — Тогда возьми на вооружение еще одну интересную деталь. Процесс механизации и автоматизации производства во всех областях ширится, растет по экспоненте. Рано или поздно вы достигнете изобилия, это вопрос не принципиальный. Уже сегодня в ваших странах полностью удовлетворяются жизненные потребности людей — никто не умирает от голода, у всех есть крыша чад головой, никто не страдает or отсутствия одежды и обуви. Вы твердо знаете, что эти потребности будут удовлетворяться все шире, полнее и разностороннее. Как и то, что рабочий день в конце концов будет сведен к минимуму... И тогда обязательно найдется кто-то, кто не захочет заниматься ни наукой, ни спортом, ни искусством. Для таких людей свободное время окажется не благодеянием, не благом, а проклятием. Они станут прожигать жизнь, растрачивая все свои силы и способности на сомнительные удовольствия, удовлетворение базальных инстинктов. Они не сумеют найти для себя занятия, достойного Человека Разумного. Не знаю уж, что это будет: бесконечные зрелища или азартные игры, беспробудное пьянство или что-то еще... Значит, нужно всячески разъяснять сущность этой страшной опасности: то, что не работает, не упражняется, — атрофируется. Когда-то, на заре Коммунистической эры, был провозглашен лозунг: «Кто не работает, тот не ест!» Это было суровое время... Но не нужно надеяться, что будущее окажется менее суровым. Рано или поздно жизнь выдвинет на повестку дня тот же лозунг, но в еще более жесткой редакции: «Кто не работает, тот умирает». Конечно, не обязательно понимать под работой производство каких-то материальных ценностей, Но люди должны понять, что если они салишат себя возможностей дальнейшего развития, то результат будет такой же, как если бы они вздумали морить себя голодом, а то и вообще не дышать. Всякая система, Леночка, сохраняет целостность, способность к развитию лишь до тех пор, пока она находится в напряжении. Сними напряжение — и система рассыпалась.

— Но даже у нас, в нашем времени все еще существуют такие понятия, как «рабский труд», «неблагодарный труд», «мартышкин труд», — сказала Лена. — Так это воспринимается субъективно.

— Все бывает, — согласилась Эо. — Только то, что бывает, не должно заслонять того, что есть, и того, что будет.

— Здравствуйте, Иван Алексеевич!

— А-а, Генеральный. Ну, здравствуй. Опять решил присниться?

— А я не снюсь. Я, как говорится, собственной персоной.

— Вот так я тебе взял и поверил. Кто ж это может к министру без предварительного доклада «собственной персоной»? Нет, братец, что там ни говори про бюрократизм, а без доклада никак нельзя. У нас ведь время расписано под завязку... Да чего это я тебе объясняю! Но ты, я гляжу, сегодня хоть одетый... Так вот, посоветовались мы тут и решили, что ты мне приснился. Что скажешь?

— Ничего не скажу, Иван Алексеевич. Раз уж такое общее мнение.

— И опять снишься?

— А это опять-таки — какое решение будет по этому вопросу.

— Ты мне голову не морочь. Объясняй все, как есть.

Аверин вздохнул.

— Если бы я сам понимал. В общем так: они научились трансформировать время в пространство и обратно. Я сейчас говорю с вами из свернутого пространства в области физического коллапса, в контакт осуществляется практически мгновенно, за счет энергии времени. Правда, понятно?

— Не смешно.

— А мне тоже, Иван Алексеевич. Но, думаю, все это может как-то объяснить профессор Козырев. Дело сейчас не в этом. Люди эти — наши далекие потомки, хотя точную дистанцию во времени установить пока что не удалось, А они от прямого ответа почему-то уходят. Похоже, у них какое-то иное представление о времени.

— Так, допустим. Строй у них коммунистический?

— Конечно.

— Ну, слава богу. А то я уж тут было засомневался, как там в будущем...

— Шутите, Иван Алексеевич... В общем, насколько я понял, наш образ действий, всю политику в целом и во всех областях они одобряют, но категорически настаивают на одном: на всяческом форсировании этого образа действий.

Пожилой, уставший человек опустил голову, задумался. Потом сделал рукой какой-то неопределенный жест, нашел глаза Аверина.

— Стало быть, критикуют?

— Н-нет. Просят.

— Ага, требуют. Эх, Коля, Коля... Критика должна основываться на полноте объективной информации. А если ее нет... Это не критикa даже. Так, критиканство, нигилизм. «Я б на их месте...» Ну, а конкретно?

— Да все то же, Иван Алексеевич: «быстро, по возможности быстро», а потом — «еще быстрее»!

— Ладно, мы все можем. Можем и еще быстрее после «по возможности быстро». Кажется, это еще Лист такое придумывал?

— Н-нe знаю. В музыке не силен.

— А зря, в наше время нужно стараться всюду быть сильным. Ладно, все это побоку, как говорится. А чем-то конкретным они помочь обещают? Скажем, по твоей родимой линии?

— Как вам сказать... И да, и нет. Идей накидали лет на сто. Довольно перспективных. Однако вот техническая доводка — целиком, на наши плечи. Да тут они правы: иначе массовое осуществление никакой идеи не наладишь... Нет, нет, Иван Алексеевич, трогать меня нельзя, они предупреждали.

— А что будет-то? Рассыплешься?

— Да нет... Говорят, что я могу оказаться в вашем теле, а вы — в моем...

— Вот было бы здорово! Хотя для тебя — не шибко... Ладно, не стану тебе карьеру портить. Ну, если все, тогда, как говорится, «спасибо, что позвонил». Буду просыпаться.

Аверин вытер пот со лба, улыбнулся. Интересно, будет ли известно об этом разговоре Гаалу, Эо? Он вышел к обрыву и... Не узнал оставленного места. Все вокруг было каким-то микроскопическим, игрушечным, словно Аверин смотрел на мир через перевернутый бинокль или откуда-то из невообразимого далека... Будто сквозь сон, сквозь толстый СЛОЙ ваты донесся голос Юона; «Ну, Николай, такой прыти мы не ждали... Закрой глаза, быстро!» «Как же, жди, — усмехнулся Аверин. — Лучше уж посмотреть».

— Закрыл! — крикнул он в розовый туман, И тут же пожалел о своем поступке; микроскопическая вселенная вокруг него вздрогнула и принялась вращаться против часовой стрелки со все нарастающей, бешеной скоростью. Перед глазами плясали переливы радужных сияний, красноватый туман уступил место оранжевому, желтому, зеленому, голубому, синему, фиолетовому. В то же время предметы вокруг увеличивались, надвигались, грозя раздавить, расплющить. Аверин хотел было зажмуриться, не тут-то было: он мог только смотреть, — собственное тело больше не ощущалось, даже веки его не слушались... Еще мгновение, и сознание оставило его.

— Да, быстро вы адаптируетесь! — приветствовал его воскрешение к жизни Юон. — Ты знал, чем рискуешь, идя в область коллапса? Один! Да если бы ни СИИНТ...

— А кто этот Сиинт? — заплетающимся языком спросил Аверин. Юон усмехнулся, потом по скверной своей привычке отвел глаза.

— Не «этот», а «эта», — система искусственного интеллекта, низко ей поклонись и три дня не выпрямляйся, чтоб тебя дельфины пять раз спасали... Еще шаг, и ты оказался бы за горизонтом. А там — полное стирание личности, уничтожение сущности... НУ! достаточно. Сегодня собиремся все, будет беседа со звездами.

— Шутишь?

— Такими вещами не шутят, Николай. Даже фины. Это — принципиально запретная тема, находится она под автоматической защитой. Вызнаешь ли, такие вот темы: один раз псшу— никогда больше шутить не будешь. Вообще, по какому поводу. — Прыгай.

Да, конечно, — именно необозримое, именно, прекрасное, и... До чего же трудное, до чего ответственное! Рядом с тем, что предстояло совершать человечеству, все прошлое казалось совсем незначительным, чуть ни микроскопическим. Однако каждому было понятно, что, если бы не это прошлое, не было бы у них сегодня настоящего, не было бы и надежд на будущее. И разве не было в этом прошлом событий, имевших поистине космическое значение, делавших человека все более человечным, поднимавших его голову к звездам, чтобы рано или поздно он получил возможность вступить с ними в диалог, как равный с равными!

Равными?..

Вот здесь-то и виделся большой вопросительный знак, снять который должен был сегодняшний разговор. Или... поставить после вопросительного знака восклицательный.

Никто из людей не мог себе представить, как это произойдет. Больше того: в глубине души каждый сомневался в самой возможности такого диалога, а на ум приходили всякие обидные аналогии.

Вроде «диалога вируса со слоном» или еще того хлеЩe... И каждый из них там же, совсем рядом таил надежду на всемогущество пришельцев-потомков, на их неограниченные возможности.

Словно чувствуя и понимая смятение, хозяева базы предоставили им возможность побыть наедине с самими собой — каждому. И каждый — вольно или невольно — готовился к этому диалогу, к этой странной встреча, придирчиво всматриваясь внутрь себя... Да, именно внутрь: уж слишком явным, кричащим было убеждение в том, что внешность их не будет играть ровно никакой роли. Мысль и только мысль, малейшие движения души человеческой — вот и, все, что они могли предложить звездам в качестве «себя». Все остальное не имело и не могло иметь значения.

А что могут оценить звезды в людях? Что может сблизить две формы жизни — биологическую и плазменную? Мышление и сознание? Или что-то более значительное? Всю свою ммллиарднолетнюю жизнь звезды «только тем и занимаются», что отдают, дают, дарят — тепло, свет, жизнь. Люди называют такой образ действий альтруистическим, альтруизмом. А еще проще — человечностью, Добром — в самом высоком понимании этогo слова. Добро и альтруизм — вот что роднит человека со звездой! И если принять это положение, то звездам свойственна человечность, а человеку — звездность. Настоящему Человеку... И каждый из людей, вглядываясь внутрь себя, пытался теперь определить степень своей звездности — своей готовности отдать все, что есть у него и в нем самого лучщего, другим — людям и звездам.

А когда каждым из людей была поставлена последняя точка, знаменующая окончание главной нити их рассуждений в этом самопогружении, в воздухе разнесся странный, никем из них доселе не слышанный звук: будто удар могучего набата, после которого понеслось гудение туго свитой басовой струны.

Никто им на этот раз ничего не объяснил, никто никуда не звал их. Но все они сразу поняли, все почувствовали: это сигнал сбора. Это сигнал начала единения людей со звездами,. сигнал слияния прошлого, настоящего и будущего в вечном Теперь.

... Из пятнадцати человек, собравшихся за круглым столом в Малом зале базы, только восемь были современниками Аверина — людьми, землянами в его и их настоящем. Остальные щеголяли тремя глазами... «Наверное, это и в самом деле что-то весьма ответственное и торжественное. — подумал Николай, — раз уж они, как говорится, в полном составе и при полном параде».

Едва все рассеялись, как наступала глубокая, абсолютная тишина, собравшихся сковало странное оцепенение. Потом что-то резко изменилось в пространстве, внутри них самих, время сжалось и остановилось... Гаал поднялся из-за стола резко, рывком, оглядел-осветил присутствующих взгля дом временного видения и заговорил лаконично:

— Мои слова — к вам, Лека и Лола, Карл и Кирилл, Сергей и Стив, Петр, Григорий и Николай. Будьте внимательны. Будьте скромны, будьте достойны! Много веков на вашей планете люди искали следы разумной деятельности в космосе — и не находили. Так возникла болезнь, осложнившая детскую хворь антропоцентризма. Сегодня я говорю вам, а через вас — всем людям вашего времени: свидетельство наличия высших форм разума и мудрости сознания во Вселенной не в наличии их следов, а в отсутствии. Мягкость характеризует истин ного мастера — всегда и всюду, везде и во всем. Все то, что нарушает равновесие и гармонию форм или процессов, оставляя после себя следы «инженерной», а порой и хищнической деятельности, — все это нельзя рассматривать в качестве свидетельства разумной деятельности. Это — предвестники катастрофы.

«Неужели я ошибся в них? — покрываясь холодным потом, подумал Аверин. — Что это еще за проповедь реформизма, непротивленчества?!» И в ту же секунду огненно-красный глаз Гаала остановился на нем.

— Будь достоин, Николай! А Любовь всегда требует и имеет право на защиту любыми средствами... Мы показали вам, к чему пришли зы и мы. Вы видели все, что хотели, на нашей базе — вашей базе. Мы дали вам все, что могли; вы возьмете все, что сумеете поднять и нести в свое время, а из него — дальше, в будущее. Впредь мы всегда будем рядом с вами: расстояние между прошлым и будущим в Вечности все стремительнее сокращается, чтобы слиться воедино в вечном «теперь», Сейчас мы введем вас в великое содружество людей и звезд. Таково требование законов истории, такова объективная необходимость в развитии системного этапа Вселенной, и мы обязаны подчиняться ее требованиям. Когда я говорю «людей», я имею в виду не только вид Гомо Сапинс, но и все формы разумной жизни — планетной, космической, плазменной, кристалли эской... Когда мы говорим о звездах, мы имеем в виду не только астрономические объекты типа Солнца, излучающего часть своей энергии в видимой части спектра, но и все формы разумной ллазменной жизни и коллапсирующих форм движения материи, — их неисчислимое множество. У них есть то, чего нет, не может быть и не нужно вам; у вас есть то, чего нет, не нужно и не может быть у них. И потому мы всегда должны объединять наши усилия, делая друг для друга все, что может сделать каждый для другого. Таков первый и основной закон любой цивилизации, вышедшей на простор высших информационных измерений. Таков первый и основной закон всякого галактического содружества. Будьте достойны!

Что-то опять изменилось вокруг, и людям показалось, будто время и пространство непостижимым образом принялись раскручиваться, изливая могучие потоки энергии, вселяя в их тела несокрушимую, всепобеждающую силу и уверенность...

В центре зала возникли и замерли неподвижно три черных шара, обрамленные сияющими цветами радуги, вибрирующими лепестками... В треугольнике отрицательной кривизны открылся канал нуль-пространства, и — уже знакомое, уже однажды испытанное мерцание сознания — «Жизнь, смерть... Жизнь, смерть... Жизнь... Жизнь!» Радость и ясность — кристалльно-чистая, как слеза, как утренняя заря, как свежесть ключевой воды! И все вокруг — ощущение полной свободы, безусловного и гармоничного единства....... Потом люди снова увидели Эо — знакомую, а теперь ставшую чуть ни родной, понятной и близкой.

— Друзья мои, согласно Инструкции временным Экспедициям и нашей доброй традиции, я должна дать некоторые разъяснения. Вы знаете, что полная энергия тела эквивалентна его массе, помноженной на квадрат скорости света. Иными словами, один лишь грамм массы тела любого из вас может выделить энергию, достаточную для того, чтобы доставить человека к любой планете Солнечной системы и вернуть обратно. Причем без каких-либо космических аппаратов. Та же энергия защитит своим панцирным полем ваши тела от космического вакуума, жестких излучений... Разве не имеет cмысла пожертвовать для этого всего одним граммом? Но вся беда в том, что вы еще не научились так же свободно управлять имеющейся в вашем рaспоряжении массой и энергией, как сегодня управляете движением рук или ног, языком или мышцами брюшного пресса. Со временем это умение придет и станет таким же обыденным, как сегодня ходьба или бег. Но эта ходьба или бег будут все увереннее проводиться в Ближнем космосе — там, куда вы еще и сегодня выходите лишь в космических аппаратах...

Она спокойно стояла и спокойно разговаривала, — стояла ни на чем, в абсолютной пустоте и говорила обо всем в остановившемся времени...

И все они, люди, тоже стояли ни на чем и слушали обо всем — так же спокойно и внимательно.

— Но эти шаги — лишь первые. На других мирах, которые вам захочется посетить, иные условия, непригодные для ваших тел. И вам скоро надоест постоянно пребывать в энергетических панцирях силовых полей, растрачивая на это энергию. Вы пожелаете полной независимости и самостоятельности, а для получения исчерпывающей информации о жизни на других мирах и. может быть, в интересах ускорения их развития, для вас окажется необходимым полное слияние с этими формами жизни. Вы сохраните свои личности в чужой сущности. Это очень трудно, но не невозможно. Чтобы осуществить и эту мечту, вам придется подняться еще на одну ступень, с которой можно будет посылать свое «я» всюду, куда хватает глаз. А поскольку вы движетесь — в бесконечность. Но вас вечно и неизменно будет притягивать родная планета, и вечно вам суждено возвращаться к собственным истокам, где вы будете черпать силы для новых дерзаний... Наиболее отважные из вас побывают и в других вселенных — они будут уходить за горизонт событий, в коллапсирующие образования, осуществляя задачи связи и развития всех времен. Потом вы почувствуете органическую необходимость слияния вот с этим хороводом звезд, со всем их неисчислимым множеством, их радостями и заботами. Вы ощутите непреоборимое желаниe жить их жизнью, быть постоянно рядом с ними, стать членами их семьи. И тогда вам понадобиТСЯ энергия времени, которая позволит практически мгновенно переноситься в любой участок пактики и активно действовать в нем. Вы овладеeтe энергией объектов с вырожденной гравитациoннoЙ массой, на которую не распространяются зaпреты специальной теории относительности... Но все это — в очень и очень далеком будущем. Однaко свойство времени таково, что будущее, пусть не самое отдаленное, в вечности существует oднoвременно с настоящим и прошлым. Только от вас зависят ваши собственные временные координаты: каждый находится именно в том времени, в кaкoe он успел прийти. Рядом с вами, на одной и той же планете, живут разные люди в разных временах — из прошлого и из будущего, и вы без особенного труда всегда можете различить их. Кто-то всегда впереди, кто-то отстает... Большинство людей не замечает, что происходит это не только в пространстве, но и во времени: потому что это большинство старается всегда держаться вместе и черпает силы и спокойствие в своем множестве и своем единстве. Однако никто не может помешать человеку жить в будущем, и так же трудно удержать человека, если ему больше нравится жить в прошлом. Вот почему только от вас самих, от вашей доброй воли и вашего желания всецело зависит то, как скоро вы сумеете шагнуть из вашего настоящего в ваше будущее. Время принадлежит вам, друзья!

Перед вами — долгий и трудный путь борьбы и побед, и вы пройдете его! Вы уже его прошли: ведь если бы вы не нашли в себе сил для этого пути, я никогда не говорила бы с вами из вашего же будущего, а вы никогда не смогли бы меня услышать. А теперь смотрите и слушайте голос звезд, которые приветствуют вас. Вы поймете их легко и просто, как понимают вас дельфины и как вы понимаете их. Ведь все мы — производные системного этапа развития Вселенной, у нас одни и те же понятия добра и зла, все мы — одной природы и одних устремлений. И никто из нас не имеет права без боя отдавать то, что было получено как величайший дар или завоевано дорогой ценой, что он обязан лелеять и холить в себе, развивать всеми силами... Гаал, ты хочешь сказать об этом?

— Да! — его голос был так же резок, чужд, даже неприятен. — Да, я должен это сказать. И потому предупреждаю: если кто-то из вас, кого мы принимаем сегодня в великое содружество, изменит цели, забудет... для него никогда не будет времени. Ни в прошлом. Ни в настоящем. Ни в будущем. Каждое ваше слово, каждое чувство, каждая мысль — навечно. Вы становитесь на великую вахту бессмертия, нести которую вам придется вечно, без отдыха и сна... Либо погибнуть. Еще не поздно! Кто чувствует себя слабым — мгновенно окажется, там, где пожелает. Еще не поздно! Думайте, прежде чем начать разговор со звездами, еще раз вглядитесь внутрь себя... Я сказал.

«Расстояния между звездами настолько громадны, что взаимодействующие галактики входят друг в друга, как тончайшие кружева...»

Наверное, эта фраза, по крайней мере, ее смысл, припомнилась не только Лене. Она пришла к такому заключению, оглядев тех, кто вышел с нею из одного времени, oкaзывается, здесь просто не было расстояний!

Люди почувствовали себя так, будто оказались в кругу доброй, радушной и гостеприимной семьи, стерегли их малейшее желание, готовы были с восторгом прислушиваться к каждому их слову...

«Люди, как вы прекрасны! — сказали им звезды. — Вы вездесущи и могущественны, как сама мысль, как Время!» «Но что же может быть прекрасней и могущественнее вас? — удивились люди. — И кто мы тание рядом с вами? Существование всей нашей цивилизации — лишь краткий миг по сравнению с временем вашей жизни. А если сравнить наши силы и возможности... Скажите нам, звезды: кто мы? Жалкая плесень или венец творения?» «Вы можете оказаться в любом качестве,— улыбнулись звезды, — все зависит от задач, которые вы ставите перед собой и стараетесь решать. Величие живого и разумного не зависит ни от линейных размеров объекта, ни от времени его функционирования. Ваши поступки могут делать вас великими и вечными, достойными звания венца творения всего сущего. Но горе тем, кто выберет себе удел плесени, довольствуясь лишь вещными проявлениями мира. Ибо любые вещи всегда глушат и гасят в живом проявления самого живого, самого ценного... Вот почему и вы, и мы — равновелики. И еще потому, что время вашей, как и нашей, жизни — лишь бесконечно малая величина перед лицом Вечности. И потому мы — ровесники. Возраст измеряется не количеством прожитых лет, а степенью совершенства, которого достигает разумное существо, учась освобождению от всего лишнего, мешающего, учась обогащаться, отдавая... Мгновение, в котором осуществляется один только шаг на этом пути, может оказаться насыщеннее тысячелетий существования на уровне плесени. И только от вас самих будет зависеть, как часто в вашей жизни станут повторяться такие мгновения».

«Значит, пусть будет время для нас, а не мы — для времени!» «Так могут рассуждать только люди! — восхитились звезды. — Как хорошо, что мы вместе и нет сил, которые могли бы сокрушить наш союз!» «Мы знаем и помним, что обязаны вам всем, — сказали люди, — И готовы на все, чтобы отблагодарить вас. Скажите, что можем мы для этого сделать?» «Оставаться людьми, — ответили звезды.— Этосамое трудное из всех испытаний... А для нас это ваше стремление и ваши победы будут самой большой наградой и радостью. Нет во Вселенной судьбы труднее и почетнее человеческой. Так будьте же всегда достойны нести звание Человека — венца творения! Мы всегда с вами, наш огонь — внутри вас, у нас с вами одни и те же бессмертныe начала. Будьте достойны своего счастья, люди!»...

— Это все, — сказал Гаал, поднимаясь с места за круглым столом. — Если у наших гостей будут вопросы...

— Только один, — поднялся Невский. — Если не изменяет память, вы обещали нам беседу с Галактическим Советом!

— Такая беседа состоялась.

Новский смущенно отвел глаза в сторону.

— Как-то все это... Лирично. Только... не по-деловому, что ли? Впрочем, может быть, это лично мое, субъективное восприятие? Мне казалось, мы говорили со всей Галактикой... Нелепость, конечно.

— Реальнее ничего не может быть, — сухо воз, разил Гаал. — Вы говорили именно с Советом, голос которого и был голосом миллиардов звезд. Но вы свободны верить или не верить. Однако от вашего личного отношения к этому событию будет в дальнейшем зависеть очень многое — для всех и каждого. Я предупреждал. И теперь не советую вам рисковать: с этого момента вы вступаете в качественно новый этап своего развития, и чазад для вас пути уже нет.

— И все-таки, — угрюмо проворчал Аверин, — от всего этого несет какой-то средневековой чертовщиной...

— Совершенно верно! — сердито крикнула Лола, — Как и от этого «Принца», который поперек себя шире, и от этих дельфинов, и от глаз временного видения... Есть предложение, мистер Аверин: объявить немедля и во всеуслышание, по всем каналам, что ничего этого нет, никогда не было и быть не может.

— Не делайте из меня придурка-ортодокса, мисс! — огрызнулся Аверин, — Единственное, чего я хочу, — ясности!

— И правильно: ясность — прежде всего! — ринулся Невский в поддержку Аверина. Лола рассвирепела.

— Узнаю, узнаю! Вам, если объяснение в любви — так только на основе апробированного математического аппарата, иначе не приемлете! И прекрасное, вечное и мудрое для вас должно быть не просто приятным, радостным и просветляющим, но обязательно «четким и однозначным», поддающимся выражению в футах или фунтах, процентах или градусах, пропорциях типа «грудь — талия: бедра». Нет, Лена, психи — они везде психи, что у нас, что у вас. Вон тоже сидят два чижика, знала бы ты, сколько мне с ними пришлось помучиться, прежде чем обратила в свою веру! А если человек — псих, так это, говорят, надолго.

— Лола, не надо так, — жалобно попросила Лена, — я ведь знаю их, они совсем не такие!

— Есть предложение, — улыбаясь и снова становясь самим собой, перебил ее Гaал. — Во избежание дипломатических осложнений, холодной войны и других непотребств, не податься ли нам к дельфинам? Они нас живо рассудят парочкой анекдотов... Однако кое-какую ясность придется внести мне самому. Я имею в виду механизмы информационного обмена между нами и звездами. Вам уже известно, что внутри каждого нуклона прячется планкеон. Существуют коллапсирующие объекты и внутри любого мегаобъекта, будь то звезда или планета. Кстати, это проливает свет на неравнозначность гравитационного поля и хода времен на Земле, а также на то «странное» обстоятельство, что многие землетрясения, — я имею в виду распространение сейсмических волн, — распрострзняются не от источника, а как бы стягиваются к источнику. Кольцевые структуры подлежащих слоев Земли и Луны — это следы не извержений, низвержений, всасывания громадных масс в облaсть коллапса в период формирования ядра. Но мы отвлекаемся. Вы уже знаете, что обработка информации, с физической точки зрения, осуществляется за счет коллапса. Передача же информации идет посредством распространения cверхмощного гравитационного поля... А субъекТивно может восприниматься как прямая речь. Ну, идем к дельфинам?

Аверин тяжело поднялся, оперся о стол ладонями.

— Лично я против этих симпатяг ничего не имею. Я даже не сомневаюсь в их уме и своеобразной мудрости, чувстве юмора. Но вот сейчас меня больше устроили бы доказательствa этой объективной реальности... несколько иного рода. Помнится, вы обещали вернуть нас на место нашего старта и в наше время, как только у нас возникнет такое желание. Вот это пусть нас и рассудит. Надеюсь, вы не станете отбирать у нас память? Ну вот и выполните это обещание. Тогда я поверю и в звездную цивилизацию, и в свернутое время, и в...

... Аверин опустился в кресло, покрутил головой, — По-видимому, мы вступили в первую фазу контакта?

— Вы очень наблюдательны, Николай Антонович. Но мне казалось, что вы констатировали этот факт еще там, когда мы с вами беседовали над головами провожающих. Строго говоря, прецеденты были и значительно раньше, только таково уж свойство психики разумных существ — они порой за деревьями не видят леса.

— Значит, вы точно такие, как мы?..

— ... Вам сюда? — спросил Гаал, улыбаясь Аверину доброй, снисходительной улыбкой старшего.

Аверин нахмурился.

— Нет. Вы обещали в момент старта. А если сумеете, даже чуть раньше.

— А после этого... Вы откажетесь лететь?

— Почему?

— Мы же не станем отбирать у вас память! Значит, там вы должны будете прийти к мысли, что полет не имеет смысла. Обо всем, что с вами произойдет в будущем, вы сумеете доложить как о том, что якобы имело место в прошлом.

— Да кто же мне поверит?!

— Значит, вы полетите. Зачем? Чтобы вам поверили? Вот так, Николай. Конечно, можно вернуть вас не только в пространственно-временную точку старта, но и к моменту вашего рождения... Чтобы вы поверили. А потом всю жизнь говорили себе: «А это со мной уже было, я видел. А сейчас будет то-то и то-то, а потом...» Нет, самое время сходить к дельфинам... Ладно, что вы еще предлагаете, чего хотите?

Аверин смущенно развел руками.

— Загнали вы меня, Гаал, в тупик основательно. Дальше уже, как говорится, некуда. Пожалуй, вполне достаточной проверкой будет уже то, что Иван Алексеевич подтвердит сам факт связи со мной... Разумеется, уже там, на планете, когда мы вернемся окончательно.

— А вам не терпится?

— Откровенно говоря...

…— Здравствуйте, Иван Алексеевич!

— Здравствуй. Опять так? Ничего, бог троицу любит. Ну, какие новости, с чем пожаловал?

— Да я, знаете ли, совсем... Вернулся. И вот сразу к вам. Направили.

— Кто «направил»? И как это — «направил»? Опять мимо секретаря?

Аверин беспомощно пожал плечами.

— Точно так, Иван Алексеевич. Мимо. Не знаю уж, как это они умудряются обходить не только наши физические, но даже административные законы... А только — вот oн я.

— Ну-у? А я-то смотрю, он или не он? А пощупать тебя можно?

— Сколько угодно.

— Та-а-ак... Это что же, значит, ты.. Прямо из космоса? И без всяких пересадок?

— Выходит так, — тяжело вздохнул Аверин, — Теперь уж насовсем, как говорится. Остальные, наверное, тоже по домам. тоже — прямо оттуда...

— Ну-у-у, дела-а! Постой, а ты уверен...

— В чем?

— Да в том, что тебя в любую секунду снова не... выколупнут?

— Думаю, нет. Если и возьмут, так дубль.

— Они там что, козла морского забивают?

— Нет, это они так называют информационноэнергетический контур. Я буду здесь, дубль — там.

— Это они не душу из тебя вынут? Ха! Работатьто как будешь?

— С полной отдачей, Иван Алексеевич. Дубльон и есть дубль. Насколько мы разобрались, они его могут там накачать всякой полезной информацией, потом вернуть, совместить с моим контуром... С телом, попросту говоря, В результате я оказываюсь обладателем и распорядителем этой информации.

— О-о, дельное мероприятие! А если по радио, на магнитофон?

— Думаю, не получится. Они же там мегабайтами ворочают, никакой магнитофон не потянет. Время! Как я понял, условия там весьма специфические. Связь — только на основе коллапса...

— Та-ак, понятно. Что ничего не понятно. Ладно, как-нибудь пообвыкнем. Тем более, слышал я, будто у вас, ученых, математик, который работает в области физики, не бельмеса не понимает из того, что говорит ему математик от биологии... А?

Он склонил голову набок, хитро прищурил один глаз и в этот момент стал удивительно похож на Мура — милого, доброго Мура, хотя, — в этом Аверин почти не сомневался, — сравнение могло бы покоробить старика, выскажи Аверин вслух такую крамольную мысль.

— Да, кстати, что-то ты мне плел про дельфинов. Катался на них? В космосе-то — хо-хо!

Аверин вздрогнул: что это Сам ли он сделался вдруг «прозрачным», или это все еще Гаал продолжает подшучивать? Вот возьмет сейчас, вернет на базу, поинтересуется: «Сюда устраивает?» Нет, это было бы слишком злой шуткой, на такое они, пожалуй, неспособны... Ох, быстрее бы закончить эту аудиенцию и — за работу!

— Ну, чего молчишь? Чего голым-то представился? Застолье, наверное, организовали в честь прибытия? «С приехалом...» А ну, выкладывай все как есть!

— Да не было ж ничего такого, Иван Алексеевич! — чуть не плача, приложил к груди ладони обеих рук Николай. — Честное слово, ничего такого и в помине не было! Разрешите, — пришла ему в голову мысль, показавшаяся спасительной, — я изложу все в письменном виде, с максимальными подробностями? Приложу докладные остальных...

— Ну-ну, — снова склонил голову и снова сделался удивительно похожим на Мура министр, — Пиши, прилагай. Мы ведь в ученых тонкостях не шибко разбираемся... Только, знаешь ли, есть такой анекдот, совсем свежий: один дельфин... Ты что, Коля? Тебе плохо?

«Здравствуй, подружка!

Я уже на месте, приступаю к свершению подвигов Геракла. Для начала намерена почистить авгиевы конюшни в головах своих любезных соотечественников. По-прежнему рвемся к солнечной информации, хотя я сильно сомневаюсь, что она может дать нам что-то принципиально новое после того, что мы уже получили. Но вот Петр (Гаал) категорически на этом настаивает. Высказывается в том смысле, что для поднятия акций такой информации следует создать вокруг нее как можно больше шум? Мы с Петром намерены отправиться в свадебное путешествие, как только кончится эта заварушка, так что можешь поздравить. Гаала я вчера предупредила: если он еще хоть раз вылезет из Петра, я его основательно поколочу. Он меня знает и пока сидит тихо. А как вы там живете? Мне-то хорошо, я почти счастлива, а все-таки почему-то все время тебе завидую..

Обнимаю, твоя Л. Брайтон».

«Здравствуй, Лола!

У меня развеселая новость: специальная комиссия присвоила мне и Грише звание «космонавтов-нульпространственников», будем теперь осуществлять постоянную связь с «Принцем», Говоря между нами, экзамен перед этой комиссией (сплошь академики!) блестяще выдержали Гаал и Эо. Но тут без обмана: мы честно предупредили, что за нас будут отвечать они. В общем и целом — все в норме, завтра приступаю к «мемуарам», — Аверин предложил не откладывать. Тебя буду держать в курсе.

Воронов и Новский уже закопались, как кроты, — не подступишься. Ничего, им еще понадобится «сумасшедшая голова этой паршивой девчонки», уж я их тогда помариную. Да еще и Эо попрошу подключиться — вот будет потеха!

Обнимаю, желаю успехов, Лена-дубль-Лола.

Постскриптум. А все-таки смешная получилась история, правда? Совсем в стиле дельфиньих анекдотов...»

«Воистину, неисповедимы пути господни!» — подумала Лола, ощутив на запястьях прикосновение холодной стали наручников. Два дюжих молодца, праздно покуривавших дешевые сигары, когда она входила в почтовое отделение, теперь бережно поддерживали ее под локотки, чтобы она, — боже упаси! — не подвернула ножку или не сломала каблучок-шпилечку...

Тот, что справа, согнулся пополам и предупредительно распахнул дверцу автомобиля, а тот, что слева, нежно проворковал: «Вы нас очень обяжете, мисс Брайтон. Мне думается,, что поднимать шум не в ваших интересах...»

— Дайте мне кто-нибудь сигарету, джентльмены, — сказала Лола, поудобнее устраиваясь на сиденье и с любопытством рассматривая свои «браслеты». — Благодарю вас. Осмелюсь заметить, что ваша любезность и галантность выше всяких похвал, и я не премину доложить об этом вашему шефу, как только вы представите меня пред его светлые очи... Теперь бы еще огня... Вот так, еще раз благодарю. Но вас трое, не многовато ли на одну слабую женщину?

— В вертолете тоже было трое наших ребят, мисс Брайтон, — осклабился джентльмен справа, — Однако это не явилось препятствием для того, чтобы вы повернули сценарий в своих интересах. Так что уж извините, но мы, вынуждены подстраховаться.

— Я всегда старалась убедить своих друзей, что акции предусмотрительности котируются выше акций храбрости, — мило улыбнулась Лола. — Но позвольте задать вам один вопрос: в какой из местных ресторанов вы намерены меня доставить?

— О! А мы были почему-то уверены, что вы сразу догадаетесь, — весело осклабился тот, что слева. — Вам ничего не говорит имя Сэм Смит? Так вот. Куда бы он мог подеваться? У парня, понимаете ли, жена, трое детишек...

Догадка превратилась в уверенность.

— Ба, так вы из той же футбольной команды? — обрадовалась Лола. — Просто удивительно, до чего удачно у меня сегодня все складывается! Каких-нибудь десять минут назад я еще раздумывала, как побыстрее попасть к кому-нибудь из ваших шефов... И вдруг с доставкой не дом. Вот это и есть подлинный сервис!

Тот, что справа, переглянулся с тем, что слева.

— Отрадно, что наши желания совпадают. Простите, а какая срочная нужда заставила вас искать встречи с нашим начальством?

— Дело... государственной важности, — затягиваясь сигаретой и хмуря тонкие брови, сообщила Лола. — Не знаю, вправе, ли я здесь, именно с вами... Слишком нестационарная обстановочка.

— Пусть это вас не волнует, — сообщил тот, что справа. — Сэм был старше меня, но судьбе было угодно, чтобы именно я стал его непосредственным начальником. Вот мое удостоверение, — он извлек из кармана пиджака картонный бланк и поднес его глазам молодой женщины. Журналистка пробежала заполненные графы, всмотрелась в фотографию, сличила с оригиналом и облегченно вздохнyла.

— Вы даже не представляете, мистер Монтэг, какую тяжесть с меня снимаете.

— Только не делайте мне комплиментов. Не наэйтесь, что я раскисну и заодно сниму с вас и наручники..

Лола рассмеялась.

— Боже, да разве вы способны снять с женщины xoть что-нибудь? Ведь вы — истый джентльмен!

Монтэг побагровел.

— Мисс Брайтон! Клянусь вам, что как только закончится первый этап данной кутерьмы, я сумею доказать вам...

Лола подняла обе руки.

— Не надо. Кажется, вы приготовились сказать пошлость? Маленькие вольности, которые может позволить себе слабая женщина, отнюдь не украшают мужчину... Однако шутки в сторону, Монтэг, Сэм Смит исчез.

— То есть как... исчез?

Лола пожала плечами.

— Пять лет я пишу о науке и ученых. Впрочем, вам это должно быть известно. Но я пишу о настоящей науке и настоящих ученых. Я никогда не писала о так называемых «чудесах». А вот Смит исчез — он просто растворился в воздухе.

Монтэг откинул грузный торс в угол, сунул в зубы сигару, чиркнул зажигалкой.

— Послушайте-ка теперь меня, мисс Брайтон. Мы — не ученые и не журналисты, которые пишyнтпро ученых и про науку. Тем не менее в нашем распоряжении есть средства, которые любого, я подчеркиваю это: любого! — человека вынуждают говорить правду и только правду. Я нe заставлю вас клясться на Библии, не стану загонять вам иголки под ногти или поджаривать на медленном огне. Брать у вас интервью таким образов было бы слишком негуманно, да и методы эти устарели. Мы просто-напросто обреем вас Haголо, — у вас чудесные волосы, мисс Брайтон, кoторые делают вас красавицей! — наденем на античную головку тяжелый колпак и через несколько минут будем знать все, что прячется в этой головке. Если же мы решим сохранить вам волосы — одна небольшая внутривенная инъекция полностью лишит вас воли, и вы будете отвечать на все наши вопросы ту самую «правду и только правду». Так что если вы не испытываете желания подвергнуться какой-либо из этих процедур и хотите сохранить в наших глазах свое относительно доброе имя, noрядочность и лояльность, попытайтесь-ка убедить меня, что один из лучших моих сотрудников вместо того, чтобы выполнять полученное задание, деиствительно, как вы изволили выразиться, «растворился в воздухе». Только при этом покорнейше прошу учитывать, что перед вами сидит не идиот! А теперь валяйте. Послушаем, время терпит.

Лола втянула дым, подняла голову и аккуратно, через ноздри выпустила его в лицо Монтэгу.

— И еще! — злобно кривя рот, сказал Монтэг. — Осмелюсь напомнить, что вашу машину, лично ваc и ваших друзей, а также моего агента видели несколько наших сотрудников, которым он предъявлял свое удостоверение. Все! Теперь я вас слушаю.

Лола улыбнулась, покачала головой.

— Вы, Монтэг, либо действительно идиот, либо считаете дурой меня. Очень жаль, что вы не интересуетесь наукой... Ну, ничего, я постараюсь донеcти до ваших тупых мозгов истину предельно популярно. Не знаю уж почему, но чем-то вы мне импонируете... Конечно, я могла бы послать вас ко всем чертям и далее, но после того как суть дела стала бы ясной вашему начальству, ваши е мечты о пенсии сразу же развеялись бы, как дым, как утренний туман.. А у вас что, тоже жена, цетишки?

— Холост, — буркнул Монтэг. — Пожалуйста, не отвлекайтесь.

— Теперь вы нравитесь мне еще больше: обожаю самостоятельных мужчин... Так вот, начнем с общеизвестного. Надеюсь, вы слышали о том, что время от времени случается в районе Бермуд? В этом самом «проклятом треугольнике»?

Монтэг нахмурился.

— Какое это имеет отношение к...

— Позвольте напомнить. Исчезают экипажи кораблей, замедляется время летящих самолетов, возникают какие-то странные миражи, людей посещают галлюцинации... Ну, и так далее. Припоминаете?

— Допустим. Пусть даже так. Но, насколько я разбираюсь в географии, вы находились от данного района в некотором отдалении.

— У вас глубочайшие познания и широчайшая эрудиция, Монтэг. Я рада, что не ошиблась в ваc, пожалуй, можно будет довериться вам до конца. Так вот, район Бермуд не единичен и не оригинален. Те же самые явления наблюдались неоднократно и в Японском море, и еще в четырех районах нашей многострадальной планеты.

— Опять-таки, ни в одном из них...

— Да разве в этом суть, Монтэг? На вашей должности, с вашим острым умом и эрудицией мыслить столь прямолинейно даже непростительно! Согласитесь; есть факты, ставшие достоянием мировой общественности, из жизни человечества иногда изымаются необъяснимым образом десятки людей, а время вытворяет выкрутасы, опять-таки совершенно необъяснимые. Однако «необъяснимые» — лишь с точки зрения вашего знаменитого «здравого смысла» и уровня развития современной науки. Но они существуют!

— И только на этом основании вы рассчитываете уверить меня, будто исчезновение моего агента — факт в принципе необъяснимый?

— Боже мой, Монтэг! Кажется, я начинаю разочаровываться в своем первом впечатлении... Ведь с этим я шла к вам, и если бы вы не форсировали событий... Весь фокус-то в том и заключается, что я намерена объяснить вам, вашему начальству причины исчезновения вашего агента, как и причины исчезновения людей в перечисленных мною районах планеты. Исчезновение Смита — эпизод, исчезновение людей — система. Улавливаете разницу?

— Я внимательно слушаю вас, мисс Брайтон.

— Очень рада. Скажите теперь, что вам известно о «Черном принце»?

— Неопознанный искусственный спутник планеты? Кажется, одно время поговаривали, будто это спутник-шпион красных.

— Действительно поговаривали — люди, весьма далекие от науки вообще и космоса в частности. А почему же они замолчали? Да только потому, что им четко и однозначно разъяснили: ни чаша техника, ни техника русских не в состоянии пока запустить на такую орбиту искусственный спутник... Чувствуете?

— Я весь внимание, мисс Брайтон!

— Да вы сами-то в состоянии делать какие-то выводы?!

— Мое дело — собирать информацию. Максимум — осмысливать ее. Выводы — прерогатива начальства.

— Что говорить, мудрая иерархия! Хорошо, буду предельно откровенной. Конечно, верить или не верить мне — дело ваше. Но мне известно, что это за спутник, какова его начинка, в чем сущность механизмов его вмешательства в земные дела, как именно он осуществляет похищения с нашей планеты интересующих его объектов. Это не наш, не человеческий спутник, Монтэг! И чтобы противостоять ему... Представьте, при желании они могут легко и просто утащить у вас из-под носа крупнейший авианосец, атомную подлодку, весь Седьмой флот! А вы говорите: «Где мой Сэм Смит?»

«Эо, я не слишком?..» «Напротив, расширяй, сколько умеешь! Клянусь, я не сумела бы придумать ничего более остроумного. Умница!»

— Чему вы так радостно улыбаетесь, мисс Брайтон? Кажется, разговор у нас идет о весьма грустных и предельно серьезных вещах... Кстати, вы можете сделать усилие и понять нас? Если вас тяготит в какой-то степени ваше положение в данный момент и эти нелепые наручники... Поверьте, я ничуть не сомневаюсь в вашей лояльности, но долг службы... Позвольте.

Замок щелкнул неслышно, и Лола с удовольствием помахала в воздухе освобожденными кистями рук.

— Чему я улыбаюсь? Мне сейчас пришла в голову мысль о том, что на этом вашем Смите я сумею здорово заработать. Как и на всей этой истории с похищениями. Объясняю. Программа развертывания космических исследований требует солидных ассигнований и вызывает в сенате довольно острые дискуссии. Так вот я и подумала: а не дать ли серию статей о жизненной необходимости для нации дальнейшего форсирования таких исследований? Именно в связи с «Черным принцем», его агрессивными действиями? Это ведь куда серьезней, чем блеф о «русской опасности»!

— Великолепная мысль, мисс Брайтон! Я уверен, что вы встретите глубокое понимание со стороны э-э... общественности.

— Вот видите? «Эо, как?» «Великолепно! Анекдот в стиле наших дельфинов».

— А не промочить ли нам горпо, Монтэг?

— Сочту за честь, мисс Брайтон. Позвольте мне называть вас также по имени? Я совершенно уверен, вы далеко пойдете!

— Лишь при одном условии, — мило улыбнулась Лола. — Если вы и подобные вам не станете путаться под ногами.

— А как было бы славно...

— Не надейтесь. По натуре я — свободный художник и на своем поприще сумею принести нации гораздо больше пользы, чем в вашей конторе. Кстати, Сэм уже пытался завербовать меня, царствие ему космическое.

— Да, у него был нюх на таких парней!

— Вы сделали мне высший комплимент. Ваши успехи, Монтэг! Не беспокойтесь, я отлично управлюсь с неразбавленным.

— Послушай Стив, где ты болтался? Тут Лолу арестовали...

— Чушь. Мы вот только что вместе с Лолой... Э-ге, постой, а я случаем не спятил? Вот только что, секунду назад, был в космосе на бaзе, на этом самом «Черном принце». Разговор еще у нас был интересный — со звездами...

— Может, выпьешь? Я тоже был, ну и что? Иногда помогает... Я говорю, Лолу арестовали.

— Пошел ты к черту, Карл. Даже если и арестовали, она через час-полтора, самое большее, опять будет с нами. Ты что, нашу Лолу не знаешь? А что там у тебя выпить? А то этот дельфин напоил меня какой-то горькой дрянью... Во-от, теперь вроде бы полегче, все проясняется. Так кто ее арестовал?

— Понимаешь, она вошла в это вот почтовое отделение — сейчас, говорит, черкну пару слов Лене Балашовой, в Россию. Я немного зазевался, потом гляжу — ее в наручниках тянут двое к «Ягуару»... Ну, сам понимаешь. И увезли.

— А Петр где был?

— Я думал, он вместе с тобой.

— Да, конечно, все правильно. Дай-ка еще хлебнуть. Вместе со мной он и был. И с тобой тоже... А вот и Лола! Что я говорил?

«Ягуар» притерся так плотно к их машине, что Лола с трудом выбралась сквозь еле приоткрывшуюся дверцу.

— Соскучились, мальчики? Знакомьтесь: вот это — начальник Сэма Смита, мистер Монтэг...

— Монтэг Габриэл Саммерс, честь имею.

— Так вот, мистер Саммерс изволил усомниться в том, что его лучший сотрудник исчез без моей помощи.

— Позвольте, — вскинулся Норман, — я же своими собственными глазами видел, как ты отчаянно пыталась его удерживать... За шею!

— Совершенно верно! Я вцепилась в него, словно кошка в самого любимого своего котенка, которого злые люди хотели отнять. Но...

— Он исчез! Мистер Саммерс, здесь есть еще немного виски...

— Сочту за честь, джентльмены. За упокой души нашего Сэма...

— Эй, мальчики, а где мой Петр?

— Я здесь, малыш, неужто не видишь?

— Ага. Теперь вижу.

«Спасибо, Эо».

«Детали, не стоит благодарности».

«Я тебя сильно люблю, Эо».

«Ну, это не так уж трудно — любить себя даже в очень далеком будущем. Куда труднее— в настоящем и всех подряд».

«И этого дурака?!» «В хорошем хозяйстве и дураку место найдется».

«Десятки, сотни и тысячи виднейших кибернетиков всего мира, — ожесточенно выклевывала на своей портативке Лола,— задумывались над таиной процесса распознавания образов биосистемами. Как можно на основе минимума информации воссоздать полный образ объекта? Наш соотечественник, известный в широких научных кругах, замечательный кибернетик Стив Норман сумел раскрыть тайное тайн природы мышления, основу основ переработки информации. Истина оказалась настолько простой и доступной, что сегодня мне даже не верится: как сумели мы проглядеть то, что лежит на самой поверхности, буквально лезет в глаза? Гениальное всегда просто, но путь к этой простоте лежит через невообразимые сложности. Стив Нормам плюнул нa все, что было найдено и понакручено до него, на все гипотезы и концепции. Он нарисовал предельно простую схему: вот «черным ящик», структуры которого мы не знаем и знать пока не хотим. Что можно сказать о нем априори? Да только то, что он представляет собой какую-то систему. Если теперь на данную систему воздействует энергия, то на входе она выдает принесенную информацию, которая так «или, иначе воздействует на систему. Это — информационно-энергетическое воздействие, вызывающее возбуждение системы. Пришедший «с улицы» сигнал возбудил определенные, резонирующие с ним элементы системы, в результате чего возникло пространственно-временное энергетическое соотношение элементов, соответствующее полученному сигналу, адекватно отражающее объективную реальность — процесс, ситуацию.

А если, скажем, сигналов будет некое множество?

Тогда, надо думать, система начнет искать оптимальноe состояние, в котором ее энергия будет, опять-таки, наименьшей. В результате образуются все новые энергетические «мозаики» на все более низких уровнях. На некоторых из них система может как бы замирать, фиксируя их в памяти.

Допустим теперь, что из всего множестве сигналов поступил только один. Скажем, животное почувствовало запах хищника, хотя еще не слышит и не видит его. Но сигнал, несущий информацию о запахе, уже входил в качестве составной части в определенную энергетическую мозаику, отражающую со всей полнотой образ хищника. Значит, этот единственный сигнал оказывается в состоянии восстановить, возбудить энергию «мозаики» в целом.

Всё, образ построен, животное принимает решение к действию.

Вот так, утверждает Стив, и распознает образы любая биосистема, не исключая и нас, двуногих из отряда приматов, пышно именуемых Гомо Сапиенсами: образ знакомого человека складывается в нашем мозгу из множества сигналов — здесь и его запах, и цвет кожи, и черты лица, и мимика, и походка, и жестикуляция... Память хранит его анфас и профиль, интонации, своеобразие походки — тысячи, десятки тысяч признаков. И если только один из элементов этого множества привносится сигналом в мозг разумного существа, автоматически воссоздается полный образ, в результате чего мы и вспоминаем: это он! Важно только одно: чтобы этот единственный элемент строго соответствовал, резонировал с одним из уже закрепленных в памяти.

Потом может проводиться анализ, коррекция, выясняться некоторые несоответствия (ведь знакомый ваш мог и состариться, и похудеть) или подтверждаться соответствия. Для нас важно лишь то, что именно таков механизм распознавания образов».

Лола выдернула лист, переписала написанное, поморщилась.

«Что скажешь, Эо?» «А что я скажу? Все верно, и все... не так. Ты ведь можешь писать лучше, проще, образнее, доходчивей. Тебя поймут лишь специалисты, да и те примут штыки. Это даже мне ясно, хоть я довольно приблизительно знаю тезаурус твоих современников. Наверное, нужно будет еще поработать. Чем про, тем лучше. Вот и работай до тех пор, пока не эудет просто до гениальности».

Лола вздохнула и заложила новый лист.

«Сегодня даже слепые видят, что наше дальнейшее движение по пути технического прогресса теснейшим образом связано с решением проблемы искусственного интеллекта. Перед мысленным взором всех живущих в наше время — нескончаемая и необъяснимая трагедия Бермудов, из века в век разыгрываемая неведомыми силами по сценариям неведомых авторов. Кто-то спрессовывает время, освобождая какие-то виды энергии, чтобы уносить с планеты десятки и сотни человеческих жизней...

И тогда невольно напрашивается вопрос: а не имеют ли эти таинственные силы космическое происхождение? А не служит ли им наша планета этакой «грядкой для рассады», которую они время от времени выдергивают, чтобы пересадить на другие грядки — в иные миры, в другие галактики? Одно лишь предположение об этом вселяет в нас беспокойство и неуверенность в будущем: сегодня «выдернули» тебя, завтра то же самое могут сделать со мной, с кем-то из моих близких... Так кто же мы — подопытные кролики или истинно разумные существа? Но если мы искренне хотим считать себя разумными, не должны ли мы сегодня спросить у своя самих, спросить тех, кого избираем на высокие посты в государстве, — а все ли мы делаем для того, чтобы противостоять этим неведомым силам? Каков действительно наш объем знаний о ближнем космосе? Не затаились ли в нем враждебны» силы, аппетит которых со временем будет возрастать?)! Как, Эо?» «Кажется, впечатляет. Наверное, сработает».

— А сейчас я еще — про искусственный интеллект. Чтобы не затушевалось».

И Лола снова принялась стучать:

«Давайте смотреть правде в глаза: весьма вероятно, что в самом ближайшем будущем нас ждет жестокая борьба с сильным и опасным противником — неведомой космической цивилизацией, которая, быть может, намного обогнала нас в своем развитии. В этом не может быть ничего удивительного: ведь и сами мы сегодня выходим в космос, чтобы рано или поздно распространить свою экспансию не только на планеты солнечной системы, но и на весьма отдаленные системы Галактики. Экспансия свойственна любым формам жизни, любым цивилизациям, что же может быть странного в том, что кто-то уже проводит в жизнь то, что мы только намерены проводить? В этом свете работы по решению проблемы искусственного интеллекта имеют уже не просто важное, но жизненно важное значение! Все лучшие силы нации, все наше и экономическое могущество должно быть подчинено этой великой и благородной цели. мы держим экзамен на зрелость, на право свосуществования и развития в будущем. И мы не имеем права провалить этот экзамен, здесь — не оценка в зачетке, но сама жизнь...»

— Лично я, мистер Донован, считаю, что девка не представляет для нас реальной опасности.

— Чем раньше, Монтэг, вы перестанете считать, a начнете думать, тем больше пользы будет для его общего дела. И, разумеется, для нас.

— Сэр?

— Именно так! — Донован шлепнул по столу ладошкой, глянул на собеседнике из-под седых бровей и продолжил уже более миролюбиво: ему понравился собственный каламур, и он принялся обкатывать его всячески. — Именно так! Не отбивайте хлеб у роботов, это не лицу джентльмену. Пусть они считают, а мы с ими будем думать... Эта авантюристка уже трижды умела обвести нас вокруг пальца. Это много или мало? — он потер кончик породистого носа и реительно объявил: — Это много, Монтэг, эти слишком много! Пока еще я не знаю ее программы И конечной цели, но уверен: что-то здесь не чисто! Ох, не чисто...

— Насколько я понял, сэр, цель у нее проста и благородна: сделать деньги. Это ведь так понятно, так чисто по-человечески..

— Не жмите из меня слезу, Монтэг, я человек старый и слабый, мне доктора не велели волноваться... Идиот. Да вы отдаете себе отчет в реакции людей на ее статью?! До сих пор мы ориентировали их, и не безуспешно, на необходимость нейтрализации угрозы со стороны красных. А теперь начнем запугивать космической опасностью? Не перебор? Ведь эта новая «опасность» автоматически смажет, сведет на нет постулат красной опасности, а в результате... Да и откуда у нее может быть такая информация? Она что, в космосе побывала? Это же чушь первостатейная! Мы-то с вами знаем: они почему-то только с русскими контачат... Значит, если все ее предположения и концепции окажутся ложью, блефом...

— Осмелюсь напомнить, сэр, что один умный человек сказал по этому поводу: «Чем чудовищнее ложь, тем легче ей верят»...

— Ваша эрудиция, как и ваша память, делают вам честь, Монтэг, — внезапно смягчаясь, совсем миролюбиво заметил Донован. — Не забывайте только, что даже подобные высказывания не гарантируют человеку естественной смерти. Договоримся, что о Геббельсе мы впредь будем вспоминать именно в таком вот контексте. Теперь о деле. Я готов допустить мысль о том, что не вас провели, а вы проявили определенную оперативную сметку: вы только сделали вид, будто поверили в сверхъестественное исчезновение Смита. Это было тактической уловкой: таким образом вам удалось сблизиться с мисс Брайтон и ее друзьями. Я уверен, что рано или поздно правда вылезет... Только не прозевайте момент. Установите все ее связи. Кстати, что там у нее за дружба с э-э-э... Ба-ла-шо-вой? Посмотрите, подумайте: нельзя ли будет как-нибудь зацепиться, использовать? Это все.

Выйдя от шефа, Монтэг Габриэл Саммерс подумал о том, что еще никогда в жизни не попадал в столь скверное и нелепое положение. Он снова и снова так и этак пытался осмыслить ситуацию и всякий раз приходил к весьма неутешительному для себя выводу: только круглый идиот и кретин мог поверить в эти россказни о сверхъестественном исчезновении агента. «Растворился...» Монтэг не считал себя ни идиотом, ни кретином. И все-таки поверил и верит до сих пор этой ведьме! Но вот почему, почему?!

Конечно, в районе Бермуд всякое случается. Но эазве так уж мало было загадочных случаев в истории человечества? Однако все, что на первых порах «легко и просто» объяснялось вмешательством сверхъестественных сил, рано или поздно оказывалось либо блестящим надувательством, либо объяснялось, по мере развития знания, достаточно легко и просто, — без всяких кавычек. Но как же быть с ее статьей об искусственном интеллекте?

Можно, конечно, засекретить все, с начала и до самого конца: космос, автоматизированные системы управления, пусть даже чужие. С другой стороны,. деловые люди и сенаторы, заинтересованные в развитии электронной промышленности, «искусственного мозга», неоднократно и недвусмысленно намекали ему о необходимости поддержки в смысле некоторых послаблений со стороны цензуры во время проведения пропагандистских мероприятий.

Нужно было любыми путями настроить общественное мнение и соответственно влиять на исход голосования при распределении бюджетных средств...

Эх, куда ни шло! В конце-то концов он может даже помочь Брайтон с этой публикацией — исключительно с целью завоевания ее доверия на будущее, укрепления контактов. А линию космоса, разумеется, подретушировать. Главное по-прежнему должно оставаться на месте: основная угроза — русскиe, а космос — так, между прочим. Шеф не стал ворчать.

— Хеллоу, Гольдберг? Привет, старик. Сейчс говорил с шефом. Есть просьба: когда в твою кoнтору заявится некая мисс Брайтон, окажи внимaние... Да, да, та самая... Разумеется, старина, ты, всегда, с полунамека... Нет, что ты, совсем наобoрот! Прими, прочти при ней, поблагодари, посоветуй несколько ослабить линию космоса... есть прямое указание... Как объяснить? Я думе просто, старик: скажи, что читатели могут обратиться за разъяснениями, потребовать каких-то доказательств, а у нас их — ни на цент. У нее тоже. Намеки, предположения — это сколько угодно. Но не в лоб. Понял, старик? Главное — все то же: красная опасность! Если не напишет сама — помоги. Начнет пыхтеть — извинишься. Первый раз, что ли? А интеллект, понимаешь ли — это как раз то, что нам сейчас нужно... Что, что? Идиотам?! Ну, знаешь, старик, даже в шутку... Да нет, не обижаюсь. До встречи.

Монтэг швырнул на рычаги трубку, несколько раз глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, погрозил кулаком кому-то, потом набрал еще один номер.

— Мисс Брайтон? Я счастлив, Лола, слышать ваш голос... Хочу, чтобы вы лишний раз убедились: Монтэг умеет быть благодарным, даже когда обстоятельства этому не слишком благоприятствуют. Только что я договорился на Шестидесятой авеню, девятнадцать... Вам известна эта контора?.. Отлично. Вас будут ждать и примут с распростертыми объятиями... Другие? Не обращайте внимания, забудьте. Если бы вы сначала обратились ко мне, а потом предложили рукопись... Да, у меня повсюду друзья, а мои друзья — друзья моих друзей. Такой вот клубочек... Что, что? Почему террариум? А, понимаю, милая шутка... Именно так, но о врагах мне сегодня как-то не хочется... Вечер так прекрасен... О, да! Кстати, а где вы намерены eго провести?.. Вы — как попугаи-неразлучники: всегда вчетвером. Не люблю быть навязчивым, но... Благодарю вас, Лола. Что-о? Информация от Солнца? Послушайте, для вас я готов пойти даже на это... Не верите? Мне? Прекрасно! Вечером это будет в полном вашем распоряжении! Но потом... Я смею надеяться?.. О-о! А тот упрек, что вы бросили мне во время нашего первого знакомства?.. Ах, не вам, — вашим друзьям! Знаете, я весьма уважаю учёную братию, однако подставлять свою шкуру... Нет, Лола, миг блаженства с вами — это совсем другое дело... Хорошо, детали обговорим на месте... Да, да, принесу!

Лола попросила администратора провести их в отдельный, наиболее надежный и укромный кабинет и сервировать стол на пять персон. При этом, разумеется, никто не питал особой надежды на то, что в таком вот «надежном» убежище не будет микрофонов, магнитофонов, а то и телевизионной аппаратуры. Те наивные времена, когда на сохранение в тайне деталей свиданий в таких уединенных местах можно было надеяться, канули в Лету, — слава Техническому Прогрессу! И, как ни странно, привыкнуть к этому оказалось гораздо легче и проще, чем к оттопыренным ушам шпиков, кое-где все еще продолжавших работать дедовскими методами.

Просто нужно предельно собраться, взять под строжайший контроль каждую мысль, малейшие вспышки эмоций, микромимику. И тогда можно будет вообще забыть о существовании всей этой блистательной техники.

— Как ты думаешь, Петр, он действительно принесет?

Красноватое око во лбу инженера на миг сверкнуло и тотчас спряталось. Лола досадливо поморщилась: предупреждала же, просила... «А сама? Или из тебя Эо не выглядывает?» Лола обескураженно смотрела на чек, принесенный рассыльным вместе с газетой. Раньше, чтобы заработать такую сумму, она должна была гнуть спину целый год, а тут... Петр смотрел на нее молча и улыбался.

— Нич-че-го не понимаю!

Она схватила газету, пробежала глазами статью, потом скомкала листы обеими руками и шмякнула с яростыо о пол.

— Теперь поняла? — вопросил Петр. Лола глянула на него белесыми от бешенства глазами.

— Ах, негодяй! Ну, я ему...

— А что случилось-то? — приподнялся со своего места Норман, «Небольшая редакторская правка», «две-три зразы», «усилим, ослабим!» — неистовствовала Лола, бегая по номеру из угла в угол.

— Ты только послушай, — она подняла газетный лист, расправила на столе и принялась читать вслух:

«Сегодня уже всему миру известно, как продвинулись русские в создании искусственэго интеллекта. Свидетельство тому — четыре леждународных конгресса, которые состоялись Грузии, в Тбилиси...

— Уже несет,— внезапно перебил ее Петр.— Он в вестибюле. Сейчас войдет и примется вербовать.

— Так уж и сразу? — удивилась Лола. — Кажетcя, мы с ним уже поставили все точки над всеми «и».

— Именно сразу, — улыбнулся Петр. — Мы рады приветствовать вас, мистер Монтэг! «Точность-вежливость королей».

— И не только королей, — лучeзарно улыбнулся Монтэг, демонстрируя ослепительные искусствeнные зубы. — И не только точность. Еще и обяательность. Где прикажете приземлиться? Благодарю вас.

— Не желаете ли для начала промочить глотку? — поинтересовался Норман, расстегивая ворот рубашки.

— У нас для этого еще будет время, — сказал Монтэг. — Сначала небольшой деловой разговор. C некоторых пор, господа, я сделался чем-то вроде взводного болванчика в руках нашей очаровательэй мисс Брайтон. Не знаю уж, как, зачем и почему это происходит, но... Результаты налицо. Когда я уже готов был выйти из нашей конторы с этой папкой, — он поднял ее над столом и повернул так, чтобы присутствующие имели возможность прочесть четкую надпись: «Солнце. Только для штатных сотрудников», — в мой кабинет неожиданно вошел шеф...

— Преклоняюсь перед совершеннейшей интуицией шефа, — иронически заметил Вольфсон, нo Монтэг отрицательно завертел головой.

— Свое преклонение, мистер Вольфсон, вам следовало бы адресовать нашей совершенной телевизионной аппаратуре.

— Неужели даже вам не доверяют?! — с деланым возмущением и ужасом громко воскликнул Лола. Монтэг снисходительно улыбнулся.

— Чем больше нам доверяют, тем чаще нас прoверяют, милая Лола. Такова, увы, печальная необходимость... Итак, войдя, шеф молча посмотрел мне в глаза, потом показал пальцем на вторую часть надписи. И сказал такие слова: «Я догадываюсь, куда вы направляетесь, Симмерс. Но заклинаю вас: прежде чем открыть эту папку там, хорошенько подумайте; какое отношение к нашей службе имеют эти люди? Надеюсь, вы меня поняли».

— Мы тоже вас поняли, — улыбнулась Лола, мельком глянув на Петра. — Значит, чтобы иметь возможность ознакомиться с содержанием этой папки, мы должны будем засвидетельствовать свoe к вам «отношение»?

— Как приятно иметь дело с умными людьми. Подождите, господа, не нужно только скоропалитeльных решений. Я понимаю, что всякому человеку, — простите мне столь свободное словосочетание, — изначально претят такие понятия, как «шпионаж», «наблюдение» и прочее. Конечно, сотрудники нашей фирмы, вынужденные в ряде случаев действовать на свой страх и риск в экстремальных ситуациях, порой компроменруют высокие идеалы свободы и демократии, коэрым служат верой и правдой. И далеко не каждому дано стать выше таких понятий, как «совесть личности» или «порядочность»... Коль скоро разгoвор идет о благе нации... Вы хотите что-то cказaть, мистер При-c-ту-ле-нко?

— Только одно: не жмите из нас слезу, Саммерс. Ды — люди хотя и не очень старые, но слабые...

Монтэг резко откинулся назад, словно от удара электрического тока, распахнул глаза: что это — случайное совпадение или... Или этот инженер каким-то образом присутствовал при его беседе с Донованом? Нет, это совершенно, абсолютно исключено!

Он покрутил головой, усилием воли взял себя в руки, улыбнулся.

— Я еще не кончил, господа. Откровенно говоря, я и не рассчитывал, что вы тaк сразу, легко и просто согласитесь на сотрудничество с нами. Хотя должен заверить вас, что информация, которую мы имеем возможность поставлять вам и которая, в этом я немного разбираюсь, — действительно может помочь вам в чисто научном поиске, стоит многого... Я не предлагаю вам разведывательной работы. Однако у вас весьма расплывчатое и превратное понятие о разведывательной службе и ее учреждениях. Я бы сказал даже так: дилетантское. И всe-тaки вы должны понимать, что для успеха основной работы всегда необходима работа подготовительная, вспомогательная, чисто техническая. Причем люди, занятые такой работой, могут даже не подозревать, что вся их деятельность так или иначе связана с задачей информирования Сенату или президента о положении в мире, намерения наших потенциальных противников. Тем не мене все эти люди числятся в штате фирмы, получают приличное вознаграждение и понятия не имеют о том, что из себя представляет подлинно разведывательная, оперативная работа, связанная с благородным риском, требущая острого ума и находчивости, громадных знaний, отличной спортивной формы, определенныx навыков...

— Все это ясно, — поднял руку и одновременнс опустил голову Вольфсон. — Однако мы не столь честолюбивы, мистер Монтэг, как вам могло показаться. Конкретнее: что именно вы намерены нам предложить?

— Ровным счетом ничего предосудительного. Ваша совесть будет абсолютно спокойна! А конкретно... Вы знаете, что работы в области управляемого термоядерного синтеза ведутся не только в Штатах, но и в России. Допустим теперь, что мы располагаем конкретной информацией о том, чего удалось добиться... там. Это может быть результатом кропотливого анализа данных, опубликованных в открытой печати красных, обзора реферативных журналов, использования некоторых других источников... Вы являетесь экспертом в данной области, и потому вполне естественно, если мы обратимся к вам за консультацией. В свою очередь, как вы должны понимать, полученная информация можeт в значительной степени способствовать вашей собственной работе. Скажем, если там сделали какой-то опрометчивый шаг, вы будете иметь возложность не делать его.

— Но ведь все это можно делать совершенно Открыто! — удивился Норман. — В существующем между нашими странами соглашении предусматривается широкий обмен научно-технической информацией.

— Неужели вы и в самом деле настолько наивны, мистер Норман? В силу тысяч и тысяч причин какая-то часть этой информации, порой самая значительная, наиболее ценная часть, всегда будет yтаиваться. Мы же, добыв эту часть, просим помочь в ее оценке.

— Цель?

— Ну, скажем... Имеет ли смысл немедленно форсировать собственные исследования, вкладывать в них все новые бюджетные средства или можно притормозить... Итак?

Лола вопросительно посмотрела на Петра, тот взглядом указал на Монтэга.

— А какова будет моя роль? — спросила Лола.

Монтэг изобразил что-то вроде восхищения будущей ролью молодой женщины.

— О, у вас широкие международные связи и бoльшая популярность, милая Лола. Даже в Росcии... Вы знакомы с журналисткой Балашовой? Не целайте удивленных глаз. Если бы мы не знали все обо всех, нас давно следовало бы разогнать ко всем чертям. Но сейчас это к делу не относится. Лола, я имею честь предложить следующее. Вы снискали широкую известность, главным образом, как отличный популяризатор последних достижений науки. Ваши друзья нужны нам для того, чтобы мы имели возможность получать объективную оценку поступающей информации. А вы — чтобы разъяснять кое-кому из наших людей истиный смысл того или иного направления, либо отдельных достижений в области различных наук. Подобно тому, как вы не разбираетесь в некоторых тонкостях политической жизни и никто не ставит вам этого на вид, так и наши люди, и политики, в частности, не могут и не обязаны разбираться в научно-технических тонкостях.

— Положим, в некоторых ваших «тонкостях» разбираются все, от мала до велика, — язвительно заметила Лола. Монтэг замахал руками.

— Я имею в виду детали чисто технического, оперативного характера, Лола. Но и здесь, — он мило улыбнулся, — вы могли бы дать фору любому нашему оперативнику... Итак, господа?

— Еще один вопрос, — сказала Лола. — Какова будет роль Петра?

Все головы повернулись к Петру, и все челюсти, словно по единой команде отвисли: Петр исчез...

— Вот так, — с дрожью, чуть ни со слезой в голосе сказала Лола, — случилось и с вашим Смитом, Монтэг. Теперь, думаю, вы до конца прочувствовали, поняли, насколько это серьезно?

«Эо, что посоветуешь?» «Думаю, нужно соглашаться».

— Ладно, Монтэг, мы согласны. Но лишь в четко очерченных вами границах. Давайте-ка сюда теперь вашу папку.

— Простите, а... ваши друзья?

Вольфсон и Норман, пряча улыбки, поспешно наклонили головы, а Монтэг подумал, что большего успеха он в своей жизни никогда еще не добивался... Любопытно, как отреагирует на это Донован? Завербовать сразу двух видных ученых, известную журналистку...

— Тогда побыстрее закончим некоторые формальности и отпразднуем это событие! — сказал Монтэг. — Я кладу папку на стол, на нее — три анкеты. Вы их заполняете, и тотчас, как только будет поставлена последняя подпись, папка автоматически переходит в полное ваше распоряжение.

Аверин похудел, извелся. С одной стороны, он был даже рад свалившейся на его голову горячке: можно было не думать о том, какой резонанс вызовет его докладная в Москве. Прошло уже две недели со времени его последней беседы с министром, неделя — после представления ими отчета о контакте, а Москва молчала... «Наверное, думают, взвешивают, решают», — успокаивал себя Аверин и снова с головой нырял в повседневные заботы.

С утра его осаждали энергетики, конструкторы, биологи и психологи, журналисты и писатели, даже художники, все они хотели знать... Но беда была в том, что они хотели не только знать, но еще и понять! И тут Аверин, пытаясь объяснить что-то, до сих пор ему самому не очень-то понятное, иной раз убеждался, что в результате сам начинает понимать глубже, яснее. Однако случалось и так, что попытки объяснения иных явлений заводили его в такие логические тупики, из которых он не чаял, как выкарабкаться. Тогда он еще сильнее желал, чтобы окончательный разговор состоялся как можно быстрее, надеясь, что разговор этот внесет какую-то ясность во все неясные вопросы. И — и ошибся.

— Вот что я тебе скажу, Генеральный, — сразу же начал Иван Алексеевич, едва Аверин, прилетевший по срочному вызову, перешагнул порог его кабинета. — Мы тут посоветовались с разными людьми, друг на друга пошумели и пришли к единому мнению. А оно получилось вот какое... До сих пор мы в ваши споры не вмешивались и не пытались судить, кто из вас «правее». Это уж вы сами решайте.

Аверин поднял руки над головой, сложил ладони, потом приложил их к груди, нашел глаза пожилого человека. Тот лонял.

— Только так, Коля, и другой линии не будет. Не жди. Целую неделю мы честно старались вникнуть в существо разногласий выступавших перед нами специалистов, экспертов. И, положа руку на сердце, мало чего уразумели. С этим «свертыванием времени» и «развертыванием пространства», «освобождением энергии времени», «влиянием на прошлое из будущего» — уволь. Может быть, так оно и есть. Только нам переучиваться уже невмоготу. Вы приемлете? Ну, так вам и книги в руки. Только если уж вы поставили нас на такие посты, мы обязаны блюсти интересы народа, государства, будущего. Особых расхождений с этими пришельцами из будущего у нас пока не намечается: они вроде бы все говорят правильно. А вот как у ниx получаются эти самые «экспедиции в прошлое»... Пусть остается на их совести. И, между прочим, на твоей, Коля. Наше дело — своевременно нацепить вас на то, что нужно людям. А как вы эти задачи станете решать — дело ваше. Можете сворачивать и разворачивать, лететь за информацией будущего или выкачивать мудрость из дельфинов — опятьтаки ваше дело. Только скажу тебе что сам я, лично, думаю обо всем этом... Может быть, конечно, опять-таки повторяю, — устарел я. А здравый смысл человеческий в наше время не шибко высоко котируется. Однако сдается мне, что где-то, в самой первооснове этого сценария заложена... Липа какая-то! Не то чтобы вредное или ненужное, нет... Да ты губы-то не надувай, тебя я меньше всего подозреваю. Как и остальных. Вас просто обвели вокруг пальца, а вот как они ухитрились это сделать, зачем им это могло понадобиться, ума не приложу. Только смотри, Коля, это я так — в порядке сугубо личных соображений.

— Ну, а остальные, Иван Алексеевич?

— Остальные! Они, Коля, тоже так думают, только не говорят в открытую. Да я-то вижу: переглядываются, зубы скалят аж до ушей, головами крутят... Однако ты их тоже пойми: ведь если все станут говорить одно и то же, это и будет то самое общее мнение. А тогда — стоп! Понял?

— Нет, не понял, товарищ министр! — набычился Аверин. — Если вы все придерживаетесь одного мнения, так почему не сказать это самое «стоп»? Странно даже: чего вы боитесь?

— Не то слово, дорогой товарищ, — недовольно крутнул головой старик. — Пойми же ты, наконец-то, простую истину: мы не о двух головах, и мозги у нас устроены так же, как у вас. Но мы обрабатываем одни потоки информации, вы — другие. В нашей стране все обязаны разбираться в политике — в общих чертах, в главном. А в науке так не бывает и быть не может: чтобы двигать ее, нужно разбираться не «в общих чертах», а нырять до самого дна. Мы просто не можем себе этого позволить, даже если бы и захотели изо всех сил: ведь в таком случае у нас не хватит времени на то, чтобы до конца разбираться в политике. Улавливаешь разницу? Вы широко и глубоко информированы в одном, мы — в другом. И ваша, и наша сила — в информации, специфической информации. А если мы вздумаем подменять друг друга, следует, прежде всего, подумать о переключении на другой информационный поток. Ну, а сколько для этого нужно сил и времени, ты и сам отлично знаешь.

— Кажется, начинает доходить, Иван Алексеевич, — улыбнулся Аверин. — Есть такая ученая степень — «умный дурак». Слышали?

— Нет! Как это — «умный дурак»?

— А вот как раз как вы сейчас объяснили: человек, достигший определенных успехов в одной области знания, привыкший ко всеобщему уважению, может возомнить о себе, что он вообще гений, что он способен давать ценные советы в любой другой области, в том числе и в политике. И в результате, при всем своем высоком интеллекте и специальных знаниях, оказывается в дурацком положении.

— Ага, это бывает. Ну так вот, мы тоже не спешим с получением такой «ученой степени», а потому и не лезем в ваши дела.

— А как же, извиняюсь, у вас тогда вышло общее мнение, что я вам снился?

— А вот так и вышло, Колюня, — хитро улыбнулся старик. — Да разве ты только мне снился? Ты и сам себе снился. Вспомнишь еще мои слова. Вместе посмеемся.

— Вы... Вы уверены? Вы консультировались с психологами, кибернетиками, с кем-то еще? Ниче-ro не по-ни-ма-ю!

— Потом, Коля, каждый фрукт созреть должен. Как там у тебя, в Байконуре?

— Осваиваем потихоньку антигравитетор, гразер... Пока, откровенно говоря, успехов не много. Однако надеемся.

— Вот это правильно. Надеяться нужно всегда. Как перестал — пиши пропало. Ну, если у тебя ко мне вопросов больше нет... Мы тебя, конечно, не для того только вызывали, чтобы всякие кислые слова говорить. Прямо отсюда двинешь в кадры, подберешь себе людей. Просил расширить базу? Вот и расширяйся.

— А за это — преогромное вам спасибо, Иван Алексеевич!

— То-то. Вечерком, если время выкроишь, милости просим с Оленькой на чашку чая.

— Ве-ли-ко-леп-но, мисс Брайтон! — пробежав статью по диагонали, провозгласил редактор отдела Гаррисон, к которому Лолу направил Гольдберг. — У вас поистине государственный ум, вы умеете далеко видеть... Трудно, очень трудно убедить людей в жизненной необходимости тратить значительные средства на развитие перспективных исследований... Надеюсь, вы не станете возражать против небольшой редакторской правки?

— В каком отношении? — ощетинилась Лола.

— Видите ли... Вы слишком категорически увязываете тему трагедий в Бермудском треугольнике с космической линией, с инопланетной цивилизацией. Согласитесь: у вас нет прямых доказательств? Так, гипотезы, предположения... Если позволите, мы несколько смягчим, что-то дадим намеком, серией вопросов... Понимаете мою мысль? «А не есть ли это свидетельство...» «А что, если...» Ну, и так далее. Насколько я понял, основная мысль, которая пронизывает всю статью, — это необходимость форсирования работ в области искусственного интеллекта, не так ли? Вот и отлично. Еще одна, максимум две фразы, и мы эту линию усилим до предела. До упора, мисс Брайтон! Предоставьте это нам, мы ведь тоже хотим показать, что не даром едим свой хлеб, ха-ха! И в отношении работ Нормана у вас тоже хорошо: сказано исчерпывающе конкретно, популярно и... Ничего конкретного, никаких технических деталей! Кстати — нас это весьма интересует, — как обстоят дела у русских? Если мне не изменяет память, ваша коллега — Бала-о-шо-ва тоже пишет на данные темы?

— Ошибаетесь: она сейчас занимается проблемами низкоэнергетической плазмы. А чего это вы о ней вдруг вспомнили? И с чего взяли, будто мы с ней настолько коротко знакомы?

— Обычно идущие впереди — в любой области — поддерживают между собой более или менее тесные контакты. Мы были бы счастливы опубликовать ее работы, и если вы возьмете на себя труд перевести их... Не важно, опубликованы ли ее работы т а м...

— Ну-ну, — улыбнулась Лола. — Я постараюсь сообщить ей о вашем любезном предложении.

— Отлично сработано, Монтэг!

Донован откинулся в кресле, водрузил ноги на стол, потянулся к стоящему на отдельном столике подносу. Монтэг пододвинул бокалы, извлек лед из холодильника.

— Меня все еще беспокоит судьба Смита, — делая озабоченное лицо, произнес он, разливая виски. И еще нюанс, сэр: этот Пи-отэр При-ту-э-лен-коу, черт бы побрал эти славянские имена! — сидел напротив меня. Если бы он хоть чуть двинулся, мне не понадобилось бы даже боковое зрение. Но он просто исчез...

— Черт с ним, с вашим Петром, и черт с ним, с вашим Смитом, — благодушно изрек Донован. Ваши успехи. А вы там пили?

— Разумеется, но... Это случилось еще до того...

— Бросьте валять дурака, Монтэг! Знаю я эти «до» и «после». Сто против одного, что этот ваш Петр покажет уши если еще не сегодня, так завтра. Я уже отдал соответствующие распоряжения. Скажите лучше, вы изъяли тот документ?

— Как и опись, сэр.

— Они ознакомились с содержанием в вашем присутствии? И как?..

— Я был озадачен: мне показалось, что они каким-то образом ознакомились с этим раньше... По крайней мере, в основном. Во всяком случае ни бурного восторга, ни глубокой заинтересованности не обнаружили.

— Действительно странно. А договор остался в силе? Они не сочли себя обманутыми?

— Только просьба: ходатайствовать о предоставлении им возможности послать несколько вопросов и подучить ответы от Солнца.

— Ладно, подумаем. И это — все?

— Да, сэр.

— А что по линии Брайтон — Балашова?

— После визита в редакцию дала какую-то странную телеграмму в Россию: «Напала на золотую жилу для наших дельфинов. Обхохочешься. Подробности при встрече. Обнимаю, Лола».

— Надеюсь, вы не потребовали от нее объяснений.

— Сэ-эр!

— Вы свободны, Монтэг. В целом вашу линию я одобряю. Еще виски? Не забывайте главного, Монтэг: если мы и впредь станем уделять неослабное внимание этой журналистке, рано или поздно в наших руках окажется вся цепь... И еще кое-что. Можете мне поверить.

— «По материалам конгрессов, проведенных в Грузии, в Тбилиси, под руководством известного кибернетика Владимира Чавчанидзе, их машины уже не нуждаются в переводе на специальные языки вводимой информации. Они читают, распознают множество образов, различают человеческие голоса. Не сегодня-завтра русские вступят в прямой диалог с машинами четвертого и пятого поколений, после чего семимильными шагами пбйдут к цели... А что делается у нас? Наши ведущие кибернетики, в частности, Стив Норман...» Ладно, дальше не интересно, пошла теория. Так, теперь — «красная опасность»: «умные танки», «хитрые подводные лодки»... И только в самом конце — Бермудский треугольник! Ну, как это называется, Петр? — нервничала Лола.

Инженер спокойно улыбался.

— Не понимаю, малыш. Количество информации определяется степенью ее неожиданности. Так? А ты, насколько я разбираюсь, давно уже должна была бы привыкнуть к такой чепухе. Значит, все это не должно тебя особенно расстраивать...

— Но я не привыкла подписываться под такой «чепухой»! Нам нужно объединяться, а такая вот «чепуха» разъединяет человечество.

Петр поднял руку, из него осторожно выглянул и сразу же спрятался Гаал.

— Твоя задача, Лола, — объяснить необходимость создания искусственного интеллекта, пропагандировать его возможности. Согласен, с Бермудами и космосом получилась осечка. Но люди уже не хотят верить в «красную опасность», им просто надоело. Даже этот «намек» на Бермуды окажет несравненно большее воздействие, чем все прочее. Поставь в огороде пугало, и пусть оно даже машет «руками», птицы очень скоро перестанут его бояться: ведь оно не причиняет им вреда. А здесь речь о людях! Любой нарoд очень быстро убеждается в том, что для него представляет действительную опасность, а что выставляется для испуга. Простые люди, — а их подавляющее большинство, — давно уже потеряли веру в пропагандистскую машину вашей страны, достаточно поднаторели они и в вопросах внешней и внутренней политики. Именно поэтому намек на Бермуды действенен. Это происходит сегодня, это было вчера и, надо полагать, будет завтра. Так что, малыш, ничего страшного, пожалуй, не случилось.

— Да, но три тысячи долларов!

— А вот здесь уже нужно быть осторожней. Конечно, с одной стороны, они таким образом хотели позолотить пилюлю и застраховать себя от возможного скандала. С другой стороны, это можно рассматривать и как аванс в расчете на твою покладистость в будущем... Так что в любом случае небольшой скандальчик не помешает. В противном случае твоя инертность может показаться либо подозрительной, либо будет воспринята как молчаливое согласие на дальнейшее.

— Ага, — сказала Лола, — сейчас я ему позвоню. А тебе придется сегодня поскучать одному.

— Что ты намерена предпринять?

— Для начала приглашу его отметить... — Лола набрала номер. — И побеседую. По-своему... Хелло, мистер Гаррисон? Я получила ваш чек и хотела бы...

Передавая из рук в руки листы, Вольфсон и Норман еще раз внимательно изучили содержимое папки, оставленной Саммерсом.

— Ну, так что ты думаешь по этому поводу? — нетерпеливо спросил Норман, дождавшись, когда Вольфсон отложил последний лист.

— Всякие мысли приходят, — задумчиво откликнулся физик. — Введение информационного потока от Солнца в объем термояда-путь довольно перспективный. И не только для физики, но и для кибернетики, в этом я почти уверен.

— Я тоже. Но...

— Но?

— Не знаю, Карл, не оскорбит ли это твоей национальной гордости.. А впрочем — плевать. Те тоже были немцами. Я вот о чем. Тебе известно, что в конце второй мировой войны Германия могла оказаться накануне реализации не только атомной, но и водородной бомбы, для этого имелись довольно серьезные предпосылки, И если бы не тайный саботаж со стороны ряда ведущих физиков, кто знает, чем кончилась бы эта война?

— Понимаю.

— Тогда делай выводы.

— Ты предлагаешь законсервировать наши исследования?

— Надеюсь, от голода мы не подохнем. Сумеем как-нибудь прокормиться на том, что станет платить Монтэг за оценку информации.

— Ты считаешь их такими болванами?

— Прежде всего, Карл, я не считаю болваном себя. К тому же у нас есть и преимущества: мы впереди. И знаем гораздо больше, чем те, кому вздумается проверять и перепроверять нашу лояльность.

— Махнуть к русским?

— Ну, это дело нехитрое. Путь наименьшего сопротивления. Куда сложнее — остаться здесь и приносить пользу.

— Работать?!

— Я сказал так: «приносить пользу».

— А конкретно?

— Это нужно будет хорошенько обмозговать. Посоветоваться с Лолой, Петром. Точнее, с Гаалом и Эо. Может статься, у них уже готовы оптимальные варианты.. Знаешь, в последнее время мне стало как-то лень думать: кажется, будто кто-то за тебя все уже выдумал, К тому же многое зависит от того, на кого ты работаешь, думаешь, каковы могут быть последствия этого думанья.

— Не юли. Что ты предлагаешь?

— Ладно, не буду. Так вот, оба мы согласны, что информация, которую ми получили, заслуживает довольно пристального внимания. Допустим теперь, что та же информация имеется и в распоряжении русских, в результате чего им удастся «уговорить» плазму. Следовательно, наша оценка должна быть положительной. А после этого мы просто окажемся вынужденными дублировать эксперимент.

— Чтобы порадовать мистера Донована?

— Наоборот. Оценка будет положительной, но повторение опыта может обернуться... Черт его знает, чем оно может обернуться.

— А цель? Смысл?

— Останемся при своих.

— Это как же? Ты — может быть, а вот мне...

— Я сказал — «мы». Здесь все довольно просто: ты иногда забываешь о нашей милой системе. Я имею в виду преимущества свободного предпринимательства и здоровой частной инициативы. Что даст обуздание плазмы? Практически — даровую энергию, океан энерг. и. Теперь подумай: куда деваться тем, кто наживал, наживает и надеется наживать в будущем миллиардные барыши на энергетическом голоде? Как отнесутся они к перспективе потерять всякую надежду на дальнейшее процветание своих нефтяных, угольных и прочих монополий? Как отреагируют на это компании, снабжающие нас сегодня электроэнергией, получаемой на гидроэлектростанциях? Улавливаешь?

— Хм... Пока лишь в общих чертах. Они заморозят все это?

— Заморозят? Нет, дорогой мой, это не патент, который можно купить и упрятать в стальной сейф. Это гораздо больше: идея. А данная кaтегория требует иного, более деликатного обращения. С ними нельзя бороться, их нельзя спрятать. Но их можно скомпрометировать, опорочить, отвлечь от них внимание. Ибо сказано: «Воюя с призраками, мы наделяем их материальной силой». Идея — из породы призраков.

— Согласен. Но каким же образом...

— А тем самым. В детали чисто физического толка я не стану вдаваться — это твоя забота. Как оно там рванет и почему. Но, уверен, недостатка в средствах ты испытывать не будешь. Как только о подготовке к эксперименту станет известно энергетикам, они быстренько тебя найдут и обработают. У тебя окажутся нужные люди, материалы, деньги — куча денег. Они отдадут все лишь за то, чтобы ты показал: плазму обуздать невозможно.

— А русские?..

— Да. Вот тут придется думать. Эх, куда это Лола снова запропастилась? Зачем ее мог вызвать Донован? И Петр места себе не находит... Да, Петр! Ты знаешь, какая мысль пришла мне в голову? А не командировать ли нам к русским Петра, — пусть они сделают вид, будто хранят в строжайшей тайне какую-то важную особенность, без которой невозможно обуздание плазмы.

— Вряд ли они согласятся... И потом все тайное Остановится рано или поздно явным. Донован погшлет туда своих людей, те примутся искать этот «секрет»...

— Ну и пусть ищут его до скончания века! А мы тем временем начнем трубить о том, что для успешного решения этой проблемы необходимо форсировать работы по созданию искусственного интепцента: без его помощи проблема принципиально неразрешима...

— Стоп. А что случится, если несколько компаний разорятся? Зато нация в целом получит громадное количество энергии!

— Нация? Нет, дорогой мой, не нация: система. Та самая, которая давно уже стала тормозом прогресса — всякого, в любой области. И теперь прикидывает: как использовать тот или иной вид энергии в военных целях? Прикидывает, даже еще не заполучив его! Той самой системе, которая загнала моего сына во Вьетнам и убила.

— Ладно, Стив, ты меня убедил. А как это практически?

— Примерно так. Лола дает в прессе краткое сообщение о перспективах использования этой энергии. Магнаты угля и нефти тотчас сообразят, чем для них это пахнет, после чего в твою контору со всех сторон начнут сыпаться зелененькие. А когда эксперимент будет сорван, — по не зависящим от тебя обстоятельствам! — это вряд ли насторожит кого-то. Получилось у русских? Значит, у них «секрет». Только и всего.

Вольфсон приподнял очки, почесал переносицу.

— А если все-таки дознаются?

— Что ты умышленно сорвал эксперимент? Ха! Тебе предложили на стороне гораздо больше, чем ты получил бы в случае успеха. Это у нас в моде.

Лена решила, что нужно немного переключиться и, созвонившись с инструктором, поехала в аэроклуб. Здесь ее ждала новехонькая, недавно запущенная в серию спортивная машина.

— Заодно испытаешь, — просительно заглядывая в глаза, сказал инструктор. — Конечно, это не по правилам, только к Варламову вчера теща с тестем прибыть изволили, поздно лег... В общем, сама понимаешь.

— С удовольствием, — улыбнулась Лена. — Модель та же?

— Чуть переделан планер, зато скорость, маневренность... Сама убедишься. Конечно, это не нуль-пространство, да там и удовольствия такого не получишь...

Забирая все круче вверх, Лена надеялась убежать от собственных мыслей, хоть немного отдохнуть, развеяться. Но разве может человек убежать от самого себя? И ничто здесь не поможет — ни величественные нагромождения белоснежных облаков, ни голубизна бездонного неба, ни отличная машина, которая слушается ее, будто живая. Лене порой даже начинает казаться, будто самолет слушается не столько ее движений, сколько желаний: чуть на себя ручку — и машина послушно делает горку, чуть от себя — полет снова выравнивается...

Все это, конечно, очень приятно — ощущение собственного тела, мышечной силы, многократно усиленное послушной машиной, красоты окружающего мира...

Лена заложила крутой вираж и, склонив голову, поискала аэродром, — пора на посадку. Но в это время в кабине скользнула тень. Лена подняла голову и совсем близко увидела пассажирский «ИЛ».

Странно, а почему он в зоне? Или это я забралась далековато?

Она еще чуть повернула голову и вздрогнула от неожиданности: прямо по курсу пассажирского самолета ей почудилось черное пятно... Лена слишком хорошо знала особенности этого пятна-дыры, открывающей ход в канал нуль-пространства. Но откуда оно здесь, на этих высотах, в плотных слоях атмосферы?! Зачем, почему?

Раздумывать не было времени: там, в приближающемся к пятну самолете, — десятки пассажиров, среди которых наверняка есть и женщины, и дети...

И даже если с ними ничего страшного не случится, глубину психологического шока трудно даже представить! Фу, какая ерунда получается... Зачем это могло понадобиться? Кому?!

Она знала, что если сумеет войти в пятно раньше «ИЛ»а, канал нуль-пространства автоматически закроется за ее машиной. Значит... Лена включила форсаж и бросила машину на обгон. Одновременно пальцы ее нащупали рукоятку передатчика, включили питание.

«Земля, я — «Сокол», я — «Сокол»! Обхожу «ИЛ», бортовой номер девяносто три. Как слышите меня? Прием».

«Сокол», я — Земля, слышу вас хорошо. Что случилось? Прием».

«Немедленно запросите Аэрофлот длину волны девяносто третьего. Или пусть сами дадут команду на отворот от черного пятна, как можно дальше... Все!»

Она прошла под брюхом «ИЛ»а, ринулась к черному пятну, на всякий случай покачав крыльями — может быть, пилоты поймут, догадаются?

«Земля, я — «Сокол», вхожу в канал нуль-пространства. Полеты в этой зоне должны быть запрещены до...»

Лена оборвала себя на полуслове: по тому, как расслоился черный диск, по слабому радужному сиянию и быстрому погружению в темноту — она поняла, что вошла в свернутое поле, и Земля уже не может ни видеть, ни слышать ее. Сейчас начнется мерцание сознания... Ну, ничего, физические перегрузки — тоже не мед...

— Садитесь к рулю, Морис. Вы, как я вижу, выдохлись.

— Нигде и никогда, Лола! Я не слишком фамильярен? Но вы так прекрасны... И небо... И воздух...

— И море... И деньги... А если я теперь попрошу вас отвернуться? Терпеть не могу купаться, когда на мне хоть какая-то сбруя...

— О Лола! Я готов выполнить любое ваше желание! Хотите, я уйду в воду?

— В добрый час. И без этой вашей набедренной повязки...

— Но... Лола!

— Вы сделаете это для меня.

— Я ваш раб... Теперь вы довольны?

— Прыгайте.

— Повинуюсь...

Едва пятки Мориса Гаррисона сверкнули в лучах заходящего солнца, Лола пересела на весла и мощным рывком отогнала лодку на три-четыре метра от места погружения незадачливого редактора.

А когда его голова показалась на поверхности, спросила:

— Как вы теперь находите меня, Морис?

— Еще более ослепительной! — отфыркиваясь и отплевываясь, заверил Гаррисон. Он поплыл к лодке, но Лола отбросила ее еще на полтора метра.

— Вы хотите, чтобы я последовала вашему примеру?

— Могу ли я мечтать... Но позвольте, я возьмусь за борт, так мне будет легче.

— Ну, так я выполняю ваше желание, Морис, — она сбросила с себя то, что можно было и че сбрасывать. — Как теперь? Но я боюсь вас, Морис, не приближайтесь!

— Но, Лола...

— Никаких «но». Держитесь на расстоянии, будьте джентльменом.

— Боюсь, вы переоцениваете мои силы... Я ведь слабовато плаваю... Постойте...

— Как женщина, я очень боюсь недооценить вас... Вдруг вы...

Гаррисону почти удалось коснуться кончиками пальцев кормы, но лодка снова ушла из-под самого его носа.

— Лола, это может показаться смешным, но я начинаю бояться.

— А вам не было страшно, когда вы топили меня?

— Я-а? Вас?!

— Вы посмели приписать мне шкурничество, мистер Гаррисон, Вы осмелились дописать за меня и подписать за меня чушь, к которой я не имела ни малейшего отношения. Кто вас заставил сделать это?

— Клянусь вам...

— Морис, до берега три мили,

— Это все Монтэг... Позвольте мне... Я смертельно устал.

— Молитесь. Об отпущении грехов рабу божьему Морису Гаррисону — вольных и невольных, тяжких и легких, прошлых, настоящих и... В будущем вы намерены проводить ту же политику?

— Лола, умоляю, не убивайте! Клянусь: высшие гонорары, все ваши материалы, без малейших исправлений...

— Говорят, здесь водятся акулы... К вечеру они обычно чувствуют голод, и тогда... Вода очень мокрая?

— Неужели вы мне не верите? Я гибну и готов на все!

— Абсолютно. Не верю. И все же готова предоставить в ваше распоряжение еще один, последний ршанс. Полезайте... Вот так, хорошо. Дышите глубже — это успокаивает. И не забывайте: это в самом деле ваш последний, самый последний шанс, Морис...

Она перестала грести, положила весла на борта и спокойно наблюдала, как Морис тяжело перевалился на кормовую скамью, сел и, натужно дыша, ставился в нее ненавидящим взглядом. Лола повяла, что отныне им двоим места на планете не будет ни на земле, ни в океане, ни в воздухе...

И приготовилась.

Морис бросился на нее, не отдышавшись и не передохнув. Это было грубейшей ошибкой, Лола спокойно подставила ему под брюшной пресс лопасть весла, а вторым нанесла сокрушительный удар по корпусу. Мистер Гаррисон, редактор отдела «Новости», тяжело плюхнулся в воду, чтобы впредь никогда уже не показываться на ее поверхности.

Лола опустила весла и мысленно вознесла молитву: «Хороший был человек Морис Гаррисон, особенно когда спал зубами к стенке. Прими, господи, душу его. Аминь».

С некоторых пор одиночество для Аверина становилось все более невыносимым, тяжким. Днем он почти не чувствовaл пресса могучего потока требований, информации, обязанностей, которые несет на себе любая «текучка», даже если она далеко не ординарная. И поток этот не столько давил, сколько нес его по жизни, поддерживал на поверхности. Но стоило ему хоть немного ослабнуть, как Аверин оставался один на один со своими мыслями и вопросами, нэ которые никак не мог найти ответа.

«Природа не терпит пустоты»! Закон этот универ сален, и вакуум в знаниях, в понимании заполняется порой чем угодно, вплоть до мистических предстаьлений и положений, однако вакуумом оставаться не желает ни на каких условиях.

Оказавшись на планете, в родной стихии напряженного труда и ответственности, Аверин снова и снова вступал в мысленный диалог с пришельцами — слишком много вопросов появилось у не именно теперь, когда ответить на них было некoму. Порой он досадовал на себя за это «лестничное остроумие», подумывал даже о том, что не вредно было бы сделать «перерыв» и отправиться по собственной инициативе, без специального приглашeния, на базу, задать десяток-другой вопросов. Должны же они в конце-то концов, понять его? Человек простo не может существовать в неопределенности, в информационной невесомости: ему нужно знать не только, где «верх: или «низ»; нет, ему обязательно нужна ясность во всем, на что падает его пытливый взор, с чем он имеет дело. И, прежде всего, ему нужна ясность и определенность во времени и взаимоотношении времен.

Даже засыпая, Аверин ловил себя на том, что продолжает вести мысленный диалог, готовый перейти в ожесточенный спор. А просыпаясь, с удивлением убеждался, что в результате что-то для него прояснилось, хотя и понимал отлично, что разговаривать с кем бы то ни было во сне он не мог разве что вести разговор с самим собой. Но диалог — это не монолог. А его монологи были внутренне противоречивы, парадоксальны... Порой ему казалось, будто его подхватывает какая-то могучая сила и несет куда-то, за тридевять земель или небес, чтобы подарить новое, более глубокое понимание. Иногда же он вдруг начинал чувствовать легкое покалывание в затылочной части, в области зрительного нерва, после чего в сознании всплывало вдруг нечто совершенно неожиданное, блестящее, новое и... К великому сожалению, далеко не во всех случаях понятное. Интуитивно чувствуя значение полученной информации, Аверин старался обращаться с нею как можно бережней: он не отбрасывал ее с порога в силу непонимания, а аккуратно укладывал в архивы памяти, снабжая «ярлыком» какого-либо известного и понятного символа. Он знал, что придет время, и эта информация сработает... А потом засыпать под аккомпанемент таких вот мыслей стало для него если не жизненной потребностью, то привычкой.

И все-таки он снова и снова вступал в мысленный спор с пришельцами, хотя и был почти уверен, что именно они снабжают его информацией, тянут в будущее. Что ж, спасибо. И все-таки не нужно бы им летать к нам на всяких тарелках и принцах, не надо смущать нас непонятным могуществом и способностями, — ведь мы очень хотим остаться просто людьми! Вы хотите понять, что это означает?

Я расскажу вам. Разумное существо может научиться очень и очень многому, его способности могут обостряться до крайности, и тогда их называют талантами, и существу этому может быть не чуждо вдохновение... Однако все эти достоинства не в состоянии заменить одного, самого главного: человечности. Ибо человечность — это самый ценный дар, требующий, однако, неустанных забот.

Вам непонятно? Ну, так слушайте дальше. Мы очень ценим талантливых и способных, трудолюбивых и отважных. Но — только ценим. Они полезны, они нужны обществу: один быстро считает, другой отлично рисует, третий пишет хорошую музыку или ставит спортивные рекорды... Но вот любим мы (а не просто «ценим») только тех, кто, по нашему убеждению, всегда готов выполнять основной закон всякого сообщества живых существ, совершенно независимо от степени их разумности: сделать. для всех и каждого все, что в его силах. Мы любим и считаем людьми только тех, кто в любой момент готов забыть о себе и всех своих достоинствах, своих увлечениях, своих заслугах в прошлом и возможностях в будущем, чтобы прийти на помощь здесь и теперь, в настоящем, просто как человек к человеку, как человек к людям, отдать себя до конца.

Конечно же, вы очень разумны, а мы... Мы даже не знаем, есть ли предел вашему могуществу, где он. Но мы можем сколько угодно восхищаться вами, в какой-то степени даже преклоняться перед вашим могуществом, вашими способностями...

Больше того — даже следовать вашим советам, как-то подчиняться вам, пусть иной раз даже слепо, не отдавая себе отчета в правомерности и необходимости своих действий под вашим руководством.

Пусть! Но вот полюбить вас мы не сможем. Не сумеем. Почему? Да просто потому, что у нас не было и нет уверенности в такой вот вашей готовности, в вашей человечности. И ничего тут нельзя поделать: это не зависит ни от ума, ни от могущества. Это совсем другое. Мы, люди, называем это человечностью, душевностью, отсюда и проистекают наши понятия добра и зла, любви и ненависти, наша...

— Коленька, проснись! Коля... Лена погибла...

— Что-о?! Да ты думаешь, что говоришь?

— Леночка, Ленуся наша... Какая-то там «черная дыра». Она вела спортивный самолет, и...

Аверина подбросила пружина страшной силы.

Как был — ни в чем — бросился к телефону.

— Срочно дежурного мне!

— Слушаю, Николай Антонович.

— На пределе сил и возможностей — корабль на нуль-пространственную связь с «Черным Принцем»... Готовность — тридцать минут, через пятнадцать буду... Да, сам! Что-о?! Утром явитесь в кадры, пусть вам запишут выговор! Что? Не сдохну! Спасибо. И выговор — с предупреждением. Все! Теперь совсем все. Кому что снится? Прямо скажем, что в этом деле до сих пор не наведен порядок. Человек, допустим, хочет увидеть одно, а показывают ему совсем другое, о чем он даже понятия не имеет. Потом, бывает, оказывается, что сон был «в руку» или «со значением». Однако любые попытки подвести хоть какую-то теоретическую базу, нащупать каналы связи, информации и управления между сновидениями и объективной реальностью так и не привели ко сколько-нибудь обнадеживающим результатам. Как бы там ни было, мы никогда не удивляемся, что бы ни приснилось. Дело это, как говорится, безответственное, сон есть сон, что с него возьмешь?

Случается даже так, что очень умным снятся совершенно дурацкие сны, а бывает и наоборот. Можно, конечно, надеяться, что в будущем с этим будет покончено, мир наш станет предельно детерминированным, упорядоченном... И каждый будет заранее знать, что ему сегодня будет сниться... Но вот не будет ли это скучно? Может быть, имеет смысл оставить неожиданные сны? Ведь они — как подарки, вся прелесть которых в неожиданности! Нет, наверное, проект детерминации сновидений не пройдет даже в самом отдаленном будущем — кто ж это согласится, ложась спать, заглядывать под подушку и подсматривать сон, который должен присниться? Ведь это то же самое, что заглянуть в конец книги, после чего пропадает всякое желание читать. Вот и Воронов, отправляясь ко сну после очередного сумасшедшего дня, даже не предполагал, что под его подушкой — такой сон: «Здравствуй, человек по имени Кирилл!»

— Здравствуй, Мур!

«Мы сворачиваемся, уходим Нужно попрощаться. Придешь?»

— А черт его знает, Мур. Работы по горло. Может, и вырвусь.

«Ну, мы сами вас вытащим... Ладится?»

— Еще как, Мур!

«Тогда до встречи, Кирилл. Здравствуй... Я хотел сказать — будь здоров».

— Ты тоже будь здоров, Мур.

Обычно люди занятые не так уж часто рассказывают друг другу о том, какие им снятся сны. Разве что сны эти совершенно необычные. Либо если эти слишком привыкли делиться друг с другoМ большим и малым... Воронов решил поделитьcя сном с Невским.

— Знаешь, Серега, а я ведь скоро, пожалуй, cвихнусь.

— Вот обрадовал! А что, имеются сдвиги?

— Сон, понимаешь, смотрел Вполне идиотский.

— Мура видел?

— А ты откуда знаешь?!

— А он мне, понимаешь, тоже приснился. Или, может быть, я сам себе его «снил». Уже дважды.

— И что сказал?

— Один раз сказочку рассказывал. Ну, это по мoему заказу. А второй раз — а порядке самодеягeльности. Звал прощаться.

— А ты ему что?

— Времени, говорю, маловато.

— А он?

— Вытащим, говорит... Смотри!

Воронов всем телом повернулся к раскрытому oкну и вздрогнул: сверху медленно спускался иссиня-черный мячик, окруженный радужым сиянием. Потом замер, как-то сразу, скачком yвеличился в несколько раз, и в ту же секунду неэеодолимая сила приподняла людей, властно потянула вперед, к окну, распластывая над полом их тела...

«Ведь мы же отказались, — успел еще подумать Човский. — Так какого же они черта?.. Да еще в таком виде, без корабля...»

Аверин вошел в кабину, проверил герметичность пкжов и бросился к пульту. Еще не сев, с лету нажал зеленую кнопку. Он хорошо знал, что это кнопка и что должно последовать за его движением... Хотя так и не успел до конца разобраться, что теперь будет происходить с пространством, cо временем, да и с ним самим, — Генеральным структором космических кораблей Авериным, 1959 года рождения, членoм КПСС, русским, действительным членом... знал лишь одно: Григорий и Лена систематичео пользуются этим кораблем, и ничего страшного ними не случается.

«Все, кажется, поехали...»

Жизнь, смерть, смерть, жизнь... Жизнь!

— А вот и Николай! Эо, теперь собирай из падкого полушария. Кажется, у Николая серьезные вопросы.

Аверин быстро оглядел зал, увидел Лену, улыбнулся ей — все будет в порядке. Потом снова повернулся к Гаалу, нашел его глаза, взглядом уперся в третий.

— На этот раз ты ошибся, Гаал: вопросов вам задавать я не стану. Я буду обвинять! — он мягко отстранил Лену, которая быстро подошла и взяла его за руку. По лицу Эо скользнула улыбка, Гаал молча кивнул. — Да, я буду обвинять! — твердо повторил Аверин. — Прежде всего: зачем и по какому праву вы вмешиваетесь в жизнь, в становление и развитие разума на нашей планете? Вы отдаете себе отчет в том, что принимаете на себя чуть ли ни функции бога и тем самым обедняете нас, лишая чувства ответственности за собственное развитие? Ведь если мы начнем «уповать» на вас, то в результате превратимся в моральных, нравственных рабов, марионеток, бездумных исполнителей воли вашего «высшего разума»! Отвечайте! Я имею право призвать вас к ответу!

Гаал взглянул на Эо и сел. Эо встала.

— На эти вопросы разреши ответить мне, (Николай. Ты спрашиваешь: по какому прасу мы вмешиваемся? Я правильно поняла? — Аверчн кивнул, глотнул неожиданно подступивший к горлу комок обиды, — уж слишком мягно, снисходительно звучал голос Эо. Ему вдруг показалось, что на глаза могут навернуться слезы — слезы унижения человеческого достоинства и бессилия... Только этого еще не хватало! Нет, он готов драться с ними, и он будет драться, пусть даже они за такую дерзость превратят его в горстку пепла! Но он умрет стоя, как подобает человеку! Им не удастся согнуть его, поставить на колени. Пусть хоть так убедятся, что человечества им не победить, как бы могущественны они ни были!

Эо продолжала что-то говорить, но смысл еа фраз с трудом доходил до сознания Аверина. Он воспринимал ее слова с каким-то запаздыванием, они долетали до его слуха будто сквозь вату,..

— Прежде всего, Николай, постарайся успокоиться. Эмоции — плохой советчик разуму. Они способны не только подстегивать мышление, но и тормозить его. Я понимаю тебя: необычность ситуации, психологический шок, а тут еще исчезновение Лены... Но ведь ты видишь ее здесь живой и невредимой, до сих пор мы не причинили никому из вас ни малейшего зла. Так что все развивается нормально, хотя и несколько необычно. Теперь о наших правах. Я отвечаю тебе, а через тебя — всем людям: мы вмешиваемся по праву старших. Старших не по времени, а по развитию, по сконцентрированности информации и возможностям энергетического характера, по мудрости и постоянной готовности прийти на помощь младшим. По тому же самому праву, Николай, которым пользуетесь вы повседневно, воспитывая своих детей. Вы их растите, лелеете, передаете им свой опыт. Вы запрещаете или разрешаете, наказываете или поощряете по праву старших. Вы страстно хотите и верите в исполнение этого вашего желания: ваши дети должны быть умнее вас! Но для этого вы обязаны научить их, как и каких ошибок им следует избегать. Вы считаете себя взрослыми, но часто ведете себя хуже детей. Ты же не будешь отрицать, Николай, что вы портите биосферу? Если ваши дети, играя, насорят и не уберут за собой, вы их накажете... А кто накажет вас? Как же, вы — взрос-лы-е! Как можно вас отшлепать, если вы научились ворочать такими энергетическими мощностями, а ваша «детская площадка» — весь Шар Земной и Ближний космос в придачу! И вот теперь приходит кто-то со стороны и пытается внушить вам, что так поступать нельзя. А вы сразу на дыбы: «Кто дал вам право?!» Дело в том, Николай, что вмешиваться мы не имеем права лишь вообще. Но бывают ситуации, когда мы просто не имеем права не вмешаться. Точно так же, как вы не имеете права оставаться равнодушными, когда видите, как дети, — пусть не ваши, пусть «чужие» дети, — наносят вред себе или друг другу. Мы — старше вас и несем за вас ответственность. Пойми: когда-нибудь и вы окажетесь в таком же положении. И разве тогда вам будет безразлична судьба младших по отношению к вам цивилизаций?

Аверин выслушал монолог Эо молча, опустив голову. Несколько раз он порывался возразить, но как-то незаметно для себя самого поддавался мягкому, молчаливо сдерживающему влиянию, которое исходило от сидящей рядом и по-прежнему не отпускавшей его руку Лены... Конечно, в словах Эо — своя логика, свой резон, но были, по мнению Аверина, и слабые места, «какая-то изначальная липа», как считает Иван Алексеевич. Но вот если бить только по этим слабым местам, не будет ли это выглядеть мелочным, недостойным? Наверное, надо еще и еще подумать.

— Наберись мужества, Николай, — продолжала Эо, — и сознайся: вы еще не настолько взрослые, чтобы отвергать советы со стороны. Вы еще не прониклись чувством ответственности не только за будущее, но даже за свое настоящее. Хоть вы и стали на этот путь, однако все еще допускаете тяжелые срывы, в ряде случаев действуете недостаточно решительно, энергично. И еще. Ты сказал: «принимаете на себя функции бога». Не слишком ли сильно? Все ваши мировые религии вкладывают в понятие бога нечто принципиально непознаваемое. Мы же с самого начала всеми силами старались объяснить вам, что у нас нет ничего сверхъестественного — такого, чего рано или —поздно вы не могли бы понять, чем не сумели бы овладеть. И ты убедишься, — мы сделаем это, когда здесь появятся ваши коллеги из Западного полушария, — что сумеем внести полную и окончательную ясность абсолютно во все, что произошло с вами и между нами. В том числе и в некоторые особенности нашего пространства-времени, — она улыбнулась, — я ведь знаю, что именно это больше всего тебя беспокоит.

— А теперь, — вызывающе поднял голову Аверин, — попрошу ответить на такой вот вопрос: если вы и в самом деле такие добрые и ответственные, могущественные и всезнающие, то как же вы могли допустить такие накладки в нашей истории, нашем развитии? Где была ваша «родительская», указующая и направляющая десница во времена святой инквизиции? Как вы смели спокойненько «собирать информацию» во время фашистских путчей и разгула фашизма, опустошительных войн и ядерных взрывов, унесших сотни тысяч, миллионы жизней ни в чем не повинных людей? «Не имели права не вмешиваться»! Так где же тогда оно было, это ваше вмешательство?!

Рядом с Эо стремительно поднялся Гаал.

— Я отвечу тебе, Николай. Но отвечу вопросом на вопрос: не задумывался ли ты о том, что могло бы случиться, если бы все из перечисленных тобой зол развивались по экспоненте?

— Человечество само находит в себе силы для борьбы! — вскинулся Николай. — Уж не хотите ли вы сказать, что это вы нас спасали?

— Мы делали все, что могли и на что имели право, Но мы не всемогущи, наши силы не сверхъестественны. Мы можем эффективно помогать лишь там, где функционирует система, компоненты которой постоянно и целеустремленно совершенствуют себя и систему в целом. Но вот там, где царит — хаос, где в качестве компонентов выступают варионы множества, которые то и дело меняют свои параметры, работая лишь «на себя», там мы бессильны. Мы не издаем законы, Николай, — они существуют объективно. И мы, и вы находимся в прямой зависимости от этих законов. Но вот относительно вас мы оказываемся в роли смягчающего звена, назначение которого — коррекция, ускорение либо замедление... Вообще же сама категорическая постановка вопроса «вмешательство или невмешательство» неправомочна: могут быть ситуации, в которых никакое вмешательство не может иметь места; и обратно — бывают случаи, когда позиция стороннего наблюдателя, невмешательство равнозначно преступлению. Мне кажется, это элементарно. Истина всегда конкретна — во всех своих аспектах и следствиях, а потому везде и всегда вопросы вмешательства или невмешательства должны решаться, исходя из конкретной ситуации... Подумайте, мы не торопим вас. Если вы останетесь уверенными в том, что никогда не сумеете согласиться с нами, — будем говорить еще и еще. Мы не имеем права уходить до тех пор, пока в наши отношения не будет внесена полная ясность.

— Пока Эо собирает остальных, — сказал Гаал, — я займу вас иллюстрациями некоторых положений, высказанных нами ранее. В частности, постулата необходимости борьбы а каждом человеке, в необходимости его сознательного подъема над тем, что досталось ему в наследство... Это к вопросу о свободном времени. Юон, помоги мне, а вы, друзья, подойдите ближе, сюда.

Гаал и Юон стали друг против друга, соединили раскрытые ладони рук, уперлись в них взглядами.

Людям показалось, что воздух над этими ладонями сгущается, образуется какая-то светлая полусфера, в которой видны многоэтажные здания, проспекты, вереницы автомобилей, деревья... Все это было крошечное, почти микроскопическое, но видимое с поразительной отчетливостью, реальностью.

— Есть тут один прелюбопытнейший человечек, за которым мы уже давно наблюдаем, — вполголоса продолжал говорить Гаал, не отрывая взгляда от ладоней, — И если нем сильно повезет...

Невский и Воронов обменялись быстрыми удивленными взглядами, одна и та же мысль-воспоминание пришла им в голсву: несколько дней назад они вместе листали альбом репродукций картин Чюрлениса, и эта сцена живо напомнила им теперь картину, названную художником «Короли». Только обстановка там, как и внешность самих «королей», была несколько иной: Чюрленис изобразил двух почтенных старцев на фоне предзакатного неба, в старом лесу... Но смысл был точно такой же: на их раскрытых и сомкнутых ладонях сияла небольшая, залитая солнечным светом полусфера, в которой можно было различить крохотную фигурку человека, идущего по дороге от маленького домика...

Что это могло означать? Откуда мог Чюрленис взять этот сюжет? Что, если его вот так же несколько десятилетий назад пригласили на борт базы, чтобы показать что-то интересное?

И вдруг полусфера на ладонях Юона и Гаалв стремительно расширилась, и люди увидели себя в большом городе; увидели так, что поняли: сами — невидимы. Действие развертывалось стремительно, и так же стремительно каждый из них входил в обстановку, в смысл событий, Потом им показалось, будто кто-то комментирует происходящее; доброй иронией ведет рассказ от третьего лица, лишь изредка оживляя его репликами действующих лиц...

... Иван Семенович проснулся с тяжелой головой и таким ощущением во всем теле, будто накануне по нему проехался, не спеша, асфальтовый каток.

А ведь выпили они всего ничего: пару-другую «Столичных» на троих да баллон пивка... Придавили сверху... И вот — на тебе. «Стареть, что ли, начал?» — грустно подумал Иван Семенович, разглядывая в зеркале постороннюю одутловатую физиономию с каким-то пещерным взглядом.

По дороге на службу он «для прояснения» опрокинул в киоске кружечку пивка, куда предварительно влил сто граммов, и почти сразу же осознал этакую двойственность своего существования, своего «я»: вроде бы один «он» шел по улице и всему, что есть, удивлялся, а другой «он» смотрел на этого удивляющегося и удивлялся его удивлению, только спокойно, как-то даже безразлично...

Потом этот «он» вдруг решительно повернул от заводских шумов и побрел по улице, тараща глаза на прохожих, задевая женщин и выискивая, где бы чего пожрать. После нескольких довольно сомнительных встреч и переговоров Иван Семенович оказался в участковом отделении милиции, где совсем молоденький, но ужасно аккуратный и корректный лейтенант осведомился:

— Где же это вы, папаша, так изволили наугощаться с утра? — На что Иван Семенович вполне резонно возразил ему: — И не с утра вовсе, а еще... Нынче-то что у нас, понедельник? Вот видишь! А мы в пятницу шабашим. Значит, считай, вечер пятницы, всю субботу, опять-таки воскресенье. А сегодня что? Сегодня так, для тонуса. Улавливаешь?

— Улавливаю, — потянул носом аккуратненький лейтенант. — И удивляюсь: до чего ж вы, папаша, не по-хозяйски распоряжаетесь своим богатством.

— А что богатство? — рванул рубаху Иван Семенович. — Что в нем есть? Сегодня, глядишь, есть, завтра нету. А мне для друзей...

— Так я не о том богатстве, — улыбнулся лейтенант. — Я о вашем свободном времени. А вот если бы вам, папаша, дать не два выходных, а четыре... Вы бы их тоже? Туда же?..

— А если с друзьями — почему нет? — несказанно удивился Иван Семенович. Лейтенант кротко вздохнул и начал читать протокол.

— Значит, так: «Появление в нетрезвом состоянии в общественном месте, оскорбление словами м действиями лиц женского пола, одно разбитое окно в витрине и изъятие с оной тамбовского окорока с попыткой употребления последнего в пищу, пререкания с директором магазина и постовым милиционером, попытка к сопротивлению, нецензурная брань...» Все правильно? Подпишите.

И только когда лейтенант протянул ему протокол, Иван Семенович понял, что попал прямо-таки в непонятное.

— Так это ж не я! — стукая себя в грудь, возопил он. — Это ж какой-то, понимаешь ты, вселился в меня и принялся командовать. А я что? Я себе смотрю и удивляюсь: во дает!

— Ну-у, это уж совсем интересно, — склонив голову набок, улыбнулся лейтенант. — А вот в добрые, старые времена, папаша, люди решили бы, что это и в самом деле не вы, а бес внутри вас творил, — вселился в вас, оккупировал, так сказать. И стали бы его изгонять? Знаете как? О, целая наука была! Сперва голодом вас поморили бы, при том всяким пыткам подвергли, еще что-нибудь придумали бы... А вот в наше время такие специалисты по изгнанию перевелись. Так что придется мнe для начала выписать вам путевочку на пятнадцать cуток, а вы уж там займитесь изгнанием этого беса в порядке самодеятельности. Не получится — поcтавим диагноз расщепления личности и станем лечить. Может быть, очень долго... Вы все поняли, иван Семенович? Ну, значит, все у нас будет славненько... Уведите задержанного, — обратился он к дежурному. — До свидания, Иван Семенович, выздоравливайте!

— Сарынь, на кичку! — заорал Иван Семенович из коридора. И сам себе удивился.

— А вот и Лола!

— Лола, где же ты пропадала? Тут было столько интересного!

— Здравствуй, подружка. Мне было тоже... Не скучно, в общем-то. Что случилось, Эо? Последнее время я совсем перестала тебя чувствовать... Отключилась?

— Когда-нибудь нужно и прощаться, Лола. Время пришло

— А как же... я?

Эо рассмеялась.

— Сначала ты отказывалась принять меня, потом собиралась царапаться, теперь вот не хочешь отпускать...

— А где Петр?

Гаал улыбнулся: Лола очень четко различала их, хотя в ее присутствии он и прятал глаз временного видения.

— По нашим данным, Петру предстоит выполнение довольно секретной миссии по ведомству мистера Докована. Но он будет в курсе всего, что мы, сообщим вам здесь... Лола, а где твои мальчики?

— Спроси чего полегче. Или у Эо.

— Гаал, они уже провели эту акцию, а тепeрь дружески беседуют с мистером Донованом...

— Будем ждать?

— Наверное, придется.

«Грандиозный взрыв установки термоядерного синтеза»!

«Диверсия или недомыслие?»!

«Вот куда летят наши зелененькие»!

«Русские что-то прячут... Но что?»!

«Правда о научном сотрудничестве»!

Норман отбросил газеты, устало откинулся в кресле. События развивались в полном соответствии с намеченной ими программой. Три дня назад Вольфсон получил уведомление о поступлении не его текущий счет кругленькой суммы «от заинтересованных в дальнейшем развитии науки лиц», после чего имел весьма непродолжительную приватную беседу с представителем крупнейшей энергокомпании страны. И хотя прямо, в лоб, практически не было сказано ничего конкретного и существенного, «стороны пришли к полному взаимопониманию» и расстались весьма довольные друг другом. Два дня назад закончился монтаж оборудования для проведения решающего эксперимента, вчера состоялся пробный пуск установки, подключение к информации Солнца прошло вполне успешно, — установка начала уверенно давать ток. А ночью...

Ночью плазма вдруг взбесилась и превратила в пар первозданный хаос громадные сооружения, дорогостоящее оборудование. Жертв, к счастью, не было — Вольфсон сумел заблаговременно удалить весь обслуживающий персонал за пределы oпасной зоны под благовидным предлогом.

— Сегодня я не стану просить вас оценить поcтупающую информацию — сквозь зубы процедил Донован, помахивая текстом шифровки. — Это за нас сделают другие. Но вас я пригласил для того, гобы сохранить объективность, узнать ваше мнеле о причинах этого.., скажем так: досадного неэразумения. Прошу об одном: предельно ясно и, возможности, лаконично.

Норман пожал плечами, Вольфсон снял и принялcя протирать стекла очков, Петр задумчиво глядел окно.

— Итак? — нетерпеливо сказал Донован. Вольф вздохнул.

— Хорошо, постараюсь быть предельно лаконичным и популярным. Плазма вела cебя спокойно днем и взбунтовалась ночью. Логический вывод: степень корреляции пропорциональна устойчивости каналов связи. Иными словами, до тех пор, пока в объем реакции вводилась пoлучаемая от Солнца информация, все шло гладКо. А вот с заходом Солнца спектр частот, доступных приему, резко сузился: начиная с коротковолнового диапазона, все высшие частоты были автоматически отсечены, в результате чего образовался дефицит информации, который и привел к аварии.

— Но почему у русских установка работает круглосуточно?!

— Не забывайте, что по обширности эта страна втрое превышает нашу, — вмешался Норман. — К тому же они могли получать необходимую информацию и по линии СЭВ, от стран соцзапада. В среднем это могло обеспечить работу установки в течение восемнадцати часов.

— Еще шесть?

— Не знаю. В принципе всегда можно подключить спутники.

— Почему же вы не сделали этого?

Вольфсон надел очки, но посмотрел на Доновaна из-под них. Как тому показалось — свысока.

— Было поставлено условие: в точности копирoвать схему русских. В данной схеме спутники нe фигурировали.

— А если там не фигурировало еще что-то, нe менее важное?

Вольфсон пожал плечами.

— В таком деле, мистер Донован, додумывaть что бы то ни было наспех — дело весьма рискованое. Итак все предприятие носило несколько авантюрный характер, строилось без достаточной математической базы. «Выйдет — не выйдет», — я не привык так работать.

— Значит, у русских просто «вышло»? И «выходит» вот уже почти месяц? И можно предполагать, что они действительно что-то прячут, чего-то не договаривают?

— Н-не думаю. Хотя вполне допускаю, что некая «мелочь», ускользнувшая от их внимания и не нашедшая отражения в схеме, могла иметь решающее значение.

— А как бы вы отнеслись к предложению ознакомиться с положением дел на месте, чтобы поискать данную «мелочь»?

Вольфсон криво усмехнулся.

— Я не хочу понимать ваш намек, мистер Донован. Это выходит за пределы наших договорных обязательств. К тому же в области разведки у меня никакой подготовки. Я лишь узкий специалист.

— Ладно, оставим. Мистер Притуленко, не могли бы вы взять на себя эту миссию... Хоть частично?

Петр улыбнулся, Норман резко подался вперед.

— Блестящая идея, мистер Донован. Я не сомневаюсь, — он сумеет привезти нам исчерпывающую Информацию! Причем с его обаянием, славянским Происхождением и напористостью сумеет раздобыть все вполне легальным образом... Блестяще!

— Мистер Притуленко?

— Если это так нужно для дела... — Петр будто Колебался, но внутри у него все пело: его сокровенная мечта, взлелеянная чуть ни с раннего детства, — побывать на земле предков, — сбывалась caмым неожиданным образом! — Я готов, мистер Донован. Но мне почему-то кажется, что русские нe стали бы делать секрета из своих достижений данной области.

— Значит, решено. Если вы пожелаете, с вами поедет мисс Брайтон... Или уже миссис Притуренко?

— Вот и все в сборе, — оглядел Гаал присутствующих.

— Кроме Петра! — сердито прокомментировала Лола. Гаал улыбнулся.

— Настало время прощаться, друзья. Мы выполнили намеченную программу и теперь должны возВращаться... Но есть еще один пункт, который мы должны осветить прежде чем расстанемся с вами. Мы объяснили вам многое, но обещали объяснить все, что происходило в период контакта. Теперь я намерен выполнить это обещание. Мы знаем, что у каждого из вас на планете остались незавершенные, прерванные дела, но пусть вас не волнует фактор времени: каждый из вас вернется к делам в то же мгновение, из которого мы взяли сюда. Итак, сначала о пространстве, в котором вы нахoдитесь. Мы различаем пространство-время, метрическое пространство и поток пространствeно-временных трансформаций, которые называем информационным пространством. Для того чтобы понять сущность каждого из пространств и их отличия, приведу сколько примеров. Есть довольно известная задачa о шести спичкаx; не ломая их, нужно показать чeтыре равносторонних треугольника. На плоскости эта задача не имеет решения, — каждый из ваc может без труда в этом убедиться...

Гаал поднял нaд столом руку, из которой посыпaлись спички, образовав порядочную кучку.

— Убедились? — спросил Гаал. — Чтобы выполнить такое построение, нужно перейти в третье иа мерение, — вот так. — На столе сама собой образoвалась пирамидка, в основании которой лежал равносторонний треугольник, а еще три спички oбразовали боковые грани пирамидки. — Итак, невозможно в двух измерениях, — продолжал Гаэл, — легко и просто решается в третьим. Теперь несколько усложним условия: пусть требуется показать не четыре, а восемь треугольников.

— Пирамидку — на зеркало! — сказал Невский.

— Так, — кивнул Гаал. — А с помощью двух зеркал в геометрическом пространстве можно показать бесчисленное множество пирамидок, — это будут отражения отражений... Прошу теперь обратить внимание вот на такое обстоятельство: переходя к большему количеству измерений, нам природится тратить все меньше усилий для достижения все более значительных результатов при тех же сходных посылках. Займемся теперь пространством информационным. Есть такая задача-загадка: можно ли продеть верблюда сквозь игольное ушко? Представляется достаточно ясным, что задача принципиально неразрешима в физическом или геометрическом пространствах, — разумеется, если пропорции верблюда и игольного ушка останутся неизменными. Иное дело — в пространстве информационном. Вы без особенного напряжения можете представить себе и верблюда и иголку.

Вообразите теперь, что верблюд, подбегая к игольному ушку, стремительно уменьшается, а игольное ушкo так же стремительно увеличивается. Процесс этот идет до тех пор, пока верблюд ни оказывается в состоянии проделать данный трюк, после чего все возвращается на исходные позиции, к прежним параметрам.

— Ха! — сказала Лола. — А вот я могу в обыкновенном физическом пространстве поймать нильского крокодила с помощью бинокля, пинцета и спичечной коробки. Это к вопросу о спичках.

— Боюсь, тебе не обойтись без информационнoго пространства, — улыбнулась Эо.

— Ничего подобного. Просто я переворачиваю бинокль, крокодил кажется совсем малюсеньким, я спокойно беру его пинцетом и прячу в спичечну коробочку...

Все рассмеялись.

— Совсем в стиле дельфинов, — сказал Гаал. — Но здесь все обстоит несколько сложнее. До пор вы никак не могли понять, как это часть может оказаться больше целого, а капля — вместит океан. Вспомните: вы не раз удивлялись, почемy наша база «поперек себя шире». Как «Черный принц», насчитывающий в радиусе всего несколькo десятков метров, оказывается способным вместит в себе небо и море, ведь мы неоднократно намекали вам, даже прямо говорили о том, что вы нaходитесь в информационном пространстве! В этих случаях сравнительно небольшие площади экранов «вмещают» в себя громадные, необозримые просторы, то самое целое, частью которого они являются. Экран телевизора способен вместить изображение планеты в целом, передаваемое из космоса.

Однако даже современная вам синерама не даeт иллюзии реальности: в любой момент вы можетe вспомнить и осознать себя в кино, — о том, чт вам что-то такое показывают, а не вы наблюдаете развитие событий, являясь их непосредственным участником.

Однако уже в ваше время встает вопрос о комплексном воздействии на все, без исключения, органы чувств. Сначала информация передавалась лишь через органы зрения, потом вам удалось подключить слух — ваш «великий немой» заговорил.

Еще усилие — и кино сделалось объемным, стереоскопическим. Кое-где сегодня пытаются сопровождать показ фильма соответствующими запахами, подключают ультразвук, заставляют дрожать пол зрительного зала... Это уже воздействие на обоняние, тактильные ощущения. Еще шаг — и вы будете иметь дело с голографическими изображениями, которые, по мере их усовершенствования, практически невозможно будет отличать от объэктов, обладающих механической массой.

Рано или поздно вы научитесь свертывать силовые поля, создавая достаточно стабильные во времени объекты, способные автономно действозать в соответствии с заложенной вами программой, даже весьма активно взаимодействовать с вами. Характер движения в свернутых силовых полях способен создавать иллюзию тактильных ощущений: соприкасаясь с таким объектом, вы можете не догадываться, что имеете дело лишь с фантомом, «призраком», лишенным сколько-нибудь значительной механической массы...

Я специально вот так подробно и популярно излагаю некоторые, уже известные вам принципы, чтобы смягчить возможность психологического шока, который вы можете испытать, узнав главное.

И вот теперь, если у вас нет возражений или вопросов по существу... Мы обязаны сказать вам следующее: то, что вы видите вокруг себя, включая и нас самих — меня и Эо, Юона и Лея, дельфинов и море, небо и облака, все, что вы видите внутри нашей базы, — это не физическая реальность в привычном для вас смысле слова. Это информационная реальность, которая является перерождением системы искусственного интеллекта, СИИНТ, созданной в незапамятные времена высокоразвитой цивилизацией внутреннего круга нашей Галактики.

— Значит... Все это — иллюзия? Обман? — спросил Аверин.

Гаал отрицательно покачал головой.

— Нет. Реальность. Но реальность несколько иного плана. Мы все-таки существуем объективно, а не в вашем воображении. Ведь если бы вы оставались на планете и не видели нас, — от этого ничего не изменилось бы. Конечно, все это, и мы в том числе, создано для вас. Но создано независимо от вас. Рано или поздно, Николай, вы окажетесь вынужденными пересмотреть свои понятия объективного и субъективного.

— Что ты имеешь в виду? — настороженно спросил Невский.

— А вот что. Мозг разумного существа находится в информационном пространстве. Картины, которые в этом пространстве возникают, для обладателя мозга являются субъективными явлениями. От него, от субъекта зависит — представлять их далее, развивать отношения между ними или, наоборот, смять, заменить другими. То же — в отношении объективной реальности: вы можете наблюдать или не наблюдать такую реальность, и это зависит только от вас. Но вот один мыслящий и что-то такое представляющий субъект для другого субъекта оказывается уже объективной реальностью. И если бы наблюдающий вдруг оказался внутри информационного пространства мыслящего субъекта, он стал бы воспринимать любые порождения фантазии данного субъекта как объективную реальность. Именно это и произошло с вами на борту нашей базы: вы оказались внутри информационного пространства системы искусственного интеллекта, СИИНТ, и потому воспринимали все, что развертывалось перед вашими глазами, как объективную реальность — ведь она активно и безусловно, без каких бы то усилий с вашей стороны, не спрашивая вашего разрешения и не считаясь с вашими желаниями, — оказывала на вас воздействие. Именно как объективная реальность. Вы ведь не удивляетесь тому, что в любой момент в состоянии представить себе необъятный морской простор или даже Млечный Путь. Именно это и делала СИИНТ. А кроме этого она представляла еще и нас — все наши действия, слова, взаимодействия с вами...

— Вот так кино! — нервно расхохоталась Лола. — Значит, к этому вот и сводится ваше «свертывание» пространства и времени?

— Это хорошо, Лола, что тебя не покидает чувство юмора, — серьезно сказал Гаал, — Но тут немного сложнее, я объясню. Людям, как и многим разумным существам на иных мирах, часто приходится пользоваться методом аналогий для облегчения понимания или представления некоторых явлений. До каких-то границ такой метод себя оправдывает, однако рано или поздно наступает момент, когда он начинает работать не на пользу, а во вред.

Подчеркиваю: то, что принципиально невозможно осуществить в двух измерениях, легко и просто осуществляется в третьем, четвертом, в иных пространствах. Так, развернуть или сжать пространство, даже вообще уничтожить его можно легко и просто в пространстве информационном. И это же невозможно сделать в пространстве физическом.

Сжать или расширить можно лишь пространство геометрическое, но никак не физическое. То же — со временем: оно сжимается или расширяется, может даже обратиться в нуль либо течь вспять — только в информационном пространстве, но не в физическом... Как сжимается время в пространстве информационном?

Здесь мне снова придется вернуться к примеру с кинематографом. Просматривая какой-либо исторический фильм, вы в течение полутора-двух часов знакомитесь с наиболее интересными событиями целой эпохи, которая может включать столетия. И в результате получаете определенное представление об этой эпохе: ведь столетия для вас оказались сжатыми до двух часов. Или еще пример: если вы в течение нескольких суток с интервалом в час будете фотографировать одно и то же растение, а потом все кадры, объединенные в одной пленке, просмотрите в течение нескольких секунд, то увидите процесс роста, который в реальном времени занял несколько суток. Это тоже сжатие времени в информационном пространстве.

Особенности человеческого восприятия таковы, что мы можем не замечать промежуточных звеньев процесса, если они для нас малоинформативны.

Такая особенность была выработана в ходе эволюции и теперь служит интересам дальнейшего, все более ускоренного развития разума. Представьте себе, что вы вдруг оказались вынужденными воспринимать и осознавать всю полноту информации, которая поступает из среды. Соответственночувствовать ее значение, переживать, а в результате у вас станут возникать определенные эмоции.

Насколько же замедлится ваше движение к любой цели! Больше того: вы потеряете возможность отличать главное от второстепенного, все для вас окажется важным. Значит, отказ от малоинформативных факторов жизненно необходим. Это, если хотите, необходимость наплевательского отношения к тому, чему на вас тоже наплевать. Учитывая все это, мы загружали ваше сознание только наиболее информативными данными, убирая заведомо неинформативное. Скажем, такие факторы, лак перемещение вас в пространстве, из одной точки в другую: вы просто «оказываетесь» там, где пожелали или куда мы сочли нужным вас перенести.

Согласитесь: до сих пор вы не задумывались, чак и почему это происходит — то вы на планете, а в следующую секунду — на борту нашей базы, в информационном пространстве СИИНТ, потом — снова на планете. Или вы разговариваете с нами здесь, а через секунду оказываетесь над плоскостью эклиптики либо на берегу моря... Вот так мы и сжимаем здесь время. Человеческая психика обладает громадными потенциями и резервами; их-то мы и использовали, чтобы до предела сжать время вашего восприятия. В результате за минуты и секунды вы получали такое количество информации, которое в обычных условиях, на планете, могли бы усвоить лишь в течение нескольких лет.

— И все-таки любопытно, — сказал Вольфсон, — как это «мы здесь, а через секунду — на планете». Это что-то из области мгновенного дальнодействия? Или еще какой-то парадокс?

— Мгновенное дальнодействие в обычном физическом пространстве действительно исключается, — улыбнулся Гаал. — Но ведь мы сейчас говорим о пространстве информационном. Здесь уместно вспомнить слова вашего великого мыслителя Ленина: «Представление не может схватить движения со скоростью света. Мышление может и должно схватить». Видите, и здесь подчеркивается разница между различными категориями восприятия пространства-времени. Суть в том, что представление включает в себя восприятие и осознание малоинформативных факторов, тогда как мышление способно исключить такие факторы, имея в виду лишь цель. Попробуйте-ка представить себе, что зы мчитесь от планеты к нашей базе с первой космической скоростью. Эти представления обязательно будут включать в себя такие детали, как уменьшение расстояния до базы и увеличение расстояния до планеты, среда, в которой происходит движение, корабль, в котором вы совершаете это путешествие, степень исправности его приборов, двигателей... И так практически до бесконечности. А ведь на все это требуется время! Что же говорить тогда о движении со скоростью света? Действительно, вы не в состоянии представить себе такой скорости, — обилие малоинформативных факторов, которые вынуждено учитывать представление, окажется заведомо выше разрешающих способностей вашей психики. В результате громадной перегрузки у вас начнется «мерцание сознания», вы станет* последовательно переходить от бытия к небытию...

Если же теперь вы попытаетесь мысленно увидеть и почувствовать себя на расстоянии трехсот тысяч километров от места старта, это удастся вам без особенного труда. Вот здесь-то и открываются широчайшие возможности для мыслящих существ, взгляды которых пронизывают Вселенную. Если вы видите светящийся объект, который отстоит от вас на миллиарды светолет, то в информационном пространстве вы можете достичь его практически мгновенно. Для этого нужно просто сказать себе: «я уже там!».

— О-ого-о! — улыбнулся Аверин. — А что за этим последует?

— Только то, что вы пожелаете, — без улыбки ответил Гаал.

— Но если я действительно захочу оказаться там? — настаивал Аверин. Гаал нахмурился.

— Если сумеешь захотеть, будешь там.

— Чушь! — вскипел Невский. — Чистейшей воды идеализм! Моя мысль, мое желание перенесет меня за тридевять небес в одно мгновение?!

Гаал вздохнул, обменялся с Эо улыбками.

— Ну, а то обстоятельство, что вы находитесь здесь, рядом с нами, — сказала Эо; — это тоже чушь и идеализм? Поймите же вы, наконец, Сергей, что речь идет об информационном пространстве. И для того, чтобы оказаться гам, тебе совсем не обязательно покидать родную планету.

— Вот-те раз! — рассмеялся Вольфсон. —Я остаюсь на планете и одновременно — я же! — улетаю и оказываюсь там!

— Хорошо, — поднял руку Гаал. — Луч света, пришедший из глубин Вселенной, от заинтересовавшего тебя объекта, — уже здесь?

— Конечно.

— И он принес на себе информацию о том, что данный объект существует? Не так ли?

— Допустим.

— Ты ее уже считал и осознал?

— Надо полагать...

— Тогда идем дальше. Допустим, ты подверг этот луч спектральному анализу и в результате получил еще большее количество информации. Уже получил, никуда не улетая. Так?

— Кто ж с этим спорит?

— Вот и отлично. Допустим теперь, что в твоем распоряжении — не только методы спектрального анализа, но и множество других методов... Ты получишь их, когда сильно захочешь располагать ими, знать максимум о заинтересовавшем тебя объекте. Скажем, по отклонениям в движении некоторых звезд вы уже сегодня с определенной долей уверенности говорите о наличии у таких звезд планетных семей. И так далее. Луч света несет на себе такое количество информации, которое сегодня вы не можете даже представить себе. Вот этот-то луч, который уже здесь, и позволит тебе практически мгновенно оказаться там. Подумай: что означает утверждение, что человек находится в определенном месте? Да прежде всего то, что он имеет возможность получить максимум информации о событиях в этом месте, обстановке, характерной для данного места. Но вам, для того чтобы оказаться в определенном месте, всегда приходится тратить какое-то количество усилий на перемещение в пространстве. Спрашивается теперь: а зачем? Нет ли более экономных способов получения информации? Таких, которые позволяли бы получать максимум информации при минимуме энергетических затрат?

— Но тогда никакого движения в пространстве «меня» не происходит, — сказал Норман. — Зачем сбивать людей с толку? И что это еще за «движежие в информационном пространстве», которого нет в пространстве физическом?

— Движение есть всегда и везде, — возразил Гаал. — Движение в информационном пространстве означает устремление к цели, подчинение этому устремлению всех иных видов движения, всех мыси переживаний, всего метаболизма. А «на выходе» процесса такого вот движения вы получите новые методы, приборы, гипотезы или теории, которые и позволяют вам оказаться т а м, получая оттуда максимум необходимой информации, находясь в то же время здесь. Разве увидев себя во сне в незнакомой обстановке, принимаясь действовать в этой обстановке, выне забываете о том, в действительности находитесь в своей постели?

— Ух-х ты-ы! — сказала Лола, посмотрев на Лену. — Сейчас бы еще выпить... Ты как, подружка? A все-таки, — обратилась она к Эо, — вы так и не ответили, увильнули, где же мы сейчас? Здесь — на вашей базе, или там — у себя, на планете?

— Вот мы и подошли к главному, —кивнула Эо. — Не знаю только, сумеете ли вы понять, хоть и сказано было предостаточно... Вы одновременно здесь и там, Лола. Там вы находитесь в своем oбычном физическом пространстве, ваши тела никуда не перемещались. Здесь же вы находитесь в пространстве информационном. Постольку, поскольку осознаете и ощущаете себя здесь, а не там, активно мыслите, задаете вопросы, вступаете с нами в спор... Так понятно?

— Значит, — сказала Лена, — мы... Себе снимся?!

— Почти, — улыбнулась Эо. — Однако несколько точнее следовало бы говорить так: это наш СИИНТ «снит» вам нас и самих себя, окружающую вас обстановку и нашу с вами беседу,

— И в любой момент мы можем проснуться. —.. начал Аверин.

Гаал отрицательно покрутил головой.

— А вот этого вы не можете. Это будет зависеть даже не от нас. Только от СИИНТ.

— Ло-овко! — протянул Воронов. — Но я вот как-то не ощущаю, что мною кто-то руководит... Моими мыслями... Нет, я свободен!

— Конечно! — сказала Эо. — Единственно, что вам навязывается извне, это представление обстановки и нашего присутствия, наших слов и мыслей, которые в действительности являются словами и мыслями СИИНТ. Во всем остальном вы обладаете полной свободой... Поймите глазное: движение даже в физическом пространстве совсем не обязательно должно быть поступательным: оно ведь может быть еще и вращательным, а может быть и аналогией «шага на месте», — колебательным движением. Но именно такой вид движения выводит мыслящее существо в безграничные просторы информационного пространства... А теперь мы должны будем проститься с вами, прервать ваши сны. Если у вас еще какие-то вопросы?

— Наверное, им не будет конца!— сказал Вольфсон. — Что это за черные мячики или круги, которые вытаскивали нас с планеты?

— Как же упорно вы держитесь за свои физические представления! — улыбнулась Эо. — Они совсем не «вытаскивали» вас, а просто на определенное время делали невидимыми для окружающих; но только вначале. Вы никогда не обращали внимания на одно интересное обстоятельство: когда не замечаете вы, не замечают и вас. Ваше внимание к другим автоматически вызывает их внимание к вам. Так вот, объекты с вырожденной гравитационной массой служат нам не только для того, чтобы поставлять всю полноту информации о ходе событий на вашей планете. Они используются и для того, чтобы «спрятать» вас на некоторое время от наблюдения окружающих, — на то время, которое нам необходимо.

Эо села, снова поднялся Гаал.

— Теперь, друзья, должен сделать следующее заявление. Все вы, а также все, кто этого пожелает, — количество не имеет ровно никакого значения, — приглашаетесь посетить миры внутренних кругов Галактики. В частности, и мир той цивилизации, которая создала СИИНТ «Черного Принца», послала нас сюда, чтобы выполнить определенную программу. Вернувшись на планету, вы передадите это приглашение, расскажете об основных принципах движения в информационном пространстве. «Горючим» здесь служит желание, а самыми надежными «стенами» ваших будущих «космических кораблей» — чистота ваших помыслов и устремлений. «Скорость движения» для вас — это уровень вибраций, которого позволит достичь сила и острота вашего желания... Еще раз напоминаю: количество желающих посетить нашу базу, как и внутренние миры Галактики, ничем не ограничено... Сейчас я отвечу на твой вопрос, Лола, который ты никак не можешь собраться задать вслух. Дело в том, что иногда некоторая мистификация необходима для лучщего усвоения информации. В действительности мы не наследники погибшей цивилизации Фаэтона, разумные существа которой были очень похожи на вас и выглядели вот так...

Третий глаз во лбу Гаала исчез, вместо него теперь был... нос! Нос, горбинка которого располагалась почти в центре лба. Однако в остальном лицо ничем не отличалось от человеческого.

— Мы слишком поздно начали работать с этой цивилизацией, — продолжал Гаал, — и опоздали... В результате все увеличивающегося разрыва между уровнями научно-технического и социально-нравственного развития эта цивилизация уничтожила себя, взорвав планету в междоусобной войне. Сегодня подобная опасность грозит и вам. Но вы можете избежать ее дружными, скоординированными усилиями лучших представителей своего вида. Это будет зависеть лишь от вас самих... Ну, а те, что приглашают вас, выглядят вот так..

Гаал вдруг вырос чуть ни втрое и превратился в великана с добрым, жизнерадостным человеческим лицом. У него не было ни третьего глаза, ни гипертрофированного носа, только вместо волос на голове появился какой-то странный, мясистый гребень, идущий от уха к уху и слабо светящийся в «консервированном» свете базы.

— Как видите, эти существа тоже мало отличаются от вас по внешнему облику, — сказала Эо. — А этот вот гребень — орган равновесия и ориентировки в гравитационных полях,, Это почти то же самое, что и ваш вестибулярный аппарат, позволяющий вам в условиях организованной гравитации определять «верх» или «низ» на планете. На внутренних мирах Галактики гравитационное поле нестабильно. Здесь нередки гравитационные ветры, бури и штормы, которые порождаются Ядром, образованием новых тел и их перераспределением в физическом пространстве. Вы сами в своих телах не могли бы в подобных условиях просуществовать и доли секунды: громадные перепады силы тяжести, высокий радиационный фон... Поэтому посещение внутренних миров возможно для вас лишь в информационном пространстве. Возраст этих цивилизаций — сотни и тысячи миллионов лет, и они с удовольствием передадут вам все, что вы сумеете поднять и нести в свое время. Наш с вами контакт — лишь прелюдия к развитию более тесных и долговременных связей с этими цивилизациями. Они нужны вам так же, как вы — им. А почему — узнаете довольно скоро. Теперь, друзья, мы уходим и говорим вам — «до следующего свидания». Мы должны вернуться к породившей нас СИИНТ.

— Постойте! — крикнула Лена. — Значит... Вы сейчас умрете? И вас... Совсем, совсем... Не будет?!

Гаал улыбнулся, отрицательно покачал головой.

— Мы уходим от вас навсегда, и мы же навсегда остаемся с вами. Сейчас вы проснетесь в своем времени и станете заниматься делами, которые на несколько мгновений были прерваны вызовом СИИНТ. Но вы всегда будете помнить о нас и в любой момент будете иметь возможность, как сегодня, встретиться с нами или с кем-то одним из нас информационном пространстве базы. Разница теперь будет заключаться лишь в том, что не мы будем вызывать вас, помогать вам входить в контахт с нами, — вы сами должны будете научиться выходить в информационное пространство, когда захотите получить ответы на какие-либо вопросы... Да, сейчас мы перестанем существовать, как автономно мыслящие и действующие объекты информационной реальности. Мы воссоединимся со своей СИИНТ, и она тоже свернется. Но мы останемся ней, всегда готовые к активному действию. В этом нет никакой трагедии: ведь точно так же ухо; герои ваших фильмов, когда в кинозале гаснет свет. Они уходят только с экранов, но остаются кинолентах и в вашем собственном информационом пространстве. И они всегда готовы к действию на благо тех, кто даст им для этого необходимую энергию. И место.

Настанет время, и ваша цивилизация начнет строить свои СИИНТ, запуская их в безбрежные дали космоса, чтобы помочь другим юным цивилизациям на трудном пути становления и развития, а затем — и воссоединения со своими старшими братьями по духу и разуму, — великой Звездной цивилизацией, стоящей у колыбели всех разумных существ на всех мирах и во всей Вселенной.

Поэтому мы и не говорим вам «прощайте» — мы говорим только «до свидания», до скорого и нового свидания, друзья! До нового свидания в информационном пространстве, в любое, удобное для вас время и в любой точке вашего физического пространства...

Теперь — проснитесь!

Звездная рапсодия: Ф роман. — Тбилиси: Мерани, 1984. 367 с. 3 тыс. экз. 70х100 1/32; Примеч. изд-ва; Худ. Б. Самсонадзе; Худ. ред. А. Тодрия