"Дар" - читать интересную книгу автора (Дуглас Кирк)

Глава IX

Патриция смотрела в иллюминатор на простирающийся внизу океан. Ее глаза опухли, но сейчас в них не было ни слезинки. Все слезы она уже выплакала, и все же заснуть по-прежнему никак не могла. Звуки и образы мелькали в ее сознании… игра на рояле… изящные, но мужественные пальцы на черно-белой клавиатуре… «ночью и днем, все об одном»… обнаженные, слившиеся в объятии тела… А ведь всего за несколько минут до этого он сжимал в своих объятиях – ее самое! Как же он мог?

Конечно, она была наивной дурочкой, видевшей перед собой Белого рыцаря, который, перемахнув через крепостной ров, ворвался в замок ее грез. Приступы жалости к самой себе и ярости чередовались, накатывая на нее волнами. Она чувствовала себя щепкой, которую влечет течение, – и выносит в открытое море. Патриция поднялась с места и принялась расхаживать по салону, заставляя себя думать о чем угодно – лишь бы не о том, что произошло! Слава Богу, у нее есть Лаура. На Лауру во всем можно положиться. Она справиться с делами в отсутствие Патриции.

Она поглядела на дисплей – красный огонек мелькал сейчас над картой Атлантического океана, устремляясь в Европу, электронные часы отсчитывали время – до прибытия оставалось еще два часа.

Это был личный самолет Дж. Л. Оборудованный куда более роскошно и надежно, чем остальные лайнеры, принадлежащие корпорации, он был, согласно распоряжению Дж. Л., предоставлен в ее личное пользование, хотя она охотно предоставляла его членам совета директоров – и, строго говоря, пользовалась им, главным образом, Боб Эш, летая на игры национальной лиги по гольфу. Она сама никогда не пользовалась этим лайнером – отчасти потому, что ей некуда было лететь, но во многом и потому, что этот самолет представлял собой одну из многих роскошных ловушек, расставленных Дж. Л. на дороге между самой Патрицией и ее отцом. Лишь после гибели обоих родителей Патриция сумела осознать, с каким мастерством Дж. Л. манипулировал ею, как много времени, которое она могла бы провести счастливо в обществе отца, ухитрился он у нее похитить. Она пожелала ему смерти – и ее желание исполнилось, увы, даже слишком быстро. В мозгу у нее, один обгоняя другой, замелькали тревожные вопросы. Несет ли она ответственность за смерть деда? Был ли Том ниспослан ей в наказание за жестокость по отношению к деду? Сколько еще несчастий выпадет на ее долю? Не является ли достаточно тяжким бременем само по себе оставленное ей Дж. Л. несметное состояние?

Последняя мысль носила несколько саркастический характер; сообразив это, Патриция немного отвлеклась.

– С деньгами жизнь представляет собой на редкость простую штуку, – сказала ей как-то Джоанна Бенсон. – А без денег – на редкость сложную.

Что ж, сама Патриция представляла собой живое доказательство того, что жизнь может оказаться на редкость сложной штукой и с деньгами. Она была так одинока, так никому не нужна со всеми своими миллиардами, – до тех пор, пока не встретила Тома. А теперь ее мечта о совместной жизни с ним – о жизни, проникнутой истинно высокими целями, – оказалась погубленной навсегда.

Патриция еще раз бросила взгляд на дисплей – самолет сейчас пролетал над Ирландией, до прибытия на место оставалось всего сорок минут. Следовало приготовиться заранее.

Нажав на кнопку, она вызвала стюардессу.

– А где мои вещи?

– В спальном салоне, мэм.

– Ах вот как…

Она сделала глубокий вдох и открыла дверь в небесные апартаменты Дж. Л. За последние два года ее нога ни разу не ступала сюда. Она поглядела на кровать, на которой с ним случился роковой инфаркт. Чуть помедлив, прошла в прилегающее к спальне помещение.

С мраморной полки над умывальником, ей показалось, уставился на нее большой хрустальный флакон с желтоватого цвета жидкостью. Тот самый одеколон Дж. Л…. Она подошла поближе. И, сама того не желая, с превеликой осторожностью свинтила колпачок. И тут же так хорошо знакомый – и настолько невыносимый – запах ударил ей в нос. Запах смерти. Она торопливо закрыла флакон и выбежала из ванной.

Все на ферме занимались своими делами и пеклись о вверенных им животных и птицах, словно бы ничего не случилось, но в воздухе витало всеобщее уныние. Мигель бродил от коттеджа к конюшне, от конюшни – к коттеджу как во сне. У него было столько вопросов – и ни единого ответа. Где сейчас Патриция? Почему Лаура уже два дня не появляется похлопотать о своем Тумане? Дряхлый конь тоже был сам не свой – возможно, всеобщее уныние передалось и ему. Мигель потрепал его по голове и угостил морковкой.

И тут до него донесся голос Кончи.

– Сеньор Мигель… Сеньор Мигель… Вас к телефону! Этот крик доносился с кухни.

Наверняка, ему звонила Патриция.

Его взбесило, что он не может идти с прежней скоростью, но на ноге у него образовалась мозоль, превращавшая буквально каждый шаг в сущую пытку. Хромая, он старался все же идти как можно быстрее и не обращать внимания на невыносимую боль.

– Алло?

На другом конце провода послышался женский голос.

– Мистер Кардига?

– Да, а кто это…

– С вами сейчас будет говорить доктор…

– Доктор?

Он пришел в ярость и в замешательство. Какого черта нужно от него доктору Кигану? Но женский голос в трубке уже пропал.

– С вами говорит доктор Берджес.

Голос у доктора был приятный, низкого тембра.

– Берджес?

– Разве доктор Киган вам обо мне не рассказывал?

– Простите, что-то не могу вспомнить… – И как раз в это мгновение его взгляд случайно упал на аляповатую цветную брошюру в корзине для бумаг. – Ах да! Конечно, конечно!

– Просто хочу вам сказать, мистер Кардига, что ваш случай меня крайне заинтересовал.

– Вот как?

– Да. Я поставил «Ногу из Сиэтла» великому множеству боксеров, альпинистов, баскетболистов… но матадора у меня в коллекции еще не было.

Его зычный смех гулко прозвучал в ушах у Мигеля.

Держа телефонную трубку в одной руке, Мигель извлек другой из корзины скомканную брошюру. «Натуральная прыгучесть… Динамичность»… Все эти рекламные обещания бросились ему в глаза с обложки.

– Алло! Алло! Вы меня слышите, мистер Кардига?

– Да-да… Позвольте мне немного поразмыслить.

– Что ж, когда надумаете, рад буду повидаться с вами. Судя по тому, что рассказал мне доктор Киган, я без особого труда верну вам способность танцевать.

Фён задувал по всей долине, и доктор Соломон поглубже надвинул вязанную шапочку на лоб, хотя по краям из-под нее все равно выбивались пшеничного цвета волосы.

– Я не уверен, Патриция, что вам стоило предпринять такое путешествие, но не могу не признаться, что мне вас недоставало.

Он помог ей выбраться из машины.

– Благодарю вас за то, что вы выкроили для меня время. Я ведь прилетела так неожиданно.

Доктор искоса посмотрел на нее из-под очков с толстыми стеклами.

– Я решил не помещать вас в главный корпус. Вам будет куда уютней в одном из наших бунгало.

Он подвел ее к небольшому шале – со стороны это выглядело как домик на куриных ножках, – с крошечной гостиной, из которой открывался вид на заснеженные альпийские вершины в ослепительных лучах закатного солнца. На столике уже стоял термос с горячим шоколадом.

– Садитесь и рассказывайте мне обо всем, – усаживаясь проговорил доктор.

Ей удалось передать ему всю историю, не сорвавшись на истерику, хотя время от времени ее голос подозрительно дрожал.

Доктор Соломон снял очки и протер стекла концом галстука.

– Крушение первой любви – это всегда испытание самого трагического свойства.

– Вас послушать, так все это такая банальщина.

Он только улыбнулся.

– Но я совершенно уничтожена!

– Отнюдь, Патриция. Вы для этого чересчур сильный человек. Вы гораздо сильнее, чем можете себе представить.

– Когда я увидела Тома с этим… о Господи… Это было просто невыносимо.

– Патриция… – Он помолчал и поскреб свою кустистую бородку. – А вы уверены, что вы любили его по-настоящему?

– Ну, разумеется, любила!

– А не могло быть так, что вы этого Тома всего-навсего использовали?

– Я его использовала? Ну, разумеется, нет!

– Я хочу сказать… использовали для того, чтобы переложить на него бремя оставленного дедом наследства.

– Но как раз поэтому я его и полюбила! Нам обоим хотелось найти этим деньгам достойное применение.

– И вам казалось, что Том в состоянии придать вашей жизни смысл? И повести вас за собой в определенном направлении?

– Именно так. Мне даже хотелось отправиться вместе с ним в Ливан.

– И избежать тем самым ответственности, связанной с руководством корпорацией?

Патриция немного подумала.

– Что ж… я не исключаю, что дело отчасти обстояло именно так. На подсознательном уровне.

Доктор улыбнулся.

– Теперь вы начали рассуждать как профессиональный психиатр.

Она поникла.

– Патриция, а предположим, вы бы застигли его в объятиях женщины?

– Что вы хотите сказать?

– Вы сильнее расстроились из-за того, что застигли его с мужчиной?

– Это было для меня ужасным шоком.

– Но почему же?

– Влюбиться в гомосексуалиста – какой идиоткой я себя почувствовала!

– Идиоткой? Но в этом нет ничего трагического. – Доктор Соломон погладил ее по руке. – Поразмышляйте над этим, Патриция. Поразмышляйте над тем, не сами ли вы выдумали свою великую любовь.

– Что вы имеете в виду?

– Вам хотелось полюбить его – но полюбили ли вы его по-настоящему?

– Ах, доктор, я в таком смятении.

Он поднялся с места.

– Отдохните немного. Завтра мы сможем поговорить об этом поподробнее.

– Но вы мне нужны сейчас, – в отчаянии пролепетала Патриция. – Почему же вы меня покидаете?

– Меня ждут другие пациенты. И у них по-настоящему серьезные проблемы.

– А я так надеялась, что вы мне поможете… Я жалею, что сюда прилетела!

– И с этим вы тоже сумеете разобраться. А сейчас – до завтра, договорились?

– Договорились, – слабым голосом ответила она. Выглянув в окно, она увидела, как доктор, шлепая галошами по снегу, идет в главный больничный корпус. Она почувствовала себя невероятно глупо.

– Вот, поглядите, это альпинист. А теперь поглядите сюда: у него ампутированы обе ноги.

Мигель с почтительным изумлением глядел на слайд, спроецированный на экран, – улыбающийся мужчина на двух протезах поднимался по отвесной стене. Доктор Берджес, коренастый крепыш, хмыкнул.

– Он попросил меня сделать ему ноги на два дюйма длиннее, чем были. Говорит, что это помогает выигрывать состязания.

На следующем слайде перед Мигелем предстал чернокожий спортсмен, взлетевший в высоком прыжке к баскетбольной корзине.

– Этого парня зовут Билл Демби, – сказал доктор. – Он заходил ко мне только вчера. Колоссальный парень – потерял обе ноги во Вьетнаме. Потом хлебнул горя. Спился, решив, что ему уже больше никогда не стать спортсменом. А теперь посмотрите-ка на него. На прыжок посмотрите! Вот такую динамичность способна придать «Нога из Сиэтла» – при том, что она и выглядит, как настоящая, – с жилами и с ногтями. – Он выключил проектор и подсел к Мигелю поближе. – Но подлинное чудо заключается не во внешнем виде, не в дизайне и косметике, а в особо эластичной пластине, размещенной в каблуке. Когда на нее ступают, она накапливает энергию, а затем высвобождает ее, так что вы получаете ускорение на каждом шагу.

Проведя всю вторую половину дня в компании доктора Берджеса, Мигель почувствовал страшную усталость. Он уже успел пройти все мыслимые и немыслимые испытания – мышечная нагрузка, эластичность, точные измерения объемов…

Доктор Берджес снял слепок с обрубка левой ноги Мигеля.

– Ваш случай – самый простой из всех, с какими мне когда-либо доводилось иметь дело. Этот четырехдюймовый остаток кости и мышц позволит вам полностью восстановить двигательную способность. – Примерив слепок на ногу, он отступил на шаг. – С вашей мышечной структурой вам вовсе не обязательно слишком туго крепить протез на бедре. Я хочу показать вам протезы времен Гражданской войны – они не больно-то отличаются от той старомодной штуковины, которую вы носите.

Когда Мигель оделся, доктор Берджес вышел проводить его к дожидающемуся на улице такси.

– Уже завтра в моей лаборатории начнется работа над вашим протезом – и получите вы его к концу недели. Быстрей вас не обслужили бы и в супермаркете.

– Я вам очень признателен.

– Да, кстати. – Доктор наклонился к уже усевшемуся в машину Мигелю. – Что вы поделываете нынче вечером?

– Все, что мне остается – это ждать, пока не будет готов мой протез.

– А бокс вы любите?

– Конечно.

– Тогда встречаемся здесь в восемь. Поедем в Кингсдом. Поединок, который проводит мой друг, обещает стать гвоздем всего вечера.

Атмосфера на ринге и вокруг него напомнила Мигелю корриду. В воздухе клубился табачный дым, звучали резкие взволнованные голоса. Доктор Берджес толкнул его в бок.

– А вот и мой парень. Крэг Бодзяновски.

Мигель увидел, как на ринг выходит устрашающего вида гигант в боксерском халате и с головой, обмотанной полотенцем.

– Поглядите на его правую ногу. Высокий носок скрывает устройство моей работы.

И вот перед Мигелем предстал одноногий боксер, встречающийся в бою на равных, без какой бы то ни было форы, со столь же мускулистым и устрашающим громилой.

Когда ударил гонг и начался бой, Мигель не отрываясь следил за правой ногой подопечного доктора Берджеса. Нога скользила по рингу, не выдавая себя ни малой подвижностью, ни хромотой; Бодзяновски вел раунд за раундом, получая мощные удары и отвечая тем же – причем куда более эффективно.

И вдруг толпа зрителей словно сошла с ума. Мигель не углядел за ударом, которым Крэг швырнул противника на канаты. Он так и не сводил глаз с правой ноги боксера.

Позже, тем же вечером, вернувшись к себе в гостиницу, Мигель не мог уснуть. Образы пережитого и увиденного днем всплывали в его сознании один за другим – безногие люди совершали истинные чудеса… одноногий боксер посылал в нокаут двуногого…

Он посмотрел на часы. Да наплевать, который час. Ему необходимо было поговорить с лучшим другом.

– Только светает, – зевнул Эмилио. – А я только что вернулся домой и изготовился лечь в постельку… Слава Богу, на этот раз – в одиночестве.

– Я звоню из Сиэтла… И я…

– Из Сиэтла? А как тебя туда занесло?

– Обзавожусь новой ногой.

– Что? Ты тоже напился?

– Ни в одном глазу. Увидишь, когда я вернусь.

– Вот и великолепно! Возвращайся – а я подберу тебе к приезду какую-нибудь красотку.

– Эмилио, как раз сейчас я решил покончить с женщинами. Лучше подбери мне какого-нибудь красивого быка.

Утро выдалось чудесным, солнце сияло, и Патриция, как вошло у нее за последние три недели в привычку, предприняла длительную прогулку по заботливо ухоженным дорожкам санатория. На пути ей попадались огороженные площадки для прогулок пациентов из различных отделений: многих сопровождали сиделки в белых халатах, другим было разрешено гулять в одиночестве. Она подошла поближе к молодой женщине, присевшей на корточках в снег и черпающей его голыми ладонями. Чего ищет эта девушка? Что она потеряла?

Патриция подумала о Томе – чувство утраты уже прошло; боль стала глухою. Но она тосковала по своим утренним объездам всей фермы, по мягкой поступи Спорта, по лаю Таксомотора, вьющегося у него в ногах, по всем животным, поднимающим головы и провожающим ее долгим взглядом. Она была им нужна, и они были нужны ей.

Ей недоставало поездки по густой лесной чаще, недоставало коротких остановок, на которых она внимала шуму самой природы, недоставало плакучей ивы на кладбище, под которой она так любила сидеть, чувствуя, как ветер дует ей в лицо и провожая взглядом Мигеля, пустившегося в обратный путь, перепрыгивая через поваленные деревья и невысокие каменные ограды. Она так и не позвонила ему после своего исчезновения – для этого она была слишком взволнована. Но, разумеется, можно было положиться на Лауру – та наверняка передала ему ее объяснения. Впрочем, она сейчас чувствовала себя в состоянии самой позвонить с извинениями и объяснениями.

На ферме сейчас десять часов утра. Она набрала нужный номер.

– Конча?

– Хозяйка! Как поживаете?

– Со мной все в порядке.

– А когда вернетесь?

– Скоро, Конча, скоро.

– Слава Богу… Слава Богу…

– А как дела на ферме?

– Все прекрасно. Много раз звонил доктор Киган…

– Я не хочу с ним разговаривать!

– Правда?

– Но расскажи мне, как Таксомотор?

– Растолстел.

– А как Феба?

– Обленилась.

Патриция хмыкнула.

– Конча… позвони в коттедж и попроси к телефону мистера Кардигу.

– А он уехал и не сказал куда.

В это мгновение в дверь постучали, но Патриция оставила это без внимания.

– А когда он вернется?

– Через неделю… может быть, через две.

Куда же он мог уехать, – подумала она. В дверь постучали вторично.

– Я перезвоню… скоро!

Она открыла дверь. Перед ней, сутулясь, предстал доктор Соломон.

– Не соблаговолите ли выпить со мной чайку?

– Конечно, доктор.

В этот послеполуденный час столовая больницы – просторное хорошо проветриваемое помещение со множеством вьющихся растений – была почти пустынна. Им, как всегда, подали чай с мятой и венский штрудель.

– Как вы себя сегодня чувствуете, Патриция?

– Несколько туповато.

– Оно и понятно. Но теперь, когда вы научились рассматривать все происшедшее в правильной перспективе, считаете ли вы по-прежнему, что с вами произошла трагедия?

– Ну, боль, понятно, никуда не делась. Но вы оказались правы – я и впрямь ждала от Тома чересчур многого. – Она перевела дыхание. – Но это были первые в моей жизни серьезные взаимоотношения с мужчиной. Как же мне теперь научиться доверять себе самой?

– Единственный способ, который мне известен, заключается в том, чтобы научиться распознавать свои подлинные чувства. Общеизвестно, что, даже став взрослыми, мы во многом продолжаем ориентироваться на то, что испытали в детстве. Ваши отношения с Томом в значительной мере воспроизводили ваши отношения с покойным дедом.

– Но это совершенно исключено! Том представляет собой прямую противоположность моему деду.

– Правда? – Доктор Соломон полакомился штруделем, не обращая внимания на то, что крошки щедро посыпались ему на бороду.

– Ваш дед управлял вами, он контролировал всю вашу жизнь. И подсознательно вы стремились к тому, чтобы Том взял на себя эту роль. Разве вы сами не говорили мне, что ждали от него руководства всей вашей жизнью?

– Но деда-то я ненавидела.

– Да, но вы никогда в нем не сомневались. Вы просто опирались на него. И на Тома вам тоже хотелось опереться.

Патриция помолчала, обдумывая только что сказанное доктором.

– Здоровым мужским идеалом в вашей жизни был ваш отец – однако эти взаимоотношения так и оставались в значительной мере нереализованными.

– Да, и меня до сих пор мучает, что мне так и не удалось выяснить, о чем же он хотел мне тогда рассказать.

Доктор отхлебнул чаю.

– А почему это для вас так важно?

Но Патриция словно бы не слышала этого вопроса.

– Мне кажется, я слышу его голос по телефону, слышу, как он подчеркнул слово «должен» – я должен сказать тебе что-то важное… И в голосе у него звучала такая настоятельность… Если бы мне удалось разыскать женщину по имени Люба, которой он написал перед смертью…

– И что бы произошло тогда?

Она в недоумении посмотрела на доктора.

– Она, возможно, знает, что он хотел мне сказать.

– Возможно, знает, а возможно, и не знает. А возможно, знает, но не захочет вам говорить.

– Все равно, я должна разыскать ее.

– А вам не кажется, что вы хотите найти эту женщину, чтобы благодаря ей вступить в контакт с отцом, как если бы он еще оставался в живых?

Он попал в самую точку, и она ничего не ответила.

– Патриция, наш путь по жизни осуществляется так: мы переходим из одного помещения в другое. Но когда мы выходим из помещения, нам надо плотно закрыть за собой дверь: то, что мы успели узнать там, навсегда останется при нас, но мы не имеем права постоянно оглядываться. Только когда плотно закроешь за собой дверь, можно войти в следующее помещение.

– Но я так не могу.

– Почему же?

Она помолчала, в раздумье гоняя крошки у себя на тарелке. Затем виновато улыбнулась.

– Возможно, мне просто не хочется.

– Что ж, это уже начинает становиться на что-то похожим! – мягко подбодрил он ее.

– Мне кажется, я попыталась плотно закрыть дверь, когда купила ферму… И я перестала разыскивать эту женщину.

– Объясните мне, почему вы тогда перестали?

– Ну, мне кажется, у меня появилось столько дел, я почувствовала себя такой счастливой…

– А сейчас вы несчастливы, и вам кажется, что информация об отце поможет заполнить образовавшуюся пустоту.

– Просто чувствую, что мне надо попробовать еще раз.

– Но, предположим, вы не сумеете найти ответа, который ищете, – предположим, выясните или узнаете что-нибудь, способное вас потрясти?

– Я к этому готова. Думаю, что одна из причин, по которым я оставила поиски, это как раз…

Она закусила губу.

Доктор Соломон, протирая очки, ждал окончания фразы.

– Ну, мне не нравилась сама мысль об отце – и о том, что у него есть подружка.

– Что ж, не так скверно. Мне кажется, совсем неплохо, что вы сумели распознать эту слабину.

– В самой себе? – Возможно, в вас обоих.

– Но мой отец вовсе не был слабым.

Доктор Соломон наморщил лоб.

– Знаете, разговаривая с вами, я представляю себе огромный пьедестал – и на нем толпятся все мужчины, игравшие в вашей жизни важную роль, – ваш дед, ваш отец, ваш Том…

Патриции удалось выдавить из себя натянутую шутку:

– Дед и Том с этого пьедестала уже слетели.

Доктор Соломон ухмыльнулся.

– Скажите-ка мне, а встречался ли вам хоть раз в жизни мужчина, которого вы ухитрились бы не возвести на пьедестал. На которого вы бы гневались – но вместе с тем – им бы восхищались? В котором вы одновременно умели бы оценить силу и распознать уязвимость?

Патриция задумчиво посмотрела на него.

– Что ж, возможно…

– Кто же это?

– У Мигеля есть качества, о которых вы толкуете.

– И вас к нему тянет?

– О Господи, да нет же! Он такой высокомерный, такой бесцеремонный. Я не прогнала его только потому, что он замечательный мастер верховой езды… Он как-то по-особому чувствует лошадей… всегда обращается с ними невероятно нежно. И учитель из него замечательный, но… но…

Доктор Соломон внезапно расхохотался и Патриция, резко скомкав рассказ, спросила:

– А что тут такого смешного?

– Когда вы рассуждаете о Томе, заметно, что вы воздвигли этого человека на пьедестал. А когда говорите о Мигеле, может показаться, что вы в него влюблены.

– Что? Вы меня совершенно не поняли.

– Вот как? А он никогда не проявлял к вам сексуального интереса?

– Ах нет! Он… собирается на ком-то жениться.

И вдруг образ Мигеля, страстно целующего ее на конюшне, промелькнул в мозгу у Патриции. Ей сразу же стало жарко и как-то неуютно.