"Роза на алтаре" - читать интересную книгу автора (Бекитт Лора)

ГЛАВА IV

Через несколько дней, не сказав никому ни слова, Элиана отправилась на поиски жилья.

У нее сохранились кое-какие сбережения, и было немного драгоценностей, которые она рассчитывала продать или заложить, и все же молодая женщина понимала, что, не имея постоянного источника дохода, долго продержаться не удастся, а потому поехала в самые отдаленные и бедные кварталы Парижа.

Однако все, что ей предлагали, казалось чересчур ужасным или же слишком дорогим, и Элиана совсем было отчаялась, пока наконец недалеко от Госпитального бульвара, на глухой, обсаженной вязами улочке не нашла комнату, которая показалась ей подходящей. Собственно, это была даже не комната, а просторное чердачное помещение. Оно привлекло молодую женщину тем, что здесь был камин, а главное – оно сдавалось за сравнительно небольшую плату. На чердак вела шаткая деревянная лестница. Соседи жили этажом ниже.

Осматривая помещение, Элиана подошла к маленькому слуховому оконцу и выглянула вниз. Напротив виднелись однообразные, угрюмые серо-желтые фасады старых зданий и чахлые деревья, а вдали можно было разглядеть купол Сальпетриер и очертания стен Итальянской заставы.

Молодая женщина задумалась. Она не слишком удивилась, узнав, что Шарлотта была увлечена Максимилианом, куда больше ее поразило то, как долго и упорно сестра скрывала свои чувства, поразила спрятанная под маской равнодушия холодная злоба. Значит, они были совсем чужие друг другу?

И в то же время Элиана жалела Шарлотту. Она вспоминала, как еще в пору их детства приходившие к ним в дом люди действительно почти не замечали ее сестру, все внимание доставалось ей, Элиане.

Она чувствовала себя виноватой и не знала, чем искупить вину. Наверное, в самом деле стоит куда-нибудь исчезнуть… Молодая женщина прекрасно знала: то общество, в котором она вращалась еще совсем недавно, скоро ее позабудет. Такие наступили времена: все менялось, ничто не было прочным. Люди приходили и уходили, богатели и разорялись, возносились до небес и тут же падали к подножию мира. И не было проще задачи, чем затеряться в этом водовороте человеческих судеб.

Элиана решила поселиться здесь и не думать о будущем. В юности человеку свойственно строить планы, на что-то надеяться, а с возрастом он становится мудрее и начинает понимать: в этой жизни ничего нельзя предугадать.

Она дала согласие хозяину, внесла задаток, договорилась со старьевщиком, чтобы он обставил комнату, и пару дней спустя, взяв с собою сына и самые необходимые вещи, переехала на новую квартиру.

Она не оставила Шарлотте адреса, только записку, в которой просила не беспокоиться за нее и за все простить.

Дезире тоже ни о чем не знала – Элиана вовсе не желала обременять свою приятельницу лишними заботами. Она твердо решила обойтись без посторонней помощи и надеялась как-нибудь справиться с трудностями. Ничего, она выстоит… А потом… возможно, потом наступят лучшие дни?

Молодая женщина подсчитала сроки и поняла, что забеременела еще до поездки в Тулон. Насмешка случая, ирония судьбы! При встрече с Бернаром она уже носила ребенка от Максимилиана.

Теперь Максимилиан уехал в Австрию, а Бернар был на войне, и она не знала, вернется ли он или нет и где его искать.

Бернар Флери… Что их связывало? Элиана воскресила в памяти события девяносто третьего года и той единственной, неповторимой ночи, когда незнакомец с горящим взглядом буквально несколькими прикосновениями превратил ее в безудержно страстную женщину, тогда как в объятиях Этьена она всегда оставалась холодной, как мраморная статуя. Был ли тому причиной его незаурядный темперамент или… она, сама того не сознавая, почувствовала к нему нечто большее, чем простую человеческую симпатию?

Как бы то ни было, на Бернара она могла положиться, он никогда бы ее не предал.

Она не ошибалась в нем, нет, она была в этом уверена, потому что за тот короткий отрезок времени, что им довелось провести вдвоем, узнала о нем больше, чем сумела бы узнать о другом человеке за целую жизнь.

Старьевщик сдержал обещание и обставил комнату более-менее сносно. Свою кровать Элиана поставила в большом помещении, а кровать Ролана – в маленьком чуланчике, отделенном от основного помещения дощатой перегородкой.

Она не могла без боли смотреть на сына, на то, как он несмело вошел в их новое жилище и изумленно огляделся.

– Мы будем жить здесь, мама? А почему? Элиана присела перед ним на корточки.

– Видишь ли, сынок, – ласково и проникновенно заговорила она, – иногда обстоятельства бывают сильнее нас. Поверь и пойми, в жизни существует нечто неизбежное…

Но он, конечно, не понимал. Он привык жить совсем в других условиях и теперь осторожно прохаживался по темному выщербленному полу и разглядывал грязные стены, а ночью, когда они легли спать, долго не мог заснуть и наконец произнес:

– Мамочка, можно я приду к тебе? Мне страшно! Действительно, здесь было жутковато. Ночью чердак почти не освещался и оттого казался невероятно огромным, населенным чем-то пугающим и непонятным. На улице затихли все звуки; впрочем, иногда откуда-то доносились непонятные голоса, какой-то неясный шорох, скрип половиц. Пахло старым деревом и сыростью.

Элиана обняла сына и лежала под пологом тьмы, почти не ощущая течения времени. Ей чудилось, что жизнь замерла, остановилась на месте, и кругом было так же пусто и черно, как у нее в душе.

Они с Роланом словно были замурованы в темнице, за стенами которой остался внешний мир, и Элиана сомневалась, что когда-нибудь сможет увидеть солнце.

Позднее, когда взошла луна, полоса серебристого света проникла в окошко и прорезала тьму. Она сияла, словно клинок таинственного меча, и этот блеск пробуждал тревогу, как и вид ползущих по стене теней.

Действительность изменилась, ничто уже не выглядело таким как прежде, таким, каким было, казалось, всего лишь мгновение назад.

И вот они зажили по-новому. Элиана продала свои наряды и понемногу закладывала украшения. Что касается сбережений, то тут ее подстерегал главный враг – бушевавшая в стране инфляция. Правда, хлеб по-прежнему стоил два су за фунт, а потому смерть от голода им пока не грозила.

По утрам Элиана теперь пила чай, а не кофе со сливками, хотя Ролану, как и раньше, старалась покупать молоко. Она пыталась сделать так, чтобы ребенок не чувствовал, насколько сильны перемены в их жизни, но, конечно, это было невозможно. Элиана ни с кем не общалась, и потому соседские дети сторонились Ролана. Кроме того, мальчик скучал по былым развлечениям, по Себастьяну. Однажды он спросил про отца, и Элиана ответила, что его отец храбрый офицер и воюет в Египте. Услышав это, ребенок немного оживился и попросил что-нибудь о нем рассказать. Тогда Элиана усадила его и, несколько смягчив краски, поведала историю своей несостоявшейся казни и чудесного спасения. К удивлению молодой женщины, Ролан пришел в восторг и засыпал ее вопросами. Где отец был так долго и когда вернется с войны? Элиана постаралась все объяснить, и с тех пор мальчик заметно повеселел. Он пребывал в уверенности, что отец скоро приедет, а значит, их жизнь изменится к лучшему, и Элиана не пыталась его разубеждать: ведь с некоторых пор у ее малыша было так мало радостей!

По вечерам они гуляли по бульвару, по воскресеньям посещали местную церковь. Элиана редко выходила за пределы квартала. Она жила точно в забытьи и нередко не знала, какой сегодня день недели и какое число. Молодая женщина ни с кем не виделась; все словно бы умерли для нее, и она умерла для всех.

Незаметно пролетело лето, наступила осень. Перед самыми родами Элиану настиг очередной удар судьбы: правительство ввело ряд дополнительных налогов – на въезд и выезд из города, на окна, на двери, на печные трубы, – и квартирная плата резко подскочила. Пришлось расстаться с последними деньгами, в том числе и с теми, которыми Элиана рассчитывала оплатить услуги сиделки и врача. Теперь оставался только один выход – обратиться за помощью к Дезире.

Молодая женщина отправилась к своей бывшей служанке и… обнаружила, что Дезире вместе со всем семейством съехала с квартиры: очевидно, они решили поменять место жительства.

Элиана спросила привратницу, не оставили ли старые жильцы нового адреса, но женщина развела руками: кто ж теперь оставляет адреса!

Да, верно. В нынешние времена люди мало думали друг о друге и зачастую даже не знали, кто живет с ними рядом. В пору ее юности все было иначе: невиданная сплоченность дворянского общества, не говоря уже о членах отдельных кланов и семей…

Элиана совсем пала духом. Значит, Дезире ей не поможет! Правда, молодая женщина знала, что Эмиль работает в оружейной мастерской, и при известном старании его, наверное, удалось бы разыскать, но ей было так стыдно, что она отказалась от этой затеи. Вернуться к Шарлотте? Предстать перед обществом? Встретить немигающий взгляд сестры, услышать за спиною осуждающий шепот? Они же набросятся на нее, все разом, с радостным нетерпением и мстительным торжеством – Элиана знала, что многие завидовали ей, когда она была любовницей Максимилиана и блистала в своем салоне.

Поразмыслив, она решила ехать к крестьянам. В деревнях за такие услуги брали намного дешевле, к тому же найдется кому присмотреть за Роланом, пока она будет нездорова, и там она сможет, если понадобится, достать молока.

Ранним утром они с сыном сели в дилижанс и уехали из Парижа.

Элиана старалась не обращать внимания на холод и тряску и, пытаясь отвлечься, непрерывно смотрела в окно. Все вокруг дышало спокойствием, над горизонтом стлался волнистый туман, но неподвижная осенняя мгла не внушала унылости – ее рассеивал мягкий золотистый свет ярких листьев, падающий на притихшую землю, замершую под громадой облаков, простертых над серой далью полей.

Они с Роланом сошли на раскисшей безлюдной дороге, откуда тропинка вела в деревушку, и Элиана долго слушала шум ветра, доносящего влажное дыхание невидимых морских просторов.

Море… Она представила, как выглядит прибрежный пейзаж: заливы, в водах которых тонет отражение темных холмов, покрытые кустарником утесы, серовато-рыжие берега, резкие мысы и заросшие бурым вереском пустоши. Бледное небо отражается в печальной воде, а с равнин долетает запах сырой земли и увядших трав.

Пока они с Роланом шли к деревне, начал накрапывать дождь, и серое шерстяное платье Элианы быстро промокло. Она уже давно не носила нарядов из муслина, шелка и атласа… На голове у нее был капор, плечи покрывала накидка из толстого сукна.

Они поселились у старухи-крестьянки, местной повитухи, в маленьком домике, окруженном живой изгородью, где в конце ноября Элиана родила девочку, которую окрестили в деревенской часовне. Молодая женщина назвала дочь Аделью.

Она вернулась в Париж в декабре, как раз к Рождеству, и тут же получила в подарок кучу неприятностей и проблем. Квартирная плата в очередной раз повысилась, наступили холода, а чердак продувался всеми ветрами, деньги почти закончились…

Элиана не могла устроиться на работу в мастерскую или на фабрику, потому что не с кем было оставить детей, и она взялась шить на дому рубахи и штаны для солдат, как делала это в девяносто четвертом. Она шила почти целый день и зарабатывала пятнадцать су. Десять су уходило на жизнь, а пять она вносила в счет квартирной платы. Дров не хватало, вода леденила кожу, и кожа на руках Элианы потрескалась от холода и частой стирки. В то время она мало думала, мало говорила, никому не жаловалась, лишь стискивала зубы, и взгляд ее карих глаз то вспыхивал, то затухал, точно свет маяка в ночном тумане.

Благодарение Богу, дети не болели! Ролан стал настоящим помощником: вместе с матерью таскал воду по крутым ступенькам лестницы, бегал в булочную за хлебом, выливал помои, а если Элиана куда-нибудь уходила, присматривал за сестренкой.

Случалось, молодая женщина даже спрашивала у сына совета. Но все-таки он был еще очень мал, и потому Элиана старалась его развеселить: по вечерам рассказывала ему сказки, пыталась смастерить игрушки.

Элиана удивлялась тому, как быстро недавние события канули в глубину памяти. Словно не было прощания с Максимилианом, ни разговора с Шарлоттой, ни вечеров в салоне, ничего. Порой молодой женщине казалось, что она всегда жила здесь, на этом чердаке, со своими детьми.

Так прошло довольно много времени. Наступила зима 1799–1800 года.

Однажды под вечер Элиана сидела дома в глубоком и тяжком раздумье, поникнув головой и уронив на колени ледяные руки. В последнее время ее и без того незавидное положение резко ухудшилось: мастерская сократила количество швей-надомниц, и молодая женщина лишилась даже такой тяжелой и низкооплачиваемой работы. Сбережения мгновенно растаяли, Элиана уже задолжала за квартиру. Кончались дрова, а сегодня впервые случилось так, что в доме не осталось ни куска хлеба. Необходимо было что-то предпринять и как можно скорее.

Она потеряла родителей, лишилась положения в обществе, состояния – всего и не думала, что на этом свете ее может подстерегать что-то еще более ужасное, но теперь, когда она испытывала страх за своих детей, ей было во сто крат хуже, чем даже тогда, в девяносто третьем, на пороге собственной гибели.

Внезапно она вскочила с места, поняв, что больше не в силах раздумывать и чего-то ждать. Элиана решила просить помощи – у Шарлотты, у Бонклера, у кого угодно. Арман Бонклер… Она горько усмехнулась. Интересно, какие чувства испытал бы он при виде тощей женщины с голодным блеском в глазах, в какую она превратилась теперь?

Элиана принялась одеваться. Малышка уже заснула, и можно было оставить ее с Роланом. Шепнув сыну «не волнуйся, я скоро!», молодая женщина выскользнула за дверь.

Нанять фиакр было не на что, и она пошла пешком. Ее слегка пошатывало – в последнее время Элиана ела мало, все отдавала детям, и вот уже несколько дней не брала в рот почти ни крошки.

И все-таки она заставляла себя идти вперед и вскоре очутилась возле Лувра, а затем вошла в сад Тюильри и побрела по рассекавшей его надвое аллее, ярко освещенной множеством граненых стеклянных фонарей. Заиндевевшие ветки деревьев блестели золотом в этом искусственном сиянии, но снег под ногами был серым, смешанным с грязью. В холодном воздухе медленно, как во сне, кружились снежинки.

В этот час в саду было людно: по аллеям прогуливались расфранченные буржуа и тут же фланировали проститутки.

Большинство девиц красовалось в белокурых париках и, несмотря на холод, было вызывающе декольтировано. Цветы у корсажа и в волосах, длинные перчатки, пышные перья, цветные шали и веера. Напудренные и нарумяненные лица, яркие губы, подведенные глаза. Запах помады и дешевых духов. Девицы прохаживались поодиночке и парами, заглядывали в лица мужчинам, иногда произносили несколько фраз. Некоторые громко смеялись.

Случалось, какой-нибудь попавшийся на удочку мужчина брал фиакр и уезжал с «дамой», но бывало и так, что те, кто поприжимистее или победнее, не боясь холода, удалялись за торговые палатки или в кусты.

Элиана шла, дивясь всему, что видела; впрочем, ее взор застилала пелена. В палатках торговали всякой всячиной, разными вкусными вещами, и от запаха съестного у нее кружилась голова.

Внезапно какой-то мужчина схватил молодую женщину за руку и развернул к себе.

– Сколько ты хочешь? – спросил он, глядя в осунувшееся лицо с расширенными, смотрящими в одну точку глазами.

Элиана молчала, ничего не понимая. Ее сознание словно бы утонуло в странном густом тумане, вызванном голодом, слабостью и отчаянием.

– Ну же, отвечай! – требовательно произнес мужчина, и тогда она вымолвила первое, что пришло на ум:

– Я хочу есть.

– Есть? Так ты давно не ела? Что ж, я тебя накормлю. – Мужчина потянул ее за рукав. – Идем.

Они пошли по улице. Кругом гремела музыка – в шесть часов вечера обычно начинались платные или, как их еще называли, «абонементные» балы.

Сначала незнакомец хотел угостить Элиану возле палатки, но потом, очевидно, сжалился над ней и повел в кафе. Они сели за столик, и спутник молодой женщины заказал салат и жаркое.

– Гулять так гулять! – сказал он.

Они немного посидели молча, дожидаясь, пока принесут еду.

Вокруг было людно и шумно, горел яркий свет. В окно виднелось вечернее небо, похожее на большой лоскут темно-синего бархата, затканного серебристыми блестками.

Элиана даже не смогла как следует рассмотреть своего спутника. Кажется, он был молод, недурен собой и хорошо одет – в коричневый фрак с короткой талией и длинными фалдами, украшенные кантом панталоны и высокую шляпу с небольшими загнутыми полями.

Наконец принесли заказ, и Элиана набросилась на еду.

– Давно ты этим занимаешься? – молодой человек задал извечный вопрос.

– Чем?

– Ну-ну! – засмеялся он. – Ладно! А как тебя зовут?

Она сказала.

– Неужели бывшая дворянка? – он отпрянул и смотрел во все глаза на ее измученное, бледное и все-таки красивое лицо. – Да, в тебе есть что-то такое… И как же ты дошла до подобной жизни? С кем ты живешь? Одна?

– У меня двое детей.

– А где твой муж?

Элиана задумалась. Потом сказала:

– Он воюет в Египте.

Молодой человек присвистнул.

– В Египте?!

– Да. В армии генерала Бонапарта.

– Ничего себе! – Он покачал головой. – Тогда я тебе не завидую, впрочем, как и ему. Вряд ли ты его дождешься.

– Почему? – с тревогой произнесла Элиана.

– Неужели ты не знаешь? В октябре генерал Бонапарт вернулся в Париж, а армия осталась у Нила. Египетская кампания провалилась. Флот уничтожен. Там все погибли… или погибнут – какая разница!

Элиана подняла взгляд наполненных влагой глаз, напоминавших два таинственных темных колодца. Иней на волосах растаял, и капавшая с них вода текла по лицу, смешиваясь со слезами.

– Да ты не расстраивайся! – поспешил успокоить молодой человек. – Говорят, недавно оттуда привезли раненых, и вообще кое-кто все же вернулся. Бывают же такие счастливчики, которым всегда везет, так что, кто знает… может, твой муж жив!

Они вышли из кафе и вернулись в сад. Мужчина повлек Элиану в пространство между палатками, прислонил к какому-то ограждению и обнял.

– Пустите меня! – пролепетала она, отталкивая его руки.

– То есть как?.. Ты должна заплатить мне за обед! – Он попытался поцеловать молодую женщину, и Элиана, сама не сознавая, что делает, отвесила ему пощечину.

Мужчина остолбенел. Он открыл рот, намереваясь что-то сказать, но в этот миг ему в глаза брызнул яркий свет. Откуда-то послышался пронзительный визг и крики: «Облава, облава!»

Испуганно оттолкнув Элиану, мужчина нырнул в кусты. Молодая женщина оглянулась.

Громко возмущаясь и оживленно жестикулируя, девицы гурьбой бежали по аллее, подгоняемые гвардейцами в синих мундирах и медвежьих шапках с султанами и красными шнурками.

Внезапно Элиана оказалась в кольце и растерянно озиралась, пытаясь понять, что происходит.

– Ты задержана, – услышала она голос, – иди вперед, да побыстрее!

– Но это недоразумение, – слабо запротестовала она, – я просто проходила через Тюильри, а этот мсье… он ошибся, принял меня за… – Она осеклась, с мольбой уставившись на солдат.

Один из них бесцеремонно схватил ее за лиф платья.

– Порядочные не ходят по Тюильри в это время, – грубо произнес он, – давай, пошевеливайся, делай, что говорят!

Элиана попыталась вырваться, но, поскользнувшись, оступилась и упала прямо в грязь.

На мгновение ее горло сдавил спазм, но она подавила рыдание и, с трудом поднявшись, стала искать платок, чтобы вытереть испачканные руки. Ее пальцы дрожали, колени подгибались; казалось, она вот-вот рухнет наземь и не встанет уже никогда.

– Что происходит? – услышала женщина. Она заставила себя выпрямиться и смотрела на подошедшего к ней молодого офицера.

Элиана через силу повторила сказанное. Очевидно, в лице молодой женщины было что-то, заставившее гвардейца поверить ей.

– А где вы живете, мадам?

Она сказала.

– Похоже, вы попали в беду?

– Да, – тяжело отвечала Элиана, – у меня двое детей и… нечего есть.

– А ваш муж?

– Он воевал в Египте. А сейчас… не знаю.

Офицер покачал головой.

– Если он погиб, вы и ваши дети должны получать пенсию от государства.

– Возможно, он вернется, – с надеждой произнесла Элиана.

Офицер отвел взгляд и ничего не сказал. Потом пошарил в карманах.

– Примите от чистого сердца, мадам. Надеюсь, это поможет вам… хотя бы немного.

Когда гвардейцы ушли, молодая женщина посмотрела, что ей дали. Деньги. Несколько серебряных франков. Она сжала их в кулаке, но не думала о них.

Бернар… Только сейчас Элиана поняла, что жила надеждой на его возвращение, на новую чудесную встречу. Почему-то ей казалось, что он понял бы ее и простил. И она содрогалась от ужаса при мысли о том, что ей придется пережить еще и эту потерю.

На следующий день, не теряя даром времени, Элиана разыскала военный госпиталь.

Молодая женщина объяснила свою ситуацию, и ей обещали помочь.

– В списках раненых и умерших Бернар Флери не значится, – сообщил усталый доктор, – но у нас есть тяжелораненые, имена которых нам пока неизвестны, и еще те, кто поступил недавно и кого мы не успели переписать. Если хотите, можете пройти в зал и посмотреть, нет ли среди них вашего мужа.

Поспешно поблагодарив, Элиана направилась вслед за поджидавшим ее санитаром и вскоре очутилась в огромном помещении с высокими каменными стенами и небольшими окошками под самым потолком. Здесь в несколько рядов и очень тесно стояли железные кровати; некоторые раненые лежали на полу на соломенных матрасах. Зал плохо освещался, и в этом полумраке серые лица людей выглядели еще ужаснее. Стоял невыносимо тяжелый, мерзкий запах сырости, крови, грязной одежды и бинтов, выделений человеческого тела и гниющих ран. Слышались стоны, отдававшиеся эхом по всему помещению; кто-то хотел пить, кто-то скрежетал зубами от боли, многие метались в бреду.

Элиана медленно, осторожно шла по проходу, нерешительно останавливалась возле кроватей, смущенно и с надеждой заглядывала в лица людей, потом продолжала свой путь. У тех, кто находился в сознании, она спрашивала, не слышали ли они что-нибудь о Бернаре Флери.

Женщину поразил вид изувеченных тел, пропитанных гноем и кровью бинтов, широко распахнутых глаз, в которых застыло страдание. Иные раненые лежали неподвижно, забинтованные с головы до ног, словно мумии, лица других были черны от ожогов, тела третьих покрывала отвратительная сыпь.

Война изменяла лики и вытравляла души, уродовала человеческие создания, сотворенные Божьей рукой.

Элиане казалось, что она попала в самый центр ада; молодая женщина шла, заколдованная ужасом, с трудом поддерживая в себе еле теплившийся огонек надежды.

Она не нашла Бернара, о чем в отчаянии сообщила врачу.

Он посмотрел на нее красными от недосыпания глазами, в которых не было разочарования, но не было и веры, и сказал:

– Что ж, мадам, вы можете прийти еще раз. Часть обозов еще в пути, так что не теряйте надежды.

Элиана еле доплелась до выхода и долго стояла на пороге госпиталя, вдыхая свежий воздух. Потом пошла домой.

Далеко на западе небо имело тяжелый сумрачный цвет, но выше, над головой, его покрывали сияющие серебристые тучки, сквозь которые местами пробивался тусклый солнечный свет. На черных как сажа ветках деревьев лежал свежевыпавший снег, кровли домов отсвечивали свинцом, и среди них выделялось ослепительно-светлое здание тонкой ажурной колокольни Сент-Шапель с высоченным шпилем, указывающим в небеса и словно бы напоминающим о том, что все вокруг подчинено Божьей воле.

Кто знает, возможно, Бернар и не был ранен, а остался в Египте или… давно уже погребен где-нибудь посреди Синайской пустыни.

Она не представляла, как можно бросить армию на произвол судьбы, не понимала, почему эта блестящая, с точки зрения Максимилиана, затея потерпела крах. Впрочем, что Максимилиан?.. Он не был военным, не был солдатом. В случае подобных поражений он, как карточный игрок, откидывался на спинку стула с восклицанием: «Да, не повезло! Ну что ж, попробуем сыграть другую партию, возможно, на сей раз нам улыбнется удача!» Его мало волновала судьба таких людей, как Бернар, крошечных винтиков в гигантской машине истории.

По пути домой Элиана заглянула в церковь, где поставила свечку и долго молилась – не только за Бернара, за всех несчастных, за тех, кто был ранен и за тех, кто еще не вернулся с войны. Сейчас она всем сердцем была с ними и за них.

Она шла по городу и вспоминала тех, кого неумолимый бег времени превратил в призраки, размышляла о том, что ни одно мгновение жизни нельзя удержать и что сама жизнь – не есть бесконечное преследование неуловимой цели, она – лишь настоящее, ибо то, что действительно желаемо, – недостижимо, и истинная мудрость всегда – вне суеты. Только такие мысли и спасали ее сейчас.

Потом Элиана подумала о Шарлотте и сказала себе: нет на свете более тяжкой доли, чем сознавать, что ты способен на многое, и при этом не иметь ни малейшей возможности что-либо сделать, хоть как-то себя проявить. В этом случае человек опасен для самого себя, а нередко – и для других, в той же степени, в какой несчастен, а его стремления похожи на петлю, наброшенную на его собственную шею. Люди, чье желание тяготеет над ними как рок, всегда ступают по хрупкому мостику между жизнью и смертью, между добром и злом, между царством света и обиталищем тьмы. Распахните перед таким человеком дверь, открывающую путь к вершинам его мечты, и он превратится в ангела, заприте его в клетке – и его душа утонет во мраке.

По-видимому, именно это и происходило с Шарлоттой. Элиана приходила в госпиталь еще несколько раз, но безрезультатно и потому почти потеряла надежду. Но вот в начале декабря, когда она вновь заглянула туда, доктор, который уже хорошо ее знал, сказал:

– У нас есть человек, по описанию похожий на Бернара Флери. Возможно, это он.

В печальных глазах Элианы мгновенно вспыхнул огонь.

– О Господи! – жарко прошептала она, сжав руки, словно в мольбе. – Где же он? Я хочу на него взглянуть!

Молодая женщина поспешила вслед за врачом, в глубине души совершенно не веря в чудо. Ее терзало странное противоречивое чувство – смесь неверия и страха, отчаяния и… безумной надежды. Каждая новая волна разочарования все сильнее размывала невидимые укрепления ее души, точно песчаную стену, и Элиане становилось все труднее восстанавливать их. Она боялась, что когда-нибудь окончательно опустятся руки и… в кого она превратится? С чем ей придется жить?

Спустя мгновение Элиана очутилась все в том же аду, наполненном зловонием и стонами. Ее подвели к человеку, лежащему на соломенном тюфяке и укрытому тонким серым одеялом. Глаза незнакомца были закрыты, тело – неподвижно вытянуто. Элиана с тревогой вглядывалась в его лицо – исхудавшее, землистого цвета, с заострившимися чертами.

– Посветите получше, – тихо попросила она.

Кто-то выполнил ее просьбу – пламя озарило лежащего, и одновременно все существо молодой женщины охватила дикая судорожная радость.

– Это он! Он! – с дрожью в голосе, вся в волнении воскликнула она. – Что с ним?

– Сама рана не смертельна, – ответил доктор, – но в сочетании с тропической лихорадкой может быть опасна для жизни. Такая лихорадка плохо поддается лечению и очень изнуряет, а он и без того ослаб. Но ничего, – добавил он сурово, – вашему мужу, можно сказать, повезло, все же у него есть шанс…

– Я заберу его домой, – произнесла Элиана не допускавшим возражения тоном, – я позабочусь о нем.

Но врач и не собирался спорить.

– К сожалению, правительство отпускает на наши нужды слишком мало денег. Раненых все привозят и привозят, а лекарств нет…

– Я достану деньги и куплю лекарства. Найму врача. Я обещаю хорошо ухаживать за ним. Только помогите отвезти его домой.

Доктор кивнул.

– Я дам вам людей.

Потом записал адрес Элианы, и к вечеру Бернара привезли к ней домой.

Дети, к счастью, уже спали, и она не стала их тревожить.

Когда улеглись первоначальные хлопоты, молодая женщина присела на край постели, осторожно взяла руку Бернара и прижала к своим губам. Он то ли спал, то ли лежал без сознания, но он был здесь, рядом с нею, и Элиана до сих пор не могла в это поверить.

Она долго смотрела на него. Черные волосы, черные ресницы. Изменившееся лицо, исхудавшее тело. На плече виднелся шрам от сабельного удара, ниже, на груди, под слоем бинтов, темнела глубокая рана.

Сердце Элианы продолжало болеть, но иначе – эта боль не была болью отчаяния, она рождалась от чувства тревоги за близкого человека.

К ее великому огорчению, Бернар не приходил в себя, более того – около полуночи начался бред, сопровождавшийся стонами и судорожным кашлем, по-видимому, причинявшим сильную боль, поскольку после каждого приступа тело Бернара мучительно выгибалось, руки то сжимались в кулаки, то вытягивались, а дыхание было прерывистым и тяжелым. Свет мысли то пробивался сквозь сумерки сознания, то вновь затухал; иногда раненый невнятно произносил чьи-то имена, а однажды надрывно прошептал:

– Господи, как жарко! Когда же мы наконец придем?

– Скоро, очень скоро, – отвечала Элиана, кладя на его лоб смоченную холодной водой тряпку и вытирая виски.

Но он не слышал ее и требовал отогнать мух, которые кружили над ним в жарком воздухе Сирии. А после просил воды.

В своих кошмарах он был пленником жажды и зноя, бессилия и ужаса. Ему чудились зыбучие пески огненной пустыни, он все шел и шел куда-то, то и дело падая от усталости, стискивая зубы, с трудом размыкая отяжелевшие веки.

К утру он вновь впал в забытье, и на рассвете Элиана побежала разыскивать врача.

Когда она вернулась, то увидела, что Ролан проснулся и стоит посреди чердака. Любопытный, испуганный, возбужденный взгляд мальчика был устремлен на Бернара.

– Кто это, мама? – прошептал он, переводя взор на Элиану, взор, в котором сквозь вопрос уже светилась догадка.

Молодая женщина ответила через силу – ей мешали подступившие к горлу слезы:

– Это твой отец, дорогой.

Мальчику глубоко вздохнул и улыбнулся несмелой и в то же время полной восторга улыбкой. Потом спросил:

– Он болен?

– Да. Он ранен. Он был на войне.

– Но он поправится?

– Конечно. Иди сюда, мой любимый.

Она нежно привлекла ребенка к себе.

Вскоре пришел врач; он осмотрел Бернара и сказал, что нужно делать, а также дал Элиане необходимые лекарства.

И вот вечером Бернар неожиданно открыл глаза и заговорил, медленно, запинаясь, казалось, он с трудом вспоминает слова.

– Где я?

Элиана склонилась над ним.

– В Париже.

– В Париже? Не может… не может быть!

– Да, ты вернулся, вернулся с войны.

Бернар вгляделся в лицо молодой женщины, смутно белевшее сквозь золотистое марево тумана, вызванного горячкой и бредом, а потом неуверенно произнес:

– Элиана?

– Да, – прошептала она, – это я. Ты у меня дома. А это, – она указала на стоявшего рядом мальчика, – мой сын Ролан. Он и твой сын тоже. А там, в колыбели, спит моя дочь Адель.

Какое-то время он молча смотрел на нее, не в силах осмыслить сказанное и поверить в него. А после вновь потерял сознание.