"С "ПОЛЯРОИДОМ" В АДУ: Как получают МБА" - читать интересную книгу автора (Робинсон Питер Марк)ДВЕНАДЦАТЬ Над школой сгущаются тучиДля студентов бизнес-школы существовал обязательный ритуал: каждый должен пригласить на ленч преподавателей, одного за другим. «Правительство» студенческого самоуправления даже возмещало эти затраты в размере до $10 за каждый профессорский ленч. «Физики», не теряя времени, знакомились с преподавателями и к середине зимнего семестра Джо уже отобедал с половиной финансовой кафедры. "Мне нужно как можно больше добрых знакомых с финфака, — говорил он. — Когда я начну искать работу, стенфордская рекомендация не помешает". Так как я считал, что мне — пусть даже сидя за тарелкой винегрета — нечего сказать профессорам бизнес-школы, чтобы это не прозвучало глупо, я никогда и не пытался к ним подходить. Но вот зато двое из них сами меня пригласили. Рассказали они мне очень много, но вовсе не про бизнес. А про бизнес-школу. Профессор Харриман ван Клиф был невысок ростом, с большими круглыми глазами, которые смотрелись еще крупнее под стеклами очков. Личность, слывшая легендарной за яркость чтения своих факультативных лекций по рынкам капитала на втором курсе, он, как выяснилось, был страстным любителем истории и за обедом во французском ресторане атаковал меня вопросами, на что была похожа работа на рейгановскую администрацию. За кофе наступил мой черед задавать вопросы. Когда я поинтересовался, каким образом Стенфорду удалось оказаться в числе ведущих бизнес-школ страны, ван Клиф, скрупулезный, педантичный человек, настоял на том, чтобы начать свой рассказ с истории становления бизнес-школ вообще. Вплоть до Гражданской войны, объяснил ван Клиф, американская экономика носила аграрный характер. Предприятия по большей части были небольшими, локальными и ими управляли семьи-владельцы. Аппарата чиновников практически не существовало. "Вы упомянули, что во время вашей работы в Белом доме там было занято свыше 800 человек, — сказал он. — Во времена Линкольна их было всего трое, сам Линкольн и два молодых человека, служивших в качестве его секретарей. Вот насколько маленькой была в ту пору бюрократия". После Гражданской войны начали формироваться подлинные общенациональные компании: гигантские сталелитейные комбинаты Фрика и Карнеги, нефтяной трест Рокфеллера, железные дороги, построенные такими людьми, как, например, Лайланд Стенфорд, на чьем состоянии и был основан Стенфордский университет. Вартон был учрежден в 1881-м, а за ним, в 1908-м году, последовала Гарвардская бизнес-школа. — Лишь только в 1925-м году, — продолжил ван Клиф, наконец-то вернувшись к теме Стенфорда, — Герберт Гувер основал бизнес-школу здесь, в стенах его собственной альма матер. Бизнес-аспирантура Стенфордского университета была прямым ответом Гувера и ряда других предпринимателей с Запада на бизнес-школы атлантического побережья. "На Западе имелась масса вещей, требовавших молодого таланта, — сказал ван Клиф. — Шахты в Скалистых горах, лесоразработки на тихоокеанском Северо-Западе, сельское хозяйство Калифорнии и торговля со всей Азией через порт Сан-Франциско. Западные бизнесмены устали видеть, как молодежь уходит в Вартон или Гарвард учиться, а потом оседает на Востоке". (Полвека спустя источник соблазнов обернул знак: уже через две-три недели после приезда в Стенфорд мои однокурсники с восточного побережья стали декларировать свои намерения провести всю оставшуюся жизнь в Калифорнии). Ван Клиф поднял бокал с вином, отпил глоток, поставил бокал, посмотрел мне в лицо и заморгал. Тут я понял, что он забыл вопрос. "Да, конечно, — продолжил он после моей подсказки, — Стенфорд приобрел общенациональный статус". Он откашлялся. — Все первые тридцать с чем-то лет своего существования эта бизнес-школа оставалась учебным заведением лишь регионального значения. Затем, в 1958-м году, деканом стал Эрнст Эрбакль. Человек, производивший недюжинное впечатление. А его умение привлекать финансовые средства было вообще чем-то феноменальным. При Эрбакле Стенфорд стал платить оклады, составившие конкуренцию Гарварду и Вартону, так что уровень преподавательского состава начал повышаться. Сам ван Клиф пришел сюда на работу в 1968-м году. Эрбакль также понимал, что Стенфорду надо поддерживать научные исследования. Это важно. "Когда ученый был просто хорошим преподавателем, — объяснял ван Клиф, — он мог составить себе репутацию всего лишь среди студентов, которые затем получали диплом и уходили. Но вот занимаясь наукой, он мог сделать себе имя среди гораздо более постоянной аудитории: его коллег. Если говорить откровенно, именно научные исследования — это и есть тот способ, которым ученый продвигает свою карьеру". Эрбакль выделил преподавателям как время, так и деньги на исследования. Точно так же поступали и его преемники. За полтора десятилетия Стенфорд поднялся где-то с тридцатого на первое или второе место среди всех бизнес-школ. — Но в последние годы, — заметил ван Клиф, — мы, боюсь, вышли на своего рода плато. Я попросил его рассказать подробнее, с нетерпением желая побольше узнать про закулисную жизнь бизнес-школы, но ван Клиф не хотел раскрывать внутриинститутские проблемы перед студентом. Он взглянул на часы и, когда официантка принесла чек, немедленно расплатился. "Прошу прощения, — извинился он, — но мне пора возвращаться". — Ага, плато, черта с два, — усмехнулся профессор Джек Хили. — Все гораздо хуже. Дело было двумя неделями позже и Хили пригласил меня на ленч в большом обеденном зале Преподавательского клуба университета. "Будем считать, что я перед тобой в долгу за тот дешевый ресторан в прошлые каникулы", — добавил он. Зал, со своим потолком из красного дерева, выходил высокими, изящными окнами на кусты азалии и вьющиеся буганвилии. Пробираясь к нашему столику, Хили заметил: "Неслабо, да?" — Неслабо, — согласился я. — Да я не про место, — пояснил Хили. — Я про людей. Вон. — Он мотнул головой в направлении стола, где пила кофе и ковырялась в десерте троица симпатичных старичков. — Кен Эрроу, Пол Берг и Бертон Рихтер. Соображаешь? — В смысле? — За одним столиком три Нобелевских лауреата.[20] Сам кэмпус, может, и либеральный, как я не знаю что, но мозги здесь мирового класса. Мы заняли свои места. Хили махнул рукой официантке и заказал две порции чего-то мексиканского. — О'кей, — сказал он, — проблемы с бизнес-школой. В противоположность ван Клифу, Хили принялся говорить так же откровенно, как если бы мы обсуждали его любимую футбольную команду. — Начнем с того, что взглянем, что же происходит в этой стране где-то с середины 1982-го года. В течение 80-х практически каждый компонент американской экономики покупался, продавался или реорганизовывался в основном силами эмбиэшников в возрасте до 30 лет. Новые компании росли беспрецедентными в истории темпами. Занятость на гигантских корпорациях из списка «Форбс-500», может быть, и уменьшалась, но зато мелкие предприятия, зачастую открываемые и руководимые молодыми эмбиэшниками, создавали новые рабочие места сотнями тысяч в месяц. В одной только Силиконовой Долине на свет появились десятки новейших, хайтековских фирм, в том числе громадная корпорация "Сан Майкросистемс", которую основал выпускник Стенфордской бизнес-школы. Бизнес приобретал колдовской, романтический ореол, а сами бизнес-школы, в свою очередь, кипели вулканами на фоне постоянно растущего набора слушателей. — При Джей-Эф-Кей и Эл-Би-Джей, — сказал Хили, — самые толковые и лучшие шли в правительство. А при твоем любимом Рейгане самые толковые и лучшие начали рваться в "би-школы". Но так ли хорошо это было для Стенфорда? Не вполне. "Что касается бизнес-школ, то для них восьмидесятые обернулись двумя проблемами, — продолжал Хили. — Проблема первая: то десятилетие началось. Проблема вторая: оно кончилось". Первая проблема привела к тому, что стало сложно удерживать качество преподавательского состава на первоклассном уровне. Вокруг крутилось слишком много денег и на каждом факультете лучших профессоров постоянно преследовали соблазны покинуть Стенфорд ради более высокой оплаты. Скажу прямо: мне лично те деньги, что стенфордские преподаватели зарабатывали в бизнес-школе, вполне даже нравились. Даже адъюнкт-профессора, самые младшие из всех, получали от $70 000 до $80 000, а в определенных областях, скажем на кафедрах финансов и бухучета, эта цифра достигала $90 000. И еще были льготы и приварки. На большинство преподавателей распространялись субсидии по оплате жилья. Многие подрабатывали, выступая с платными лекциями и семинарами, вели занятия по летним учебным программам для руководителей предприятий. Практически каждый из преподавателей был в состоянии заработать в год еще дополнительно $20 000 на таких подработках, а факультетские «звезды» вообще могли удвоить свой доход. — Тут загвоздка в том, — сказал Хили, — что многие из них могли даже еще больше заработать в Вартоне или Гарварде. Какими бы высокими стенфордские оклады мне ни казались, они были низкими по стандартам других ведущих бизнес-школ, частично оттого, у нас администрация установила пусть неформальный, но ясно осознаваемый потолок тарифных ставок. "Объясняется это тем, что трудно будет сохранить в университете мир и гармонию, если вдруг полный профессор, доктор исторических наук, с десятком монографий за поясом, начнет получать меньше двадцатидевятилетнего адъюнкта с кафедры бухгалтерии". Кроме того, Вартон и Гарвард предоставляли также более щедрые возможности для подработки. Здесь, в северной Калифорнии, промышленности довольно-таки немного, Эл-Эй далеко, а между ними ничего, кроме ферм да участков под ранчо. Но зато вот на восточном побережье молодой, агрессивный преподаватель бизнес-школы оказывался у престола корпоративной Америки, в полудне езды в любом направлении между Нью-Йорком, Бостоном или Чикаго. — Пока что никто из крупных имен не дезертировал, — отметил Хили. — Но становится все сложнее рекрутировать на младшие должности. Ведь что происходит? Тебе приходится делать ставку на невероятно молодых ребят, пусть с хорошим научно-исследовательским багажом, но без какого бы то ни было опыта преподавания: ведь будь у них как научный багаж, так и такой опыт, поди попробуй найти для них столько денег под оклады. Вот и получается, что ты покупаешь этих ребят прямо с рынка. А потом готов черту душу продать, лишь бы суметь их обучить… Я позволил себе заметить, что это, должно быть, объясняет феномен Кемаля с Уолтом, профессоров-младенцев по «лесоводству» и бухучету. — Да я тебя умоляю, — отозвался Хили, — ты мне дай только волю по именам пройтись… Поскольку бизнес-школа была не в состоянии платить профессорам по высшему разряду, ей приходилось идти на уступки иного рода. Всего лишь годом раньше, к примеру, деканы вместе со старшими преподавателями капитулировали, когда молодежь с финансового факультета устроила просто-таки мятеж. Хили объяснил, что в рамках исходного курса финансов, предмета из ядра учебной программы, студенты учили самые что ни на есть основы: различия между акциями и облигациями, методы расчета стоимости капитала и те факторы, которые учитываются компаниями при принятии решений о способе привлечения средств: выпускать ли им облигации, продавать акции или брать кредиты в коммерческих банках. — А потом молодые с финфака заявили: "Нам это скучно". И поскольку, утверждали они, именно им поручалось преподавать этот вводный, обязательный курс, то пусть им разрешат выбросить старую учебную программу и дадут "зеленый свет" на лекции по интересному для них материалу. Этот новый материал, как мне уже было известно из занятий Чарен, носил технический и теоретический характер. Сейчас единственным местом, где такие «лирики», как я, могли научиться основам, был только факультативный курс, начинавшийся со второго года обучения. — Может статься, Питер, — рассмеялся Хили, — финансовый факультатив в будущем году разъяснит кое-что, чему они сейчас вас учат. Вторая проблема, конец бума восьмидесятых, оказалась даже еще серьезней. Рынок труда для эмбиэшников стал затягивать ремень. Уже сейчас те компании, что рекрутировали будущие кадры в Стенфорде, начинали давить, чтобы в программу вводили побольше практического, прикладного материала, и это-то и привело к брожению среди преподавательского состава. С одной стороны — профессиональные ученые. Им хотелось и впредь давать глубокомысленный, труднодоступный материал, основанный на их же собственных исследованиях. "У нас на финфаке есть такие типы, — сказал Хили, — которых прямо подмывает посвятить остаток своих дней на мусор типа теории игр, которую никакой ж**** не присобачишь ни к чему путному". С другой стороны — лекторы, где-то с десяток бизнесменов, по большей части уже на пенсии, которые в роли почасовиков читали факультативные предметы на втором курсе, вроде риелторства и венчурного капитала. Все эти лекторы ратовали за добавление практического материала. Эти были люди-практики. Да они и богатыми-то стали оттого, чтобы были практиками. Среди них не имелось ни одного с докторской степенью. Подобно лекторам, студенты сами хотели более прагматичный материал. "Эмбиэшники хотят работу, — сказал Хили. — С их точки зрения ученые вполне могли бы просто уйти с дороги и дать "Проктору энд Гэмблу" и "Моргану Стэнли" придти сюда и написать для нас учебную программу". — Сравни бизнес-студентов со студентами-юристами, — продолжал он. — Студенты-юристы глубоко уважают своих профессоров, стремятся стать такими, как они. Видят в преподавании юриспруденции чуть ли не самое высокое призвание во всей этой профессии и сами мечтают достичь этой вершины. Очень легко привыкнуть, что на тебя изо дня в день смотрят снизу вверх. Да черт возьми, для профессора-юриста это чуть ли не половина повода преподавать! Но МБА? — Ты думаешь, эти ребята смотрят на нас снизу вверх? Да никогда. Эмбиэшники не хотят носить твидовые пиджаки и водить «форды». Они хотят щеголять в итальянских костюмах и раскатывать на «порше». Хотят большой, шикарной работы, которая приносит огромные деньги, и они абсолютно убеждены в том, что этого заслуживают. Так что когда бизнес-студенты смотрят на своих профессоров, они это делают сверху вниз. Никто, по словам Хили, не может сравниться с эмбиэшниками по степени веры в то, что те, кто может, делают дело, а те, кто не может, те просто преподают. — Чтение лекций в комнате, полной горластых, агрессивных эмбиэшников, это все равно что кормить акул. Но только вместо того, чтобы кидать рыбу из ведра, тебе приходится забираться внутрь и позволять акулам глодать тебе конечности. Чем хуже обстановка на рынке труда, тем глубже и глубже начинают кусать акулы. — Хили покачал головой. — А потом приходит кто-то вроде тебя и давай вопрошать, отчего это вдруг преподаватели хотели бы заниматься наукой. Лекторы-почасовики против штатных преподавателей против студентов. Прикладной, практический материал против чисто научных изысканий. С точки зрения Хили, радикального решения этой ситуации не имелось, только достижение равновесия, баланса между противодействующими интересами. И прямо сейчас этот баланс был нарушен. — Это прекрасная школа, — сказал Хили. — Но здесь слишком много теоретического мусора и нехватка настоящего качества преподавания. И пока что нет оснований ждать, что этот разбаланс исправится. Декан, хотя и очень способный человек, провел на своем посту почти десятилетие. Но возникает впечатление, что ни он, ни его замы не могут отреагировать на те изменения, что уже сейчас происходят на рынке спроса на эмбиэшников. — Поинтересуйся у меня, — посетовал Хили, ложкой подбирая цыпленка с тушеными бобами, — и я скажу, что эту школу сильно подпекло. Кое-что из его анализа меня беспокоило. Хили говорил о школе так, словно она занималась изготовлением и маркетингом какого-то продукта. Но разве можно так воспринимать академическое учебное заведение? Как Хили, так и ван Клиф, к примеру, оба утверждают, что преподавательский состав бизнес-школы точно так же обеспокоен строительством своей карьеры и заработком, как и собственно студенты. Но ведь с самого начала предполагается, что ученые должны получать меньше. В ответ у них появляется возможность отстраниться от жизни в мире материальном и полностью посвятить себя жизни умственной. Таков общепринятый взгляд. По меньшей мере, именно такому подходу следовали лучшие из моих профессоров в Дармуте и Оксфорде. В бизнес-школе же преподаватели, кажется, хотят и того и другого. Да, они стремятся заниматься коммерческой деятельностью, но только в роли лекторов и консультантов — другими словами, на условиях, которые позволят им сохранить непредвзятость мысли и чистоту ногтей. — Так что же такое бизнес-школа? — спросил я у Хили. — Бизнес или школа? — В том-то и проблема, — ответил он. — Она и то и другое. Любая бизнес-школа, утверждал Хили, всегда пытается совместить два агрессивных химиката: мир бизнеса и мир академии. "Представь, что это как внутренне неустойчивое вещество типа… эх, черт, я же ничего не знаю из химии…" Хили бросил взгляд на чашку с гваяковым соусом, что стояла в центре стола. "Назовем его «гваякамолеум», — сказал он. — Наполовину авокадо, наполовину сальса. Сделай пропорции абсолютно правильно и у тебя появится чудо-вещество. Народ будет его обожать. Оно позволит им лучше жить в современном мире. Но стоит только хоть чуть-чуть ошибиться в смеси и произойдет одно из двух. Либо оно окажется безвкусным, как авокадо: ничего кроме прикладных сведений и лекторов, которые приходят и рассказывают, как они создавали свои компании, без какого-то бы то ни было теоретического базиса. Или оно станет слишком острым, типа настоящей сальсы — и это окажется ничем иным, кроме как теории, от которой у студентов голова кружится, типа теории игр". Хили окунул кусочек лепешки-тостады в соус и кинул его в рот. "Не метафора, а черт знает что, — признал он. — Но это и есть бизнес-школа. Один громадный, нестабильный чан с гваякамолеумом". Хотелось бы, конечно, сказать, что я много потом раздумывал после этих обедов с Хили и ван Клифом, но вот что действительно поразило меня, так это слова Хили о том, что бум восьмидесятых подошел к концу. Это имело большое значение, даже огромное. Сужение рынка спроса на будущих эмбиэшников не повлияет на по-настоящему талантливых студентов типа Мистера Совершенство и Мистера Корифея. Но на собеседованиях с потенциальными работодателями, до которых оставалась всего лишь неделя, кое-кто другой, вроде меня, вполне мог узнать, что окажется безработным. |
||
|