"Оноре де Бальзак" - читать интересную книгу автора (Труайя Анри)

Глава восьмая Терзания издателя журнала

Бальзак никогда не страдал от недостатка идей, шла ли речь об очередном романе или новом коммерческом предприятии. Проявлял одинаковую находчивость, сплетая нити повествования и изобретая головокружительные финансовые операции. Ганская упрекала его, что, будучи тонким психологом, когда дело касается вымышленных персонажей, он демонстрирует редкую неосмотрительность, защищая собственные денежные интересы. Оноре отвечал: «Чтобы не ошибаться в жизни, в дружбе, в делах, во взаимоотношениях любого рода, дорогая моя графиня, затворница и отшельница, надо заниматься чем-то одним, быть исключительно финансистом, светским человеком, деловым человеком. Я, безусловно, вижу, что меня обманывают и будут обманывать, что такой-то предает меня или предаст, или сбежит, предварительно урвав у меня что-то. Но в тот момент, когда я предчувствую, предвижу или точно знаю это, надо идти сражаться на другом фронте. Я вижу это как раз тогда, когда мне срочно надо заняться какой-то книгой или непременно закончить работу. Я часто завершаю строительство хижины при свете горящего дома, одного из принадлежащих мне». Он признает, что воображение, свидетельством которому его сочинения, в жизни не раз обернулось ему во вред. Некоторые из его героев великолепно управляются с деньгами, сам он совершает промах за промахом. И тем не менее не отказывается от мысли совмещать карьеру писателя с карьерой промышленника или коммерсанта-авантюриста.

Двенадцатого декабря 1835 года сгорел склад, где хранились принадлежавшие лично ему экземпляры «Озорных рассказов», которые он рассчитывал со временем выгодно продать. Еще одна надежда развеялась вместе с дымом. В довершение ко всем неприятностям выяснилось, что его личный враг Франсуа Бюлоз передал неправленые гранки «Лилии долины» издательскому дому Белизар в Санкт-Петербурге, и тот начал ее печатать без разрешения автора в журнале «La Revue étrangere». Бальзак был в ярости и в отместку запретил дальнейшую публикацию романа в «La Revue de Paris», одним из совладельцев которого был Бюлоз, а официально возглавлял Бриндо. Но «товар» был оплачен, и писатель в очередной раз оказался виноватым. Не прав был и Бюлоз, так как отправил в Санкт-Петербург текст, не получив предварительно «добро» автора. Последовали процессы «Бальзак против Бюлоза» и «Бюлоз против Бальзака». Справедливость была восстановлена, но всецело зависящие от всемогущего Бюлоза критики обрушили на его противника ядовитые нападки. Надо было воздать им по заслугам, а для этого необходима трибуна. Неожиданно Оноре узнал о продаже убыточного легитимистского журнала «La Chronique de Paris», весьма посредственного, подписчиков которого можно было пересчитать по пальцам одной руки. Издание принадлежало журналисту Уильяму Даккету, печатали его Максимилиан де Бетюн и Анри Плон. Бальзак не колебался ни секунды: иметь собственный журнал, самому выбирать темы статей, окружить себя знаменитостями – вот о чем он всегда мечтал!

И двадцать четвертого декабря 1835 года основывает товарищество по изданию «La Chronique de Paris». Решено, что журнал будет выходить дважды в неделю – в воскресенье и четверг. Восьмая часть акций принадлежит Даккету, еще одна – Бетюну, остальные шесть – Бальзаку. Преимущество этой сделки в том, что новому владельцу требуется лишь сто двадцать франков, чтобы вступить в товарищество – он вытаскивает «La Chronique de Paris» из грязи. Однако, помимо этого, предусмотрен оборотный капитал в сорок пять тысяч франков, обеспечить который будет непросто, но Оноре рассчитывает на успех первых номеров журнала. Ничто не в силах пошатнуть его оптимизм, он уже готов на страницах нового издания дать слово Гюго, Готье, Альфонсу Карру, критику Гюставу Планшу, короче говоря, всем писателям, составляющим славу Франции. Предупрежденный об этом ударе по собственному превосходству, Бюлоз вне себя от гнева пишет Жорж Санд: «Я поссорился с Бальзаком, который собирается сотрудничать с плохонькой газетенкой, которая не раз скверно о вас отзывалась. Это „La Chronique de Paris“. Уверяю вас, что не собираюсь извиняться, я никогда не мог его понять и мало ценю его манеру письма, столь востребованную читателями». Потом добавляет: «Забыл сказать вам волшебную, удивительную, поразительную новость: это альянс Планша, Гюго и Бальзака, которые собрались делать газету, о которой я вам рассказал. Планш должен нам две тысячи шестьсот франков, он не желает работать, я отказался дать провести себя, и он уцепился за Бальзака, которого любит, вы знаете как, впрочем, он целует даже задницу Гюго, которому просто поклоняется. Великолепный союз! Что за люди, как они понимают и любят друг друга! Вам смешно? И эта коалиция угрожает мне! Через три месяца Планш признает себя побежденным, Бальзак посчитает выполненной свою миссию, а Гюго сделает ребенка Жюльетте Друэ! Бойтесь за меня!»

Его конюшня нуждается в хороших лошадках, и Бальзак поручает Жюлю Сандо привести молодого Теофиля Готье, который только что опубликовал свою «Мадемуазель Мопен». Оноре вполне оценил его талант. С уважением неофита отправляется Готье на улицу Кассини, где тот вновь временно обосновался. Недалеко от дома автора «В поисках абсолюта» он замечает на ограде сада объявление: «Абсолют, торговец кирпичом». Не эта ли странная вывеска дала название книге? Когда он переступил порог дома, ноги стали ватными, в горле пересохло. Полный, радушный хозяин встретил его в белой кашемировой рясе с капюшоном, подпоясанной шнуром. «Его съехавшая на спину ряса открывала шею атлета или быка, круглую, словно обломок колонны, без видимых мышц, атласную, белую, контрастировавшую с более ярким цветом его лица», – расскажет Готье. Он отметит также «сочные, изогнутые, готовые к смеху губы», нос, «квадратный на кончике, разделенный на две дольки», «густые, длинные, тяжелые черные» волосы, «прекрасный, широкий, благородный, гораздо белее, чем остальное лицо», лоб, черные с золотыми отблесками глаза, которые могли «читать сквозь стены и грудную клетку, сразить наповал бешеного дикого зверя, глаза суверена, ясновидца, укротителя».

Расположив к себе посетителя парой добрых слов, Оноре взял с него обещание написать несколько статей и пригласил к завтраку. Угощение было восхитительным, они ели обильно и весело, болтали о литературе. Бальзака, казалось, тревожил собственный стиль, он сожалел, что никто не обращает на него внимания. «Действительно, – замечает Готье, – ему решительно отказывали в этом достоинстве… Несмотря на известность и популярность у читателей, Бальзак не был признан корифеями романтизма и знал об этом. Все поглощали его книги, но никто не принимал всерьез, и даже для самых преданных своих почитателей он долго оставался лишь самым плодовитым нашим писателем и ничем больше». Уходя, Готье был покорен простотой, мягкостью и остроумием этого экстравагантного персонажа, вырядившегося в рясу, у которого был одинаково хороший аппетит и к жизни, и к сочинительству. Бальзак, в свою очередь, был очарован новобранцем, который сдержит слово и напишет статьи. Так же поступят Альфонс Карр и Шарль де Бернар. А Гюго не захочет скомпрометировать себя сотрудничеством с неопределенного назначения журнальчиком. Оноре тем временем уверен, что у его издания будет признание и оно принесет прибыль. Не сомневается, что, опираясь на него, пустится, наконец, в политику, займется однажды управлением страной. Мечтает о королевских почестях сотрудникам «La Chronique de Paris» и себе самому, о том, что станет его полновластным хозяином и навсегда расстанется с нуждой.

В ожидании этих чудес необходимо найти средства для начала деятельности. Пятнадцать тысяч франков он занимает у щедрой госпожи Делануа, настойчиво просит у Сюрвиля, который одержим грандиозным проектом канала, что сулит немалый доход. «Скажи моему доброму Сюрвилю, что это первый шаг к власти», – умоляет сестру, после чего нанимает в качестве секретарей двух молодых людей, без гроша в кармане, но с хорошей родословной: «Двое моих секретарей – молодые люди, которым не чужды мои политические упования». Ганская удивлена, что он не упоминает Сандо. Бальзак объясняет: «Сандо исключен. Сандо, в отличие от этих господ, не придерживается легитимистских убеждений, он не разделяет мои воззрения. Между нами все сказано. Я сделал все, что мог, дабы убедить его в необходимости абсолютной власти. Он глуп… Итак, вы видите, что открылся новый неисчерпаемый источник, и над ним придется потрудиться. Бедук проявляет свое могущество. Только надо еще больше денег и таланта. Не знаю, где брать деньги». Отсутствие средств, впрочем, не мешает ему приглашать по субботам на изысканный обед редакторов своего журнала. Попутно они обсуждают следующий номер, обмениваются окололитературными сплетнями, покусывают принадлежащих враждебному лагерю собратьев, поздравляют добившихся успеха друзей, перебрасываются сальными шутками. Бальзак охоч до игры слов, каламбуров, анекдотов, заразительно смеется. Покинув его, гости отправляются спать, сам он – принимается за работу. Ночь напролет сидит за столом в своем монашеском одеянии, пишет, правит. Это схватка не на жизнь, а на смерть с мыслями, словами. На заре Оноре выходит из нее победителем, но совершенно разбитым. «Когда камин гас и в комнате становилось прохладно, его голова дымилась, а от тела исходил видимый пар, как от лошадей зимой», – будет рассказывать Теофиль Готье.

Плоды труда писателя в этот период поражают количеством и разнообразием: рассказы для «La Chronique de Paris», множество политических статей, в которых он высмеивает Тьера и Гизо, называя «флюгерами». В том, что касается политики внешней, его решительные соображения оказываются пророческими: он предрекает войну между Россией и Англией за господство на Средиземном море (которая разразится в 1854–1855 годах в Крыму); будучи сторонником франко-русского альянса, критикует «чудовищный» союз Франции с Британской империей; заявляет, что объединенной Германией будет править Пруссия (что и случится в 1868 и 1871 годах); сожалеет об отсутствии внятной концепции французской внешней политики, которую без особых усилий могли бы набросать Мазарини и Ришелье. И, наконец, в собственном журнале публикует «Историю разбирательства, причиной которого стала „Лилия долины“».

Процесс против Бюлоза Бальзак после многочисленных отсрочек выиграл, судьи встали на сторону художника, а не предпринимателя. Писатель ликовал, теперь он был одержим признанием прав литературной собственности. Разве допустимо, что в соседней Бельгии, например, издатели без зазрения совести грабят французских литераторов, не уведомляя о публикации их книг и ничего им не выплачивая? Для него продукция, вышедшая из-под пера, ничем не отличается от той, что выращена руками фермера. Он продает плоды своей умственной деятельности, как земледелец плоды своих полей. И так же имеет право на защиту, в какой бы стране его товар ни продавался. В то время подобные суждения были в новинку, хотя, опираясь именно на них, его собратья по перу создадут позже Общество литераторов.

Блестящее содержание не спасало «La Chronique de Paris», читатели колебались, подписчиков было мало – триста за полгода вместо ожидаемых двух тысяч. Среди сотрудников лишь один Бальзак продолжал верить в успех. Двадцать седьмого марта 1836 года он посылает Ганской очередную победную реляцию: «Мы – в оппозиции, проповедуя абсолютную власть… Согласитесь, есть в этом нечто величественное. К тому же за три месяца моего руководства журнал с каждым днем приобретает все большее уважение и авторитет».

На следующий день Оноре пытается обаять одного из вкладчиков товарищества, угощая обильным обедом, приготовленным знаменитыми кулинарами Шеве и Вефуром, которые привели с собой и метрдотеля. В меню филе осетра, копченый окорок, запеченная птица, спаржа, ананасы. Эту роскошь он так объясняет Ганской: «Вы знаете, что дают взаймы и доверяют только богатым. У меня все дышит изобилием, достатком, богатством успешного художника. Если на столе у меня будет взятое напрокат серебро, ничего не выйдет… Дело с „La Chronique de Paris“ выгорело благодаря полученному мною кредиту… Вчера один из моих друзей справедливо заметил: „Когда будут делать ваш скульптурный портрет, надо будет выполнить его в бронзе, так лучше будет видно, что вы за человек“».

Не будучи бронзовым, писатель старается устоять при каждом новом ударе. Великолепный обед, с которым он связывал столько надежд, не дал результата. Руководство журналом и редактирование статей мешало ему удовлетворять требования издателей, в частности госпожи Беше. Красавица вдова собиралась выйти замуж за некоего землевладельца и оставить издательское дело, но прежде, чем воспарить к семейному счастью, прояснить отношения с Бальзаком, которому любезно заплатила вперед. Теперь она требовала произведений согласно выплаченной сумме, которые составили бы два тома, и угрожала автору судом. Отчаявшийся Даккет решил продать свои акции «La Chronique de Paris», но покупателей не было – только Бальзак и Верде, заплатившие ему векселями. Сотрудники отказывались работать, опасаясь, что не получат вознаграждения, уволились и секретари. Словом, все пустились наутек. Оставшись в одиночестве, отрезвленный, главный редактор изнурял себя отчаянными просьбами, пытаясь занять денег у друзей. На первом месте оказался бравый доктор Наккар, давший несколько су и выразивший беспокойство по поводу его здоровья. Он волновался, что пациент не справится с одолевавшими заботами.

Не так давно Бальзак оставил квартиру на улице Батай, в которой теперь останавливался, приезжая в Париж, один из сыновей его друзей Шенбургов. Сам он вновь воцарился в своей обители на улице Кассини, которую так предусмотрительно оставил за собой. Он полагал, что статус журналиста гарантирует ему защиту от посягательств национальной гвардии. Не тут-то было: утром двадцать седьмого апреля комиссар полиции с двумя сопровождающими пришли взять его под арест. По словам хозяина, это был «невежественный дантист», совмещавший свою «чудовищную профессию» с функциями главного сержанта, пообещавший запереть его на восемь дней в тюрьму национальной гвардии в особняке Базанкур. Сначала Бальзак попал в общую камеру, переполненную громко говорившими, бранившимися рабочими, не обращавшими на него никакого внимания. Потом Верде дал немного денег, удалось перебраться в одиночную, где была кровать, стол, стул и довольно удобное кресло. Можно было даже заказывать еду, которую приносили извне. Он вновь остановил свой выбор на Шеве и Вефуре. Писатель проводил время за гранками «Лилии долины». Сотрудники журнала навещали его, снабжали свежими столичными сплетнями. На обед, который давал заключенный, собрались Жюль Сандо, Эмиль Реньо, Гюстав Планш, Альфонс Карр. Камера сотрясалась от смеха и звяканья посуды. Неизвестная почитательница, подписавшаяся «Луиза», прислала ему розы. «Ваши цветы благоухают в моей темнице, – ответил он. – Не могу передать, какое удовольствие они мне доставили». Четвертого мая Бальзака освободили. Роскошное заточение обошлось ему в пятьсот семьдесят пять франков.

Немедленно стало известно об окончательном банкротстве «La Chronique de Paris». И тут Оноре в первый раз стало страшно. Не оттого, что теряет журнал, это он предвидел давно, – разум вдруг отказывался ему повиноваться, стало неинтересно придумывать, рассказывать, витать в облаках. Быть может, пора подумать об ином призвании, ином образе жизни? «Три дня назад во мне что-то изменилось, – делится он с Ганской. – Все прежние устремления растаяли. Не хочется ни политики, ни журналистики. Попытаюсь избавиться от „La Chronique de Paris“. К такому решению я пришел, побывав на двух заседаниях Палаты депутатов. Глупость выступавших, нелепость дебатов, невозможность победить эту жалкую посредственность заставили меня отказаться от моих планов вмешаться в политическую жизнь, разве что только в ранге министра. В ближайшие два года я попытаюсь прорваться в Академию, так как академики могут становиться пэрами, и попробую сколотить состояние, которое позволит мне стать членом Верхней палаты и стать у власти благодаря самой власти… Я настолько загружен запущенными делами и заботами, что голова моя кружится и я не могу связно писать вам».

Итак, Бальзак устремился в погоню за новым миражом. Его ободряет шумиха вокруг выигранного им дела против Бюлоза. За несколько дней Верде продал тысячу восемьсот экземпляров «Лилии», тогда как весь тираж составил две тысячи. Увы! Двенадцатого июня новая неприятность: госпожа Беше отказывается ждать. Судебный исполнитель уведомил писателя, что в течение суток он должен передать два тома, которых согласно контракту недостает для полного собрания «Этюдов о нравах». Каждый день задержки обойдется ему в пятьдесят франков. Чудовищно! Хотя, утешает он себя, это послужит необходимым для продолжения работы стимулом. Но Париж для этой гонки не годится, необхо-димо спокойствие, воздух, дружеское участие. Скорее к Маргоннам! С каким облегчением расстанется он с журналом, который камнем висит у него на шее! И Бальзак предупреждает Ганскую: «Некоторое время вы не будете получать от меня известий, я попытаюсь сбежать в долину Индры и написать там дней за двадцать два тома для этой женщины [госпожи Беше], чтобы избавиться от нее, а для этого меня ничто не должно отвлекать, и думать я должен только о том, что пишу. Пусть я околею, но обязательства выполню… Вновь я вступаю в нелегкую схватку, в которой интересам противостоят ненаписанные книги. На то, чтобы ликвидировать последний мой договор, удовлетворив госпожу Беше и написав хорошую книгу, у меня двадцать дней. И я сделаю это. „Наследники Буаруж“ и „Утраченные иллюзии“ будут написаны за двадцать дней».

«Наследники Буаруж» так и останутся на стадии предварительных набросков, но первая часть «Утраченных иллюзий» завершена за три недели в невероятном порыве творческого воображения. Она составит два тома, которые требует от него вдова Беше. Это цена освобождения. Что до второй части, то в предисловии Бальзак обещает в свое время закончить и ее, иначе полотно будет неполным. Первая часть озаглавлена «Два поэта». В ней он возвращается к своим излюбленным темам: тихая, упорядоченная провинциальная жизнь и гипнотическая сила столицы, притягивающей к себе некоторых обитателей этого тесного мирка; любовь юного ангулемского поэта Люсьена Шардона, который именует себя Люсьеном де Рюбампре, и госпожи Анаис де Баржетон, аристократки, старше его на пятнадцать лет, которая считает его писателем с большим будущим, а потом увозит в Париж, рассчитывая сделать известным; наконец, слепая преданность сестры Люсьена Евы будущему мужу, Давиду Сешару. Уже на этом этапе автор понял, что напишет продолжение, и оно будет трагическим – «Провинциальная знаменитость в Париже». Он расскажет об ожесточенной борьбе, несбывшихся надеждах, крушении героя. Герой, прекрасный Люсьен де Рюбампре, – это и он сам, только в более соблазнительном обличье, и Жюль Сандо с его слабым, переменчивым характером. Чувства, что испытывает к своему поэту госпожа де Баржетон, напоминают те, что госпожа де Берни питала к Бальзаку, но и чувства Жорж Санд к Жюлю Сандо тоже; собственный опыт владельца типографии помог создать образ Давида Сешара; а в описании взаимоотношений разных слоев общества Ангулема, заносчивых дворян и торговой буржуазии слышны отзвуки рассказов Зюльмы Карро. Его, Бальзака, поражения придали истории привкус разочарования. «Я рад, что книга, над которой сейчас работаю, именно с таким оттенком, – поверяет он Ганской, – горькая грусть придаст ей очарования. Эта история из тех, что встречают понимание, она трогает сердце. Сейчас я в маленькой комнате в Саше, в которой столько сделано! Снова смотрю на прекрасные деревья, в которые столько вглядывался, пытаясь нащупать мысль. В 1836 году я не дальше, чем был 1829-м, я всем должен и все время тружусь. Во мне кипит все та же молодая жизнь, и сердце мое – как у ребенка». Ему легко пишется, и эта легкость позволяет забыть на время, что сочиняет он эту историю, чтобы вернуть долг госпоже Беше, – безумное желание творить не дает проснуться безумному желанию жить. Муки и радости теперь не его, его персонажей. Чужая суета занимает его. Выходя из комнаты, он похож на сомнамбулу.

День двадцать шестого июня выдался знойным. Бальзак прогуливался по парку с Маргоннами. Вдруг у него закружилась голова, он упал. Апоплексический удар. Мысли мешались, Оноре не мог говорить. Неужели рассудок отказывает? Сможет ли писать, закончить «Утраченные иллюзии»? Его охватила паника. По счастью, на следующий день ему стало лучше, остался лишь небольшой шум в ушах. Роман пошел своим чередом. О передышке и думать нечего, госпожа Беше, ставшая теперь госпожой Жакийа, не отставала. Герцогиня д’Абрантес жаловалась на молчание Оноре, тот отвечал: «Вы знаете, что вышедшие на поле боя не вправе разговаривать или дать знать друзьям, живы они или мертвы. Я умираю от работы». Решив сделать главного героя поэтом, Бальзак намеревался вставить в роман стихотворения собственного сочинения. Но оказывается не в силах написать хоть одно. В порыве вдохновения обращается за помощью к Эмилю Реньо из «La Chronique de Paris»: «Скажите душке Бернару, что для „Утраченных иллюзий“ мне нужна напыщенная поэма в стиле лорда Байрона, она задумана как лучшее произведение провинциального поэта, пусть это будут стансы или александрийский стих, смешанные строфы, как ему нравится. Было бы очень мило с его стороны сделать это, так как я сам не успеваю. Мне нужно нечто вроде „Беппо“, „Намуны“ или „Мардоша“ Мюссе, кусок строк в сто». Шарль де Бернар выполнит порученное, но Бальзак останется недоволен результатом, предпочтет свою поэму, которую в 1824 году посвятил внебрачной дочери госпожи де Берни Жюли Кампи. Она называлась «Цветок Бенгалии».

Писатель просит, чтобы Зюльма Карро срочно выслала ему топографию Ангулема. Ее ответ быстр и точен: «Ворота, через которые мы попадаем в Ангулем, расположенные практически напротив собора, называются воротами Святого Петра. Улочка, которая берет начало на площади Мюрье, – это улица Больё, другим концом она выходит на прекрасное место для прогулок, которое называется точно так же». Бальзаку достаточно этих нескольких строк и собственных разрозненных воспоминаний, чтобы воскресить город с его домами, небом над ним, его запахами, лицами. Ему не обязательно быть где-то, чтобы жить там: он вездесущ, он ясновидец.

Четвертого июля Бальзак возвращается в столицу и оказывается у изголовья агонизирующего журнала: мало читателей, ни одного подписчика, нет больше и надежды. Во что бы то ни стало надо прекращать выпуск. Ликвидация дела означала для него восемнадцать тысяч двести семнадцать франков в пассиве, без учета долга госпоже Делануа – двадцать четыре тысячи, и папаше Даблену – пять тысяч. Цифры внушительные, Оноре не знал, огорчаться от того, что в его распоряжении больше нет печатного издания, или радоваться, что привез из Саше новый роман. Да, конечно, ему уже заплатили. Но для писателя дороже, и это ни с чем не сравнимое счастье, знать, что доплыл, что книга завершена. Выручка со временем забывается, сознание хорошо выполненной работы – никогда. И в этом смысле Бальзак уверен, что партию выиграл. «Утраченные иллюзии» его героя станут для автора прекрасной, прочной реальностью.