"Последняя игра" - читать интересную книгу автора (Рыбин Алексей Викторович)

Глава одиннадцатая

Михалыч положил телефонную трубку и улыбнулся. Вот везет, так везет. Чистая случайность, а как кстати. Он уже чуть голову себе не сломал, раздумывая, как бы убрать этого наглого, всюду сующего свой нос, да ладно бы, только нос, а еще и покупавшего что ни попадя, выхватывающего прямо из-под руки Михалыча лакомые куски, Крепкого. Андрюшеньки Быкова, будь он неладен…

Но сейчас – все, конец ему. И как славно! Нарочно не придумаешь! По обвинению в двойном убийстве, вымогательстве, разбое… Ну просто сказка.

Михалыч знал, что иногда крупные авторитеты залетают на ерунде. За его долгую жизнь такое случалось не раз, но чтобы так, что называется, в елочку, в самый нужный момент был чистенько и быстренько убран опасный соперник, это просто чудо. Господь все-таки, наверное, на его, Михалыча, стороне играет.

Крепкий хотел слишком многого. Слишком. И это надо было пресечь, иначе запутал бы он все дела, которые Михалыч тщательно выстраивал, планировал, подключал к ним неимоверное количество чиновников. Последние и не знали, чью игру они играют, кто на самом деле стоит за всей историей со строительством дорог в области и чей в этом интерес. Не простого же народа, автолюбителей сраных и директоров заводов, заинтересованных в том, чтобы их гребаные грузовички быстрее курсировали между заводами, складами, базами и магазинами… Кому до этого сейчас дело есть? Да никому. Страна живет объедками, летящими в нее со столов бандитов и чиновников. То, что не поместилось в живот за обедом, – на пол, хватай, беднота, налетай, рви, пользуйся добротой нашей… Пока.

Так же и с дорогами этими. Заработаем деньги на их строительстве, а дальше – пользуйся, народ, не жалко. И пусть потом гундосят, что не в том месте проложили, что не так асфальтом залили, что ездить неудобно… Как надо, так и проложили, каким надо асфальтом, тем и залили. Хорошо, привыкли все на «безалаберность» валить. Бля, безалаберность. Да любой немецкий бухгалтер позавидовал бы – не то что каждая копеечка учтена и просчитана, а каждый камешек щебенки именно того сорта, какой нужен, по той стоимости взят и с того комбината, какого нужно, чтобы общий баланс сошелся… А как иначе? Иначе денег не заработаешь! Чтобы играть сортами кирпича, марками стали и прочего, нужно очень хорошо следить за их стоимостью, за предприятиями, где они производятся, директоров контролировать, все контролировать. Все! Всю, мать ее, промышленность, которой, как говорят, в России нет. Пусть говорят. Пусть. А пока говорят, она производит, миленькая, работает… А то, что не видно того, что она производит, так и не надо. Кому надо, тот видит. И деньги платит за то, что сделано. И еще больше – за то, что не сделано…

А Крепкий – сука, другого слова нет. Только в Питере сотни две человек задействовано в этой работе, и все ждут своих дивидендов, а этот мальчишка решил взять и все под себя подгрести. Приватизатор хренов! Занимался бы своими гопниками, ларьками у метро. Хорошо у него получалось. Гонял хулиганье по всему городу. С тех пор и в авторитетах ходит. Так со своей работой справлялся, что именно в ту пору самых влиятельных людей в дружки себе заимел.

Но нет такого авторитета, которого нельзя было бы свалить. И Михалыч свалил бы его, рано или поздно, да вот, подвернулось, подфартило, и напрягаться не надо… После неудачного покушения в лесу Михалыч думал, что Андрей затаится, усилит охрану, а ему, мальчишке, все как с гуся вода. Ну и доигрался. Бог принес этих гопников в Настькину квартиру. Теперь все. Кончен бал, тушим свечи. Из Крестов Андрюшенька уже не выйдет. Для этого есть много способов, для этого и денег никаких не жалко. Да и какие это деньги по сравнению с теми, что Михалыч сэкономит, не имея в городе такого наглого соперника.

Михалыч по многим причинам не принимал радикальных мер по отношению к Андрею очень долгое время. Во-первых, его гнев, дошедший чуть ли не до истерики, в которую впал Михалыч, узнав об афере Крепкого с земельными участками, сменился через некоторое время спокойным наблюдением и, в конце концов, предложением посильной помощи. Вопрос о физическом устранении этого выскочки был Михалычем для себя решен окончательно, но он решил выждать и нанести удар в тот момент, когда Андрей вложит накопленные деньги в строительство, чтобы потом, когда его не станет, воспользоваться дивидендами с его капиталов.

Кроме того, нынешний статус Михалыча вынуждал его временно уйти от общения с откровенными криминальными авторитетами, выражаясь ментовской терминологией, работавших «на земле». Слишком на виду он был. Недаром говорят, что, чем выше человек взлетел, тем виднее он, тем осторожней должен быть в своих связях и делах. И наивно было бы думать, что прошлое Михалыча было секретом для всех. Для большинства, для того самого мифического «народа», на который он якобы работал, может быть, и было. Но для многих в мэрии он являлся не то чтобы открытой книгой, но некоторые факты его биографии время от времени всплывали в мутных слухах, плавающих в курилках околоправительственных залов заседаний и буфетах.

Так что все связи с «земными» бандитами Михалыч, по возможности, законсервировал. Он видел, что то же самое, в общем-то, сделал и Андрей. Хотя вся его организация изначально строилась на силовиках, он передал бразды непосредственного правления своими бойцами Кислому – господину Киселеву, как величали его на модных тусовках, в основном кинематографических, а сам пошел в чистый бизнес. Хотя не брезговал иногда и сам выезжать на акции, любил он это дело, с детства спортом занимался, драчун, мать его так.

И еще один момент был не из приятных. Старые подельники Михалыча, законники, не очень одобряли его это «хождение во власть». А если уж быть точным, то совсем не одобряли. Не воровское это, мол, дело… Помалкивали пока, правда… Но Михалыч знал, что если дойдет до кого, что он в своих политических игрищах порешил настоящего авторитетного парня, то… Не то чтобы боялся Михалыч этих старых воров, но отношения портить с ними не хотел. Глядишь, пригодятся старички еще… Всякое может случиться. А шороху они еще вполне в состоянии навести в городе, будь здоров, как говорится, не кашляй…

Отслеживал Михалыч и вливания Крепкого в кинематограф. Это была, если правильно дело поставить, конечно, золотая жила. Во-первых, отмывка денег, безболезненная, быстрая, надежная, да еще и престижная… Во-вторых, возможность совершенно бесконтрольных и приличных заработков благодаря видеопиратству. Эту отрасль народного бандитизма Андрей тоже имел в разработке, но пока до нее не добрался. Там были свои хозяева, и их нужно было сначала, как водится, долго обхаживать, чтобы, приблизившись вплотную, нанести потом решающий и окончательный удар.

Начать надо с Андрея, но тут все ясно. Один звонок, потом встреча со Столыпиным – фамилию-то какую имеет, собака, хоть и не зам Генерального, но в прокуратуре не последний человек. Все может. Ну почти все. Все, что надо, короче говоря, в его силах, а что не входит в круг полномочий Столыпина, может он – Михалыч. Так можно работать… А Столыпин уже привык кормиться из его, Михалыча, руки. Прискачет сегодня как миленький. Обсудят детали, цену… Денег, слава Богу, хватит за этого Крепкого забашлять, чтобы умер в тюряге от сердечной недостаточности…

Это сделает Столыпин, а уж остальное, он, Михалыч. Тряхнет стариной. Теперь уже можно будет всю его команду разгромить. Всех бойцов, конечно, гасить смысла нет, но ключевые фигуры нужно убрать. Этого, Кислого, дружка его первого и заместителя по силовым вопросам, Валеру-Брюзгу, еще кое-кого… А бойцы – что бойцы? Бойцам и он работу найдет, пристроит их куда-нибудь. Если возбухать не будут. А то слухи ходят, что у Андрея в команде все больше народ принципиальный работает… Поглядим…

Да и с Настей надо кончать… Жалко, конечно, не зверь ведь Михалыч… Но – работа есть работа. Если уж зачищать, то зачищать все. А девчонка талантливая, способная. Тем и опасна. Уж слишком крута стала. Слишком много знает. И в первую очередь – про него, Михалыча. Она его ведь своими глазами наблюдала, как он у Клементьева на даче сторожем был, ворота запирал-отпирал… Знать она не могла, что кроме этой работы они с Клементьевым и другие вопросы решали, но все же не дело такого свидетеля на воле держать. Это ей сейчас – восемнадцать, девочка еще, а станет ей двадцать пять – так она весь город строить начнет по стойке «смирно»…

«Ничего, последнюю свою работу сделает, а там поглядим, – думал Михалыч. – Сделаем как-нибудь быстро и не больно, незаметно… На дискотеке какой-нибудь наркоты пережрет… Хотя не жрет она наркоту… Ну придумают ребята…»

«Ребята» для подобного рода дел у Михалыча были. Тоже, к слову сказать, служащие в аппарате мэрии. Врачи, понимаешь… Все что хочешь тебе сделают, любой диагноз… Хоть цирроз печени, даже если ты в жизни глотка вина не сделал, борщей не посолил да не поперчил… Устроют за милую душу. Далеко химия шагнула, слов нет.

Он вызвал секретаршу и откинулся в кресле. Михалыч не любил свой кабинет в офисе на Московском проспекте, в самом его начале, недалеко от Сенной, сумасшедшей площади. Словно в насмешку над ним, Михалычем, судьба бросила его в этот район, где он начинал мальчишкой, еще до войны, постигал тайны ремесла щипача…

– Оленька, – сказал он ласково. – Сделай мне чайку с травкой, а?

Оля усмехнулась, правда, про себя. Не дай Бог позволить себе такие вольности при старике… Заживо съест. Она понимала, что ему просто приятно на нее смотреть – мог бы ведь и по селектору связаться, так нет, гоняет из кабинета в кабинет – чайку ему, минералочки… Ну да ладно, за такую зарплату, да еще регулярно выплачиваемую, можно и побегать за чайком-минералочкой.

Когда «Оленька» вышла, Михалыч нажал кнопку памяти на небольшой кабинетной телефонной станции и поднял трубку.

– Алле. Игорек, ты? Встретиться надо. Сегодня, срочно. Есть возможность отличиться. Давай, давай. Как всегда, на дачке… Все, жду.

Молодец, Игорек… Хотя он «Игорек» только для Михалыча, ну и для жены, наверное. Игорь Сергеевич большая шишка. Но ему при всем при этом объяснять десять раз не надо – что да как, да куда ехать, да зачем, да о чем говорить. Сказано – надо, значит, будет. И то – он денег у Михалыча уже столько высосал, куда девает только, непонятно? Ездит на ведомственном «Форде», своей машины даже нет… Дачка-развалюха в Мартышкино… «Копит, что ли, гнида?..» – ласково подумал Михалыч.

Вечером они встретились на бывшей даче Клементьева, которая на короткое время после его смерти перешла в ведение отмороженного бандита Кривого, а сейчас наконец снова обрела нормального, степенного, каковым он сам себя считал, хозяина в лице Михалыча.

После того как выпили по рюмашке, чем Михалыч подчеркивал неофициальность и дружеский характер встречи – по рюмашке, не больше, это делу не помешает и напряжение, если таковое и есть, снимет, – хозяин перешел к делу.

– Слушай, Сергеич… Тут арестовали днями одного…

– А-а, ты об этом… Ну конечно, конечно… Господин Быков. Он интересует?

– Угадал.

– Да тут долго угадывать-то и не надо. Не шпана же какая тебя может задеть, так?

Михалычу не нравился этот покровительственно-начальственный тон, каким разговаривал с ним Столыпин, но пусть его, пусть потешится… Михалыч-то знает, что, возникни надобность, исчезнет господин Столыпин из прокуратуры, как и не было его… Столько он мог про него рассказать всякого, и не только рассказать, а и видео кое-какое имелось, и показания свидетелей… Взятки – святое дело. Отличная статья, для любого чиновника годится. Простенько и со вкусом.

– Так что тебе господин Быков? Не угодил чем? Чего хочешь?

– Как тебе сказать? Не то чтобы он мне уж так не угодил… А для города-то, сам посуди, – нужны такие деятели? Он же адвоката возьмет классного, деньги у него есть… Вот и что в суде будет, смекни? Ты же у нас законник… Много вы посадили авторитетов?

– Ну, знаете ли, господин Логинов, – Столыпин обратился к нему преувеличенно-официально. – Я так думаю, что стараниями разных добрых друзей все они на свободе. Не было бы друзей, сидели бы как миленькие…

– Намекаешь?

– Намекаю.

– А зря. Не надо. Не надо, Игорек, намекать. Ситуация не та. Много людей обеспокоены тем, что этот Крепкий выйдет на свободу как ни в чем не бывало и снова начнет все крушить вокруг себя. Ты же в курсе его специализации.

– Я в курсе. Так что ты хочешь? Чтобы он не вышел?

– Это не я хочу. Это весь город хочет. И город готов даже некоторые убытки понести, только бы избавиться от такого гаденыша…

– Во как. Это-то понятно…

«Понятно тебе, сучара ментовская, – с неожиданной злостью подумал Михалыч. – Тварь продажная. Понятно ему, понимаешь… Привык, сука, бабки получать за то, что дружков своих обманывает и предает, паскуда…»

Он улыбнулся и продолжил:

– Да, готов город заплатить. Ведь в камере всякое может случиться. Сам знаешь. Заболеет человек или ударится ненароком… Упадет, понимаешь, сверху ночью, головой…

– Да ладно, не гони, понял все, понял.

Столыпин закурил и, прищурив глаза, посмотрел на старика. Дожили. Михалыч уже заказное убийство в городе организовать не может… Вернее, может, но такую фигуру, как Крепкий, пойди, замочи… Это не директор банка, который на работу ездит одним и тем же путем, которого вычислить можно за неделю хорошего наблюдения, все по метрам рассчитать, оружие подобрать и шлепнуть, как в тире. И живет этот Крепкий – то в одном месте, то в другом, то в третьем… Мотается по городу на разных машинах, обедает где попало, охрана дома всегда на лестнице дежурит. В парадняке не прищучишь… Да и статус у него – мама, не горюй. Не всякий возьмется. У него ребятки отмороженные, за шефа на части порвут.

– Не знаю, Михалыч, что тебе и сказать-то…

Михалыч усмехнулся. Фамильярность обращения говорила о том, что наконец-то пробрало Столыпина, серьезно задумался о проблеме.

– Понимаешь, очень уж он лакомый кусочек. Для многих. На него можно ведь любому слежаку столько списать. Столько навешать. И дело крутить можно бесконечно. Это же клад. Сам в руки пришел, с ним работать и работать, сказка просто…

– Ага. И адвокатам тоже… Заработок на годы вперед обеспечен. И обслуге тюремной. Я понимаю. А если сумма будет такая, что и их интерес покроет?

– Большая сумма нужна, Михалыч.

«Он еще указывать мне будет, сучара…»

– Договоримся, Игорек. Договоримся. Сумма большая, да ведь и мы с тобой люди не маленькие, так?

– Так-то так… А шобла его? Что с ней будет?

– Шоблу я на себя беру, – тихо сказал Михалыч. – Этот вопрос тебя пусть не волнует. Я ведь тоже, Игорь, не такой ветхий, как тебе, может быть, кажется. Тряхну стариной.

– Ну тогда договорились, – кивнул головой Столыпин.

– Как же это – договорились? – удивленно поднял брови Михалыч. – Еще ни до чего не договорились. Вот, возьми-ка, – он вынул из кармана пиджака небольшой бумажный сверток. – Тебе же понадобятся деньги на предварительные расходы? Вот, это тебе чисто на расходы, – повторил он, подчеркивая свою мысль. – А гонорар – посчитаем. Сядем спокойно, прикинем… Чтобы не обидеть никого… Дело важное, торопиться не следует… Но и тянуть нельзя, – закончил он резко. – Понял меня?

– Понял, – смущенно ответил Столыпин. – Все будет нормально, все сделаем. Как всегда. Ведь претензий не было пока что?

– Пока что не было.

Из голоса Михалыча исчезло старческое дребезжание и этакие всепрощенческие, дедовские нотки. Злым стал его голос, жестким, с металлическим призвуком.

– Я отвечаю, – еще раз сказал Столыпин. – Я отвечаю…

Когда он уехал, Михалыч легко поднялся из-за стола, прошел на второй этаж в кабинет и сел за письменный стол, украшенный несколькими телефонными аппаратами, компьютером и сканером. Именно – украшенный, ибо компьютером, факсом и многочисленными, сложными аппаратами с памятью, автодозвоном и прочими штучками Михалыч никогда не пользовался, и достались они ему в наследство от администратора Кривого Саши – господина Брянцева. Ни Михалыч, ни прежний хозяин дачи, Клементьев, не умели пользоваться этими новомодными хитроумными машинами.

– Наполеон прекрасно без компьютера обходился, – говорил Клементьев в свое время. – И Сталин. И Гитлер, если уж на то пошло…

Михалыч придерживался того же мнения. Он постучал пальцами по клавишам и поднес трубку к уху.

– Артур? Ну чего вы там? Готовы? Ну валяйте, ребятки, с Богом…

Он положил трубку, встал и пошел вниз. Спустившись на первый этаж, Михалыч свернул в кухню и, открыв почти незаметную дверь, словно прорезанную в ровной, обшитой вагонкой стене и совершенно сливающуюся с ней, пошаркал по темной узенькой лесенке, ведущей в подвал, соединяющийся с подземным гаражом.

В принципе это было что-то вроде бомбоубежища – все двери и ворота, ведущие сюда из дома и из наземного гаража, можно было задраить изнутри так, что только мощная взрывчатка, заложенная с расчетом на узконаправленный взрыв, могла открыть проход в подвал.

Сейчас путь, ведущий сюда из кухни, был свободен. Михалыч вошел в полуосвещенный несколькими лампами дневного света зальчик, почти пустой, за исключением нескольких борцовских матов и боксерских груш, висящих возле стены, свернул в узкий, в отличие от зала, ярко освещенный и длинный коридор.

– Пацаны! – крикнул он. – Вы здесь?

– Кхм-кхм, – услышал он за спиной и, с трудом сдержавшись, чтобы не вздрогнуть, обернулся.

– Даня, привет, дорогой! – растянув губы в улыбку, сказал Михалыч. – Как сам?

– Нормально, – ответил Даня. Это был подросток лет двенадцати, небольшого роста, худенький, с короткой аккуратной стрижкой. Одет был Даня в хороший, настоящий, не с оптового рынка, спортивный костюм и такие же дорогие, удобные кроссовки.

– А где Тигран?

– В ванной. Моется, – уточнил Даня.

Михалыч молча посмотрел на него, словно оценивая. Никак он не мог привыкнуть к тому, что пацаны появлялись вот так вдруг, за спиной. И где он, интересно, прятался в пустом-то зале? Откуда вышел? Впрочем, это уже стало обычным делом. Оба парнишки, одногодки, которых Михалыч подобрал на улице с год назад и привез сюда, были молчунами, исчезали и появлялись совершенно неожиданно и бесшумно. Они никого, кроме Михалыча, этим не пугали, поскольку жили в таком режиме, что почти никого, кроме него, не видели месяцами. А тех, кого видели, мало чем можно испугать…

Они оба обращались к Михалычу на «ты», это тоже сразу было определено и не обсуждалось. Хорошо, хоть «дедушкой» не называли.

– Стреляли сегодня?

– А как же? Стреляли…

– Ну и как?

– А посмотри там, – Даня махнул рукой в конец коридора.

Михалыч кивнул, улыбнулся, хотел было потрепать парню волосы, но, подумав секунду, не стал этого делать. Он пошел к тупику, которым заканчивался коридор, чувствуя лопатками холодок от взгляда мальчика, пристально смотрящего ему в спину.

Подойдя к мишеням, стоящим на штырях и являющих собой силуэты человеческих фигур с кружочками в разных местах: там, где у человека должно быть сердце, на животе, на голове, он внимательно изучил россыпь дырочек. Дырочки светились отраженным от задней стены светом и лежали кучно, все в кружках…

Михалыч повернулся и, подняв руку, показал Дане поднятый большой палец.

– Молодец! – крикнул он через коридор, но не заметил, чтобы Даня как-то на это отреагировал. Вот настоящий отморозок. Звереныш… Надо же, подобрал на свою голову. Может быть, их тоже, того…

Но если честно, Михалычу было жалко ликвидировать этих ребят. Да и с чего бы их ликвидировать? Из-за того, что нервы у Михалыча шалят? Что ему, понимаешь, неприятно, когда в спину смотрят? Ерунда. А такие уникальные киллеры – они не то что на дороге не валяются, ничего равного им ни в Питере, ни в Москве нет…

Михалыч так и думал про Даню и Тиграна – не «никого», а «ничего», подчеркивая неодушевленность этих пареньков, которые больше походили на хорошо сработанных роботов. Да и сам он к этому руку приложил, чем меньше в них останется человеческого, тем лучше. Спокойней как-то. А то растут пацаны, и с годами проблем будет вставать все больше и больше. Лучше уж сразу себя обезопасить.

Он предпринимал все возможные действия, чтобы свести на нет количество желаний у этих ребят вполне естественных для их сверстников, сузить максимально круг их интересов. Тем более, что не из леса он их вытащил, а с городской мостовой взял. Видели они уже и машины красивые, и девчонок длинноногих, и то и се, и пятое-десятое… Отучать-то сложнее, чем не приучать… И Михалыч старался первое время медленно убить в пацанах всякое желание делать что-либо, кроме данной им работы, сосредоточить на этом всю их жизнь, все помыслы и стремления. Работа должна была заменить им и женщин, и путешествия, и драки со сверстниками, игрушки, книги, школу, и родителей.

Но в самом начале, когда Михалыч только привез ребят к себе и еще не посвятил в тонкости предстоящего дела, которое должно было растянуться на всю их жизнь (короткую или длинную – не знал и сам Михалыч; скорее всего, думал он, что короткую), он слишком рьяно взялся за дело.

Врачей-то было много, и хороших врачей. И препараты Михалыч мог доставать любые. То, чего нельзя было найти за деньги, можно было за большие деньги… И связи в городской управе тоже пришлись очень кстати. Константин Дмитрич Марский, врач, совмещающий работу в Военно-медицинской академии и консультации в известной всему Питеру психиатрической больнице на набережной реки Пряжки, стал у Михалыча частным гостем. Он был гурманом, и в тот период, когда он бывал здесь раза по три в неделю, не переставал виться над дачей ароматный дымок, исходящий от большого мангала, стоящего во дворе. На кухне все время в крупных чанах томилось нежнейшее мясо, вымачиваемое в чудовищно острой смеси самых экзотических маринадов и приправ, которую готовил собственноручно Марский.

Кроме денег Марский получал от Михалыча то, что в России всегда было много важнее – связи. Связи с большой буквы. Ему помогли с обменом квартиры, растаможили без проблем автомобиль, на который он, честно говоря, уже хотел плюнуть и забыть о покупке, сделанной в Германии – «дешево и сердито» показалось ему в Гамбурге, но на Питерской таможне «дешево» отпало и осталось одно «сердито»…

Теперь он приезжал в своей «БМВ» по три раза в неделю на дачу господина Лагутина – престижный врач на престижной машине, в солидное место. Приезжал и привозил с собой небольшой чемоданчик со шприцами, ампулами, таблетками, резиновыми лентами, полотенцами, привез даже пару смирительных рубашек.

И перед тем как приняться за священнодействия, за ритуальные обряды, которыми сопровождалось приготовление по одному ему известным рецептам божественного шашлыка, Марский работал в подвале с Даней и Тиграном, убивая в них склонность к побегу хоть и из очень комфортабельной, но тюрьмы, куда они попали вроде бы и по собственному желанию, но ведь желания детей так часто меняются… А Михалыч – человек серьезный, он не может как флюгер на ветру поворачиваться в зависимости от детских прихотей. Он так привык – сказано раз, значит, так и будет, как сказано. И никаких поворотов, никаких «задних ходов» быть не может.

Константин Дмитрич был человеком еще сравнительно молодым, сорока пяти лет от роду, красивым и сильным мужчиной. Был он холост, хотя нравился женщинам. И они ему нравились, причем сразу все, он ни на одной из них не мог остановиться и ни с одной не желал оставаться подолгу… Благосостояние его за полтора месяца дружбы с Михалычем выросло несоизмеримо с тем медленно ползущим процессом накопления капитала, который происходил у него до этой счастливой встречи и такой удачной работы.

Все было бы хорошо у Марского, если бы не напился он однажды сверх всякой меры, до полной потери ориентации и не выпал из окна собственной квартиры, с седьмого этажа, и не упал бы на козырек парадной, забрызгав кровью и какой-то гадкой слизью мамашу с коляской, совершавшую вечерний моцион по асфальтовой дорожке вокруг дома… Сослуживцы на похоронах и поминках тихо удивлялись, говоря друг другу, что, вот, мол, и на старуху, дескать, бывает проруха: не пил, не пил, и в голову никому прийти не могло, что Костя, такой всегда трезвый и заботящийся о своем здоровье, может так разгуляться, так ужраться…

А Михалыч в день смерти Марского сидел в подвале и смотрел на ребят, вяло и без удовольствия кушающих шашлык, приготовленный доктором. Сегодня Марский сделал им последнюю серию уколов, сказав, что теперь только таблетки – три раза в день, и все. Что в ближайшее время они никуда не убегут. Лежать будут. Выполнил Марский свою работу и теперь должен молчать. Слишком уж деликатное дело было… Вот и замолчал господин доктор, надежно замолчал, навсегда.

А ребята продолжали некоторое время оставаться расслабленными и вялыми. Спали, когда просыпались, хотели есть. Михалыч приставил к ним Слепого – на самом-то деле он был зрячий, но стрелял зато так, что в полной темноте по слуху мог легко уложить противника. За это и кличку получил. Слепой от дел отошел, годы сказывались, они с Михалычем ведь почти ровесниками были. Слепой и занимался пацанами, жизни их учил, истории всякие рассказывал, благо в его жизни было что вспомнить. Много интересного видел Слепой на своем веку, и не только видел, а и сам принимал участие в таких операциях, о которых даже в детективных книжках не пишут, фантазии не хватает придумать. Опять же стрельба в темноте… Заинтриговал, короче говоря, постепенно приходивших в себя пацанов, что и требовалось. И стал их потихоньку кроме, что называется, чисто житейской мудрости обучать стрельбе из легкого огнестрельного оружия… Что и требовалось Михалычу, ради чего вся эта история и затевалась.