"И была любовь, и была ненависть" - читать интересную книгу автора (Кикути Кан)

4

По мере того как работы подходили к концу, непосильный труд все более и более подрывал здоровье Итикуро. Но был у него и другой враг, гораздо более опасный, чем болезнь.

Сабуробэ, погибший от руки своего слуги Итикуро, тем самым показал себя ненадежным вассалом, и род Накагава был предан забвению. А трехлетнего сына Сабуробэ — Дзицуноскэ взяли на воспитание родственники. В тринадцать лет он впервые услышал подробности гибели отца. В юном сердце вспыхнул гнев, когда он узнал о том, что убийцей отца был не такой же по положению самурай, а кормившийся в их доме слуга. Глубоко в душу запала мысль об отмщении. Дзицуноскэ ходил в ивовую рощу и там учился владеть мечом. В девятнадцать лет он получил свидетельство о том, что овладел мастерством фехтовальщика, и, преисполненный радости, отправился выполнять свой долг мести. Если этот долг будет успешно исполнен, в один голос напутствовали родственники, они помогут ему восстановить честь дома.

По всей стране разыскивал Дзицуноскэ своего врага, и немало трудностей выпало на его долю в этом первом странствии. Он ни разу не видел Итикуро, и потому поиски были почти безнадежными — все равно что найти иголку в стоге сена. Кинай, Токай, Тосан, Санъин, Санъё, Хокурику, Нанкай…[14] Год за годом проходили в скитаниях. В безуспешных поисках Дзицуноскэ встретил свое двадцатисемилетие… Временами ему казалось, что гнев, ненависть к Итикуро покидают его в странствиях, полных лишений. Но он вспоминал бесславную гибель отца, думал о возложенной на него ответственности за возрождение рода Накагава, и жажда отмщения возвращалась.

С тех пор как Дзицуноскэ покинул Эдо, прошло девять лет. Весна застала его у крепостных стен Фукуока. На главном острове Итикуро найти не удалось. И Дзицуноскэ решил продолжать поиски на далеком острове Кюсю.

В первый день второго месяца, прибыв из Фукуока в Накацу, Дзицуноскэ пришел в храм Усахатиман на поклонение богам — просить их помощи в скорейшем осуществлении заветного желания. Во дворе храма он зашел отдохнуть в чайный домик. И вдруг услышал, как его сосед — судя по виду, крестьянин — рассказывает какому-то паломнику:

— Этот монах пришел когда-то из Эдо. Говорят, в молодости он убил кого-то, а раскаявшись, решил сделать что-то великое для спасения грешных душ. И вот этот ход сквозь гору Хида он пробил, можно сказать, один.

Рассказ заставил Дзицуноскэ испытать такое сильное волнение, какого он не переживал последние девять лет.

— Извините, хочу кое-что спросить у вас. Этому монаху сколько лет? — нетерпеливо заговорил Дзицуноскэ.

Крестьянин, польщенный тем, что его рассказ привлек внимание самурая, ответил:

— Весьма сожалею, я сам его не видел. А по слухам — около шестидесяти.

— Какой он ростом? — Дзицуноскэ задавал вопрос за вопросом.

— И этого я не знаю. Человек этот находится глубоко в пещере, поэтому не могу знать.

— А как его мирское имя? Не знаете?

— Этого тоже не знаю… Говорят, он родом из Касивадзаки, княжества Этиго, а в молодые годы перебрался в Эдо.

Услышав это, Дзицуноскэ подпрыгнул от радости. Перед тем как он выехал из Эдо, кто-то из родственников сказал, что враг родом из Этиго, из селения Касивадзаки, и что, возможно, там он и скрывается. „Хорошенько поищи его в Этиго“, — помнится, посоветовали родственники.

„Неужели он?! Не иначе, бог Усахатиман услышал мои молитвы!“

Обрадованный Дзицуноскэ разузнал имя старого монаха, дорогу к долине Ямакуни и как безумный помчался к врагу, хотя для дальней дороги время было не раннее — два часа пополудни. К девяти часам вечера он добрался до деревни Хида. Хотел было сразу же пойти к пещере, но передумал — лучше не торопиться. На постоялом дворе провел беспокойную ночь. Рано утром встал, легко оделся, чтобы в поединке было удобнее, и отправился к скале.

У входа в пещеру Дзицуноскэ обратился к каменотесу, выносившему осколки:

— Здесь должен находиться монах-отшельник по имени Рёкай. Есть такой?

— Как же ему не быть здесь? Почтенный Рёкай вроде как хозяин этой пещеры! — засмеялся в ответ каменотес.

„Вот-вот сбудутся мои надежды! — Радостно билось сердце Дзицуноскэ. — Но не надо суетиться“.

— А что, вход в пещеру один? — спросил Дзицуноскэ и подумал: „Как бы Рёкай не удрал“.

— Ну да. Именно для того, чтобы сделать второй, почтенный Рёкай так мучится, — ответил каменотес.

Дзицуноскэ был счастлив: наконец-то нашелся смертельный враг, которого он искал долгие годы. Итикуро теперь здесь, как мышь в мышеловке. „Пусть рядом с ним кто-то я есть, убить его не представит труда“, — подбадривал себя молодой самурай.

— У меня к тебе маленькая просьба. Сходи скажи господину Рёкай, что его желает видеть человек, специально прибывший издалека.

Каменотес скрылся в пещере, а Дзицуноскэ намочил штырь, которым меч крепится к рукоятке.[15] Он попытался представить себе, как выглядит его противник — ведь встретится с ним впервые. „Хотя говорят, что Рёкаю за пятьдесят, но он, наверное, крепкого сложения, раз руководит такими работами. Говорят также, что в молодости он прекрасно владел оружием, нужно быть настороже“.

Но вот Дзицуноскэ видит: из пещеры выходит монах в рубище. Точнее, не выходит, а, словно жаба, 'выползает. И на человека не похож — скелет. Дзицуноскэ посмотрел на эти кости, на ноги от колен до ступней сплошь в язвах и, не выдержав, отвернулся. Сохранившиеся лохмотья выдавали в этом старце монаха, но над морщинистым лбом свешивались длинные космы.[16] Моргая выцветшими глазами, старый монах всматривался в Дзицуноскэ.

— Мои глаза стали слабыми, и я не могу понять, кто вы, — сказал он.

В тот миг, когда перед Дзицуноскэ предстал этот старец, решимость его поколебалась. В глубине души Дзицуноскэ ожидал встретить злодея, вид которого вызвал бы в нем глубокую ненависть. Но перед ним сидел на коленях полуживой старик, уже почти не человек. Дзицуноскэ почувствовал отчаяние. Решимость его исчезала, он попытался вернуть ее.

— Это вы Рёкай? — спросил он старца.

— Да, это я. А кто вы? — Старик с недоумением смотрел на молодого самурая.

— Значит, Рёкай это вы. Даже обрядившись в одеяние священника, вряд ли вы можете забыть меня. Вас в молодости звали Итикуро. Вы убили своего господина — Накагава Сабуробэ и скрылись. Помните, наверное? Я сын Сабуробэ — Дзицуноскэ. Вам не убежать, готовьтесь к расплате! — Дзицуноскэ старался говорить бесстрастно, чтобы голос не выдал жалости: Итикуро принял эти слова спокойно:

— Значит, вы — господин Дзицуноскэ, сын Накагава? Действительно, человек, который убил вашего отца и скрылся, — это я, Рёкай. — Старый монах говорил так, как будто был рад встрече с сыном своего хозяина и не чувствовал себя преступником, которому грозит отмщение.

Дзицуноскэ же подумал, что старик хочет обвести его вокруг пальца.

— Десять трудных лет искал я тебя, убийцу моего отца, чтобы снести голову с твоих плеч! Наконец мы встретились. Теперь, как и положено, честно сразимся, — сказал Дзицуноскэ.

Итикуро ничем не проявил беспокойства. „Конечно, жаль умирать, не увидев законченным дело всей жизни, — думал он. — Ждать конца работ остается меньше года. Но час возмездия пришел…“ Итикуро готов был умереть.

— Уважаемый Дзицуноскэ! Убейте меня. Вам, вероятно, довелось слышать о том, что подлый Рёкай, дабы замолить грехи свои, стал прорубать туннель в скале. Я этому отдал девятнадцать лет жизни, осталось доделать только десятую часть работы. Пусть я умру, другие скоро завершат ее… Быть убитым вашей рукой и принесенным в жертву ради успешного завершения туннеля[17] — вот все, чего я хочу, — сказал Итикуро, мигая невидящими глазами.

Молодой самурай чувствовал, что ненависть безвозвратно покидает его. Монах же, тело и душу которого терзало раскаяние, готов был распроститься с жизнью в тот самый момент, когда Дзицуноскэ назвал себя, но самурая обуревали сомнения: месть ли это — отнять жизнь у старика, наполовину мертвого? Однако, не совершив мести, просто так закончить многолетние скитания и вернуться в Эдо — в этом нет никакого смысла. Мало того, придется оставить и мысли о восстановлении чести своего рода. Дзицуноскэ подумал о том, что жизнь этого человека все равно надо оборвать — если не из мести, то из расчета. Но убить человека из трезвого расчета, не чувствуя к нему горячей ненависти, — это отвратительно! Надо воскресить в себе злобу к этому безответному противнику и убить его…

Но тут, почуяв недоброе, из пещеры выбежали несколько каменотесов. Загородив собой старого монаха, они стали упрекать Дзицуноскэ:

— Чего вы хотите от него?

На лицах рабочих была ясно выражена решимость отстоять жизнь Итикуро.

— Есть причины, побуждающие меня отнять у него жизнь! Наконец-то я нашел его, и сегодня осуществится мое заветное желание. Лучше не мешайте мне! Я не посмотрю на то, что вы — посторонние люди, — сурово сказал Дзицуноскэ.

Подошло еще несколько рабочих, собрались прохожие. Они окружили Дзицуноскэ, не давая ему прикоснуться к Итикуро.

— Убивать или не убивать — так можно говорить о человеке этого мира. Вы сами видите — господин Рёкай облачен в монашеские одежды, он принял постриг. Мы, жители семи деревень долины Ямакуни, с почтением взираем на него как на вернувшегося в наш мир бодисатву! — горячо говорили люди. Некоторые заявляли даже, что убить старца — желание кощунственное и неосуществимое.

При виде того, как защищают монаха, ярость охватила Дзицуноскэ. Самолюбие самурая не позволяло ему уйти так просто.

— Даже принятие монашеского сана не может снять такого тяжкого преступления, как убийство господина! Я не пощажу никого, кто помешает мне отомстить за убитого отца! — С этими славами Дзицуноскэ вытащил из ножен меч.

Все вокруг тоже приготовились к бою. Но в это время послышался хриплый голос Итикуро:

— Люди! Усмирите страсти! Я хорошо знаю, что должен быть убит. И ход через скалу я рубил ради искупления своих грехов. Мое последнее желание сейчас: чтобы это полуживое тело умерло от руки того, кто чтит память отца. Вам не надо препятствовать…

Сказав это, Итикуро, выбиваясь из последних сил, пополз к Дзицуноскэ.

Крестьяне не раз убеждались в упорстве Итикуро и понимали, что бесполезно мешать этому человеку. Но в этот момент из толпы вышел старший каменотес. Он остановился перед Дзицуноскэ и сказал:

— Досточтимый самурай! Вы, вероятно, изволите знать, что почтенный Рёкай почти двадцать лет пробивал сквозь эту скалу ход и для исполнения своей великой клятвы не жалел ни живота, ни души. Как бы велик ни был его грех, но, наверное, невыразимо досадно ему не увидеть свою клятву исполненной до конца. Все собравшиеся здесь просят вас: доверьте нам жизнь почтенного Рёкая хоть ненадолго — пока не закончим рубить туннель. Как только пройдем туннель до конца, поступайте с ним по вашему усмотрению.

— Верно! Верно!..

Все единодушно поддержали старшего.

Видя, как обстоят дела, Дзицуноскэ понял, что не может отказать в этой просьбе. „Если убивать здесь, сейчас, могут помешать, и я только осрамлюсь, — подумал Дзицуноскэ. — Лучше подождать окончания работ. Итикуро и сейчас просит смерти, а потом, почувствовав себя обязанным, непременно сам подставит голову. Но дело не только в этом. Если я проявлю милость к врагу и дам ему возможность выполнить свою клятву, это будет не так уж плохо для меня“. Глядя то на Итикуро, то на толпу, Дзицуноскэ крикнул:

— Из уважения к монашескому сану Рёкая удовлетворяю вашу просьбу! Но о своем намерении я не забуду!

— Не извольте беспокоиться. Как только на противоположной стороне скалы появится хоть крошечное отверстие, тут же, на месте, можете отомстить Рёкаю. А до этого, пожалуйста, поживите здесь, — рассудительно сказал старший каменотес.

Видя, что конфликт благополучно завершен, Итикуро, как бы наверстывая бесполезно потраченное время, поспешил в глубь пещеры.

Дзицуноскэ был в ярости оттого, что в самый важный момент возникли какие-то помехи. Подавляя гнев, он пошел вслед за одним из каменотесов в жилище. А оставшись один, терзал себя за то, что не проявил упорства и не рассчитался с врагом, которого с таким трудом отыскал. Внезапно его охватило нетерпение. Ничего не осталось от снисхождения, которое он позволил себе, пообещав, что будет ждать окончания работ. „Сегодня же ночью забраться в пещеру, убить Итикуро и скрыться!“ — твердо решил самурай.

Но так же, как Дзицуноскэ подкарауливал Итикуро, каменотесы следили за Дзицуноскэ.

Первые несколько дней ему пришлось провести в бездействии. Начались шестые сутки. Около двух часов ночи каменотесы, уставшие от работы и ночных бдений, крепко уснули. „Сегодня ночью!“ — решился Дзицуноскэ. Он встал, взял из-под подушки меч и тихо вышел на улицу.

В весеннем небе царила яркая луна. Под ее голубым светом тенились в водовороте воды Ямакуни. Но Дзицуноскэ ничего не замечал. Крадучись, он приблизился к пещере. Валявшиеся у входа осколки камня больно кололи его при каждом шаге.

В пещере было темно. Лишь со стороны входа пробивался тусклый свет. Цепляясь рукой за правую стену, Дзицуноскэ стал продвигаться вперед. Пройдя два те, он услышал мерные удары. Сначала Дзицуноскэ не мог сообразить, что это. С каждым шагом звук нарастал и, многократно повторенный эхом, разбивал ночную тишину. Сомнений не оставалось: это были удары железного молота о скалу. Трагически-скорбные, внушающие ужас, они заставили сердце Дзицуноскэ неистово забиться. Он шел дальше, и эхо все сильнее разносило по пещере эти тяжелые удары, наконец они лавиной обрушились на него. Зная, что этот грохот приведет к монаху, самурай полз дальше. Подкравшись к старику, Дзицуноскэ взялся за меч. Но в промежутках между ударами он внезапно услышал шепот, стоны. Рёкай читал молитвы! Хриплый голос старца, как ледяная вода, обжег сердце Дзицуноскэ. Он явственно увидел безлюдную, безмолвную пустоту глубокой ночи и в кромешной тьме ее — одинокую фигуру этого человека, размахивающего молотом, сидя на коленях. Душа старца с молотом в руках возвышалась над человеческой: далекая от радостей, гнева, печали, веселья, это была душа святого, мужественная, отрешившаяся от зла и жаждущая добра. Рука, сжимавшая меч, дрогнула. Дзицуноскэ мысленным взором окинул свою жизнь и в ужасе содрогнулся, увидев себя крадущимся под покровом темноты — словно разбойник или дикий зверь, с мечом ненависти, направленным против человека, обладающего сердцем Будды, против святого великомученика, ради блага людей принявшего страшные муки.

Сотрясающие пещеру сильные удары молота, исполненный трагизма голос молящегося старика разрывали на части сердце Дзицуноскэ. Стойко, честно ждать завершения туннеля, сдержать свое слово — иначе поступить он не мог.

Глубоко потрясенный, Дзицуноскэ, нащупывая дорогу по лунному лучу, вышел из пещеры.

В хижине около утеса Дзицуноскэ проводил дни и ночи, терпеливо ожидая часа, когда скала будет прорублена. Он больше не думал о том, чтобы убить старого монаха и скрыться. Уверенный, что Рёкай не убежит и никуда не спрячется, самурай ждал, проявляя великодушие.

Дзицуноскэ проводил дни в 'безделье. А все каменотесы трудились, дорожа каждой минутой. Дух самопожертвования, казалось, передался к ним от Рёкая.

Рабочие были приветливы с Дзицуноскэ. Но каждый раз, когда они спрашивали: „Где достопочтенный самурай провел сегодня день?“, он осознавал, как никчемно живет. Мысль о том, что среди людей, работающих одержимо, один он проживает дни без цели, все чаще беспокоила его. После двух месяцев, потраченных впустую, его вдруг осенило: чем так ждать, может быть, тоже включиться в работу и тем самым приблизить час, когда она будет завершена? Ведь тогда и месть он сможет осуществить скорее. В тот же день он присоединился к каменотесам и тоже начал рубить скалу.

Так два врага стали трудиться плечом к плечу. Дзицуноскэ усердно работал, чтобы как можно раньше наступил день, когда исполнится его заветное желание. А Рёкай стремился поскорее осуществить свою клятву, чтобы вверить ненужную потом жизнь в руки самурая, верного сыновнему долгу. После того как в работу включился Дзицуноскэ, старый монах дробил скалу словно умалишенный, с еще большим исступлением.

Между тем за месяцем проходили месяцы. Дзицуноскэ постепенно понял, насколько значителен и необходим этот колоссальный труд. Дзицуноскэ поражала стойкость этого человека, рубившего скалу с неистовством воинственного демона Ашура.

Враги упорно трудились порой и ночами, когда все остальные каменотесы отдыхали после тяжелого трудового дня.

Двадцать первый год пошел с тех пор, как Рёкай вступил в поединок с утесом. Полтора года минуло с того времени, когда Дзицуноскэ отыскал кровного врага.

День десятый девятого месяца третьего года 'правления Энкё.[18] Как обычно, закончив рабочий день, все каменотесы вернулись в свою времянку. Только Рёкай и Дзицуноскэ, преодолевая усталость, прудились и в этот вечер. Было около девяти часов. Рёкай с силой опустил молот и почувствовал вдруг, что камень не сопротивляется удару, молот будто прошелся по гнилому дереву, а рука, в которой он держал его, врезалась в скалу. Из груди монаха вырвался крик. Даже полуслепые глаза старого Рёкая ошибиться не могли — из только что пробитого отверстия ясно была видна освещенная луной река. „О-о!“ — закричал Рёкай с силой, на которую только был способен. За этим безумным криком под сводами пещеры раздался и радостный смех, и плач.

— Смотрите, господин Дзицуноскэ! В эту ночь наконец исполнилось то, к чему я стремился двадцать один год! — взяв Дзицуноскэ за руку, Рёкай показал ему видневшуюся сквозь маленькое отверстие реку. Прямо под отверстием чернела земля. Сомнений не оставалось: это была дорога, идущая вдоль реки Ямакуни. Враги, взявшись за руки, заплакали от радости. Но через минуту Рёкай отступил в сторону:

— Ну вот, господин Дзицуноскэ, пришел этот день. Убейте меня. Если вы отнимите у меня жизнь в этот миг великой радости, мне в будущем будет обеспечено рождение в раю. Ну, убивайте! Завтра каменотесы могут помешать. Убейте же!

Эхо разносило по пещере хриплый голос старика. Но Дзицуноскэ сидел перед ним обессилевший, слезы, не переставая, текли по его щекам. Он смотрел на сморщенное лицо Рёкая, которое светилось исходившей из глубины сердца радостью, и думал о том, что невозможно убить такого человека. Его переполняло чувство восхищения перед подвигом, чудом, которое совершено руками этого изможденного старика; в его сердце не было места для ненависти, оно не требовало отмщения. Дзицуноскэ подполз к старому монаху и взял его руку в свою. Они забыли обо всем и, потрясенные, долго еще обливались слезами…

1920 год.