"И была любовь, и была ненависть" - читать интересную книгу автора (Кикути Кан)

3

Итикуро бежал, не разбирая дороги, не давая себе отдыха. Оставив позади почти двадцать ри, к вечеру следующего дня он добрался до городка Оогакидзай, княжества Мино. Ему некуда было деться, неоткуда ждать помощи. Он просто бежал, гонимый жгучим желанием оставить далеко позади свою прежнюю жизнь.

У ворот большого храма Дзёогандзя — главного храма секты Сянган в княжестве Мино — внимание Итикуро привлек звон колокола. Прислушиваясь к звону, он почувствовал вдруг, что его заблудшая душа, кажется, обретает опору. Он обратился к настоятелю этого храма с горячей мольбой указать ему путь спасения. Итикуро чистосердечно раскаялся во всем, и настоятель соизволил проявить участие к нему, настолько погрязшему во грехах.

Узнав о его намерении явиться с повинной, святой отец сказал:

— Для такого великого преступника, как ты, творившего злодеяния одно за другим, отдаться властям, чтобы голову твою вывесили на дереве и ты получил возмездие, — это действительно путь, который поможет тебе в этом мире искупить грехи. Но в будущей жизни тебе все равно не избежать терзаний, вечного горения в аду. Прями учение Будды, посвяти свою жизнь опасению человеческих душ. Замаливая чужие грехи, ты искупишь и собственные. Так увещевал настоятель Итикуро.

Слова старца вновь повергли Итикуро в огонь раскаяния. Он решил немедленно постричься в монахи и под руководством настоятеля храма встал на путь просветления. Его нарекли буддийским именем Рёкай, и он самозабвенно начал постигать святое учение. Не прошло и полугода, как дела и душа этого человека стали прозрачнее льда, белее инея. Не горячая ли вера была тому причиной? По утрам он углублялся в тайны учения секты; вечерами, не поднимаясь с колен, творил молитву за молитвой. Его страждущая душа стремилась к истине, и истина озаряла его разум.

Укрепившись в вере, поняв, что постигнуто все, с благословения святого отца он отправился странствовать. Душа его пылала желанием помогать людям.

Покинув княжество Мино, Итикуро направил стопы в Киото. Теперь он странствующий монах, он продолжает жить, а ведь сколько людей загублено им! От этой мысли сжималось сердце. Помогая людям, искупить хоть малую часть своих грехов — этого хотел он и ради людей готов был стереть себя в порошок. Ни на минуту не забывая, каким извергом он был прежде, в Кисо, Итикуро чувствовал себя виноватым перед каждым встречным. Ему казалось, что грехи его неискупимы.

Беспрестанно, всегда и везде Итикуро думал о людях. Он помогал путникам, измученным долгой дорогой, — вел их за руку или поддерживал сзади. Бывало, забывая о себе, вышагивал по нескольку ри, с больными стариками и детьми на своих плечах. Если на проселочной дороге попадался разрушенный мост, Итикуро приволакивал из леса деревья, приносил камни и приводил его в порядок. Когда видел, что где-то разбита дорога, носил землю, песок и ремонтировал ее. Каждый миг странствий по княжествам Кинай и Тюгоку был наполнен горячим стремлением содеять добро.

Но если его черные дела равнялись высокой горе, то добрые — лишь низенькому холмику. Он впадал в отчаяние, думая о злодействах, которые творил полжизни, и сознавая, что такими мелкими благодеяниями не искупить великих грехов. Утром, едва открыв глаза где-нибудь в ночлежке, Итикуро размышлял о том, что ему, у которого нет надежды искупить грехи, не стоит так цепляться за жизнь. Нередко возникало желание покончить с собой. Но всякий раз он находил в себе мужество и [молился о ниспослании ему случая сотворить великое благо во имя людей.

Случилось это осенью на девятом году правления Кёхо.[9]

Придя из Акамагасэки в Кокура — город в княжестве Будзян, Итикуро посетил храм Усахатиман. Затем, совершая паломничество в храм Кидзякусанра-кандзи, он отправился вверх по реке Ямакуни. От Ёккаити Итикуро двинулся через огромные красноземные поля на юг. Путь лежал вдоль зажатой в горах Ямакуни.

Осень с каждым днем чувствовалась все сильнее: багрянцем горели деревья хадзи, в полях наливался золотой спелостью рис, с крыш крестьянских домов свешивались алые плоды — район Цукуси[10] славился хурмой.

Было начало восьмого месяца. Итикуро шел по дороге, соединявшей Микути с Хотокэдзака, и любовался осенней прозрачностью горных вод, сверкающих под утренним солнцем.

В полдень он подошел к станции Хида. Пообедав в этом безлюдном месте, Итикуро снова двинулся в путь. Дорога из Хида проходила по каменистому берегу Ямакуни. Итикуро шел, опираясь на посох, как вдруг в стороне от дороги увидел нескольких крестьян. Они спорили о чем-то.

Когда Итикуро подошел поближе, один из крестьян обратился к нему:

— Почтенный монах! Вы очень кстати пожаловали. Тут у нас путник, трагически скончавшийся. Раз уж вы здесь, не откажите в любезности отслужить по нему поминальную.

„Не от руки ли разбойника погиб этот человек?“ — сразу подумал Итикуро, услышав про трагическую кончину. Воспоминания всколыхнулись в сердце, пробудив раскаяние. Он в оцепенении замер. Оказалось, однако, что это утопленник.

— Да, выглядит как утопленник… Но у него во многих местах раны… Как он погиб? — с тревогой спросил Итикуро.

— Господин монах, наверное, впервые странствует здесь и не знает про опасную цепную переправу — она недалеко отсюда, вверх по реке. Место это — самое страшное в нашей округе! В обе стороны проходят по переправе люди с лошадьми, и очень многие попадают там в беду. Вот и этот тоже… Он из Какидзакаго, что в верхнем течении реки. Погонщик лошадей. Сегодня утром, когда переходил переправу, конь взбесился, погонщик упал, а там высота — все пять дзё.[11] Вот такой ужасной смертью погиб несчастный, — объяснил один из крестьян.

— Цепная переправа? Мне уже приходилось слышать об этом опасном месте. А что, несчастья такие часто случаются? — спросил Итикуро, глядя на труп.

— В год по нескольку раз, человек до десяти погибает. Страшное это место, другого такого нет… Да еще ветры и дожди разрушают переправу, а отремонтировать как следует не удается.

Разговаривая с Итикуро, крестьяне прибрали труп. Итикуро прочитал над покойным молитву и, закончив, поспешил к цепной переправе.

Пройдя всего одно тё,[12] Итикуро увидел утёс. Правая сторона его, словно вырубленная стена, возвышалась над рекой больше чем на десять дзё. Светло-серая поверхность обрыва неровная, с острыми складками. Утес, казалось, всасывал в себя реку, и омывающая его подошву темно-зеленая вода пенилась в водоворотах. Прямо в утес упирается ровная дорога. К середине обрыва, огибая скалу, прилегает настил из связанных цепями бревен сосны и криптомерии. Жуткое зрелище! Значит, это и есть та самая переправа. С этого пастила посмотришь вниз — река, до которой пять дзё, взглянешь вверх — давит громадина утеса. Тут не только у слабонервной женщины или ребенка захватит дух и затрепещет сердце…

Цепляясь за скалу, стараясь унять дрожь в ногах и тверже ступать, Итикуро наконец перешел настил. Потам снова посмотрел на крутую скалу. И в этот миг его словно озарило. Он, чьи грехи так огромны, что небольшими благодеяниями их не искупить, должен отрешиться от всего, набраться мужества и отдать свою жизнь во имя великого дела. Ведь в своих молитвах Итикуро просил ниспослать ему тяжкие испытания. И когда он увидел переправу, где случилось несчастье с лежавшим перед ним человеком, где до десятка людей в год лишаются жизни, он загорелся желанием устранить эту опасность. Он поклялся, не щадя себя, осуществить дерзновенную идею — прорубить в скале ход длиной более двухсот кэн.[13] Наконец-то он нашел то, ради чего странствовал! Если за год спасется десять человек, за десять лет — сто, за сто лет, за тысячу — миллионы людей сохранят свои жизни!

С этого дня Итикуро всеми помыслами ушел в работу. Он поселился в келье монастыря Ракандзи. Сразу же отправился по раскинутым в русле Ямакуни деревням собирать пожертвования на строительство туннеля. Но никто не прислушивался к словам неизвестного бродяги-монаха.

— Этот ненормальный собирается продолбить насквозь скалу — более двухсот кэн. Ха-ха-ха!.. — смеялись над ним.

Но это было еще не самое плохое. Иные, выслушав доводы Итикуро, смешивали его с грязью:

— Какой мошенник! То, что он предлагает, так же возможно, как любоваться небом сквозь игольное ушко. Выдумал уловку, чтобы денег собрать побольше. Ишь, хитрец!

Почти месяц уговаривал Итикуро крестьян, но никого не смог убедить. Отчаявшись, он решил приняться за этот огромный труд один.

Держа в руках молот и долото, Итикуро стоял у подошвы скалистой громадины. Это было похоже на карикатуру. Человек собирался продолбить насквозь огромную, сжимающую реку своими изгибами скалу. Пусть это сравнительно податливая вулканическая порода, но ведь Итикуро намеревался выполнить такую работу один, рассчитывая только на свои силы!

Прохожие издевались над Итикуро:

— Все-таки он свихнулся!..

Но ничто не могло остановить Итикуро. Он вошел в прозрачную воду Ямакуни и дал обет богине милосердия Каннон. И сразу же, собравшись с силами, обрушил молот на скалу. В результате только два-три осколка отлетели в сторону. Он напрягся и ударил второй раз. И опять всего лишь несколько маленьких осколков отскочили от громадины. Итикуро нисколько не отчаивался. Вкладывая в удары всю силу, он бил по скале опять и опять. Почувствовав голод, просил поблизости подаяние. Насытившись, продолжал бить молотом по утесу. Когда не находил в себе сил работать, нараспев читал молитву Сингон, и стойкость духа возвращалась к нему. Не зная отдыха, работал день, два, три… Путники, проходившие мимо, смеялись над ним. Но Итикуро ни на миг не оставлял работы, а насмешки лишь заставляли его сильнее сжимать в руках молот.

Чтобы было где укрываться от дождя, монах построил около утеса хижину. С раннего утра, когда в реке еще отражались мерцающие звезды, и до позднего вечера, когда замирало все живое и слышался только плеск воды, Итикуро без устали бил молотом.

Прохожие не переставали смеяться:

— Болван! На что он рассчитывает?…

Никто не верил в осуществимость дела, за которое взялся Итикуро. А он в каждый удар вкладывал душу. В труде приходило забвение. Раскаяния за совершенные убийства больше не мучили его, он не молился и за будущее рождение в раю. Итикуро жил теперь одним возвышенным желанием: творить добро. Он чувствовал, что со времени принятия монашеского сана груз воспоминаний о черных деяниях — воспоминаний, не дававших ему спать по ночам, изнурявших душу и тело, — становился легче. Исполненный отваги, отдавая всего себя работе, Итикуро упорно долбил утес.

Наступил новый год. Пронеслась весна, лето… Год трудов не прошел даром: Итикуро выдолбил пещеру глубиной в одно дзё — совсем немного, но в этом нашла свое выражение его воля.

И все-таки местные жители не переставали глумиться:

— Поглядите! Этот сумасшедший монах целый год лез из кожи вон, а выдолбил всего ничего!..

Но Итикуро, видя плоды своего труда, радовался до слез. Пусть пещера мала, но она — реальность, в которой воплотилось его стремление к добру.

Прошел еще год. Все напряженней трудился Итикуро. Ночью он работал в кромешной тьме, в пещере было темно и днем. Рубить приходилось сидя. Он исступленно махал молотом. И в этом движении правой руки сосредоточилась вся его жизнь, пронизанная верой. Снаружи сияло солнце, светила луна, шли дожди, гремели бури. А в пещере беспрерывно раздавались удары молота…

Окрестные жители не прекратили своих насмешек и к концу второго года. Правда, они уже не смеялись открыто, а, глядя на Итикуро, исподтишка улыбались.

Но вот прошел еще год. Удары молота по-прежнему не прекращались, как и плеск вод Ямакуни. Крестьяне уже ничего не говорили, иронические улыбки на их лицах незаметно сменились выражением изумления.

Итикуро долго не стригся, и длинные волосы падали на плечи, тело было покрыто грязью. Он все больше терял человеческий облик. Подобно животному, копошился Итикуро в выдолбленной им пещере, как безумный колотил молотом.

Постепенно к изумлению окружающих стало примешиваться сочувствие. Прежде Итикуро откладывал на время работу, чтобы пойди за подаянием, а теперь у входа в пещеру он стал находить чашки с едой. Ему больше не надо было никуда ходить, и это время он мог использовать для работы.

К концу четвертого года пещера была прорыта уже на глубину пять дзё. Но это ничтожно мало — длина скалы в поперечнике была более трех те.

Упорство Итикуро удивляло крестьян. Тем не менее ни один не стал помогать ему — настолько очевидной казалась им тщетность любых усилий. Итикуро продолжал трудиться один. К работе были обращены все его помыслы, он отрешился от всего, кроме молота; подобно кроту, озабочен был лишь тем, чтобы, пока жив, пробивать ход и идти по нему дальше. Прилагая невероятные усилия, Итикуро продвигался вперед.

Весна… Осень… Сменялись времена года, природа блекла и снова оживала. Неизменным оставался только стук молота в пещере.

Видя, как медленно продвигается работа, проходившие мимо люди начинали жалеть Итикуро:

— Бедный монах! Не иначе, он безумен, раз пытается прорубить скалу. Ведь до конца жизни он не успеет проделать и десятой части работы.

А время шло… К концу девятого года пещера была длиной уже двадцать два кэна. Жители деревни Хида, казалось, поняли наконец, что дело, которое затеял Итикуро, небезнадежно. В них как будто крепла уверенность в том, что если этот изможденный нищий монах смог за десять лет один пройти так далеко в глубь скалы, то усилиями многих людей в течение нескольких лет все-таки удастся прорубить ее насквозь. Когда Итикуро девять лет назад просил содействия в строительстве туннеля, жители семи окрестных деревень единодушно отказали ему. А теперь по собственной инициативе они начали вносить деньги, наняли ему в помощь нескольких каменотесов. Итикуро уже был не один — вместе с ударами его молота из пещеры доносились сильные, размеренные удары других молотов.

В следующем году крестьяне решили посмотреть, насколько продвинулось дело. Выяснилось, что прорублено меньше четверти всего пути.

— Ну вот, людей работало много, а толку почти никакого. Обманул он нас, напрасно мы так потратились, — уныло говорили крестьяне, и опять в их речах послышалось неверие.

Вскоре они совсем охладели к работе. Стало ясно, что Итикуро вновь останется без помощников. И действительно, ушел один каменотес, за ним — другой, и в конце концов Итикуро увидел, что рядом с ним никого нет. Но он не стал просить их вернуться. Никому ничего не говоря, Итикуро продолжал долбить скалу, пробивая путь вперед.

Местные жители совсем перестали думать об Итикуро. Тем более что он забирался все глубже и никто уже не мог видеть этого человека, бесконечно поднимающего и опускающего свой молот. Лишь изредка кто-то из крестьян всматривался в глубь темной пещеры: „Как там? Работает еще наш монах?“ Вскоре не стали делать и этого, образ Итикуро постепенно исчез из памяти людей. Он дли них перестал существовать, как, впрочем, и они для него. У Итикуро в этом мире было только одно — громадный утес.

Уже более десяти лет Итикуро вгрызался в скалу. От постоянной темноты и сидения на холодном камне его лицо приобрело серый оттенок, глаза ввалились — это были живые мощи, а не человек мира сего. Никаких желании он не ведал, кроме одного, но оно горело в его мужественном сердце негасимым пламенем — идти вперед! И каждая отвоеванная пядь приносила ему безграничную радость, при каждом шаге вперед ликующий возглас вырывался из его груди.

Итикуро работал один и три следующих года. Как-то случайно люди вспомнили о нем. Чистого любопытства ради они решили измерить глубину прорытой пещеры. Шестьдесят пять кэн. Это длина обращенного к реке обрыва, треть длины всей громадной скалы. Столько выдолблено одним Итикуро, его худыми руками!

Это опять повергло крестьян в изумление, им стало совестно, и чувство глубокого уважения к этому человеку возродилось в них. Вскоре молоту Итикуро опять вторили молоты десяти каменотесов.

Прошел еще год, и снова крестьяне начали жалеть, что вложили деньги в дело, которое не сулит никакой выгоды в ближайшем будущем. Нанятые ими рабочие исчезали один за другим, и, как прежде, из глубины пещеры доносились удары только одного молота.

Были рядом люди, не было их — молот Итикуро крушил камень так же неистово. Он работал как машина: напрягшись, рывком поднимал молот и, вкладывая всю силу, которую мог выжать из себя, обрушивал его на камень. Он забыл обо всем: даже о том, что он человек и живет в этом бренном мире. В памяти стирались все впечатления прежней жизни: убийство господина, грабежи, душегубство.

Прошел еще год, за ним еще один. От изнурительной работы худые руки Итикуро стали твердыми как железо. Вот кончился восемнадцатый год работы, и обнаружилось, что пройдена половина скалы. Местные жители, потрясенные этим чудом, перестали сомневаться в успехе дела, за которое взялся Итикуро. Им стало стыдно оттого, что два раза они отказывались продолжать работу. Объединившись, семь деревень вновь начали помогать Итикуро.

В тот год совершал осмотр этих мест управляющий уездом из клана Накацу. Он изволил похвалить Итикуро и направил в помощь ему тридцать каменотесов из окрестных селений. Работа в их руках горела подобно тому, как горят сухие листья.

Изнуренному Итикуро предлагали: „Вы руководите каменотесами, самому вам уже не под силу работать молотом“. Но Итикуро был тверд и не соглашался. Казалось, он и умереть собирается с молотом в руках. Как прежде, он работал с неистовством, забыв про сон и еду, как будто не зная, что бок о бок с ним трудятся тридцать человек.

Не без оснований люди убеждали Итикуро дать себе отдых. Почти двадцать лет в сидячем положении он работал в глубине скалы. Поэтому ноги болели и не могли свободно сгибаться. Он уже и несколько шагов не мог сделать без палки. Из-за того, что долгое время он находился во мраке, да к тому же осколки породы то и дело попадали в глаза, он, словно крот, перестал различать свет, с трудом видел очертания предметов. И старческая немощь настигла в конце концов даже железного Итикуро. Жизнью он не дорожил, но было так досадно умереть, не закончив своего дела. „Протерпеть бы еще года два!“- стонало его сердце, а тело бросалось в работу, чтобы забыть о старости.

Утес, стоявший на пути Итикуро, утес, олицетворявший мощь Природы, которая не терпит посягательств на свое величие, — этот утес был пробит железным сердцем дряхлого нищего монаха! Пробитая в чреве скалы пещера, словно живое существо, рвалась к своей цели — вперед.